Текст книги "Почти каменный (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Ещё один такой найди,

И мать прижмёт тебя к груди.

Гудула встрепенулась, точно потревоженная птица.

– Что ты сказала? Повтори, я не расслышала.

– Ничего, – когда к ней вернулось самообладание, Эсмеральда развернула плечи и откинула голову назад. – Просто сказала, что тонкая работа. Башмачки отлично сохранились. Вышивка на них держится. Вы ещё таких нашьёте.

– Эх, было бы кому.

***

На следующий день перед утренней молитвой Гудула зашла к девушке попрощаться. Эсмеральда ещё лежала в постели. В ту ночь она почти не сомкнула глаз, думая о странном разговоре в саду, о странных знаках, посланных свыше.

Бывшая вретишница преобразилась. На ней было дорожное платье, сшитое из старых занавесок. Она подровняла ножницами свои седые волосы и прополоскала их отваром коры, что придало им пшеничный оттенок. За несколько месяцев в монастыре её щёки слегка округлились и порозовели. Морщины на лбу стали не такими глубокими. Перед Эсмеральдой стояла обычная женщина средних лет, на лице которой сохранились следы былой миловидности.

– Настоятельница дала мне денег на дорогу, – сказала Гудула, присаживаясь на край ложа. – Никаких вопросов, никаких упрёков. Перекрестила и благословила в путь. Святая женщина!

– Значит, это были не просто слова, – сказала девушка, подняв чёрные глаза. – Вы действительно решили вернуться в мир.

– Вернуться в мир – громко сказано. Не знаю, готов ли мир принять меня. Но я точно знаю, что здесь я не на своём месте – как и ты, мне сдаётся. Тебе здесь тоже тоскливо. Скажи мне правду, Агнесса. Ведь я не ошиблась. – Гудула провела худой рукой по распущенным волосам девушки. – Мы с тобой слеплены из одного теста. Из одной плоти, можно сказать.

– Я знала, – прошептала девушка, подтянув простыню к подбородку. – Я догадывалась, достаточно давно. Быть может, мы обе ошибаемся. Но так… так не может быть, чтобы два человека вместе ошибались. Всё… всё не так как мне представлялось.

– Всё так, как должно быть, как задумал Господь. Даже если ты не та, за которую я тебя принимаю… Я готова взять тебя с собой в Реймс. Мне не важно кто ты, сиротка, цыганка, колдунья, монашка ли. Столько много времени было утеряно, столько слёз пролито. Мне не важно кого ты раньше называла матерью. Отныне ты моя. Если, конечно, сама этого захочешь. Не силой же тебя тащить.

Некоторые время девушка комкала простыню.

– Что люди скажут?

– Вот идут две женщины. Одна из них мать, другая дочь. Ну и пусть себе идут. Меня на родине наверняка уже забыли. Мало кого осталось в живых из бывших знакомых. Это не тот Реймс, что я покинула пятнадцать лет назад. Признаюсь, мне боязно возвращаться туда одной.

========== Глава 12. Город королей ==========

Комментарий к Глава 12. Город королей

Гильом Расин – персонаж из канона, менестрель-рылейщик, один из любовников Пакетты. Надеюсь, читатели простят мне эту вольность. Хотелось мне развить его персонаж, особенно в таком деликатном контексте.

Реймс, май 1484 – коронация Карла Восьмого

Гильом Расин ненавидел подобные празднества, потому что они напоминали ему о поражениях и потерях его молодости. Как никогда ему хотелось закрыться в своей хижине на набережной, он не мог себе этого позволить. Именно в эту неделю у него был шанс заработать приличные деньги, так как городу требовались услуги фонарщика. Гильом не всю жизнь зарабатывал на хлеб тем, что зажигал фонари. Когда-то он был менестрелем и играл на лире. Во время коронации Людовика Одиннадцатого в 1461 году Гильом был самым видным, самым возлюбленным публикой певцом. Он выделялся из толпы других менестрелей своей необычайной дикой красотой. Что-то в нём было чужеземное, да и мелодии, которые он исполнял, не звучали на французский лад. Поговаривали, что в его жилах текла кровь египтянина или мавра и звали его вовсе не Гильом, а было у него какое-то заморское имя, которое никто не мог выговорить. Юноша не подкармливал и не опровергал сплетни. Ему было даже на руку, что за его спиной судачили восторженными шёпотом.

