Текст книги "Ушедшие в никуда"

Автор книги: Марина Лазарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Марина Лазарева
Ушедшие в никуда

© Лазарева М., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

* * *

Ушедшие в никуда

Часть I

I

Серебристо-голубая от молодой, мягкой, словно мох, полыни степь просыпалась после долгого зимнего сна. Бескрайняя, она раскинула свои земли, покуда хватало человеческого взгляда. Заневестилась, залилась румянцем алых маков, примеряя желтый наряд полевых тюльпанов, расцвела всеми цветами южной стремительной весны.

Бесчисленные протоки дельты реки Итиль[1]1
  Итиль (Идель) – в переводе с татарского «большая река», ныне Волга.


[Закрыть] одели свои берега в зеленые мантии, сотканные из сочной весенней травы. В ериках, спрятанных в зарослях молодого рогоза, увлеченные брачными играми гнездились цапли. На шелкотравье степных просторов паслись сайгаки. Огромный орел воспарил над землей, но, наметив жертву, камнем упал вниз, чтобы через мгновение взмыть ввысь, унося в сильных когтях зайца. Легкий весенний ветерок, пронизанный запахами мяты и полыни, близкой вешней воды и юной степной зелени, звал, манил в объятья весенней степи.

Наступало самое приятное время летнего кочевья, когда каждый житель города Итиль, и стар и млад, с приходом месяца нисана[2]2
  Нисан – апрель.


[Закрыть] в радости и с песнями отправлялся в степь к своим родовым наследственным землям, к своим пашням и виноградникам. С начала нисана и до конца кислева[3]3
  Кислев – ноябрь.


[Закрыть] паслись на бескрайних степных пастбищах стада овец, табуны лошадей и верблюдов.

В месяцы летнего кочевья столица Хазарского царства – Итиль, становилась безлюдна и тиха. Все, от мала до велика, вместе со скотом уходили в степь на летние пастбища. В городе оставались лишь бедняки, которым не с чем было кочевать, и те, кто охранял имущество своих кочующих господ. Каждый житель Итиля, следуя родовым традициям и завещаниям, следовал собственным исконным путем летнего кочевья.

С восходом солнца Вениамин – малик[4]4
  Малик – в переводе с арабского «царь». Равнозначно: в переводе с тюркского «ильк» – первый; «иша», «шад», «бек» – титулы; «малик-хазар» – царь хазар; «каган-бек», «тархан-каган» – верховный глава.


[Закрыть] великой Хазарии, со своей свитой, князьями и рабами, как и все жители Итиля в эти дни, начал кочевье. С нисана до кислева ему предстояло обойти всю свою страну. Сейчас его путь лежал к большой реке Бадашан, находящейся от Итиля в двадцати фарсахах[5]5
  Фарсах – нелинейная мера длины, измеряемая в днях пути.


[Закрыть] пути. Позади оставались разбросанные то тут, то там пашни и виноградники жителей Хазарии.

Глядя на весеннее великолепие просторов хазарских степей, Вениамин думал о судьбе своей страны, о ее прошлом, настоящем и будущем. Думал о своих предках – правителях великого тюркютского ханства.

Во времена прошедших веков, владея сильным войском, его страна господствовала над многими живущими рядом племенами. Но после поражения в борьбе с арабами она потеряла свое прежнее военное могущество, хотя и была все так же богата. Сейчас Хазария искала прочного мира с Халифатом, пытаясь закрепить за собой торговые пути к Гирканскому[6]6
  Гирканское море, или Джурджанское, названное по названию страны Гиркания, или, вероятнее, Гургандж (Джурджания), – Каспийское море.


[Закрыть] морю. Он – Вениамин, потомок династии Обадия, правил этой страной.

К полудню караван малика со свитой остановился на первую стоянку около неглубокой протоки. Затекшие за полдня пути суставы ныли и требовали разминки. Юный весенний ветерок, игриво касаясь одежд, дарил ощущение свободы.

Вениамин вглядывался в даль. Там за просторами его степи жили чуждые ему племена гузов, алан, буртасов, русов. Они называли его большую реку Итиль каждый на свой лад – и Валкой, и Волгомой, и Вольгой, но чаще Итиль называли Волгой.

