Текст книги "Почти каменный (СИ)"

Автор книги: Marina Neary

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Глава 1. Два колокола ==========

За месяц заточения в соборe Эсмеральда начала забывать, как выглядят обычные люди. Днём она почти не выходила из своего убежища, только в промежутки между службами. Из кельи ей были слышны монотонные возгласы священнослужителей и ответы молящихся. Эта необъятная гамма голосов, будто оторванных от тел, усыпляла её память и скорбь.

Вместе с душевной болью притупился и её страх перед звонарём. Она уже не содрогалась от отвращения при виде Квазимодо. Это было единственное человеческое лицо, которое попадалось ей на глаза. С каждым днём оно казалось ей всё менее безобразным. Она успела привыкнуть к этой ожившей горгульe.

Однажды, когда он принёс ей кружку воды, она не сделала привычного испуганного движения. Забившись в угол кельи, обхватив колени руками, она слегка покачивалась, устремив на него сонный взгляд. Под запавшими чёрными глазами залегли оливковые тени.

– Вам нездоровится? – спросил звонарь, встревоженный апатией девушки, которая в ту минуту походила на больную птицу. – Я позову лекаря. Мой господин… У него есть снадобья от любого недуга.

– Не стоит.

– Вы почти не притронулись к еде, – сказал он, бросив взгляд на корзинку.

– Я не была голодна. Отдай мой обед кому-нибудь, – достав едва надкушенное яблоко, она подтолкнула корзину к ногам звонаря. – Хоть той самой затворнице Роландовой башни.

– Сумасшедшей Гудуле?

– Той самой. Только не говори, что от меня. Она не любит цыганок. Пожалуйста, не задавай вопросов. Сделай так, как я прошу.

Квазимодо приступил к исполнению странной просьбы. Его вдруг посетила мысль о том, как мало он знал о той, которую спас.

Перед тем как покинуть келью, он приблизился к девушке, смущённый и робкий.

– Послушайте, – с усилием проговорил он, – мне надо Вам кое-что сказать.

Она сделала знак, что слушает его. Он вздохнул, полуоткрыл рот, приготовился говорить, но, взглянув на нее, отрицательно покачал головой.

– Говори же! – воскликнула раздосадованная девушка. – Когда-то я читала судьбу по руке, но я не научилась читать мысли. Говори!

Он ещё молчал несколько секунд.

– Вам грозит опасность, – ответил он наконец. – Держите свисток при себе. Он может Вам понадобиться.

– И это всё, что ты хотел мне сказать?

– В целом, да. Я… я навещу сестру Гудулу.

Подняв корзинку, закрыв лицо свободной рукой, он медленно удалился, повергнув цыганку в крайнее изумление. Тогда она выбежала из своей кельи, догнала его и схватила за руку.

– Нет, так нечестно. Вечно ты говоришь загадками. Ты от меня что-то скрываешь.

Почувствовав её прикосновение, он задрожал всем телом.

– Мы все что-то скрываем, – ответил он уклончиво. – Зря я задержался у Вас. Не стоилo нарушать Ваш покой.

– О каком покое ты говоришь? – воскликнула девушка с горьким смешком. – Я месяц сижу взаперти. По ночам мне снится виселица. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу петлю над головой. Я знаю, ты смотришь на меня по ночам. А днём ты лжёшь мне. Уже в который раз ты приходишь ко мне, пытаешься завести разговор, а потом сам же его прерываешь. И ты ещё назвался мне другом!

Квазимодо перевёл взгляд единственного глаза на её пальцы, которые всё ещё судорожно сжимали его локоть.

– Вы знаете, что такое дружба? – спросил он.

– Творить добро, ничего не ожидая взамен, – ответила девушка, не задумываясь.

Звонарь отрицательно покачал своей лохматой головой.

– Это милосердие, а не дружба. Когда Вы подали мне воды, Вы не видели во мне друга. Вы видели лишь несчастного, над которым насмехалась толпа. Вы вскоре забыли его. Но он помнил Вас.

Пальцы Эсмеральды медленно разжались и соскользнули с его руки.

– Хорошо. Тогда что по-твоему дружба?

– Два колокола в одной звоннице, чьи голоса поют, не заглушая друг друга.