Увы, успех его был недолговечен. Однажды тяжело переболев зимой, он потерял свой дивный голос. Оказалось, что одних чёрных кудрей, блестящих глаз и изящных смуглых рук было недостаточно чтобы продолжать увеселять публику. Чтобы не умереть с голоду, ему пришлось освоить новое ремесло. Колёсная лира, его бывшая спутница, стояла в углу у потухшего камина. Иногда он доставал её и перебирал струны, каждый раз сопротивляясь желанию швырнуть инструмент в огонь.

Так дожил он до сорока с лишним лет, чудом не спившись, хотя все знакомые пророчили ему участь пьяницы. Все считали, что он закончит свою жизнь где-нибудь под мостом, захлебнувшись собственной блевотиной. Этим предсказаниям было не суждено сбыться. Гильом исправно выполнял свою нелюбимую работу. Даже по праздникам он оставался трезв и угрюм. Быть может, ему удалось удержать бутылку на расстоянии потому, что у него не было жены. Семейное счастье несомненно привело бы его в кабак. Свой плотский голод он удовлетворял скрыто и осмотрительно в объятиях женщин, с которыми было не принято выходить на люди. Свободные девушки Реймса давно поняли, что смотреть в его сторону было бесполезно.

Вот почему он не поверил своим ушам, когда однажды вечером, несколько дней после коронации, когда весь город отходил от похмелья, какая-то горожанка поздоровалась с ним на углу моста Тенке.

– Здравствуй, Гильом, – сказала она ему, точно старому знакомому.

Фонарщик вздрогнул и чуть не выронил факел. К нему давно никто не обращался. Его хижину на улице Великой Скорби обходили стороной.

Подняв факел, он постарался получше разглядеть незнакомку. На вид ей было от тридцати пяти до сорока, но в её ужимках проскальзывала подростковая игривость. Удивительно, она ходила по улице без головного убора. Седеющие волосы были изящно заплетены в косы. В руках она держала корзину, наполненную материей, кружевом и тесьмой.

– Сударыня, – пробормотал он. – Мы знакомы?

– Гильом, Гильом, – подразнила она нараспев. – Я уже почти два года живу на Сушильной улице. Мы соседи. И ты со мной ни разу не поздоровался. Угрюм как сыч. Вот почему ты один в такой праздник.

– Чужой праздник, – буркнул Гильом.

– Может и король чужой? Глупец ты. Спесивый глупец, – перед тем, как продолжить путь, незнакомка метнула ему взгляд через плечо. – Послушай. Приходи ко мне завтра в гости вечером. Мы с дочкой давно никого не принимали.

Качнув узкими бёдрами, незнакомка продолжала свой путь. Гильом Расин продолжал стоять на обочине с отвисшей челюстью. Ведь он не ослышался? Его только что пригласили в гости.

Эта женщина напоминала ему одну подругу юности, некую развесёлую златошвейку по прозвищу Шантфлери, с которой он провёл немало ночей. Он бы с радостью на ней женился, но у него было мало денег. У неё было дружки и побогаче, и пощедрее. Она не могла принадлежать ему одному, даже если в глубине души ей этого хотелось. Он продолжал видеться с ней, когда у него было, чем расплатиться за её внимание. «Быть верной тебе – непозволительная роскошь», – говорила она ему в конце каждого свидания.

В январе ‘66 года Шанфлери родила дочь. Гильом был уверен, что девочка была от него. Слишком ярким было внешнее сходство. Гильом так и не признал её, но незаметно подбрасывал матери провизию. То горсть ячменя, то кусок копчёного окорока, то мешок сухих фруктов.