Задымились костры, обещая скорый обед. Рабы разбивали шатры. В ожидании временного жилища на зеленом ковре степной травы, кружком, близко друг к другу, сидели наложницы. В отдалении, рядом со старой ветлой, заалел китайского шелка просторный шатер царицы. Она сама, в сопровождении прислужниц и евнухов, прогуливалась вдоль невысокого берега извилистой речушки, разглядывая в спокойной глади воды не расцветшие пока кувшинки. Ночи еще были холодны, и рабы застилали шатры верблюжьим войлоком и шкурами.

Простор! Простор хазарской степи! Как любил Вениамин полынный ее запах, дыхание весенних ветров и сочную зелень молодой, еще не выгоревшей на жарком южном солнце травы! Это была его земля, его страна, его Хазария!

II

В это лето Микаэль не отправился вместе со старшим братом Юнусом и младшими сестрами на кочевье, а остался с больной матерью в Итиле. Их род был знатен, хотя и не отличался богатством. Микаэль, четырнадцатилетний юноша, не гнушался никакой работы, чтобы заработать на существование своей семьи.

Жили они, как и полагалось роду их знатной фамилии, в западной части города, которая принадлежала царю, его придворным и его войску. В былые времена эту часть хазарской столицы называли Ханбалык, теперь она именовалась так же, как и весь город – Итиль.

Микаэль и его знатный род были иудеями и регулярно посещали синагогу, изучая Святое Писание. Как и многие жители Итиля, жили они в юрте из дерева и войлока, с остроконечной башенной крышей, свойственной всем хазарским жилищам. Конечно, морозными хазарскими зимами трудно было удержать тепло в войлочном шатре, но строить жилища из обожженных кирпичей мог только малик-хазар. Все остальные сурово наказывались за такие вольности, ибо проявляли дерзость, посягая на царские привилегии.

Микаэль откинул войлочную накидку над входом, и юрту наполнил свежий весенний воздух. Солнечный луч, заглянув в жилище, задрожал на полу озерцом света. В глубине юрты на расстеленных овечьих шкурах лежала женщина. Возраст ее определить было практически невозможно. Непонятная болезнь за какой-то месяц иссушила ее тело, прочертив по рукам и лицу глубокие старческие морщины. Она лежала недвижно. Глаза ее были закрыты. Пересохшие губы то что-то невнятно шептали, то, истончаясь, приоткрывали рот. На лбу выступила испарина. Микаэль сел рядом с матерью, осторожно вытер ей пот со лба. Вчера он приводил к ней лекаря-шамана. Тот, поколдовав над рисовыми зернами, сказал, что болезнь плохая, но к рассвету должно стать легче, если больная выпьет приготовленное им снадобье. Снадобье Микаэль давал матери исправно, но к утру женщине стало совсем худо. Она умирала.

Новый день заглядывал в юрту. Он требовал новых дел, и Микаэлю нужно было отлучиться на некоторое время. Как не хотелось ему того, но он должен был оставить мать на некоторое время одну. Дела звали его. Каждую ночь Микаэль выпекал в печи, стоящей рядом с юртой, хлеба и лаваши. Каждое утро он шел продавать их на городской рынок. В тихой летней столице, когда весь городской люд кочевал по своим родовым землям, хлеб раскупали мало, да и тот уходил дешево.

Оставив больную мать, Микаэль, взяв корзину с хлебом, отправился на рынок. Он шел по тенистой дорожке под сводами акаций и катальп. Около общественной бани он свернул в улицу, где вместо юрт стояли небольшие постройки из глины. Здесь, недалеко от рынка, жила Амина. Она хоть и была хазаркой-иудейкой, но род ее не был так знатен, как род Микаэля. Ее отец служил у итильского князя и, пока тот вместе с царским двором кочевал по Хазарии, поддерживал в исправном порядке его хозяйство.

