Текст книги "Утопленница и игрок"
Автор книги: Марина Кельберер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Марина Кельберер
«Утопленница» и игрок
На торжествах была большая давка, и две дамы упали с балкона,
но Господь в своей милости устроил так, что они свалились на донью Мерсед.
Все трое сильно расшиблись, но не пройдет и года, как будут думать о другом.
Во время этого происшествия говорил Президент и, будучи близоруким,
не мог взять в толк причину переполоха, криков и падения тел.
Он раскланялся, полагая, что рукоплещут ему.
Торнтон Уайлдер «Мост короля Людовика Святого»
Глава 1
Маня
Маня шла по тропинке. Поле стрекотало, шуршало, звенело и благоухало. Трава по обе стороны по пояс – разнотравье.
Знойный июньский денек. Сияющий денек.
Маня вздохнула полной грудью. До одури пахло лугом и близкой водой.
Хорошо.
Вторая неделя июня – жаркое, роскошное начало лета. Небо ясное, как лакированное – ни облачка.
Маня еще раз глубоко вдохнула густой, настоянный на травах воздух и стала осторожно спускаться с крутого обрыва по сыпучей тропке к пруду.
Вода, как и небо, лакированно блестела. По берегам – ивняк, кое-где мелкие осины с яркой молодой зеленью, камыш и буйная осока.
Много тяжелой, поблескивающей под солнцем, воды.
Вода манила. Затягивала.
Вот и хорошо.
«Скоро, совсем скоро – в сентябре, когда все разъедутся и все здесь опустеет – я доплыву до середины этого громадного зеркала, и…
Там и останусь. В зазеркалье.
Навсегда.
Опущу, расслаблю руки, закрою глаза… И боль, ржавой проволокой неотступно дерущая душу, медленная, тупая, неотпускающая боль – уйдет. Вода сомкнется надо мной и над ней – моей мукой.
И все. Конец пытке.
Конец истории.
The end.
Чего, собственно, и требуется.
Но не сейчас. Рано еще.
В сентябре.»
Маня плавала вдоль берега и смотрела на ту сторону, на ивы, почти лежащие на воде.
Красиво. Пруд был большой, как озеро. Говорили, что примерно посередине, если взять вправо, били сильные ключи, было глубоко и вода закручивалась в воронку – омут. Точно не знали, но туда никто не плавал – на всякий случай.
То, что надо.
Кричали дети и лезли в воду.
Дачники со своим подстилками, пакетами, сумками, детьми, музыкой, пивом заполонили весь берег.
Да, хороший денек. Суббота.
Жизнь продолжается.
У кого как.
Маня натянула свой необъятный, размахаистый сарафан и стала карабкаться обратно на луг. Маня была толстая, ей было тяжеловато ползти вверх по оврагу. Она пыхтела, раскраснелась, отмахивалась от комаров и слепней, липнувших ужасно, цеплялась за траву.
Дело к восьми, а вечером еще и не пахнет. Июнь – дни бесконечные, темнеет после 11, и то не сразу.
Обалдеть.
Вдыхая невозможно свежий, пьянящий воздух, Маня направилась в сторону своей деревни, но по другой, совсем узенькой, едва протоптанной, тропинке. В обход – чтобы сделать привычный крюк, обогнуть поле и пройти через лесок, вернее, перелесок.
Там редко кто ходил, и там было ее место.
Собственно, там был просто пенек, на котором она сидела.
Просто сидела. Час или два, отмахиваясь веткой от комаров и бессмысленно глядя перед собой. Или вверх, где неторопливо шумели деревья.
И ни о чем не думала.
Вообще ни о чем.
Место было такое. Энергетика необъяснимая. Волшебная – для Мани. Как только она помещалась на свой пенек, внутри у нее что-то дергалось, щелкало – и как бы выключалось. Замирало.
И Маню отпускало – временно.
Хоть временно.
Не отпускало нигде и никогда – только здесь… почему-то.
Ни в интернете, по которому она бродила, тщетно пытаясь отвлечься, забыться на время, не в силах постоянно терпеть эту муку.
Ни даже, когда сочиняла свою сказку.
Ни когда сидела на крылечке своей «летней резиденции», ветхого домика, и тоже просто смотрела на зелень на участке, старые, раскидистые яблони, высокую траву вперемежку с жирной крапивой.
Наоборот – становилось хуже. Боль брала за горло.
Спасали только таблетки.
Так что – или таблетку заглотить, или – посидеть здесь.
На этом дурацком пне.