По мере того, как малютка росла и всё больше напоминала его своими повадками, Гильома снова стали посещать мысли о женитьбе. Ему думалось, что Шанфлери будет не против оставить остальных любовников ради него и стать, наконец, честной женщиной. Для этого ему нужны были деньги. Чтобы заработать лишний су, он работал все ночи напролёт, распевая на палубе корабля, развозившего знать по реке. В конце концов, он простудился под ноябрьским дождём и слёг на целый месяц. Когда он, исхудавший и лохматый, выбрался из своей хижины перед самым Рождеством, его ждало потрясение. Соседи сообщили что ни Шантфлери, ни её дочери уже не было в Реймсе. Запустив худые пальцы в засаленную шевелюру, Гильом какое-то время молчал. Эта жуткая история с цыганами казалась ему продолжением горячечного бреда. У бывшего менестреля ушло немало времени чтобы принять произошедшее. По вечерам он бродил вдоль реки в надежде встретить свою подружку с ребёнком на руках. Ему казалось, что он слышит смех Шантфлери. По ночам ему снилось, что она вернулась в Реймс, а к нему вернулся его дивный голос, и они вдвоём пели, обнявшись под сенью апельсиновых деревьев. У Гильома хватало благоразумия не делиться своими фантазиями и видениями с другими. Он понимал, что был одинок в своей скорби. Никто из общих знакомых не убивался особо по злополучной Шантфлери. Её бывшие любовники разбежались по другим постелям. В комнатушку, которую она когда-то снимала, вселилась грязная, шумная семья. Проходя мимо старого дома, Гильом отводил глаза, чтобы не глядеть на чужие силуэты в окнах.

«Не может быть», – бормотал Гильом себе под нос после встречи у моста. «Впрочем, всякое бывает в городе королей».

========== Глава 13. Мать и дочь ==========

Комментарий к Глава 13. Мать и дочь

Всё таки не верю я в дочки-матери после определённого возраста. Если бы Гудула и Эсмеральда и выбрались вместе из Парижа, между ними начались бы трения. Мне хотелось отступить от шаблонного восприятия Гудулы как бесполой сумасшедшей старухи.

Эсмеральда не могла не замечать перемен в облике и поведении её матери. Будто она не провела пятнадцать лет ползая по каменному полу, будто её заточение было страшным нелепым сном. Как только Гудула позволила солнечным лучам коснуться её лица и груди, к ней вернулись аппетит, легкомыслие, любопытство и даже кокетство.

До переезда в Реймс, девушка видела мать либо в вретище, либо в платье послушницы. Выбравшись на волю, Гудула преобразилась. На деньги, которые ей выдала Катрин перед уходом из монастыря, она накупила яркой материи и сшила себе несколько нарядов, аргументируя это тем, что молодая девица и в лохмотьях хороша, а зрелой женщине, которая пыталась начать жизнь сначала, было нужнее выглядеть достойно.

Домик с полем оставался заоблачной мечтой. Никакого двоюродного дядьки, от которого должно было остаться наследство, не оказалось. Затея выращивать овощи и разводить цыплят на продажу не осуществилась. Мать и дочь поселились в крошечной квартирке на Сушильной улице, зарабатывая на пропитание шитьём. К счастью, последние две зимы были не слишком суровыми, и нехватка поленьев в камине не обернулась бедой для двух женщин.

Наблюдая за матерью, Эсмеральда испытывала щемящую тревогу, будто рядом с ней была бесшабашная девчонка. Гудула то и дело отрывалась от работы и поглядывала в окно, особенно когда наступало время зажигать фонари на улице. Иногда она вскакивала на ноги, упиралась ладонями в подоконник и прижимала лицо к стеклу. Она явно кого-то выглядывала.

Однажды вечером, несколько дней после коронации, Гудула таинственным шёпотом попросила дочь накрыть стол на троих, а сама бросилась к зеркалу прихорашиваться.

– Матушка, что это за человек? – спросила Эсмеральда.

– Старый друг, – ответила Гудула на сладком вздохе. – Подумай только. За два года у нас не было гостей. Это надо исправить. Я хочу наполнить дом мужским смехом. Без этого жизнь слишком пресна и сера.

Гость явился в половине шестого, с букетом незабудок в руке и старой лирой под мышкой. Хозяйка бросилась ему на шею, расцеловав его в уголки рта. Эсмеральда, которая впервые видела мать в объятиях мужчины, старалась не выдавать своего изумления. Как ни в чём не бывало, сдерживая лёгкую дрожь в руках, она переставляла миски.