– Два пальца на одной руке, – чуть слышно добавила девушка.

– У Вас много друзей?

Этот вопрос застал Эсмеральду врасплох. Хрупкие плечи приподнялись, застыли в неловкой позе, затем медленно опустились на судорожном выдохе.

– Не знаю. Когда-то казалось, что весь город был моим другом. А теперь… Впрочем, был один человек, поэт по имени Генгуар. Он мне как брат. Мы вместе выступали на перекрёстках. Его легко узнать. Высокий, худой, белокурый, в жёлто-красной фиглярской куртке. Он носит стулья в зубах.

– Вы скучаете по нему?

– Не более, чем он по мне. Скорее, он убивается по Джали. В последний раз я видела его мельком в зале суда. Быть может, мне померещилось. Он знаком с Клопеном и бродягами. Через него я бы могла передать им послание. Они вызволят меня отсюда.

– Вам здесь плохо. – Слова его прозвучали скорее как утверждение, чем вопрос. – Вам тяжело дышать.

– Ты не представляешь! У меня на шее по-прежнему петля. Она с каждым днём стягивается всё туже. – Эсмеральда кивнула в сторону пустой клетки на подоконнике. – Ты так и не спросил куда девались птицы. Я скажу тебе. Одна умерла, а другую я выпустила, пока было не поздно. Зачем ты мне их принёс? Разве ты не знаешь, что малиновки не поют в неволе? Нет, не знаешь. Ты ничего не знаешь о птицах, о живых. Прячешься всю жизнь среди камней, среди колоколов. Разве мне легче от того, что со мной ещё два узника?

– Хотите, чтобы я нашёл Гренгуара? – спросил Квазимодо, покорно проглотив упрёк.

Бледное, осунувшееся лицо Эсмеральды оживилось. Она забыла, что ещё несколько секунд назад сердилась на него.

– О, иди! Спеши, беги. Приведи сюда поэта. И я буду любить тебя.

Медная бровь звонаря дрогнула.

– Любить? Как госпожа любит слугу?

– А тебе известно, что такое любовь?

Эсмеральда прикусила губу, почувствовав, что своим вопросом загнала несчастного в угол. Теперь ей ничего не оставалось, кроме как ждать ответа. Натянутая улыбка ещё больше исказила и без того кривое лицо звонаря.

– Догадываюсь. Это то, без чего живёт мой господин. Более чистого, святого человека не найти во всём Париже. Я сам прожил без любви двадцать лет. Проживу ещё столько же. Ведь я почти каменный, – он бросил братский взгляд на изваяние, находящееся над окошком кельи. – Почти как они.

========== Глава 2. Крысиная Нора ==========

Когда Квазимодо покинул Эсмеральду, у него ныло горло. Он приветствовал эту благодатную боль. Ему вновь пришлось напрячь голосовые связки, которые столько времени находились без действия и начали атрофироваться.

За последний месяц он произнёс больше слов, чем за последние шесть лет с тех пор как оглох. Его общение с Клодом сводилось к исполнению приказов своего приёмного отца. Они почти никогда не вступали в диалог. Квазимодо не приходилось отвечать на вопросы, а тем более задавать их самому. Монологи, адресованные каменным статуям, не считались. Теперь ему приходилось связывать свои хаотичные мысли в предложения и надеяться, что звук его голоса не слишком походил на звериное рычание. Он понятия не имел, насколько внятно звучала его речь и удавалось ли ему донести смысл своих слов до собеседника. В целом, он был доволен собой: ему удалось поддержать разговор, в результате которого девушка не прогнала его, а отправила с миссией.

К чувству гордости, однако, примешивалось странное чувство вины за загубленную малиновку. Благие намерения его обернулись нелепой смертью живого существа. Эсмеральда была права. Он слишком мало знал о мире живых, к которому принадлежала цыганка. Полевые цветы, которые он принёс в горшке, быстро завяли, не принеся узнице никакой радости, а только напомнив ей лишний раз об её удручающем положении. Всё живое, оторванное от своей естественной среды, было обречено на гибель в каменных стенах. Быть может по этой причине её сострадание пало на затворницу Роландовой башни. Именно с этой одичавшей старухой девушка чувствовала некое родство.