Каждое утро Микаэль, проходя мимо глиняной мазанки Амины, заносил ей горячий, свежеиспеченный хлеб. Так повелось с тех самых пор, когда Микаэль впервые пошел на рынок продавать лаваши. Вот и сегодня она вышла ему навстречу. Светлолицая и ясноокая, она была удивительно красива. Ее миндалевидные глаза смотрели из-под длинных смоляных ресниц, выразительно подчеркнутых густым изгибом бровей. Особую притягательность ее взгляду придавала маленькая темная родинка, точно звездочка, расположившаяся чуть выше бровей, которая, по мнению древних, означала мудрость. Предки ее не входили в аристократическую знать. Но все же принадлежали они к белым свободным хазарам, а не к тем хазарам кара-будун, со смуглой, почти черной кожей, зависимых от податей бедняков. Девушка улыбнулась красивой белозубой улыбкой и пригласила Микаэля в дом.

– Не могу, Амина, – отказался от приглашения юноша. – Вот, хлеб вам принес, возьми, – протянул он Амине еще теплый лаваш. – Мать совсем плохая. Быстрее бы управиться. Может, пока все распродам, ее уж и смерть возьмет.

– Не говори так, Микаэль, – отозвалась девушка, – все в руках Господа.

– Амина, приходи сегодня на берег Итили к той ветле, ну, ты знаешь, – робко взглянув на девушку, попросил ее Микаэль.

– Приду, если отец будет у князя на подворье, – тихо ответила она.

Амина была чуть моложе Микаэля. Они знали друг друга еще с тех самых пор, когда оба только учились делать свои первые шаги. Их родители дружбы друг с другом не водили, но были в неплохих отношениях. Отец Амины в мыслях не исключал породниться пусть с небогатым, но знатным родом, к которому принадлежал Микаэль, и, хоть держал дочь в строгости, все же нет-нет да и умалчивал о прознанных им тайных встречах дочери с этим юношей.

Вечерело. Амина пришла к ветле, как и уговаривались, но Микаэля не было. Подождав немного, она направилась к юрте юноши. Не часто доводилось ей бывать там, она немного робела, но все же тревожное чувство влекло ее туда.

Микаэль стоял на коленях на расстеленных овечьих шкурах, в оцепенении глядя на лежащую перед ним женщину, и держал ее за руку. Он не замечал вошедшую Амину. Девушка подошла ближе и тронула его за плечо.

– Ты?.. – равнодушно ответил он, не поворачивая головы. – Ее больше нет, она умерла…

Амина опустилась рядом. Она взяла из рук Микаэля высохшую безжизненную руку его скончавшейся матери и положила ей на грудь. Микаэль повернул голову. Взгляд его был туманен и пуст. По щекам текли слезы – горькие, тихие, мужские. Девушка, обняв ладонями молодое, полное жизни и скорби лицо юноши, осторожно вытирала мокрые соленые дорожки.

– Они сами текут, – словно оправдываясь, тихо вымолвил Микаэль, – я не хочу, а они текут…

III

Давно минул срок, когда Создатель творил жизнь на земле, когда в едином русле времени повелел течь событиям, колоситься травам, и каждой твари – зверю, птице иль человеку – находиться в мирном соседстве с собратьями своими. В кратости усмотрел Создатель дыхание жизни, а посему краток век всякого зверя и всякой птицы. И человек, едва войдя в мир, едва осмотревшись и пригодившись роду-племени, в коем родился, уже видит черту свою. Как лето всякий раз растворяется в осени, а зима тает в вечно юной весне, так и все бытующее на земле, отговорив буйством жизни, в неизбежной покорности уступает место под солнцем новой поросли. Прощаясь с соплеменником, лев оплакивает львицу, лебедь – лебедицу, человек – близкого ему. Но каждый в горе своем одинок. Безразличен мир к бесконечной смене живущих в нем…

Похоронив мать, Микаэль остался один. Неприхотливый его быт теперь сделался еще более простым. Циновка для сна, кусок лаваша да глоток кумыса, вот и все, что нужно было ему для жизни. Вставал он затемно, чтобы к рассвету напечь лепешек и отнести их продавать на базар. Ложился с закатом. Лишь нечастые встречи с Аминой скрашивали его одиночество и притупляли чувство невосполнимой потери. Так проходили дни…

Утро выдалось жарким. Хазарский рынок жил обычной базарной суетой. Лавочники наперебой, громко крича, зазывали к себе покупателей. Те, прохаживаясь меж рядов, выбирали товар, не спеша, приглядываясь, примеривались. От бойкой торговли базар гудел словно улей.