После скромного ужина состоявшего из овощной похлёбки и хлеба – кулинарным искусством Гудула так и не овладела – хозяйка попросила гостя развлечь её балладой. Гильом не мог отказать. Ведь недаром он принёс с собой лиру. Откашлявшись, он дотронулся до струн и заиграл печальную испанскую мелодию. Два раза он пытался запеть, и каждый раз голос его срывался после нескольких тактов. К нему на помощь пришла Эсмеральда. Не вставая из кресла она сомкнула ладони на груди и запела.

Un cofre de gran riqueza

Hallaron dentro un pilar,

Dentro del, nuevas banderas

Con figuras de espantar.*

Внутри колонны

Нашли богатый ларь,

В котором лежали новые знамёна

С ужасными изображениями.

Землистое лицо гостя просияло. Выражение, которое она придавала словам, исторгало у Гильома слёзы.

Alarabes de cavallo

Sin poderse menear,

Con espadas, y los cuellos,

Ballestas de buen echar,

Арабы верхом на конях

Неподвижные, с мечами

И самострелы перекинуты

У них через плечо.

– Откуда Вам известны слова этой песни? – спросил он, когда девушка допела.

– Нахваталась от своих друзей, – ответила Гудула за дочь. – Вот почему ей здесь скучно. Провинциальные ребята не сравнятся с парижской шпаной. Там одни школяры чего стоят! Ты бы видел, что они вытворяли на праздник шутов. Табунами проносились перед моим… моим окном. А два года назад им пришло в голову короновать папу шутов. Выбрали какого-то горбатого урода, а вот эта красавица плясала перед ним с голыми плечами. За ней увивались не только школяры и солдафоны, но и добрая часть парижского духовенства. Какой-то поп втрескался в неё. И как ей в Реймсе жить после такого веселья?

Эсмеральда была до такой степени ошарашена словами матери, что не могла подобрать слов в собственную защиту.

Гильом не совсем понимал, о чём шла речь, и в то же время боялся задать лишний вопрос. Артистичность сочеталась в нём с робостью.

– Так что … что же всё-таки случилось? – спросил он.

– Как видишь, цыганки не сожрали мою дочь. Они вернули её мне. Поигрались с ней, научили её песням да пляскам и вернули. Видно, она их извела своим упрямством. Эта история, Гильом, для твоих ушей. Смотри, не болтай соседям. Они всё равно ничего не помнят. Пусть и дальше будет так. И не называй меня былым именем на людях.

Гильом нарисовал крестик на губах в знак молчания.

– Хорошо, что Бог всё уладил, – сказал он. – Добавить нечего. Ведь я тоже молился. Ох, как молился! Ты мне не веришь? Но это так. Все эти годы я думал о тебе… о нас.

– Как поздно, – ахнула Гудула, глянув на часы. – Четверть восьмого. Ты, доченька, наверняка устала. Весь день на ногах. Пора на покой, милая. Ступай, ступай. А мы с Гильомом… поговорим.

Она буквально вытолкала дочь в соседнюю комнату. Девушка и не противилась. Хоть сам Гильом и не вызывал у неё неприязни, ей не очень нравилось кем мать становилась в его обществе.

Разговор Гудулы с её другом состоял преимущественно из вздохов и стонов, которые Эсмеральда не могла заглушить, даже спрятав голову под подушку. Она твердила себе, что эти звуки не должны были её смущать. Ведь за годы, проведённые в таборе, она столько раз она становилась невольной свидетельницей подобных сцен. Так почему у неё пробегал мороз по коже, когда за стеной скрипела кровать?

На следующее утро Эсмеральда старалась не глядеть матери в глаза. Гость к тому времени ушёл, оставив шейный платок и лиру. Быть может, он собирался вернуться в ближайшем будущем? Гудулу не слишком тревожило подавленное состояние дочери.

– Гильом просит моей руки, – сообщила она, разглаживая складки на юбке. – Пусть с небольшой задержкой.

Услышав новость, Эсмеральда чуть не выронила крынку с молоком.

– Матушка, родная, ты что задумала? Ты его почти не знаешь.

