Текст книги "Почти каменный (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Стало быть, есть. Жан-Мартин дез Юрсен. Я родился в день Св. Мартина. А Жан, потому что так называют всех брошенных мальчиков. Так уж заведено.

– А кто назвал тебя Квазимодо?

– Мой господин. Архидьякон Фролло. Он сам из рода флорентийцев. У него фамилия не французская. От итальянского слова frollare – парить, летать. Очень ему подходит. Он в самом деле где-то парит. У него есть отдельная келья в соборе, где он режет лягушек и испытывает взрывчатку. Однажды раздался такой шум, что стены задрожали. Даже я его услышал. Из окна валил дым. Будто сам дьявол восстал из преисподней. Но ты не бойся. Он тебе зла не причинит. К нему чиновники ходят за советом.

– А твой господин знает, что я здесь?

– Если и знает, то ничего не сказал пока. Он избегает женщин и разговоры про них. Последнее время он почти не выходит из своей кельи. Говорят, он заболел.

– Вот как. А если он умрёт?

– Ну это уже в руках Божьих, – в голосе Квазимодо не прозвучало тревоги. – Если уж он себя не исцелит, значит настал его час.

– Что ты будешь делать?

– Бог подскажет.

– Как у вас просто.

– У нас?

– У католиков. Бог подскажет. Бог всё уладит. Так просто и так сложно. То вы друг друга на кострах сжигаете, точно язычники. То вы прячете друг друга в убежище, – её верхняя губа слегка вздёрнулась, будто она собиралась делать свою привычную гримаску, но в последний момент передумала. – Послушай, Жан-Мартин, научи меня своей вере.

Если бы Эсмеральда видела лицо звонаря, она бы прочитала на нём изумление. Он был тронут и позабавлен неожиданной просьбой.

– Вот как? Зачем тебе понадобилась моя вера?

– Чтобы мы могли молиться вместе. Чтобы Бог лучше слышал.

– Он и так слышит. И ты уже многое знаешь.

– Ничего не знаю. У вас столько правил, и никто им не следует. Когда-то я просила одного … знакомого парижанина научить меня вашей вере, и он рассмеялся надо мной.

– И правильно сделал тот человек: не что рассмеялся, а что не взялся за это дело. Дар учить не каждому дан. Взять моего господина. Он много знает, а учить не любит. Абы кого не берёт к себе в ученики. Его звали в Сорбонну, а он отказался. Я знаю одну женщину, которая тебе поможет. Её зовут Катрин Линье. Она – настоятельница Шелльского монастыря. Она научит тебя не только нашей вере, но и латыни, и искусству врачевания. Ты познаешь все науки.

– В заточении?

– Не тревожься. Монастырь – не тюрьма. Там озеро, лес, прекрасный сад, в котором растут целебные травы. Господин показал мне эту обитель издали, когда мы проезжали мимо. Многие из монахинь знатного рода. Дочери, сёстры, вдовы королей. Все тянутся к святому месту. Но есть и простые, из народа. Когда надеваешь платье послушницы, уже не важно кем ты была в прошлой жизни. Все равны перед Христом.

– Но там все чужие.

Сквозь лёгкую пелену похмелья, Эсмеральда заметила как напряглись руки звонаря, как на них вздулись жилы.

– Чужие, говоришь? А где тогда родные? Во Дворе Чудес? Выслушай меня. Не возвращайся в квартал бродяг. Там тебя быстро найдут солдаты. Твои старые друзья знают, где ты, и за целый месяц не попытались тебя вызволить. Если бы ты была нужна Гренгуару, мне бы не пришлось его разыскивать. Он бы сам ко мне пришёл. Тебе больно это слышать, правда? Их не тревожит твоя судьба. Они не будут тебя укрывать и защищать. Если тебя повесят, они не будут убиваться. А я… Умоляю тебя, прими мой совет. Обратись за помощью к Катрин Линье. Скажи ей, что тебя послал к ней Жан-Мартин дез Юрсен. Она всё поймёт. Лишнего не спросит. Она умеет читать мысли и души. Воистину святая. Будет тебя опекать и учить, точно…

– Точно мать? – договорила его фразу Эсмеральда. Её горькая улыбка выражала стыд за свою былую доверчивость. – Меня воспитала старая цыганка. В прошлом году она умерла. А родную мать я не помню. Знаю, что нас разлучили, но не знаю как. Может, она сама отказалась от меня, подбросила меня в табор. Осталась лишь эта вот безделушка, – девушка сжала в руке ладанку. – Все эти годы я носила её на груди, точно реликвию. Даже на эшафот с ней пошла. Думала, уж не она ли меня от смерти оградила. Всё это глупости, сущее ребячество, цыганские сказки.