Маня сорвала ветку, устроилась на пеньке поудобнее в благостном ожидании спокойствия и «облегчения».
Высоко шелестели листвой деревья, стучала какая-то птица, из травы выглядывали плотные заостренные листья ландышей и круглые резные – земляники.
И больше ничего. Никаких мыслей.
Блаженство.
Маня тихо сидела, машинально помахивая веткой, погружаясь в свою «нирвану».
… Нет. Что-то не то. Что-то мешало. Что-то не так, и… Маня пошевелилась. Еле слышный хруст – вздрогнув, Маня повернула голову и вскрикнула в ужасе.
Прошиб холодный пот.
Вот – вроде и помирать собралась, а…
Испугалась.
Испуг не проходил – только усиливался. Там, в траве, лежал мужик. Странно как-то лежал, неестественно тихо и неподвижно.
Труп?!
А откуда тогда… приглушенный треск – она же слышала!..
Или – нажрался субботним вечерком и отдыхает?…
Место пустынное – сюда мало кто заглядывал.
Мане стало жутко. Тихо, стараясь ступать бесшумно, она встала и сделала уже шаг, больше всего свете желая побыстрее смыться, и вдруг – буквально наткнулась на серый глаз, который в упор смотрел на нее.
Один глаз. С черным кругом огромного зрачка, с черными длинными ресницами. Мужик лежал лицом в траву, на животе, полувывернув голову.
Маня попятилась.
– Подойди. Не бойся, – прохрипел мужик.
Маня отступила еще на шаг назад, наткнувшись на пенек, неловко оступилась и замерла.
– Подойди. Сказал, не бойся.
Серый глаз сверлил Маню. Как кролик под гипнозом, она не могла пошевелиться, и кричать не могла – горло свело.
Липкий ужас.
На пьяного – не похож. Точно. Скорее, наркоман – вон зрачок какой. Или…
Маньяк.
Сейчас он вскочит, а вокруг лесок – и никого.
А плевать. Все кончится – само собой и прямо сейчас. Так даже лучше – естественный «the end».
Плевать-то плевать, но… липкая паника не отпускала.
Мужик чуть шевельнулся и болезненно моргнул своим серым, с чудовищно расширенным зрачком, глазом.
– Подойди, – снова прохрипел он. – Хоть веткой махни. Видишь – зажрали совсем.
И тут только Маня заметила, что у мужика половина лица, обращенная к ней, была сильно обсижена и обкусана мошкой и комарами.
– Сам помаши, – тоже почему-то сипло сказала она. – Так упился, что руки не слушаются?…
И опять попятилась.
– Не уходи. Сдохну. Зажрут.
– Сейчас позову кого-нибудь… Сейчас… Я…
– Нет!
– Что?…
– Нет, сказал! – хрипел мужик. – Не зови никого. Лучше здесь сдохну. – Он не отпускал ее своим страшным глазом: – Поняла? Поняла, спрашиваю?!
«Ему, наверное, очень больно», – единственное, что дошло, наконец, до Мани.
– Вы… что – не можете… двигаться?…
– Угадала. Умная. Не могу к… – и он грубо выматерился.
– Сердце? – Маня больше не пятилась.
– Да нет. Сердце вроде в порядке.
– Приступ… какой-нибудь?… Или Вы…
Хрустнула ветка – мужик попытался пошевелиться. Маня неуклюже отпрыгнула и опять оступилась – чуть не упала:
«Отморозок! Маньяк»!
– Да не маньяк я!.. И не под кайфом, – просипел мужик, с легкостью прочтя ее мысли, и скривился. – Не дергайся. Сама не свались.
Пошевелиться у него так и не получилось – Маня заметила.
– Тогда что… с Вами?!
– Подрался.
– Напился и подрался? Так… избили?!
– Типа того.
И тут Маня заметила под ним на траве кровь – в районе бедра – темную, густую, липкую…
– А-а-а!.. – с круглыми от ужаса глазами, почти беззвучно закричала Маня. – А-а-а!.. Вон, вон – кровь, много…
– Помаши веткой, б…ь! Жалко что ли! Жрут же! – моргнул опять страшный глаз, с ненормально увеличенным от боли зрачком.
Жалость пересилила страх, и мгновение потоптавшись, Маня подошла и стала махать веткой, отгоняя слепней и комаров, чуть гладя листьями мужика по лицу.
Тому, видно, немного полегчало.
– Спасибо. Ты добрая.
Голова лежала неподвижно, но серый глаз зорко следил за ней.