Сегодня Микаэль продал лепешки на удивление быстро и теперь решил пройти через главную базарную площадь, где всегда собиралось много народу. Торговцы решали выгодные сделки, судачили о жизни хазарянки…

– Слушайте, жители Итиля! – Микаэль повернул голову на донесшийся до него голос. На базарной вышке, откуда всякий раз зачитывались важные указы и сообщения, взывал к народу глашатай малик-хазара. – На город опустился траур… – Микаэль вздрогнул. – Сегодня ночью всеми любимый солнцеподобный каган Истани закончил свой земной путь. – Голос глашатая звучал скорбно, медленно и протяжно растягивая слова. От неожиданного известия в толпе прокатился возглас недоумения. Микаэль отказывался верить тому, что слышал. А глашатай все взывал и взывал к народу: – Всевышний призвал кагана Истани на рассвете, и сейчас он стоит перед ним, дожидаясь Божьего суда…

Весть разнеслась с быстротой сокрушающего урагана. На площадь все прибывал и прибывал люд. Уже никто не слушал глашатая, который в третий раз вещал городу печальную новость.

Словно молния небесная поразила Микаэля в самое средоточие кровоточащей раны его сердца. Он больше ничего не видел и не слышал вокруг себя. В ушах у него звенело. Он давно, очень давно не видел отца, не видел его с тех самых пор, как тот ушел во дворец, став Верховным каганом Хазарии, но от этого на душе было не легче.

Народ недоумевал. Каган Истани был еще не стар, чтоб покидать этот мир, он был угоден народу, и никто не желал его смерти. Несмотря на засухи последних лет, никто не приходил к малику Вениамину и, как это позволяли законы Хазарии, не заявлял ему: «Мы предписываем эти несчастья кагану Истани, его существование приносит нам вред. Убей Его!» Срок его правления, который определил себе он сам, еще не истек, и никто не отбирал у него жизнь! Хотя каган и был недосягаем до народа, хотя народ не смел зрить его, все же народ любил кагана Истани.

Глашатай смолк.

Ноги несли Микаэля прочь от злосчастной площади, на которой он только что искал утешения, а нашел еще одну беду. «Господи, – взывал к Всевышнему Микаэль, – за что ты испытываешь меня?! За что посылаешь мне потерю за потерей?! В чем я провинился перед тобой?!» Его руки еще помнили мертвенный лед безжизненного тела его почившей матери. Разум вопреки желанию еще настойчиво рисовал в сознании ее предсмертное высохшее лицо, а душа непрестанно боролась с мыслью о невозвратности. Это было лишь несколько дней назад. И вновь нежданный удар судьбы.

Микаэлю было всего четыре года, когда Истани пришел срок становиться каганом. Потомок древней тюркютской династии Ашина, он подчинялся законам Хазарии. Каган всегда выбирался только из их рода. Род был знатен, но все его представители в трудах праведных обеспечивали себе существование. И только тот, кто становился каганом, с наступлением положенного срока уходил во дворец, становясь безвластной марионеткой малик-хазара. Так жил и Истани. До срока он вел обычный мирской уклад. Он любил женщину и подарил жизнь Юнусу, Микаэлю и двум дочерям. Но срок настал, и выбор пал на него. Он вошел во дворец, как и велели законы Хазарии, своей рукой он поднес своему предтече чашу со смертельным зельем. Предшественник Истани царствовал сорок лет. Дольше не имел права царствовать никто, ибо, как считали хазары, ум любого кагана за этот срок слабел и рассудок расстраивался, его божественная сила меркла, и он не мог более приносить пользу своему народу. Ему надлежало умереть, уступив место своему потомку.

Так, чуть больше десяти лет назад расстался Микаэль со своим отцом…

Микаэль не помнил, как он вошел в юрту. Он сел, прижавшись к войлоку жилища, и замер, глядя в незримую точку пространства, известную лишь ему.