Эсмеральда раскрыла ладанку и протянула на ладони крошечный башмачок.

– Это мне? – спросил Квазимодо, не сразу вспомнив, что видел точь в точь такой же самый несколько часов назад.

– Кому же ещё? На память. Когда меня здесь не будет, ты будешь смотреть на эту безделушку и вспоминать нашу беседу. Мне он больше не нужен. Я в него не верю.

Звонарь провёл шершавым пальцем по розовому атласу, пытаясь привести в порядок противоречивые мысли. Итак, его одновременно наградили и унизили, подарив ему нечто бесполезное, утратившее ценность. Небрежный воздушный поцелуй и плевок на одном дыхании. Таким образом она дала ему знать, что именно он значил для неё. С этого начиналась и на этом заканчивалась любовь, которую она обещала ему. Лоскуток материи, вышитый бусинками, – самый большой трофей, на который он мог рассчитывать. Возможно, она всё ещё сердилась на него за то, что он сказал про жителей Двора Чудес. Она понимала, что он не лгал. В воровском квартале у неё не осталось друзей. Сладость вина, выпитого ей, не умалялa горечи правды.

========== Глава 5. Ключ от Красный Ворот ==========

Смущение, которое испытывал Квазимодо на следующее утро, походило на смущение влюблённого после первой страстной ночи проведённой с объектом его обожания. А что, если Эсмеральда пожалеет о своих откровениях? Он и пальцем к ней не прикоснулся, но они пили вино из одной бутылки, и она подарила ему содержимое ладанки. Он отчётливо помнил, как она выразила разочарование в цыганских повериях и полушутя попросила его обратить её в католичество. По мере того как вина в бутылке становилось всё меньше, их беседа сошла на нет, как высыхает горный ручей, когда ложбинку припекает солнце. Ближе к рассвету Эсмеральда, в конце концов, задремала на тюфяке, а Квазимодо ещё некоторое время сидел напротив, охраняя её чуткий, как у птицы, сон.

Как только небо порозовело, он покинул собор и направился к Роландовой башне. Вретишница уже бодрствовала. Квазимодо заметил к своему удивлению, что её седые космы были заплетены в косу, обёрнуты вокруг головы и заколоты куриной костью.

– Опять ты, демон? – поприветствовала она его.

– Опять я.

Гудула принялась возбуждённо тереть ладони друг о друга.

– Что ты принёс мне на этот раз? Опять гостинцы от архидьякона? Где корзинка?

– Простите, у меня нет для Вас еды сегодня. Я принёс Вам то, что вы искали.

– Покажи.

– Покажу – совсем скоро. Нам нужно поговорить.

– О чём, демон? О чём тебе говорить с бедной Гудулой?

– Архидьякон спрашивает, не надоело ли вам сидеть в этой норе. Не пора ли освободить келью для другого затворника. Во Франции столько скорбящих. А вас, сударыня, примет Шелльский монастырь. Есть такое место в Валь-де-Марн недалеко от Парижа. Если вам угодно, я сам вас туда провожу. Настоятельница будет вам рада.

Гудула поникла головой, точно провинившаяся девочка.

– Я ему мешаю, не так ли? Вот почему он хочет избавиться от меня. Горожане жалуются. Но я исправлюсь. Я не буду больше кричать и пугать народ. Я буду тихо молиться в углу, – Гудула достала крошечный башмачок и принялась его целовать. – Я буду молиться за здравие твоего господина, архидьякона Жозасского, и за здравие Луи де Бомона, епископа Парижского. И за кардинала Бурбонского.