– Где я?
– В смысле?…
– Ну, где я? Что здесь?
– Деревня. То есть поселок. Николаевка.
– Далеко?
– Почти километр.
– Ты в ней живешь?
– Лето провожу.
– С мужем и детьми – на отдыхе?
– Нет, я…
Тут Маня запнулась и замолчала.
– Одна?
Мужик сипел, еле языком ворочал, но вопросы свои задавал упорно – в лоб. Манеру эту наглую, беспардонную Маня ненавидела. Раньше, когда ее так откровенно расспрашивали, она терялась. Терялась и злилась на себя, что отвечает. Но к своим 30-ти научилась, наконец, «не поддаваться» и «противостоять».
А сейчас почему-то опять растерялась и послушно отвечала.
Как дура.
– Замужем?
– Нет, я… Это не Ваше дело, – вдруг глупо сказала Маня, рассердившись.
– Ясно. С детьми здесь?
Маню качнуло. Острая проволока впилась, продрав что-то мягкое внутри, и начала там поворачиваться.
Маня молчала.
– Дети есть? – давил мужик.
– Нет, – сглотнула Маня, собрав в кулак последние силы. – Я больше не буду отвечать на Ваши вопросы… о себе.
– Одна лето проводишь? Или с кавалером?
– Я сейчас уйду.
– С подругой? Ну?
Он так поднапер, что Маня все-таки ответила… машинально, почти автоматически.
– Одна. Повторяю – прекратите меня допрашивать. Тем более, глупости… какие-то. Какое это имеет значение?…
Мужик замолчал. Половину его лица, обращенную к Мане, вдруг свела судорога боли. Маня, совсем напугавшись, вскрикнула, ветка застыла в руке.
– Вы сознание теряете!.. Сейчас я пойду… позову… подождите… Вам в больницу надо… Сейчас…
– Нет! – приказал он резко и хрипло. – Нет, сказал! – серый глаз опять напрягся и проткнул Маню.
– Ты в доме одна?
– Да какое это сейчас имеет значение?!.. Я…
– Одна? Ну?
– Да. Я…
– Никого не зови – убьют.
– Кого? – прошелестела Маня.
– Меня. Найдут и добьют. Уже ищут… потеряли, – непонятно объяснил мужик.
– Те, которые Вас… били… Избили?!
– Точно. Они. Нехорошие люди.
Сердце ухнуло, Маня помертвела.
– А Вы… бандит?! – зачем-то задала она дурным голосом дурацкий вопрос.
Мужик опять скривился.
– Заладила, б…ь!..
Он на глазах терял силы. Совсем ослаб – еле хрипел. Но упорно гнул свое – это было ясно. Только, что?!
Все происходящее с Маней напоминало дурной сон. И она никак не могла проснуться. Ее неудержимо затягивало в какую-то виртуальную воронку. Как пришитая стояла она рядом с мужиком и не уходила – серый глаз с черным зрачком держал ее крепко.
– Извини, – с досадой просипел мужик. – Я не бандит. И не маньяк. Не маньяк и не бандит, – с усилием, медленно и раздельно, максимально доходчиво прохрипел он.
– А кто? – глупо спросила Маня.
– О Господи! Б…ь! – не удержавшись, снова выругался он, сердито сморгнув, вероятно, от боли. – Человек. Мужчина. Приличный.
– Врешь, – опять же по-идиотски усомнилась растерянная Маня.
Приличный?! Знаем мы таких «приличных»!.. Видали – не вчера родились.
Нет, на вид – мужик как мужик. На бомжа не похож. И на алкаша – тоже. Серый, полуседой короткий ежик на голове, одет более чем пристойно, где-то даже круто, шмотки дорогие – сразу видно. Вообще-то, можно даже сказать – импозантный мужик, где-то от 30 до 40. Но… знаем мы таких «импозантных»!..
Он мог оказаться кем угодно. Времена сейчас такие. Каждый выпендривается как может. Ничего не поймешь.
– … Вполне приличный. Поняла? 35-ти лет. – Поняла?
– Да. Я…
– Слушай, – хрипел мужик, – слушай, мне повезло… мне, что ты…
Речь его становилась сбивчивой. Он опять болезненно сморгнул, очевидно собираясь с силами, которые таяли на глазах.
– Слушай. Я полежу тихонько у тебя во дворе…
– Что?!..
– На участке. Не бойся. Пару дней. Оклемаюсь и уйду. Только никому не говори. Поняла? Что видела меня? Поняла? В больницу нельзя – найдут.