– Я знаю его двадцать с лишним лет. Если бы я вышла за него замуж, когда Людовик Одиннадцатый взошёл на престол, всех этих бед не приключилось бы. У нас был бы полон дом ребятишек. Гильом не звал меня, потому что робел. Я по глупости, по жадности своей гуляла с Анри де Трианкуром, королевским форейтором, а потом с городским глашатаем, Шиаром де Болионом. А кто приносил мне поленья, когда остальные дружки отвернулись от меня? Кто отдал мне своё последнее одеяло, когда ты родилась? Если бы не он, ты бы замёрзла в первую же зиму. Не криви нос. Гильом Расин – твой отец.

– Мой отец, – пролепетала девушка сокрушённо.

– Да, да, каждой девочке нужен отец. А хорошенькой девочке, тем более. Мой отец умер рано, и смотри что из меня выросло. Некому было отогнать от меня беспардонных разгильдяев. Я не хочу, чтобы ты повторила мои ошибки, Агнесса.

– Но откуда ты знаешь, что именно Гильом… Ведь ты не можешь быть полностью уверена?

– А от кого у тебя такие брови? А скулы, а подбородок? А как он смотрел на тебя! Голос крови не заглушишь. Знай, он был прекраснейшим юношей в Реймсе. Он и сейчас ничего. Любому тридцатилетнему даст фору. Ты видела как выглядят мужики в его возрасте? Лысые да пузатые. А мой Гильом среди них точно фараон алжирский. Мышцы, кудри, зубы на месте. Обидела я его в своё время, горько обидела. Ведь не по своей воле он от меня отдалился тогда. Я сама, сама его оттолкнула. Сейчас самая пора загладить вину.

Гудула сново принялась прихорашиваться, глядя в начищенный поднос вместо зеркала. Она хлопала себя по щекам и щипала себе губы, чтобы к ним прилила кровь.

– Можно подумать, ты не заплатила за свои провинности, – сказала Эсмеральда.

– Заплатила. В том то и дело, что заплатила – с лихвой. Теперь хочу быть счастливой. Надеюсь, ты тоже этого захочешь когда-нибудь.

– О чём ты, матушка?

– Сама знаешь о чём. Два года ты не выходишь из хижины. Тебя обратно в монастырь тянет? Смотри, отравлю к Катрин Линье. От тебя одно расстройство. Зачем Господь сделал тебя красивой, раз сидишь взаперти, избегаешь мужчин?

Эсмеральда давно смирилась с тем, что мать сама себе противоречила. Только минуту назад Гудула жаловалась на то, что в доме не было мужчины, который оградил бы дочь от «беспардонных разгильдяев». А теперь она волновалась, что дочь останется старой девой.

– Матушка, я тебе уже говорила. Мужчина, которого я люблю, не свободен.

– Ты всё ещё страдаешь по этому капитану? Забудь его. Глупости это. Если бы я до сих пор убивалась по виконту Кормонтрею? Знатные кавалеры не для нас. В лучшем случае подарят золотой крестик. Смотри, сколько в городе статных, весёлых мальчишек.

– Не тревожься за меня, – сказала Эсмеральда, меняя тему разговора. – Тебе нужно готовиться к свадьбе. Я помогу тебе выбрать матерю для платья.

========== Глава 14. Камень и пламя ==========

Венчание Гильома и Гудулы состоялось в приходе Сен-Реми. Учитывая, что великовозрастные молодожёны были сиротами без родственников, на церемонии никто не присутствовал, кроме дочери невесты. Грустная, черноглазая девушка держала на крошечной вышитой подушке кольца. Казалось, мыслями она находилась далеко от происходящего. Пожилой кюре сонно пробормотал молитвы. Не дожидаясь благословения, и вообще мало вникая в слова литургии, жених по-хозяйски поцеловал невесту у алтаря и, обхватив за талию, вывел из церкви. Молодожёны окунулись в солнечный июньский полдень. Черноглазая девушка плелась за ними, вяло теребя кончик косы. У кюре были поползновения спросить, чем девушка была расстроена, но в последнюю минуту передумал встревать в дела этой странной и нелюдимой семьи.

После свадебного обеда в кабаке возле реки, супруги Расин решили прогуляться по набережной. К тому моменту они оба были навеселе. Грубовато подтрунивая друг над другом, вспоминая свою молодость при покойном короле, они не сразу заметили, что их дочь давно отделилась от них.

– Постой, а где Агнесса? – спросил Гильом, спохватившись.