– Сударыня, – сказал Квазимодо, протягивая ей башмачок, подаренный прошлой ночью. – Смотрите что я вам принёс.

Какое-то время затворница внимательно разглядывала крошечный предмет на шершавой ладони звонаря. Вместо радостного крика из её груди вырвался хриплый вздох.

– Ты не злой, – проговорила она наконец. – Не может столько порока уместиться в одном человеке. Не может он одновременно быть таким безобразным и злым. Верю, ты сам не ведаешь, что творишь. Ты просто околдован. Цыганка выпила твои мысли и смастерила башмачок, чтобы ввести меня в заблуждение, вытравить меня из моего убежища. Только здесь я могу отмолить свои грехи, сидя на каменном полу. Только так я попаду на небеса, где меня ждёт Агнесса. Цыганка хочет нас разлучить и на том свете.

Держась за прутья клетки, Гудула отпрянула от окошка. Квазимодо видел лишь морщинистую шею и нижнюю часть лица.

– У моей соседки Колетты не было врагов, – продолжала она с налётом некой ностальгии. – Однажды она пошла к реке полоскать бельё и взяла с собой двухлетнего сына. Отвернулась на минуту, и мальчишка утонул. Его унесло течение. Ей некого было винить кроме себя. Её ребёнка не сожрали цыганки. Она сама не доглядела. В тот день она домой не вернулась. Боялась. Пряталась под мостом. Муж нашёл её и избил до смерти. А меня даже некому было убить. Мужа у меня не было. Думаю, Колетта встретилась со своим сыном. Она была праведной женщиной, хоть и небрежной и рассеянной. Чему удивляться? Муж её столько раз бил головой об стенку. Все соседи слышали шум, доносившийся из их хижины. Все мысли ей вышиб. Настрадалась Колетта при жизни. Верю, сейчас она счастлива. Увижу ли я свою малютку?

– Очень надеюсь на это, сударыня. Может даже в этой жизни. Поезжайте в Шелльский монастырь.

Видя, что она не собирается брать башмачок с его ладони, он спрятал его в карман камзола.

Большую часть дня он провёл на Ситэ, исследуя территорию вокруг собора и прилегающего к нему монастыря, пытаясь найти способ вывести Эсмеральду незаметно. Какое-то время он стоял на конечности мыса Террен. Там у самой воды шёл оплетённый дранкой полусгнивший частокол, за который цеплялись несколько чахлых лоз дикого винограда. В тени, отбрасываемой этим плетнем, можно было спрятать челнок. Ему не доводилось кататься в лодке по Сене, и он понятия не имел, каким сильным было течение в том месте. Одна мелкая ошибка могла погубить девушку. Не каждый день ему доводилось планировать побег.

Когда он вечером навестил Эсмеральду, она всё ещё спала. Чёрные волосы разметались по изголовью. Пустая бутылка из-под вина лежала у неё в ногах. Козочка бросилась к нему навстречу с тревожным блеянием. Квазимодо машинально погладил её между рожками. Джали была первым животным, которое ему удалось приласкать.

Стараясь не делать лишнего шума, он приблизился к ложу. Тыльной стороной руки, где кожа не слишком зароговела, он дотронулся до лба девушки. Она поморщилась во сне и перевернулась на другой бок. К счастью, она не проснулась и не увидела безобразного лица у себя над головой. Убедившись, что у неё не было жара, он наполнил её кружку водой.

В ту ночь он решил не возвращаться к себе на колокольню, a расположился на каменном полу рядом с кельей цыганки, точно повинуясь какому-то внутреннему голосу, который пытался предупредить его о возможной беде. Тот же самый голос посоветовал ему взять тесак с монастырской кухни. Собор жил своей жизнью и дышал своей каменной грудью. Ему были известны тайны всех, находящихся за его стенами. И собор разговаривал со своим самым преданным слугой.

Его разбудил пронзительный свист. Это был звук свистка, который он оставил девушке, на случай если ей бы вздумалось его позвать. Подскочив на ноги, он бросился в келью и при свете луны увидел как девушка отбивается от мужчины в чёрном. Ворон терзал белую голубку. Квазимодо видел широкие плечи и лысый затылок.