– Вы…
– Да. Я. Никому. Убьют.
– Вас?!
– Меня, б…ь! Не тупи.
– Но я…
– Пожалуйста.
– Да, но… даже если… а как Вы туда попадете… на мой участок?!.. Я вообще не понимаю…
Мужик не ответил и вдруг закрыл глаз.
Отключился?!
Маня истерично начала махать веткой ему по лицу.
Безрезультатно.
Вырубился!.. Или того… умер?!!!
Маня глухо вскрикнула, попятилась и припустила домой, не чуя ног и не разбирая дороги.
* * *
– Крепко, видать… над ним поработали, – хмыкнул Веркин муж, перевернув мужика на спину, и ухватил его подмышки. – Витька, че стоишь – давай, бери его у меня и мне на спину.
– Ща загрузим, – мигнул Мане Веркин муж. От нервов Маня напрочь забыла, как его зовут.
– Давай, Витек, да-а-вай… – крякал Веркин муж, подставив спину, на которую Витек взвалил тяжелое, безвольное тело мужика. – Ничего… живой, главное… – кряхтел Веркин муж, приноравливаясь.
Вдвоем с Витьком они доволокли «мужика» до видавшей виды, старенькой «иномарки», стоявшей около леска, и засунули его в машину.
Маня, с помертвевшим лицом и фальшивой улыбкой, суетилась рядом.
– Осторожней!.. Осторожно, пожалуйста…
– Не боись, Мань. Не повредим, – хмыкал Верки муж, – … больше-то… чем его уже помяли… не помнем…
– Пожалуйста, осторожно!..
– А кто ж его так, а? – спросил Витька, усаживаясь рядом с мужиком на заднее сиденье.
– Корешки, небось, – усмехнулся Веркин муж, осторожно выруливая. – Суббота – святое дело. Погулял, видать, маленько. Да?
– Да, – быстро сказала Маня. – Он ко мне ехал, и вот… с друзьями выпил… здесь недалеко, и… Повздорили, подрались… а он на их машине приехал сюда, а… Так получилось.
– То-то, смотрю, без тачки и не со станции, вроде – балагурил Веркин муж. – Хороший у тебя мужик, Мань. Заводной, видать. Поехал к своей на выходные, и на-тебе… Не доехал – раньше срока загулял. Не дотерпел.
– Может, в больницу его? – спросил Витек, придерживая Маниного «мужика». Совсем плохой, по-моему.
– Нет, – не оборачиваясь, резко возразила сидевшая спереди Маня. – Нет. Не надо. Он не хочет. Я сама. Я знаю, как нужно… Что с ним делать, – добавила она решительно.
– Привычная, видать! – хохотнул Веркин муж. – Да, Мань? Не обижайся, Мань, – искоса поглядел он на нее. – Ты тут у нас недавно. Первый раз снимаешь, а мы-то тут все свои, по многу лет уже… даром, что в Москве живем… Вот, думаем, сняла, живет одна… Чудно. Никто не приезжает.
Сердце колотилось, Маня молчала и деланно улыбалась.
– А Верка сказала: «Манькин мужик – в Москве. Вкалывает. А детей нету.»
Маня согласно улыбалась вымученной улыбкой.
– Вот, думаем – молодец мужик. Ну, твой-то, – весело кивнул он в сторону заднего сиденья. – Жене дачу снял, а сам пашет. Заботливый. И, понятное дело, – мигнул он в верхнее зеркало, – один в городе. Временно на свободе. Тоже неплохо. Согласись, Мань?
– Заткнись, Толян, – загоготал Витек. – Ты чего несешь-то, а?
«Толян». Точно. Веркин муж – Толик.
Маня, из последних сил, подыграла – сердито улыбнулась и покачала головой.
Поехали в объезд, по дороге. Напрямик – только тропинки. Ехали осторожно, чтобы сильно не трясти «хрупкий» груз.
А «мужик» всю дорогу молчал, бессильной тряпкой привалившись к Витьку. И было непонятно – в сознании он или нет. Иногда только вдруг приподнимал с трудом свои длинные ресницы и приоткрывал серые, с чернильными зрачками, глаза, очевидно сведенные судорогой боли, и тут же закрывал их снова.
Толик, взглянув на него в верхнее зеркало, тихо присвиснул.
– Мань, а давай все же в больницу. Минут через сорок там будем. Здесь хорошая больница – не сомневайся… А?
– Нет. Спасибо, Толик. Давайте домой.