Сколько длилось оцепенение – час, два, дольше, – кто знает? Его туманный взор слабо различал, что происходило вокруг. Кто-то появился в проходе, кто-то сел перед ним на колени… Чья-то рука коснулась его.

«Так уже было, – безвольно рассуждал он, – когда умерла мама. Сюда пришла Амина… Амина…» Он повернул голову.

– Амина, – еле слышно произнес он, – как хорошо, что ты пришла. Мне одному не справиться.

– Я знаю, Микаэль, знаю, – в ее глазах блестели слезы, – но ты должен быть сильным. Мой отец сегодня был во дворце малик-хазара, – превозмогала слезы Амина, – там говорят, каган Истани умер от разрыва сердца.

Микаэль поднял глаза на девушку:

– Почему?! Почему Господь посылает мне такие суровые наказания?! Чем я прогневил его?!

– Не говори так, – остановила его Амина. – Всевышний волен вершить судьбы людские. Нам не постичь его Промысла.

Микаэль углубился в себя. Его мысли метались от вопроса к вопросу. Не находя ответов, они то устремлялись на кочевье к Юнусу и сестрам, то вновь кружились вокруг оставивших его родителей.

– Сегодня на небе родится новая звезда, – тихо произнесла Амина.

Микаэль посмотрел на нее непонимающе.

– Да, да, – закивала головой девушка, – новая звезда… Она появится на небе первой. Она воссияет так, что будет видна в солнечных закатных лучах. Это каган Истани взойдет на небесный престол. И ты каждый вечер сможешь видеть его.

– Ты шутишь, Амина, – горько усмехнулся юноша.

– Ничуть. Скоро закат. Пойдем, и ты убедишься сам.

…Легкий ветерок шершавил гладь Итили. Оранжевый диск светила медленно скатывался за горизонт, смешивая синеву дневного неба с золотом вечернего заката. Короток триумф уходящего дня! Солнечный последний луч еще не успел раствориться в наступающих сумерках, как в его розовой бледности зажглась звезда. Слабая, пульсирующая, едва уловимая глазом, она становилась все заметнее, все ярче. Первая звезда вечернего неба.

Две юные фигуры, взявшись за руки, стояли у самой кромки воды. Их взгляды были прикованы к только что вспыхнувшей во вселенной искорке. На сердце у Микаэля было тяжело. Его мысли в надежде на лучшее устремлялись к далекой небесной обитательнице, но, разбиваясь о действительность, камнем падали в реку. Полноводная Итиль уносила кручину юноши в Гирканское море, за горизонты забвения в безвозвратность…

IV

Быстро течет время на земле. Еще быстрее утекают дни короткой человеческой жизни. Каждому из живущих надлежит в этой жизни пройти путь, названный судьбой. Из случайностей и закономерностей соткана она. Чье-то слово, чей-то жест способны изменить либо поставить в этой судьбе последнюю точку.

Внезапность, с которой каган Истани покинул земной мир, привела хазар в полное смятение. Никто даже в мыслях не склонялся к тому, что богоподобный оставит хазарский народ без своего покровительства.

Летнее кочевье было в самом разгаре. Жаркий элул[7]7
  Элул – июль (евр.).


[Закрыть] нещадно иссушил землю, превратив зелень степной растительности в выжженный сухостой.

Хотя душа кагана Истани уже воспарила в поднебесье, его бренное тело все еще пребывало на земле. Сейчас им занимались жрецы, чтобы как можно дальше отвести от него неизбежную тленность. Все же надолго откладывать погребение солнцеликого было невозможно.

Под копытами выносливого скакуна дорога клубилась пылью. Без сна и отдыха, утомленный монотонностью пути, нес гонец в летнее кочевье Вениамина печальную весть.

Ничего не подозревающий малик-хазар, разморенный беспощадной жарой, пребывал в той степени душевной расслабленности, когда не было желания вникать ни в какие дела, а решение всех проблем хотелось оставить на потом.

Двор, с которым Вениамин кочевал по землям Хазарии, поддавшись настроению повелителя и жаркому дыханию элула, являл собой ленное течение жизни. Знойное марево степи дрожало миражами. Даже вечер и короткая южная ночь не приносили кочевникам бодрящей прохлады. Казалось, воздух застыл горячей липкой массой, поглотив всякое движение и звуки.