По дороге к Крысиной Норе он вдруг осознал, что оглох задолго до несчастья с колоколами. Чужие стоны, крики, всхлипы давно слились в невнятное слились в журчание. Как мало он размышлял об участях других горожан. Его суровый господин не приветствовал подобного рода любопытство. Квазимодо не осмелился бы расспрашивать Клода о том, куда девался один из певчих, от какого недуга похудел и пожелтел первый викарий и почему в соборе менялись органисты каждые полгода. Служители церкви точно сговорились не замечать присутствия звонаря. Когда он проходил мимо, они либо умолкали, либо наоборот начинали говорить друг с другом более оживлённо, но непременно отводили глаза. Их обязывающий к строгости сан и торжественная атмосфера собора не позволяли им открыто высмеивать уродца, а для того, чтобы поприветствовать его как равного себе, им пришлось бы переступить через врождённую брезгливость. Куда проще было притворяться, что воспитанник отца Клода вообще не существовал.

Квазимодо не был готов воспылать вселенским интересом к человечеству, но теперь его волновало всё, что было связано с Эсмеральдой. Волей-неволей он задумывался о судьбах таких как Гренгуар, Клопен и затворница. Он называл Гудулу сумасшедшей не потому что вникал в смысл этого слово. Это не было его собственной оценкой её персоны. Он плохо понимал разницу между сумасшедшими и здравомыслящими. Для него это было частью её имени, почти как Жеан Мельник.

Затворница поприветствовала его сиплым смешком.

– Я узнаю тебя, – сказала она, прильнув к прутьям клетки увядшей грудью. Бывало, что она целыми днями пряталась в углу своей норы, и её невозможно было выманить никакими лакомствами. В тот день она казалась особенно словоохотливой. – Ты тот самый оборотень, которого мне подбросили цыганки. Это ты ползал по полу моей каморки в тот день когда похитили мою дочь. Я думала, тебя утопили или сожгли, но ты возрождаешься, попадаешься мне на глаза вновь и вновь. А, быть может, нечистая сила, что воскресила тебя, вернёт мне мою малютку Агнессу? Если господь Бог не может мне помочь, быть может, мне стоит обратиться к дьяволу? Что ты скажешь на это?

Квазимодо внимательно следил за движениями её бледного, растянутого рта, из которого торчали обломанные зубы. Пусть сумасшедшая назвала его демоном и оборотнем. В его адрес летели ещё не такие проклятия. По крайней мере, она говорила с ним о чём-то сокровенном. Он не отпрянул, когда Гудула просунула увядшую клешню сквозь прутья и вонзила грязные ногти ему в предплечье.

– Не знаю чем помочь Вам, сударыня. Я не знаю, где Ваша дочь.

– Тогда зачем ты пришёл сюда, демон?

– Я принёс Вам корзинку с едой.

– Тебя прислала цыганка, воровка детей, которую ты укрыл в соборе.

– Меня прислал мой господин, архидьякон Жозасский.

Гудула тряхнула седой гривой.

– Ты лжёшь. Уже пятнадцать лет я сижу в своей норе, и досточтимый архидьякон ни разу ни послал мне еды. Он даже не смотрит в мою сторону, когда проходит мимо моей норы. Этот святоша не шибко жалует падших женщин. Мою историю все знают. Я была гулящей девкой, и у меня был ребёнок, которого украли и сожрали. Она задумала меня отравить или околдовать. Ты служишь той египетской ведьме. Я видела, как она поила тебя у позорного столба. В её фляге было сатанинское зелье. Она сделала тебя своим слугой. Что она пообещала тебе? Спину твою распрямить, глаз открыть? Не верь цыганкам. Мне они наобещали, что дочь моя станет королевой. А на следующий день её сожрали.

Квазимодо уловил лишь половину этих сумбурных откровений, столь неожиданно обрушившихся на него. Глядя на её пантомиму, он угадал, что она намекала на какой-то контракт с нечистой силой, который должен был подарить ему красоту.

– Коль меня таким сотворил Господь, сатана не в силах изменить мой облик. А служу я лишь собору и архидьякону Жозасскому.

Его слова, произнесённые хриплым, но спокойным голосом, заставили Гудулу отпрянуть с смесью недоверия и восхищения.