– Лады. Как скажешь. Домой, так домой.
«Как же я его положу на участке?!» – молнией ударила Маню запоздавшая мысль, когда они въехали в поселок.
Маня вспотела. «Как же я его, „собственного мужа“, избитого до полусмерти – помещаю на участке, а?! Бред. Не стыкуется. Да и как он один – ночью – на улице?… Даже если матрас вынести, ночи сейчас теплые, но… все равно… Бред и абсурд!.. Господи, что я делаю?!»
«Иномарка» бодро проехала мимо покосившегося забора-штакетника и остановилась у такой же кособокой калитки. Толик с Витьком, с хозяйственным видом, осторожно выгрузили «мужика» и двинули с ним к дому. Маня, в панике, рысью опередив их, кинулась открывать дом.
В этом старом-престаром, ветхом доме имелось всего две крохотных смежных комнаты и веранда-кухня.
А на запущенном участке – трава, крапива, лопухи, и черный трухлявый домик туалета в дальнем углу, под старой яблоней.
И все.
– … Куда его? – спросил с веранды Витек, разворачиваясь вместе с висевшим на нем «мужиком».
– Туда, в дальнюю комнату, – потеряно сказала Маня, показав рукой «куда».
«Что я делаю?! – молотком стучала в висок неотступная мысль. – Я сошла с ума. А если он сейчас помрет?!!!
Господи!.. Что происходит?!
А если…
Боже, во что я влипла?!!!»
Маня была близка к отчаянию.
– … Ну все. Мы пошли, Мань, – сказал Толик, сгрузив «мужика» на железную кровать довоенного образца.
Витек поправил «мужику» ноги.
– Счастливо оставаться. Давай, лечи его. А если что – свистни. Закинем в больницу по-соседски. Пока, Мань, – попрощался Толик.
Витек кивнул Мане.
И они ушли.
А Маня осталась.
И тупо уставилась через дверной проем на «мужика». Ее начало мутить.
Она грузно опустилась, проще говоря, осела на стоящий в первой комнате, допотопный, шаткий деревянный стул – тот заскрипел под ней, выдав сложную руладу.
Посидев минут пять, осторожно встала – подлый стул опять хрустнул и протяжно пропел, – по не менее скрипучему полу, вошла в комнату, где лежал «мужик». Неуверенно приблизилась к железной кровати и стала рассматривать его с близкого расстояния.
Тот не шевелился. Глаза закрыты.
Муть внутри усилилась и стала подниматься вверх. По шее тоненькой струйкой потек пот. Сердце бухало.
Паника.
«Только бы не помер!.. Только бы не маньяк, не отморозок, не бандит, а… просто… просто человек, у которого несчастье, и… Так ведь тоже бывает, Господи, ведь да?!..
Что мне теперь с ним делать?!!!
Зачем я в это влезла? Ну зачем, а?!
Куда его девать?!!!»
Резкая трель мобильника больно ударила по итак уже натянутым до предела нервам. Сильно вздрогнув и сглотнув слюну, Маня достала телефон из кармана сарафана и машинально, даже не взглянув на экран, нажала кнопку.
– Мань, – затараторили в трубке, – это Вера. Ну, как вы там, а? Толик сказал – мужик твой совсем плох. И в больницу не хочет.
– Что?… – не сразу нашлась Маня.
– Мань…
– Да. – выдавила наконец из себя Маня. – Не хочет.
– Ой, все они такие! – затарахтела Верка. – Как упрутся – не свернешь. Не переживай, Мань. Я сейчас деда своего к вам пришлю. Он врач. Ну, на пенсии давно, конечно. Но все равно – хороший врач, хирургом был. Людей, Мань, резал – налево и направо!.. Представляешь? – глупо захихикала Верка.
От неловкости – поняла Маня. Она молчала.
– Чего-нибудь да посоветует…Ну, там что…Как твоего лечить – в домашних условиях, – опять хихикнула Верка.
Мир не без добрых людей. Верка, с которой Маня была знакома меньше месяца, оказалась славной. Хорошей. И главное – тактичной и деликатной. Подхихикивала от смущения, боясь показаться навязчивой, но настойчиво предлагала помощь. Верка вообще хотела дружить и плотно общаться – по-соседски.
А Маня – не хотела. Не потому, что была дешевой снобкой или человеконенавистницей, а просто потому что – не могла. Ей было неудобно перед доброй Веркой, но она всячески увиливала.
Не могла – и все.