Тем неожиданнее для кочующего двора предстало вырвавшееся из-за горизонта и стремительно несущееся навстречу облако пыли. Вскоре облако озвучилось бешеным перестуком конских копыт. И вот уже взмыленный конь во весь опор влетел в становище малик-хазара. Всадник остановил коня. Тот тут же повалился наземь.

От усталости посыльный еле держался на ногах. Не обращая внимания на загнанного скакуна, он велел не медля препроводить его к малик-хазару.

Весть о внезапной кончине кагана Истани прервала ленную истому Вениамина, приведя в изрядное волнение кочующий двор. Редко здравствующий каган покидал свой престол, уходя из жизни до определенного им самим срока, так редко, что никто из старожилов не помнил такого. Теперь, когда трон кагана внезапно опустел, все пребывали в изрядной растерянности, ибо никто еще не задавался вопросом, кто займет это божественное место.

Отпустив посыльного, Вениамин приказал позвать к себе Ибрагима. Его верноподданный всегда был рядом со своим повелителем. Малик-хазар видел в нем мудрого политика, к чьему мнению следовало прислушиваться, и лишь амбициозный и взрывной нрав правителя заставлял его порой идти наперекор здравым советам приближенного. Их отношения можно было бы назвать дружескими, если бы тому не препятствовала необходимая иерархия власти и подчинения.

В серьезную минуту Вениамин всегда нуждался в общении с Ибрагимом, но принимал решения единолично, непредсказуемо отвергая порой мудрые подсказки своего приближенного. Сейчас беку Вениамину предстояло созвать совет, дабы общим мнением определить кандидата на безвременно опустевший престол. Но сначала он сам для себя должен был выбрать достойного принять титул Верховного кагана Хазарии.

Нужно было все хорошо взвесить, прежде чем назвать чье-то имя. Род Ашина велик. Из многочисленного числа претендентов нужно было выбрать самого достойного и… удобного малик-хазару. Прежде всего, в претендующем на престол ценилась молодость. Он не должен быть слишком тщеславен, дабы не разрушить сложившуюся структуру правления. Он не должен подвергать сомнению истинность превосходства власти малик-хазара.

Не один час слушал Вениамин своего приближенного. Ибрагим не столько подсказывал Вениамину правильный выбор, сколько, размышляя вслух, сам пытался найти верное решение. В конце концов, их мнения сошлись на старшем сыне почившего кагана.

Действительно, старший сын кагана Истани Юнус был молод. Его лета едва достигли шестнадцати. Это был тот возраст, когда характер человеческий сформировался не вполне и при мудром подходе его можно было направить в нужное русло. Каган Истани отличался спокойным невозмутимым нравом, порой склонным к чужому влиянию, что вполне могло быть присуще и его сыну. А потому Юнус был угоден Вениамину, ибо все это облегчало правление малик-хазара.

Сила власти дана человеку на слабости его. В силе власти выявляются и процветают слабости человеческие. Самонадеянность – болезненность души, ибо глух человек, слышащий лишь себя, слеп, не видящий окружения своего. Решение созрело. По мнению Вениамина, не стоило откладывать надолго выборы нового кагана. После захода солнца малик-хазар приказал Ибрагиму созвать совет.

Напрасно Ибрагим отговаривал правителя Хазарии отложить сбор совета до окончания кочевья. Напрасно взывал он к осторожности, ибо поспешные действия могли лишь навредить столь важному делу.

Ибрагим был прав. Не вчера заподозрил он неладное в стане малик-хазара. Не раз говорил он Вениамину, что сердцем чует, а чутье еще никогда его не подводило – есть чужак в их стане. А вот кто этот чужак, Ибрагим не знал…

Как только сумерки слегка охладили пыл летнего дня, в шатре малик-хазара собрались кочующие с ним советники и придворные. Каждый, кто пришел сюда, в мыслях уже держал имя претендента на престол кагана.