Не задумываясь, звонарь вонзил лезвие кухонного ножа в шею мужчины. Острые лопатки судорожно сошлись под чёрным плащом, и через секунду тело обмякло.

Задыхаясь, девушка растянулась на ложе, под тяжестью убитого, который лежал лицом вниз.

– Кровь не должна брызнуть на неё, – пробормотал глухой, – стащив тело с тюфяка.

На полу стремительно начала образовываться тёмная лужа.

Освободившись, девушка подтянула колени к груди, прижавшись спиной к стене. Казалось, она лишится сознания.

Квазимодо рывком поднял ей на ноги.

– Он причинил тебе боль? – спросил он её, встряхнув с непривычной резкостью, точно пытаясь вывести её из оцепенения.

Девушка в замешательстве покачала головой, не слишком убедительно.

– Кто он? – спросила она. – Ты знаешь его?

– Не знаю. Какой-то священник.

– Это тот самый монах-привидение, который преследует меня, травит меня. Из-за него меня осудили на смерть.

Не мешкая, Квазимодо сорвал чёрный плащ с убитого и набросил его на плечи Эсмеральды, скрыв её волосы под капюшоном.

– Спеши. Тебе надо уйти из города до рассвета. Заклинаю тебя, не губи себя. Не возвращайся к бродягам. Доберись до монастыря, как я тебе велел.

Крепко сжимая её кисть, точно боясь, что она вырвется, он повёл её из кельи. Девушка не сопротивлялась. Придерживая свободной рукой подол платья, она бежала за своим проводником. В самом низу башенной лестницы она вдруг остановилась, сражённая сознанием, что им предстояло расстаться. Сжав нескладную голову Квазимодо ладонями, она пронзила его расширенными зрачками.

– Бежим, – бормотала она, лаская его горячие виски. – Вдвоём. Мы отыщем место, где небо синее, солнце ярче, трава зеленее. Будем жить в глуши, как отшельники. Я забуду, как выглядят другие мужчины. Для меня никого не будет. Мы сольём души воедино…

Квазимодо притворился, что не понял её слов.

– Спеши, – повторил он, тряхнув её. – Пока не занялась заря. Тебя во тьме примут за монаха. Спеши, но… не беги. Сложи руки на груди, и опусти голову. Тебя примут за монаха.

Сняв со своей шеи крест, он надел его на Эсмеральду. На пороге боковой двери, цыганка в последний раз она прильнула к своему защитнику.

– Что будет с тобой теперь? Тебя ведь осудят.

Отбросив остатки стыда и страха, звонарь припал горячими, шершавыми губами к её руке, запечатлев в этом поцелуе смирение со своей судьбой, и вытолкнул девушку в тёплую майскую ночь.

Эсмеральда шла на цыпочках, чтобы казаться выше. Каждый шаг отдавался болью в повреждённой щиколотке. Наверное, ей предстояло до конца своих дней жить с этой болью. Следуя совету своего спасителя, она шла медленно, как человек, которому некуда было спешить, которого никто не преследовал. На своём запястье она ещё чувствовала тепло поцелуя, сожалея о том, что не успела ответить на него.

Расставшись с цыганкой, Квазимодо вытер испарину со лба и тяжёлым шагом поднялся на колокольню. Сложив руки, точно для молитвы, он наблюдал за фигурой в чёрном плаще, удалявшейся от собора. Когда фигура исчезла из виду, мысли его обратились к архидьякону, чьё тело стыло на полу кельи. Рыдания всколыхнули его грудь.

– Вот всё, что я любил.

========== Глава 6. Шелльский монастырь ==========

Нет ничего утомительнее необходимости скрывать болезнь. Катрин Линье знала это, как никто другой. Проклятый кашель сидел в груди с самой зимы и не отступал. Горячие отвары не помогали. Ей становилось тошно от одного вида глиняного горшка с тёмной жидкостью. Тем не менее, настоятельница не жаловалась. Она не хотела волновать тех, кто любил её, и давать повод для радости своим недоброжелателям. У неё хватало и тех, и других. Такие блага как покой и тишина были для обычных монахинь, не для настоятельницы. Точно губка, она впитывала в себя вражду извне, чтобы её остальные сёстры во Христе могли спокойно молиться.