– А ты складно говоришь. Ей-Богу! Язык у тебя хорошо подвешен. А я-то считала тебя слабоумным.

– Не Вы одна, сударыня. Весь город так считает. Быть может, это к лучшему. Я уродлив и глух, но грамотен. Мой господин научил меня читать и писать. Он же прислал вам еду из монастырской столовой, – чтобы до конца развеять сомнения затворницы, Квазимодо отщипнул небольшой ломтик хлеба и съел его на глазах у неё. – Как видите, я жив. Еда не отравлена. Съешьте, пока лепёшка не зачерствела.

Затворница выхватила у него из рук лепёшку и принялась терзать узловатыми пальцами, роняя крошки на пол. Вокруг её ног вились мыши. Квазимодо не слышал их писка, но их голые хвосты напомнили ему плети Пьера Тортерю.

Хоть его первое задание было выполнено, звонарь не спешил покидать вретишницу. В нём проснулось любопытство к женщине, к которой проявила участие Эсмеральда. Гудула на самом деле представляла собой жалкое зрелище. Когда она вонзила расшатанные зубы в яблоко, у неё из дёсен начала сочиться кровь. Давно ей не доводилось жевать свежих фруктов. Она проглотила яблоко вместе со стебельком и семечками.

– Вас хорошо кормят в монастырской столовой, – сказала она, подобрев после еды. Казалось, она была рада присутствию звонаря. – Ради одного этого стоило бы принять сан. Когда умерла моя матушка, у меня была мысль уйти в монастырь. Но к тому времени я была уже порченная. Мне было всего четырнадцать, когда у меня появился первый любовник. И не какой-нибудь простолюдин, а виконт! Это сущая правда. Я не лгу. У меня были чёрные косы до пояса. Он подарил мне золотой крестик. Больше таких знатных поклонников у меня не было. Пять лет я скиталась по постелям. Под конец мне платили проклятиями и тумаками. Бог сжалился надо мной и послал мне мою Агнессу, a потом через год отнял. Остался один башмачок, – Гудула подняла на свет лоскуток затёртого, когда-то розового атласа. – Погляди, какие ножки были у моей малютки. Я поклялась, что если отыщу второй башмачок, то непременно обую статую младенца Иисуса в Реймсе. Когда-то я была златошвейкой. Это ремесло мало приносило мне денег. К лёгким деньгам привыкаешь. Только к добру это не приводит. К чему я всё это говорю? Да к тому, что нечего порченной девке делать в монастыре. Вот почему я обречена питаться объедками. Передай спасибо архидьякону. Он вспомнил про Гудулу пятнадцать лет спустя.

– Не тревожьтесь, сударыня. Я никому не разглашу Вашу тайну.

Затворница устало отмахнулась и зарылась в лохмотья, которые едва держались на острых ключицах и которые приходилось то и дело поправлять.

– Нет у меня никакой тайны. Расскажи всему свету про Гудулу, которую когда-то звали Пакеттой Шанфлери. Если увидишь ещё такой башмачок, я… буду любить тебя.

Звонарь поёжился от её слов. Уже второй раз за один день ему обещали любовь.

========== Глава 3. Одна ложь влечёт за собой вторую ==========

Попрощавшись с Гудулой, Квазимодо вдруг осознал, что поступил немного опрометчиво, втянув своего господина в эту историю. Наверное, не стоило ему говорить вретишнице, что это архидьякон послал ей корзинку с едой. А что если бы ей вздумалось поблагодарить его при случайной встрече? Звонарь утешал себя мыслью о том, что его господин почти никогда не приближался к Крысиной Норе и не глядел в сторону затворницы. Даже если бы ей удалось завладеть его вниманием, он бы не стал прислушиваться к её сумбурным речам.

В тот день свершилось знаменательное событие: Квазимодо солгал, чуть ли не в первый раз в жизни. Раньше у него не было причин искажать правду. Так вот что случается, когда разговариваешь с людьми! Говорить по-человечески, значит утаивать, недосказывать, а иной раз приукрашивать. Общаться с людьми – значит жить в нескольких мирах одновременно. Думать одно, говорить другое, а делать третье.