Не могла ни с кем дружить и тусоваться уже где-то около года – с тех самых пор. Она тогда обрубила все концы. Общалась лишь иногда с Татьяной, своей любимой, единственной оставленной при себе подругой, и то – нечасто.
Татьяна, с которой они давно вместе работали в редакции, все про нее знала. Она очень ей тогда помогла, и продолжала помогать все время – как могла. Да что там – даже «дача» вот эта, например, домик-развалюха с участком, были Танины, и идея насчет лета здесь была ее же, она сама Мане предложила.
Татьяна все понимала.
Она изредка позванивала Мане – строго по делу, без всяких там «как дела?» и т. д. и т. п. А еще они иногда общались в сети – но тоже, строго по работе.
К тому же развалюха эта была Тане без надобности, она сюда практически никогда и не ездила, у мужа ее была другая, классная дача-коттедж, и гораздо ближе, совсем недалеко от Москвы.
Соседка Верка была сильно беременной, «на сносях». И торчала здесь, в своем «родовом гнезде», на свежем воздухе, со своим большим животом в ожидании «часа икс», который должен был наступить месяца через два. Она была отсюда родом, то есть., конечно, не она, а ее предки, бабушка с дедушкой, вернее даже, прабабушка с прадедушкой – как и Татьянины, кстати. Толик, Веркин муж, работающий в какой-то мебельной фирме, мелькал туда-сюда, из Москвы и обратно. А 7-летнюю дочь свою они отправили в Болгарию, на море, в лагерь. Верке было скучно и нудно, и уже тяжело, муторно. Все это она моментально поведала Мане, и все это было очень мило, но… Маню интересовало мало. Если честно – совсем не интересовало.
Чужая жизнь.
Наверное, она, Маня, стала равнодушной… Скорее, апатичной. Безразличной. Короче, Мане было все равно, скучно и даже слегка раздражало, когда к ней навязывались с общением.
А беременная Верка проявляла такт и особенно не надоедала, но все же была активная и заставила Маню обменяться телефонами, хоть и жила через два дома. «На всякий случай», как она выразилась.
Как в воду глядела.
– … Дед уже вышел, Мань. Встречай. Ну все, пока, – вдруг заторопилась Верка, – если что – звони.
– Спасибо, Вер, – растерянно проговорила Маня в трубку, но та уже отключилась.
На веранду бодро вступил Веркин дед. В руках он держал потрепанную медицинскую сумку-чемоданчик.
– Маня, я к вам!..
– Я… Мы… – залепетала Маня с потерянным видом.
– Понятно, – сказал дед-хирург. – Не волнуйся, дочка. Я полжизни в «Бурденко» отработал… в хирургии… давай-ка посмотрим…
Говоря это, он оперативно осмотрел лицо «больного», глаза, приподняв веко, затем залез рукой и что-то пощупал сзади, на шее.
– Как зовут-то… мужа? – спросил дед, что-то ощупывая за ушами.
Маня начала открывать и закрывать рот:
– Я… я… Его…
«Муж» внезапно приоткрыл, с явным усилием, глаза, и просипел, почти беззвучно:
– Алексей я. Оставь ее – растерялась совсем. Ты мне, отец, лучше скажи, как мне…
И не договорил – глаза закрылись. Отрубился.
– Понятно, – снова произнес дед.
Секунду в задумчивости смотрел на «больного».
– Ты кем работаешь, дочка? К медицине имеешь какое-нибудь отношение? – спросил он у Мани.
– Нет, я… я редактор, корректор… в смысле, в издательстве… и я…
– Ясно. Так, – велел дед Мане. – Раздевай его.
Маню кинуло в жар.
– Что?… – прошептала она. – Что?!..
– Я буду придерживать и поворачивать, а ты – раздевай.
– Как?… Совсем?!..
– Совсем. Надо осмотреть. Прощупать. Быстро, дочка. Время дорого.
Не будучи ни врачом, ни медсестрой, очень далекая от медицины в принципе, Маня начала багроветь. Втянув от ужаса голову в плечи, уже напрочь не понимая, что происходит и плохо соображая, что делает, она, под руководством деда, раздела «мужика».
Совсем.
То есть, вообще.
…
После осмотра дед открыл свою сумку, достал какие-то плотные бинты и туго перетянул «больному» небольшую, но глубокую, острую рану высоко на ноге, покопавшись еще в сумке, достал одноразовый шприц с иглой, какое-то лекарство и сделал укол.
Красная как свекла, Маня примостилась за столом напротив деда-хирурга, глядя на него остановившимися, бессмысленными глазами.