Это былa высокая, гибкая гасконка лет тридцати пяти с бледной, ещё достаточно свежей кожей и серыми глазами. Гаскония достаточно долго находилась во власти англичан, и в родословной Катрин смешались французские и саксонские линии. Она говорила на четырёх языках, как и полагалось женщине из знатной семьи, играла на лютне и писала музыку. Однако её главной страстью была медицина. Для этого она переворошила целую кучу работ врачей-современников. Время от времени случались события, которые отвлекали её от науки. Неожиданные визиты нарушали привычное течение монастырской жизни.

Как-то майским вечером 1482 года она сидела в своём кабинете, расположенном напротив зала для переписки книг. Перед ней стояла запыхавшаяся девушка с растрёпанными чёрными кудрями, в заляпанном грязью белом платье. Эта девушка пришла пешком из Парижа, проделав путь длиной в двадцать пять миль, избегая людских взоров, питаясь ягодами и лесными яблоками. Только что она поведала ей ужасную историю, в которой фигурировали чёрных монах, королевский прокурор и палач.

– Луи совершенно не следит за своими людьми, – проговорила Катрин, дрожа от возмущения. – Ему удобнее на всё закрывать глаза. Ты уже третья девушка за год, которая прибегает ко мне из Парижа, моля о защите. Священнослужители доводят юных горожанок то исступления! Преследуют, угрожают. И вытворяют это не желторотые юнцы, которые недавно окончили богословский факультет, а вполне зрелые мужчины за тридцать. С возрастом и саном приходит чувство безнаказанности. Как хоть его зовут?

– Кого?

– Твоего гонителя, несчастное моё дитя. Посмотри на себя! На тебе лица нет. Сядь же в кресло. Это не допрос. Тебе известна его фамилия? Витери, Шампендаль, Демулен?

– Понятия не имею, сударыня, – призналась Эсмеральда. – Чёрный, гнусный монах-привидение. Он точно тень скользил за мной по улицам.

– Хорошо, не будем об этом говорить. Я вижу, что ты не готова обсуждать то, что заставило тебя покинуть Париж. Успокойся, согрейся, и потом поговорим, – видя, что гостья едва держится на ногах, Катрин встала из-за стола и, мягко положив руки ей на плечи, усадила в кресло перед камином. Настоятельница тихо ахнула, когда её взгляд скользнул по свежему рубцу на щиколотки девушки. Не нужно было никаких вопросов. Было видно, что это не укус собаки, и не случайный удар колеса телеги. – Я бы написала письмо кардиналу. Если бы я была моложе, я бы так и сделала. Когда-то я была исполнена веры в человеческое правосудие. Но я знаю, что от этого не будет толка. Кардинал и епископ только посмеются. Глупо ожидать целомудрия от старшего духовенства. Мужчина остаётся мужчиной, даже в сутане.

Слова настоятельницы обернулись потрясением для девушки, которая всё ещё воспринимала церковь как нечто грозное и таинственное. Катрин говорила о мерзких похождениях парижских священников как о чём-то обыденном. Ей были известны имена самых выдающихся развратников. Значит, она, Эсмеральда, не была единственной жертвой монашеской похоти?

– По словам звонаря, – сказала девушка, – в соборе Богоматери есть один достойный человек, его господин. Быть может, мне стоило попросить его о помощи? Он бы за меня заступился.

Катрин перекрестилась, и на мгновение её гладкое лицо просияло благоговением.

– Звонарь сказал правду. Архидьякон Жозасский один из немногих, кого не коснулся грех. Впрочем, я не должна кощунствовать. Есть церкви честные люди, и Клод Фролло в их числе. Правда, прихожан задевает его манера держаться. Он суров и надменен. Но именно он прислал к нам в монастырь свои медицинские учебники после того, как закончил коллеж Торши. Они были в прекрасном состоянии. Клод берёг свои книги. Благодаря ему я научилась правильно сушить и заваривать травы. Если мне удастся победить этот кашель, я напишу ему письмо, – Катрин склонила свою изящную голову, обрамлённую покрывалом. – Всё-таки я рада за мальчишку дез Юрсена. Бедняге несладко пришлось. Какое счастье, что ему попался достойный покровитель.