Вот какие мысли занимали его, пока он брёл, прихрамывая, вдоль набережной. Прохожие удивлённо косились на горбуна. Что делал он на улицах Парижа один? Его привыкли видеть в сопровождении архидьякона.

Если бы он вглядывался в лица горожан, он бы увидел в их глазах сдержанное восхищение. Что-то изменилось с того дня когда он, стоя на верхушке башни большого колокола, показал спасённую Эсмеральду толпе с криком «Убежище!». Его дерзкий поступок не остался незамеченным. Даже те, которые не испытывали симпатии к цыганке, не могли смотреть на Квазимодо с былым презрением. Так в одночасье изгой стал, если не героем, то своего рода кумиром. Состоявшиеся казни быстро забываются. Толпа расходится, а тело снимают с эшафота. Однако сорванная казнь оставляет след в памяти горожан. Более того, она становится пищей для городского фольклора, для уличных песен и легенд.

Стоял тёплый июльский вечер. Корзинки с цветами, подвешенные к карнизам домов, источали пьянящий аромат. Там больнее было Квазимодо осознавать, что Эсмеральда была оторвана от всего очарования поздней весны. Тем жарче разгоралось его желание освободить её. Но сначала он должен был найти Гренгуара, который, очевидно, служил звеном, связывающим её с цыганским племенем. Эсмеральда сказала, что он выступал на перекрёстках, будто их было всего три-четыре во всём городе. По правде говоря, он понятия не имел, в какие кварталы парижане стекались за подобного рода развлечениями. Ведь господин не любил акробатов и лицедеев, считая их трюки, шутки и розыгрыши происками дьявола. Стоило Клоду услышать звуки свирели и взрывы смеха, стоило ему краем глаза увидеть блеск золотистых нитей, как он хватал воспитанника за руку и переходил на другую сторону улицы.

Но теперь господина рядом не было. Ничто не мешало Квазимодо присоединиться к толпе зевак, когда он увидел небольшое сборище перед кабаком «Три жемчужины» на углу Мельничного моста. Стараясь не привлекать внимания к себе, Квазимодо забрался на перевёрнутый ящик от вина, что позволило ему увидеть то, к чему были прикованы взгляды зрителей.

На свободном пространстве между входом в кабак и толпой пела девушка. Была ли эта девушка блудницей с улицы Глатиньи, торговкой фруктами или дочерью ремесленика, Квазимодо, не привыкший оценивать представительниц прекрасного пола по одежде, не мог угадать. На ней было платье из голубой шерсти с глубоким вырезом. Из-под подола выглядывал запылённый край нижней юбки. Грубые башмаки не скрывали изящества ступней. Льняные косы падали на пухлую, розовую грудь, на которую были устремлены любострастные взгляды мужской половины публики.

Квазимодо не мог разобрать её слов. Возможно, она пела на другом языке, что само по себе не было редким явлением. В Париже достаточно часто появлялись англичане, фламандцы и даже шведы. У ног девушки лежала лохматая рыжая собака в парчовом жилете. Дворнягу любовно поглаживал худой юноша в красно-жёлтой куртке, украшенной бубенчиками и блёстками. Из-под фиглярского колпака выбивались светлые кудри. Должно быть, это был тот самый человек, встречи с которым добивалась Эсмеральда. Квазимодо уже видел похожую сцену на площади несколько месяцев назад. Только вместо блондинки с собачкой была цыганка с козочкой.

Получив свою долю аплодисментов, белокурая девица поклонилась, в очередной раз порадовав мужчин видом своей сочной, нежной груди, и исчезла внутри кабака. Её худой спутник и дворняга последовали за ней. Устало и удовлетворённо смеясь, зеваки разошли. Остался один Квазимодо. Неподвижный и внимательный, он наблюдал за толпой движущихся теней, мелькавших на оконных стёклах кабака. Грустные мысли обуревали его. Иногда он, словно соскучившись, глядел ввысь. Огромные чёрные облака висели под звёздным куполом, точно паутина, вытканная на небесном своде.

Входная дверь распахнулась, и на порог вышел долговязый блондин. Воротник его фиглярской куртки был расстёгнут, обнажая поверхностные кровопотёки на шее именуемые «укусами любви». Запрокинув голову, он обратился с одой к самой луне. Казалось, он приносил небесам благодарность за вечер славы и наслаждения.