– Наверное, её похитили цыгане, – ответила Гудула, смахнув крошки хлеба к шейной косынки. – Или она сама к ним убежала.

Эта небрежная шутка одновременно рассмешила и испугала Гильома, который всё ещё привыкал к чувству юмора благоверной. Он знал, что за годы проведённые в Париже она насмотрелась на казни. О том периоде своей жизни Гудула распространялась лишь намёками, которые вызывали не меньше ужаса, чем самые красочные, самые детальные описания. Некий Пьера Тортерю часто всплывал в её рассказах. Гудула вскользь описала его богатый арсенал и достойное восхищения мастерство. Гильому оставалось лишь надеяться на то, что его собственные демоны смогут ужиться с демонами его жены.

Тем временем Эсмеральда шла, прихрамывая, – травма двухлетней давности давала о себе знать – по направлению к собору Реймсской Богоматери. Что её туда манило? Странное любопытство овладело девушкой. Ей захотелось узнать, что стало с башмачками, в которые они с матерью обули статую младенца Иисуса по приезде в Реймс. Обычно Эсмеральда избегала этого храма, который своей архитектурой слишком напоминал Парижский.

Полуденная месса недавно закончилась. Пустой собор казался погружённым в дрёму. Какое-то время девушка стояла перед резными дверями бокового портала, разглядывая сцены с изображениями святых, чьи имена ей были незнакомы. Католическая вера оставалась для неё загадкой. За тот недолгий срок, проведённый в Шелльском монастыре, она так и не получила ответов на свои вопросы.

Дубовая дверь приоткрылась со скрипом, и из собора вышел певчий, перекинув робу через плечо. Бормоча что-то под нос, ругаясь с невидимым оппонентом, он не обратил внимания на девушку. Эсмеральда воспользовалась шансом и скользнула внутрь.

Вдыхая прохладный воздух, пропитанный запахом ладана, Эсмеральда приблизилась к статуе Святой Девы с Младенцем на руках. Приглядевшись, она увидела, что на ступнях Иисуса по-прежнему были башмачки – но чужие. Эти были из синего бархата с парчовыми подошвами, немного больше по размеру. Куда девались розовые башмачки? Кто их снял и как давно? Быть может, они совсем потеряли вид, и один из служителей церкви избавился от них.

Тут она заплакала, впервые за всё время после приезда в Реймс. Рядом не было матери, которая бы сказала ей не убиваться из-за пустяков, и что у молодой хорошенькой женщины не может быть таких бед, ради которых стоит лить слёзы. Будто поговорка «Прелестные зубки – погибель для прелестныx глаз» к ней не имела отношения. Хоть Гудула и твердила, что они были из одной плоти, Эсмеральда не могла ей о многом рассказать. Девушка не могла так легко отмести прошлое, как это делала мать.

Довольно долго она стояла, облокотившись на колонну, приглушённо рыдая в косынку, пока у неё не заболела голова. Пёстрые витражи и лица святых закружились вокруг неё.

Сквозь пелену слёз она увидела нечто похожее на язык пламени, скользнувшее по стене. Рыжеволосый юноша опустился на колени перед статуей. Мощные жилистые руки взметнулись над головой и сомкнулись на груди. Он показался Эсмеральде самым прекрасным из мужчин, воплощением храбрости, силы и чистоты. Позабыв, где они находились, она опустилась на колени рядом с юношей и прильнула к его плечу.

– Жан-Мартин, я думала что мы больше не встретимся.

Приятно удивлённый спонтанным проявлением нежности со стороны незнакомки, юноша погладил её по руке.

– С великим прискорбием спешу сообщить, что я не тот, за кого Вы меня принимаете. Меня зовут Даниэль Дюфорт. Я приехал из столицы показать архиепископу черновики органной мессы, которую он у меня заказал. Да, я тот несчастный, который играет на разбитом инструменте.

– Простите меня, – прошептала девушка, отпрянув от него.

– Что Вы! Не стоит смущаться. Мне чертовски лестно. Уже неделю меня никто не гладит. Я не Жан-Мартин – но с радостью могу им стать ради Вас.

– Право же, я не хотела отвлекать вас от молитвы. Просто Вы мне напомнили старого друга из Парижа. У него такого же цвета волосы. Мы два года не виделись.