Катрин выпила ещё один глоток бесполезного отвара и вышла из кабинета, оставив измождённую гостью у огня. Несмотря на то, что она находилась в относительной безопасности, девушку начал бить озноб. Теперь, когда пропала необходимость сражаться за собственную жизнь, она думала о судьбе своего спасителя. Что с ним сделал епископ? Какие муки его ждали? Воображение рисовало девушке ужасные сцены, перед которыми блекла сцена у позорного столба. Она надеялась, что Квазимодо во всём сознался и, по крайней мере, избежал допроса в застенке Тортерю. Всё ради неё.

Щёки Эсмеральды вспыхнули, когда она вспомнила, как в своё время восторгалась храбростью капитана королевских стрелков. А ведь он не рисковал и не жертвовал, спасая её от похищения. Он был вооружён до зубов и в сопровождении своего отряда.

Эсмеральда не была до конца честна с настоятельницей, утаив некоторые детали своей истории, ограничившись полуправдой. Она не рассказала про убийство священника, и что оно было совершено руками звонаря. Катрин считала, что девушка выскользнула из собора посреди ночи, набросив плащ. Теперь этот плащ сох у камина. Ни одна из них не знала, что внутри капюшона были вышиты инициалы архидьякона. В их сознании Клод Фролло оставался святым человеком, а звонарь – его преданным слугой.

Когда настоятельница вернулась, неся свежее светло-голубое платье послушницы, она застала гостью горько рыдающей. Катрина решила, что это слёзы облегчения. Повесив платье на спинку стула, она погладила девушку по спине.

– Не сокрушайся, дочь моя. Все твои невзгоды позади. Ужин будет подан через час. Переоденься и ступай в столовую.

Дочь моя… Эсмеральда давно не слышала этих слов. Так её называла цыганка, воспитавшая её, герцогиня египетская. Ей не было сорока, когда она умерла. У неё была такая же гладкая кожа, как и у Катрин, только с бронзовым отливом, похожий разрез глаз и такая же осанка. Как и настоятельница, герцогиня была одновременно горда и великодушна. Не удивительно, что герцог убивался после её смерти. Значит, такая у Эсмеральды была судьба – переходить от одной названной матери к другой, не ведая родной.

Осушив слёзы, девушка переоделась, заплела волосы в косу и набросила на голову чистое, пропитанное ароматом лаванды покрывало. За последние несколько месяцев она отвыкла от уличной одежды. Если бы ей кто-нибудь показал её разноцветную юбку и расшитый золотыми блёстками пояс, она бы рассмеялась, не веря что ещё весной плясала в таком виде на соборной площади.

Рукава светло-голубого платья были немного длинны. Когда она их закатывала, взгляд её задержался на левом запястье, на том самом месте, где звонарь запечатлел свой единственный поцелуй.

========== Глава 7. Сувениры из Рима ==========

Епископский дворец был пропитан ароматом дорогого ладана, который Луи де Бомон заказал из самого Рима и который не использовали во время службы. Простой парижский люд не оценил бы таких изысканныx благовоний, и Луи берёг их для особых случаев, вернее, для себя. У него были запасы великолепного вина, которыми он делился только с самыми важными гостями вроде кардинала Бурбонского. Что поделать? Луи любил красивую жизнь, к которой ему было не привыкать.

Он вырос младшим сыном в знатной семье из Пуату. Его отец был кавалером де Брессюир, владельцем замка дю Плесси-Масе. Хотя титулы и владения перешли его старшему брату Тибо, Луи не мог пожаловаться на лишения. В отрочестве он был приставлен камергером к Карлу Седьмому, а после смерти короля продолжал служить его преемнику Людовику Одиннадцатому. Десять лет Луи провёл при дворе, окружённый роскошью и соблазном, одновременно изучая церковное право и науку изящного флирта. В нём вполне гармонично уживались набожность и сладострастие, делая его идеальным претендентом на роль епископа. Он всей душой верил в Бога, всемогущего, необъятного Бога, закрывающего глаза на мальчишеские шалости.