Это дед велел ей сесть за стол, когда все закончилось, сел сам и начал давать рекомендации.
– Так, дочка. Я завтра уезжаю. В санаторий, в Светлогорск, на Балтику. Так что жаль, но помочь вам больше не смогу.
Маня молчала, отчаянно тараща глаза.
Дед крякнул.
– Возьми себя в руки, девка! Ты все можешь сделать сама. Я тебе подробно и поэтапно расскажу. Бери бумагу и записывай. Или в компьютер свой, – улыбнулся дед, кивнув в сторону Маниного Notebookа. Тот элегантно помещался на облезлом шатком столике у окна с короткими тюлевыми занавесочками, и смотрелся несколько дико на фоне окружающего допотопного «деревенского» быта. Впрочем, сейчас у многих так, особенно летом, в сельской местности, на старых дачах, и никто уже не удивляется этой «встрече веков», все привыкли.
Маня суетливо метнулась за бумагой и ручкой, и опять села напротив деда с видом примерной, но впавшей от ужаса в полный ступор, ученицы на экзамене.
– Алексей твой в больницу не захотел, – неожиданно ухмыльнулся дед. – И я его понимаю. Я б может тоже не захотел – на его месте. Все зависит от обстоятельств, дочка, – туманно объяснил он.
Лицо «хирурга» вновь растянулось в ухмылке.
– Помяли его сильно… и умело. Профессионально, словом. Специфически, – как-то странно выразился дед, заговорив характерным «врачебным» тоном.
Кровь то приливала к лицу, то отливала – Маня слушала, преданно, почти не мигая уставившись на деда как на спасителя – своего спасителя – в последней надежде, что вдруг он сейчас сделает что-нибудь такое, вынесет вердикт, и – все решиться само собой, бредовая ситуация «рассосется» и закончится. Маня наконец проснется, и дурной сон – в лице незнакомого полумертвого «мужика», почему-то лежащего у нее в смежной комнате на кровати – рассеется «как дым, как утренний туман».
– … Ну и ладно. Его дело – ему виднее. Тем более, мужик он у тебя здоровый – вон кабан какой… По почкам, сказал, почти не били. Кости все целы, главное. Локтевой сустав немного… Но мы справились сами.
Во время осмотра дед действительно как-то резко дернул и слегка повернул левую, сильно ободранную, с синяками и подтеками, руку «мужика» – тот коротко хрипнул и покрылся зеленоватой бледностью.
– … Все поправимо, если будешь действовать строго по моей схеме. Готова?
Дед серьезно взглянул на размазанную Маню – у той никак не получалось «собраться».
– Готова, спрашиваю? Тут надо не только писать, но главное – понимать, что делаешь. Если твой Алексей тебе дорог, дочка. Ну?
– Готова, – выдохнула Маня.
– Слушай меня внимательно. Пиши. Сходишь на станцию, в аптеку, и купишь…
Схватив укатившуюся на край стола ручку, Маня начала записывать.
…
– Все, дочка. Я пошел. – Веркин дед встал. – Счастливо оставаться. Если что – обращайся к Верке. Она тут все знает – мы же родом отсюда, и будет здесь до родов, в Москву не поедет. А Толик – он туда-сюда мотается, то в Москве, то здесь. Имей ввиду.
– Постой, отец, – неожиданно раздался хрип с железной кровати. – Подойди…
Дед подошел к «больному».
– Ты в корень зришь, отец, все правильно ухватил, – превозмогая боль, сквозь зубы сипел «мужик».
– Я пожилой человек, сынок… Старик. Да-а-авно не ребенок – мне объяснять не нужно. К тому же врач, военный хирург как-никак.
– Ты ничего не видел, отец, и никого… Короче, ты меня понял, отец… идет?
Дед хмыкнул.
– Идет, идет… Не волнуйся. Сказал же – я не ребенок. Мог бы и не просить, – усмехнулся дед и направился к двери. – Ничего, оклемаешься… Ты мужичок по всему крепкий. Ну, а дальше – смотри сам, сынок. Счастливо, ребята.
И дед ушел.
А «ребята» остались.
* * *
Так. Надо успокоиться.
Покосившись на бумажки с записями, Маня встала из-за стола.
… Все обдумать. И спокойно решить, как жить дальше… хотя бы в ближайшее время.
Взглянув в сторону мужика – тот лежал неподвижно – Маня устроилась перед Notebookом и пошла гулять по интернету.