Даниэль запрокинул голову, блуждая взором по сводчатому потолку, вороша память.

– Погодите… Жан-Мартин из Парижа. Рыжий, говорите? Ого! Уж не звонарь ли? Он самый! Бастард покойного дез Юрсена. Нас то и дело путают. Мы так похожи! Если отмести такие мелочи, как горбатая спина и кривые ноги, нас вполне можно принять за близнецов.

– Право же, мне очень стыдно. Сама не знаю, что на меня нашло.

– Я же сказал, что не стыдиться нечего. У Вас есть свои причины нас сравнивать. Было бы глупо с моей стороны обижаться на Вас. Не говоря о том, что я ничего не имею против дез Юрсена-младшего. Он в какой-то мере дикарь, но отнюдь не дурак. Не отворачивайтесь. Я нахожу всё это чертовски забавным. Итак, как я понял, Вас волнует его судьба?

– Волнует. Он мне когда-то очень помог, и я не успела его отблагодарить.

– Горбун спас красавицу. Ну-ну! Клянусь брюхом Папы, трогательная история! Расскажите её Гильому Расину. Он напишет славную балладу. Вам известен этот чудаковатый рифмоплёт?

– Он мой отец, – ответила Эсмеральда обречённо. – По крайней мере, я вынуждена его так называть.

Даниэль поёжился.

– Как тесен мир. Негде спрятаться. Нас слишком много развелось. Нам нужна либо ещё одна эпидемия чумы, либо новый континент. Иначе мы все друг друга перережем. Вы бы видели что творится в столице! О чём Вы говорили? Ах да, о нашем общем друге. У него есть сын.

– Сын…

Эсмеральда тихо ахнула, боясь задать напрашивающийся вопрос. Даниэлю не составила труда прочитать её мысли.

– Крепкий, белобрысый, зеленоглазый мальчишка – весь в нашего Луи. Видна порода де Бомонов. Но и от дез Юрсенов тоже что-то есть. С такой родословной мальчишка пойдёт далеко. Станет либо полководцем, либо кардиналом. Луи забрал его и отправил к своим родичам на воспитание. Его сестра замужем за Эсташем дю Белле. Вижу, вам это имя ничего не говорит. Впрочем, Жану-Мартину тоже. Его не интересуют дворянские родословные.

– И его жена отпустила ребёнка, не возражала?

– Она ему больше не жена.

– Как не жена?

– Ну, почти что не жена. Они уже несколько месяцев живут порознь. Не знаю даже, кого винить в этом. Мадлен и раньше была не совсем в себе, а после рождения сына и вовсе рехнулась. Её мучила ревность. Я знаю, что такое женская ревность, знаю не понаслышке. Но это была какая-то запредельная одержимость, самая настоящая болезнь. День и ночь Мадлен упрекала мужа, обвиняла его в том, что он её не любит.

– Не любит?

– Вернее, любит – но другую, а с ней живёт только из долга, чтобы угодить епископу. Ей мерещилась какая-то соперница. Видать, она считала что её супруг прекраснее Аполлона, и парижанки вешались на него. Хотя, если бы это было так на самом деле, Мадлен было бы легче перенести обиду. Жена капитана де Шатопера закрывает глаза на его любовниц. Но с нашим другом дез Юрсеном всё несколько иначе. Мадлен вбила себе в голову, что он боготворил некую гитану на расстоянии. Кажется, её собирались повесить, а она удрала из Парижа. Якобы, он бормотал её имя во сне. Эс-ме-нар… Басурманское имя.

– В самом деле басурманское, – пробормотала девушка. – Придумают же цыгане.

– Всё это и смешно, и жутко. Однажды Мадлен взяла сына и забралась на колокольню. Не знаю, кто ей помог. Собиралась сброситься с башни вместе с ребёнком. К счастью, её вовремя остановили. Разумеется, после этого случая к ребёнку её не подпускали. Епископ был чрезвычайно раздосадован. Он отправил Мадлен обратно в монастырь, где она провела большую часть жизни, а мальчишку забрал себе. Бедняга Жан-Мартин оказался в нелепом положении. И не женат, и не на свободе. Хуже не придумаешь. Для того, чтобы расторгнуть брак, надо подавать петицию Папе Римскому. А разве у Луи на это есть время? Он в трауре. У него спаниель преставился. Кому дело до звонаря? Так и сидит наш друг один на колокольне. Хоть бы сам не сбросился. Ну вот, теперь Вы знаете, что творится в жизни Жана-Мартина. Наверное, это не те новости, которые Вам хотелось бы услышать?