В свои тридцать шесть лет Луи был в расцвете сил и красоты. Епископские робы не скрывали прекрасного телосложения, а первые штрихи серебра на висках делали зелёные глаза ещё ярчe. В его облике не было ничего грозного, ничего внушающего трепет. Пробыв на должности епископа десять лет, он всё ещё казался обычным мужчиной, ради шутки нарядившимся в одеяния священнослужителя. Ему была присуща галантность придворного, нежели суровость канонника. Запугивать прихожан не входило в его обязанности. Это за него делали другие. Вообще он старался не делать того, что можно было передать другому. Только в крайний случаях он закатывал рукава, и то не выше запястья. Больше всего он не любил, когда его ставили перед фактом уже свершившегося скандала.

На этот раз, однако, он не мог отводить глаза и насвистывать легкомысленную провансальскую песенку, притворяясь, будто ничего не произошло. Итак, он остался без второго викария. Клод Фролло, архидьякон Жозасский, был найден заколотым насмерть в келье, которая когда-то служила убежищем для цыганки. Историю с Эсмеральдой, как и большинство историй, Луи пропустил мимо ушей. Кто мог подумать, что эта чернявая девка оставит его без правой руки? Епископ понятия не имел, что творилось с финансами. Приходская казна находилась под контролем покойного архидьякона.

«Будь проклят, Фролло», – бормотал Луи. – «Ты выбрал самое подходящее время отдать Богу душу».

Кольцо жгло и давило ему палец. В который раз он сожалел о том, что согласился на эту должность десять лет назад. Надо было сидеть в королевских камергерах. Чёрт его толкнул в эту пучину церковных интриг! И если в его приходе священнослужители творили что хотели, то это была не его вина. Их распустил его предшественник, Гильом Шартье, который был слишком занят подпольной войной с королём.

На столе из красного дерева развалился старый, перекормленный спаниель. К нему Луи и обратился с исповедью.

– Вот, дожили, Бернар. Мне придётся затирать своим подрясником кровавые пятна. Гори в аду, Фролло! Я ведь к нему благоволил. Долгое время закрывал глаза на его странные увлечения, за которые в другом приходе давно бы послали на костёр. И вот как он отблагодарил меня. В какое неловкое положение поставил. Спесивый глупец. Возомнил, будто его грех редкий, такой вопиющий, что его надо скрывать от меня. Подумаешь, преступление века! Священник увлёкся плясуньей. Ради этого стоило поднимать весь Париж на уши?

Спаниель зевнул, показав розовое нёбо и желтеющие клыки. Луи не отказался бы поменяться с псом местами.

Он отдал распоряжение отвезти тело архидьякона на Монфокон. Служителям церкви не нужно было знать правду, а обычным прихожанам и подавно. К счастью, никто не видел безобразной сцены, за исключением двух стражников, которым было поручено избавиться от трупа. Звонарь сам во всём признался. Он не отрицал своей вины и не хотел чтобы подозрение пало на кого-то из канонников. Луи уже решил, как обойдётся с ним, но не знал в какой форме преподнести новость. В его сердце смешивались досада и восхищение. Ведь не просто так горбун зарезал своего обожаемого господина.

– Жан-Мартин дез Юрсен, – нараспев сказал епископ, когда звонаря привели к нему в кабинет. – Видишь, мне известно твоё имя. Что нам делать с тобой? Повесить или сжечь на костре? Как ты думаешь, какое наказание ты заслуживаешь за своё злодеяние?

– Ваша воля, – отвечал Квазимодо.

Смиренный ответ, сопровождаемый тяжёлым кивком, окончательно взбесил епископа.

– Ха! Если бы всё упиралось в мою волю. Я должен заботиться о репутации собора, который ты превратил в лавку мясника. Знаешь ли ты, негодяй, сколько времени уйдёт, чтобы оттереть кровь от половиц?

– Делайте что хотите, Ваше Превосходительство, но похороните меня с моим господином. Отнесите мои обугленные кости на Монфокон. Ведь Вы не откажете.

Луи раздражённо махнул рукой перед лицом, будто отгоняя муху.

– Глупости. Забудь о смерти. Забудь о своём господине. Отныне твой господин – я. Ты будешь служить мне. Ясно?