Во-первых, это отвлекает. И… так проще думать.
Посмотрела почту. Ничего.
Вот и славно.
Так. Что мы имеем?
… Зачем я в это ввязалась?!
Не знаю.
Вернее, это получилось… само собой.
Я не могла его оставить лежать там – в этот перелесок редко кто ходит. «Мужик» не мог шевелиться, и за ночь его бы зажрали комары и мошка – это точно.
Он не пьянь, не бомж, а… непонятно кто.
Избитый… кем-то, кого очень боится.
На помощь никого звать не хотел и ей не разрешил. Сказал – ищут, узнают – добьют.
Значит она, Маня, просто чисто по-человечески, его пожалела и… временно приютила.
Просто сделала доброе дело незнакомому человеку. Такое и в современной жизни бывает… ну, или должно бывать. Хотя бы иногда.
И что? Ничего уж такого в этом нет… ненормального.
… Вот даже собак бездомных, подбитых и больных, бодрилась и успокаивала себя Маня, сейчас подбирают, лечат и раздают в хорошие руки. Вся Москва в подобных объявлениях, Маня уже с этим сталкивалась, энтузиастов полно – и они неплохо наладили дело. Кстати, Таня, Манина подруга, взяла по такому объявлению очень славную беспородную собачку с подбитой лапкой – Фросю.
Маня сама в детстве упорно подбирала собак, особенно больных и особенно зимой, замерзающих на лютом морозе, и приводили или приносила их домой. Но мама не разрешала. А Маня рыдала…
Впрочем, об этом лучше всего сейчас не вспоминать и… не думать.
У мамы, слава Богу, все хорошо в настоящий момент – вернее, уже давно. Она 10 лет назад вышла, наконец, замуж – за немолодого поляка, и живет с ним недалеко от Варшавы в маленьком местечке, родила напоследок еще двух детей. И… обрела свое счастье, одним словом.
Вот только к Мане окончательно потеряла интерес с тех пор, как вышла замуж и уехала… в другую жизнь. Как будто вычеркнула.
Отмотала «назад» и стерла.
Брата и сестру Маня никогда живьем не видела – только на фото. Года три назад Маня вдруг получила конверт с семейной фотографией на фоне сельского домика, на обратной стороне была надпись: «Это мы». И все. Ни привета, «ни здравствуй, дочка!», ни «как поживаешь?», ни даже подписи «мама», никакой приписки или письма в конверте, ни звонка ни до, ни после – ничего, кроме лаконичного «Это мы».
Они…
Ну и ладно. Маня не обижалась – давно привыкла.
Так, так так.
Пусть там, в своей Польше, живет да радуется, своей новой жизнью.
Прежняя жизнь, для мамы – что-то безрадостное, унылое и неприятное, болезненное.
Потому-то и стерла… все.
И Маню – заодно.
Маня включила какой-то сериал.
… Так. Вернемся к нашим баранам.
Ничего страшного не происходит… вроде. Просто завтра я схожу на станцию, в аптеку, и…
… Ой, таблетку забыла выпить!..
И ржавая проволока опять повернулась и острым концом продрала Маню где-то за грудиной, сжала за горло и вонзилась в правый висок.
Это было как внезапный разряд тока – видение-вспышка, удар, боль… Мука. Неотступная мука.
Маня кинулась за спасительной капсулой – единственно возможный вариант, чтобы жить, вернее, хоть как-то существовать.
А пока запивала таблетку, вздрогнула от неожиданной мысли – да так, что чуть не выронила чашку, расплескав из нее половину воды.
Мысль, пронзившая Маню, была странной.
Выходило, что пока она валандалась с этим «мужиком», неумолимо затягиваясь как бы помимо своей воли, как резиновый сапог в топкое болото, в какую-то неправдоподобную, жуткую историю – привычная боль не терзала ее, отпустила временно.
Это было странно. И непривычно.
… Короткие посиделки на «пеньке», этот «сон наяву», бессмысленное забытье в перелеске, разумеется, не в счет.
Странное ощущение. Такого с Маней – с тех самых пор – никогда не бывало. Не отпускала ее пытка – ни при каких обстоятельствах – ни благоприятных, ни стрессовых, вроде сегодняшних.
Никогда.
Ни, когда, пережив «сердечную блокаду» непосредственно сразу после произошедшего, она лежала в «нервной» клинике – два раза по два месяца – и ей там даже делали, помимо прочего, какой-то «инсулиновый шок», потому что она тогда совсем перестала есть – не могла.