Его монолог прервал Квазимодо, шагнувший навстречу ему из мрака.

– Пьер Гренгуар.

Поэт вздрогнул и несколько раз моргнул глазами, вглядываясь в странную фигуру, которая, прихрамывая и раскачиваясь из стороны в сторону, приближалась к нему.

– Тебе известно моё имя? Где-то я уже видел эту взъерошенную птицу. Уж не ты ли звонарь моего учителя герметики, Клода Фролло? Кстати, как поживает достопочтенный архидьякон? Когда он будет готов принять меня?

– Поспешим, – пробормотал Квазимодо, схватив его за манжет куртки. – Вас ждёт женщина, которая называется Вашей сестрой.

– Вот шут гороховый! – рассмеялся поэт. – Он воображает, что я должен бегать ко всем женщинам, которые называются мне сёстрами. Известно ли тебе, бездельник, что у меня их сотни? Все прелестницы Парижа сбегаются чтобы послушать мои сонеты. После невероятного успеха моей последней мистерии, написанной в честь невесты дофина, каждая из них требует, чтобы я посвятил ей свою следующий шедевр. Я должен разумно расходовать свои силы.

– Я вижу, у Вас новая спутница.

Гренгуар восторженно закивал, от чего бубенчики на его колпаке зазвенели.

– Так точно! Её зовут Элинор. Дочь дуврского печатника. Учёная девица, поклонница Чосера. Поёт песни на его слова. Здешним зевакам всё равно. Они не могут отличить английский от марокканского. Ей всего четырнадцать лет. Убежала за своим ухажёром во Францию, купилась на его обещания. А быть может, он ей ничего не обещал. Возможно, он был лишь предлогом пересечь Ламанш и броситься навстречу новым приключениям. Она так мило коверкает французский. Теперь она живёт во Дворе Чудес. Подумай, какое вдохновение послали мне боги! Ещё несколько месяцев назад я пребывал в полном унынии. Мне уже начало казаться, что моя муза покинула меня.

Квазмодо, не следивший за губами пустомели, пропустил большую часть его восторженной речи.

– Следуйте за мной, Гренгуар.

– Куда?

– В собор. Я уже сказал, что Вас ждёт Ваша знакомая цыганка. Она хочет передать через Вас послание Клопену, королю Алтынному. Тот придумает, как её вызволить.

Когда звонарь упомянул Эсмеральду, поэт поспешно высвободил рукав и демонстративно разгладил материю.

– О нет, друг мой. Не знаю, что ты задумал, но мне это не нравится. Этот акт пьесы уже проигран.

– Значит, Вы не хотите ей помочь?

– Конечно хочу! Что за вопрос? Я нарочно стараюсь не думать о ней, ибо подобные мысли нагоняют меланхолию. Слишком больно представить, что моя маленькая Джали спит на голых камнях. Я бы рад был помочь им обеим – но не ценой собственной жизни, которая только начала налаживаться.

– Тогда я сам поговорю с Клопеном.

– Боюсь, Клопен не удостоит тебя аудиенции. Если ты сунешься в Двор Чудес, тебя тут же повесят. Даже если августейший король Алтынный окажет милость и выслушает тебя, чем он сможет помочь? Неужели ты думаешь, что он пойдёт штурмовать собор, чтобы вызволить бывшую любимицу? Не обманывай себя. У людей с пустыми карманами короткая память.

Квазимодо вспомнил, как быстро в соборе заменяли певчих, у которых срывался голос из-за болезни. Всегда найдутся прелестные ножки, чтобы танцевать на улицах. Всегда найдутся грубые руки, чтобы звонить в колокола.