Бек Вениамин выслушал каждого, отметив себе, чьи мысли совпадают с его мнением. Сам же Вениамин не спешил назвать имя, выбранное им.

Ибрагим осторожно, исподволь старался повлиять на неугодные правителю мнения, дабы свести большинство к желаемой кандидатуре Юнуса. Вместе с тем он вглядывался в каждого, в надежде понять, кто из сидящих сейчас, здесь, под лицемерной маской преданности скрывает личину врага. Ибрагим чувствовал, что добром этот совет не кончится…

Сановники и советники, придворные и приближенные жарко спорили. Имен в их споре становилось все меньше и меньше. Наконец, все голоса, не без усилий Ибрагима, сошлись в унисон на имени Юнуса – старшего сына Истани. Итак, волею судьбы, Юнус должен был взойти на трон Верховного кагана Хазарии.

V

Дворец Истани пребывал в скорби. Тишина неприятной вязкой массой окутала покои верховного кагана. Вышитый золотой нитью роскошный парчовый балдахин над золотым троном накрыла своей невесомостью траурная шелковая накидка. Посреди залы, на постаменте, украшенном специально для похоронной церемонии, возвышалось упокоенное тело кагана Истани. Возле его смертного ложа в глубоком молчании находились двадцать пять его верных жен. У ног и изголовья почившего, склонив головы, сидели наложницы. Все они, подавленные общим горем, воздавали своему господину последние земные почести.

В городе готовились к погребению. По указу Вениамина спешно собрали тех, кто должен был возводить похоронный дворец. Его надлежало построить в глубоком и широком котловане, вырыть этот котлован вблизи водоема. Во дворце должно было быть все, что могло пригодиться усопшему за чертой земной бренности. Уже возвели стены двадцати его комнат, уже все комнаты покрыли дорогой золотой парчой. Время заставляло торопиться с устройством и убранством святилища для солнцеподобного и всемогущего, ибо близился час отправляться кагану Истани в далекий путь его новой загробной жизни. В каждой комнате вырыли по могиле. Дно каждой могилы засыпали красной охрой и негашеной известью.

Теперь новое жилище кагана ожидало прибытия своего повелителя. Явиться он должен был в установленный срок вместе со свитой и приближенными, чтобы, единожды войдя во дворец, остаться навсегда за завесой бытия.

Главная площадь Итиля как никогда бурлила людской массой. Еще с рассветом потянулся сюда народ, чтобы проститься со своим верховным правителем. Все беды, все благополучие хазарской земли, урожаи, победы в войнах приписывали люди божественной силе Истани. Простолюдины не ведали, что наделенный духовной силой всемогущий каган – всего лишь безвластная марионетка в руках малик-хазара Вениамина.

Когда-то очень давно, после распада Западнотюркютского каганата, потомки тюркютской династии Ашина, к которой принадлежал усопший, возглавили независимое Хазарское государство. Время шло, и истинная власть Хазарии перешла к новому основателю династии хазарских царей – беку Обадию. Он сумел низвести роль правящего кагана настолько, что тот, оставаясь в глазах простого народа посланцем Бога, был всего лишь бутафорией великого владыки.

Не только простой народ, но и хазарская знать и соседние с Хазарией племена во все времена видели в кагане родовое всемогущество и сияние божественной власти. Именно это заставило Обадия и потомков его династии, к которой принадлежал ныне правящий малик-хазар Вениамин, не только терпеть, но и оказывать высочайшие почести тем, кого они лишили законной власти. Сегодня Вениамин отдавал последние почести Истани.

Тем временем скорбная процессия, начав свое шествие, медленно двигалась от дворца к площади. Впереди в траурных одеждах шла вся многочисленная свита кагана Истани. Его тело несли четверо рабов на твердых, украшенных соответственно ритуалу носилках. Жены, наложницы, князья, евнухи, рабы, прислуга – все сопровождали своего господина в путешествие к праотцам. За этой многочисленной свитой, по всей строгости военной выправки, двигалось несметное войско кагана.

На всем протяжении пути кортеж неспешно двигался сквозь плотные ряды хазар, которые пришли проводить своего господина в последнее странствие. Не смея взглянуть на него даже на усопшего, люди падали ниц, когда колонна приближалась, и отрывали чело от земли, когда стихали звуки шагов завершающего ход войска.