Грубые кисти рук Квазимодо медленно свернулись в кулаки.

– Я… не понял Вас. Повторите.

– Всё ты понял! Не притворяйся. Я дарую тебе жизнь, болван. Более того, она изменится к лучшему. Ты по-прежнему будешь звонить в колокола и получать за это жалование, а не просто бесплатный паёк из церковной столовой. Жан-Мартин, почему ты облизываешь свои клыки? Чем тебе не нравится моё предложение? Ты будешь иметь право заходить в мой дворец и есть со мной за одним столом. Тебя Фролло научил пользоваться вилкой? Не научил? Не беда. Я более, чем рад заполнить пробелы в твоём воспитании и сделать тебя больше похожим на человека.

Какое-то время Квазимодо стоял перед Луи, качая своей тяжёлой головой, пытаясь вникнуть в смысл того что ему было сказано. У епископа были очень своеобразные понятии о наказании.

– Почему … Вы ко мне так милостивы?

– Я не заинтересован в том, чтобы разжигать костры. Моё дело – лить воду на угли. Я не питаю к тебе никакой неприязни. Шесть лет ты служил собору исправно. Не твоя вина, что у бедняги Клода помутился разум из-за плясуньи. Я всегда говорил, что священнику нужно время от времени отдыхать от своих обетов. Иначе получается… Не мне тебе говорить о вреде длительного воздержания. Я остался без помощника, а ты без покровителя. Я готов тебе помочь начать новую жизнь, если ты пообещаешь слушаться меня и не делать глупостей. Не волнуйся, список твоих новых обязанностей не будет слишком длинным. Я хочу того, чего хочет любой епископ: чтобы у нас был спокойный благополучный приход. Но ведь ты знаешь, что это невозможно. Рано или поздно кто-то кого-то зарежет или ударит головой об стенку. Следующий труп будешь убирать ты. Если под крышей собора опять случится нечто подобное, задача замести следы ляжет на твои сутулые плечи.

– А если я всё же откажусь от вашего предложения?

– Не откажешься. Хотя бы ради спасения твоей цыганки. Жан-Мартин, я не глупец. Я догадываюсь, а вернее, знаю где она. Не так много мест, в которых может спрятаться беглянка, осуждённая на смерть. При желании я мог бы её оттуда извлечь.

Звонарь опустился на колени.

– Не троньте цыганку. Я сделаю что угодно, только оставьте её в покое.

– Ну вот, теперь ты заговорил, как благоразумный человек, – Луи удовлетворённо потёр руки. – Я знал, что с тобой можно договориться. Я обещаю тебе не преследовать эту колдунью Симиляр и вообще забыть о её существовании. Уверяю тебя, сын мой, ты не пожалеешь. Знаю, первые двадцать лет твоей жизни не были сладкими, но всё вскоре изменится. Я знаю, что твой позвоночник, хоть и жестоко искривлённый, такой же чувствительный как у других. Ведь не для того ты спас цыганку, чтобы читать с ней Pater noster. Нет смысла смущаться и запираться при мне. Решено: я женю тебя!

– Смилуйтесь, Ваше Превосходительство, – взмолился бедный звонарь. – Не губите невинную девушку … кем бы она ни была… Даже если она сама горбата и хрома, она не заслуживает, чтобы над ней сыграли такую жестокую шутку. Не губите …

Луи обмакнул палец в горшок с душистым бальзамом и принялся втирать в ладони.

– О, это не будет для неё гибелью. Отнюдь. Видишь ли, та, которую я для тебя приметил, слепа, как летучая мышь, и горяча, как мартовская кошка. Ей почти четырнадцать лет, и она в самом соку. Её зовут Мадлен Линье, хотя фамилия её мало кому известна. Да, представь себе. У нашей святой Катрин есть свои грешки и секреты. Девица живёт в монастыре. Самое время её оттуда вызволить. Ну всё, хватит. Вставай с колен. Я пошлю за портным. Тебе сошьют восхитительный свадебный камзол. Не пойдёшь же ты к венцу в этом нелепом красно-лиловом наряде. Мне не должно быть стыдно за моего подопечного.