– Ты видел Элинор? – продолжал Гренгуар. – Таких дивных белокурых волос нет даже у Флёр-де-Лис де Гонделорье, невесты капитана королевских стрелков. Не сверли меня своим глазом. Я счастлив. И ты тоже можешь быть счастлив. Да, да, я не смеюсь над тобой. Для тебя не будет секретом, но в Париже достаточно женщин тебе под стать. При желании ты мог бы найти себе хромую, кривую, горбатую или просто слепую. У тебя тоже есть шанс на взаимную любовь. Твоя беда в том, что у тебя изысканный вкус. Будь цыганка старой или уродливой, не думаю что ты бы вырвал её из рук палача. Такие как Эсмеральда рано или поздно оказываются в постели даже не знати, а духовенства. Не удивлюсь, если её рано или поздно подомнёт под себя Луи де Бомон. Он так и ждёт той минуты, когда всеобщий интерес к этой истории с цыганкой поутихнет.

Глаз Квазимодо сверкал. С трудом он удержал себя, чтобы не броситься на поэта.

– О, счастье Ваше, что кто-то вас любит!

Толкнув ошарашенного Гренгуара в грудь, он крикнул:

– Ступайте прочь!

Бормоча под нос, поэт вернулся в кабак. Квазимодо глядел ему вслед.

– О, – прошептал бедный глухой, – отречься от этого!

Перед тем как возвратиться в собор, звонарь купил бутылку сладкого вина у трактирщика. Когда он поднялся на башню, было уже за полночь. Эсмеральда ещё не спала.

– Один! – воскликнула она, горестно всплеснув руками.

– Я не мог его найти. Обыскал весь Париж, а Пьера Гренгуара не нашёл. Зато принёс вам бутылку вина из кабака.

– Пей сам. Оставь меня. Я не могу смотреть на тебя.

Квазимодо показалось, будто на лице девушки промелькнуло былое отвращение. В прошлом он бы мгновенно избавил её от своего присутствия, но на этот раз он не спешил уходить.

– Скажите мне. Будь я похож на капитана королевских стрелков, или даже на того самого поэта, Вы бы … не прогнали меня так поспешно?

– Опять «Вы»! – всхипнула девушка. – Никто ко мне так не обращался. Разве что королевский прокурор в зале суда. Тебе нравится глумиться надо мной? Уже целый месяц как я дышу благодаря тебе. Только по твоей милости я не умерла с голоду. С детских лет я зарабатывала на хлеб сама. Каждый день плясала на улицах и собирала монеты. Пусть я ела грубые ржаные корки да полусгнившие яблоки. Лепёшки с монастырской кухни не лезут мне в горло. А ты величаешь меня будто герцогиню, будто невесту дофина. Я у тебя в долгу. С каждым днём этот долг растёт. И отблагодарить тебя я не смогу, пока не вырвусь на волю.

– И как же ты думаешь меня отблагодарить? – спросил Квазимодо, наконец приняв во внимание её просьбу.

Плечи Эсмеральды поникли.

– В самом деле. Что я могу дать тебе? У тебя есть господин, которому ты предан. У тебя есть собор. Быть может мне он служит тюрьмой, а тебе домом. В отличиe от меня, ты не узник и не осуждённый. У тебя есть колокола. А у меня даже бубен отобрали. Горожане, которые ещё в прошлом году бросали мне монеты, пришли поглазеть на мою казнь. Что осталось от моей былой жизни? Подумай насколько ты счастливее меня. У тебя есть все причины презирать бедную цыганку. И не говори про филина в гнезде жаворонка.

Какое-то время он глухо плакала, зажав рот рукой. Слёзы струились по её тонким пальцам. Квазимодо не пытался её утешить. Ему и не нужно было говорить правду про Гренгуара. Цыганка и так всё поняла.

– Мы не так уж отличаемся друг от друга, – продолжала она, немного успокоившись. – Посмотри, я тоже хромая. – Приподняв подол белого платья послушницы, Эсмеральда вытянула носок. На щиколотке зиял рубец от испанского сапога. Ногти на пальцах почернели и скрючились. – Мы оба знакомы с орудиями Тортерю. Каждый раз, когда лязгает засов ворот, я вздрагиваю. Как мне выбросить из памяти то, что случилось в застенке? Наверняка и ты хочешь забыть тот день у позорного столба.

– Напротив, я хочу о нём помнить до конца жизни.

– Опять ты глумишься, – промолвила она с упрёком.

– Не глумлюсь. Более того, я бы пережил тот день заново.

– Пятьдесят ударов плетью?

– И два часа на виду у горожан.

– Ты сумасшедший!

– Не спорю.