Микаэль с сестрами и Аминой дожидались процессию на городской площади, посреди которой возвышался постамент. На него должны были поставить носилки с почившим. Микаэля охватило волнение. Комок снова подступил к горлу. Он посмотрел на сестер. Те, понурив головы, стояли в спокойном ожидании. «Они печалятся не больше, чем те, кто собрался на площади, – думал про сестер юноша, – ведь они были еще очень малы, когда отец ушел во дворец в его другую жизнь».

Микаэль поймал взгляд Амины. Она смотрела на него немного странно. Он не мог понять, что означал этот взор, который, как казалось Микаэлю, стремился проникнуть в самые потаенные закоулки его души.

Послышался плач похоронных мелодий. Монотонно, заунывно выводили придворные музыканты низкие глухие звуки, заставляя мороз пробегать по коже каждого, кто слышал их тоскующие, манящие в запредельное царство мертвых голоса. Микаэлю показалось, словно земля ушла из-под ног… Нет! Это наводнивший площадь люд разом весь опустился на колени, завидев первых шествующих траурного хода. Опустился, коснувшись лбом холодной земли, и Микаэль. Звуки музыки смолкли. Сердце юноши билось часто и так громко, что казалось, его слышали все, отсчитывая по нему мгновения последнего пребывания кагана Истани со своим народом.

Сколько длилось прощание, кто скажет? Колени Микаэля затекли, кровь прилила к голове и, с нарастающей силой пульсируя в висках, притупляла слух. Мысли словно растворились, превращаясь в пустоту. Микаэль ощущал теплое плечо Амины, склонившейся к земле рядом с ним, и от этого становилось немного спокойнее. Но вот мелодии заплакали вновь. По отрывисто слышимым звукам Микаэль понял – носилки сняли с прощального пьедестала. Сопровождаемые свитой, носилки с останками кагана Истани на руках рабов поплыли над головами все еще склоненных ниц людей к новому жилищу своего господина.

Степь встретила похоронный эскорт колючим пронизывающим ветром, будто скорбела вместе с хазарами о великой утрате. Соломенно-серое полотно ее простора мертвенной маской отражалось на лице усопшего. Теперь их крепко связывала нить иного бытия, когда, отдав душу Всевышнему, тело Истани должно было раствориться в соках хазарской земли. Совсем близко с усыпальницей кагана бежала река. Лишь тонкая перегородка земляной запруды отделяла воды ее от стен дворца.

Процессия спустилась в котлован. В тихом скорбном молчании рабы поставили носилки перед входом в святилище. Ветер трепал одежды, обдавая собравшихся взвесью колючего песка.

Воздав последние почести своему господину, рабы подняли носилки на плечи и внесли их внутрь погребального обиталища. Свет факела, освещавшего путь, скрыли бездушные стены дворца. Время тянулось долго. Никто не проронил ни звука. Ни звука не донеслось изнутри. Парчовые стены, предназначенные для мертвых, поглощали все создаваемое живыми. Наконец из темного прохода показались фигуры выполнивших свой долг рабов. Выйдя на белый свет, они покорно подошли к уже приготовленным плахам.

– Никто не должен знать, в которой из комнат упокоился каган Истани, – торжественно-печально возвестил глашатай. Повинуясь ритуалу, рабы опустились на колени и покорно сложили головы на гладкий деревянный сруб. – Тайна должна быть сохранена, – звучал голос глашатая.

Острые лезвия топоров коснулись положенных на плахи шей рабов. И топоры исполнили свой долг.

Теперь поочередно к плахам подводили жен, наложниц, слуг, воинов усопшего кагана. Кто сам, покорно повинуясь законам Хазарии, клал на плаху голову, кто, истово сопротивляясь, подчинялся сторонней силе, но все они, обезглавленные и успокоенные, дожидались теперь особых почестей – приступить к служению своему господину за чертой этого света. Это для них дно могил засыпали красной охрой и негашеной известью, для них покрывали стены золотой парчой, для них возводили многочисленные комнаты погребального дворца.