– Благодарю Вас, – чуть-слышно сказала Эсмеральда, поднявшись с колен. – Я больше не буду Вас отвлекать. Кажется, Вы собирались молиться.

Даниэль был заметно раздосадован тем, что беседа с красавицей так резко оборвалась.

– Постойте. Нельзя так поспешно уходить. Мы только разговорились.

– Увы, меня ждут дома родители.

– Самая избитая отговорка, которую мне доводилось слышать от девушек. Ну что же? Родительская воля – святое. Хотите, чтобы я передал Жану-Мартину от Вас привет? Но ведь я даже не знаю вашего имени.

– Моё басурманское имя Вам всё равно не запомнить. Придёт время, я сама его навещу.

========== Глава 15. Осенняя прогулка ==========

Сентябрь 1484 года

– Не любишь ты меня, Агнесса. Совсем не жалеешь. Делаешь всё назло. А меня злить нельзя, в моём-то возрасте и в моём положении, – откинувшись в кресле, Гудула гордо провела рукой по животу, будто там ютился будущий король Франции. – Счастье твоё, что повитуха наказала мне сидеть смирно, иначе бы ты у меня… Вот скажу твоему отцу, и он тебя живо…

Гудула не докончила фразу, сама толком не зная, что можно было ожидать от её мужа в плане поддержки. Её бесило то, что он и не пытался установить свой родительский авторитет над Агнессой. Патриархальные замашки были чужды его ранимой творческой душе менестреля. В дочери он видел некую нимфу, а не здоровую восемнадцатилетнюю девчонку, которую нужно было выдавать замуж. Их общение сводилось к распеванию каталонских баллад. Гудула чувствовала, что ей не было места в этой богемной идиллии.

– Чем же я тебя разозлила на этот раз, матушка? – спросила Эсмеральда.

– Упрямством своим. Мальчонка к тебе знакомиться приходил, а ты даже не вышла. Чем он тебе не угодил? Пригож, точно херувим. К тому же сын глашатая. Неблагодарная! Что я людям скажу?

– Скажи, что Агнесса была больна в тот день.

– Надо мной смеяться будут. Дочери восемнадцать лет, а она в девках. Старуха мать живот вынашивает, а красавица дочь замуж не идёт.

Эсмеральда поправила одеяло на ногах Гудулы, стараясь лишний раз не прикасаться к матери.

– Я знаю, матушка, ты хочешь от меня избавиться, – сказала она без всякого упрёка. – Когда мы вселились в этом дом, нас было двое, и нам было как раз впору. А теперь нас трое, скоро будет четверо, а то и больше. Ведь Гильому наверняка захочется ещё детей.

– Посмотрим. Пусть сначала заслужит такую честь. Если второй ребёнок окажется таким же упрямым и дерзким как ты, пусть Гильом перебирается в свою старую конуру. Хозяин так и не сдал её никому. Там крысы пол прогрызли.

Последнее время Гильом почти не появлялся дома, ссылаясь на то, что теперь ему нужно было работать за двоих, чтобы кормить драгоценную жену за двоих. Прошлым вечером Эсмеральда нашла его спящим под мостом в обнимку с лирой. Гильому попросту хотелось вырваться из тесной лачуги на Сушильной улице. Пресытившись семейным счастьем, он тянулся к привычному холостяцкому покою. Его лирические грёзы не включали младенца. Ему вполне хватало одной взрослой дочери. Почему Богу вздумалось его так щедро благословить?

Разумеется, Эсмеральда не спешила делиться своими мыслями и наблюдениями с Гудулой. Воображение рисовало девушке невесёлые картины. Вот Гильом скатился во сне в реку, и его тело нашли в нескольких лье от города. Вот голодная мать трясёт ребёнка у потухшего камина. Вот мать гонит его на улицу с указанием заработать денег любым образом.