– Ты не видел, сколько крови из тебя вытекло? Плётка Тортерю промокла. Брызги летели в толпу. Зачем тебе заново переживать мучения?

– За глоток воды.

– Один несчастный глоток?

– Из твоих рук.

– Это то, чего просит твоё каменное сердце? – Эсмеральда медленно опустилась на ложе и осталась сидеть на нём, выпрямив спину и сложив руки на коленях. – А ведь ты ничего не знаешь обо мне. А что если я на самом деле ведьма? Вдруг я действительно заколола офицера? Ты спас убийцу и укрыл её в святом месте. Кем это делает тебя?

– Забудем этот разговор. Не приведёт он к добру, – звонарь осторожно поставил бутылку вина на подоконник. – День прошёл не даром. Мне удалось выполнить одно из двух указаний. Завтра после утренней службы я вновь примусь за поиски Гренгуара.

Эсмеральда устало махнула рукой, точно королева, отменяющая приказ.

– Забудь про поиски. Всё это бесполезно. Садись. Не буду же я пить одна.

========== Глава 4. Могила архиепископа ==========

Комментарий к Глава 4. Могила архиепископа

Давно хотелось развить предысторию рождения Квазимодо

Вот изображение Жана Жювеналя дез Юрсена, архиепископа реймсского

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/4/46/Jean_Juvenal_des_Ursins_83.jpg/800px-Jean_Juvenal_des_Ursins_83.jpg

Квазимодо поставил лампу между собой и своей собеседницей так, что её лицо было хорошо освещено, а его как можно гуще скрыто тенью. Ему важно было следить за её губами, в то время как ей совершенно не нужно было лишний раз смотреть на него. В эту минуту он был лишь хриплым голосом во мраке. Из тьмы выступали лишь его огромные, жилистые руки. Эсмеральда отметила про себя, что они вовсе не были безобразны. Прикосновения к ним не вызывали у неё отвращения. Не так давно эти руки пронесли её через всю площадь.

Бутылка была откупорена, и вино разлито по кружкам. Эсмеральда давно не пила ничего столь терпкого и сладкого. После первого глотка она поморщилась и закашляла. Её кашель перешёл в неловкий смех.

– Что здесь намешано? Мёд и какие-то пряности. Колдовское зелье.

– Надо будет спросить у трактирщика. Бутылка с загадкой.

– Да ты сам бутылка с загадкой. Так ничего и не рассказал про себя толком. Что ты делаешь в свободное время? Наверняка, оно у тебя есть. Ведь ты не проводишь целые дни на колокольне?

– Иногда я хожу на могилу покойного архиепископа Реймского. Он похоронен здесь в Париже, на церковном кладбище. Звали его Жан Жювеналь дез Юрсен. Слыхала о таком?

– Нет.

– Громкое было имя. До сих пор слышны его отголоски. Это он короновал Людовика Одиннадцатого. Написал книгу про битву при Азенкуре. Долгую жизнь прожил. Попросил, чтобы его похоронили здесь.

– Зачем тебе его могила? Кто он тебе?

– Говорят, в молодости у него были рыжие волосы, – уклончиво и иронично ответил звонарь. – Это всё что я унаследовал от него. Ему было семьдесят пять лет, когда я появился на свет. Негоже предаваться плотским утехам в таком почтенном возрасте. Быть может, от этого я и родился таким.

Несколько секунд Эсмеральда молчала, впитывая откровения своего собеседника.

– Как ты узнал о своём родстве с дез Юрсеном?

– Я ведь не всегда был глухим. Когда-то я слышал разговоры певчих в ризнице. А потом научился читать их слова по губам. В соборе полно таких полусекретов. Я видел его лишь один раз. У многих канонников есть дети. Дез Юрсен приехал в Париж в 72-м году, за год до смерти. Уже тогда он подыскивал место для своей будущей могилы. Я тогда ещё не был глух. Мой господин подвёл меня к архиепископу за благословением. Тот положил мне руку на голову и прочитал молитву. Тогда я и узнал, кем он мне приходится. Ты бы тоже узнала свою мать, если бы повстречала её.

– Если ты знаешь кто твой отец, значит у тебя есть и настоящее, человеческое имя.