Текст книги "Месс-Менд, или Янки в Петрограде (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVIII)"
Автор книги: Мариэтта Шагинян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Глава тридцать шестая
ЛЕПСИУС ВСТРЕЧАЕТСЯ С ФРУКТОВЩИКОМ БЭРОМ
Тоби только что вычистил первый сапог и собирался малость вздремнуть, прежде чем приступить ко второму, как вдруг в дверь кухни кто-то тихо постучал. Он вооружился метлой для изгнания попрошайки и приотворил дверь как раз настолько, чтоб просунуть туда свое оружие, но в ту же секунду метла вывалилась у него из рук, а рот открылся на манер птичьего клюва. Дело в том, что за дверями стоял не попрошайка, а некто.
Спереди этот некто ужасно походил на мисс Смоулль. Это были глаза мисс Смоулль, нос мисс Смоулль, рот мисс Смоулль и кружевная мантилия мисс Смоулль. Но сверху некто напоминал круглый аптекарский шар, налитый малиновыми кислотами. И держал себя некто совсем не как мисс Смоулль: он не ругался, не плевался, не подбоченивался, не напирал ни коленом, ни животом, а сказал нежным голосом:
– Впусти-ка меня, голубчик Тоби!
Мулат попятился, испугавшись по смерти. Некто вошел, снял мантильку, повесил ее на крючок и проговорил еще более трогательным голосом:
– Достань из печки золы, Тоби, дружочек мой!
Тоби достал полный совок золы, трясясь от ужаса.
– А теперь подними-ка его, миленький, и сыпь ее мне на голову!
Но тут совок выпал из дрожащих рук Тоби, и он, судорожно всхлипывая, помчался наверх по лестнице, залез в чулан и спрятал голову между колен.
Дух мисс Смоулль между тем не обнаружил ни раздражения, ни досады. Он терпеливо нагнулся над печкой, собрал пригоршню пепла и вымазал им себе круглую голову не так, чтоб уж очень, а в самую пору, чтоб указать на символический характер этой операции.
Потом мисс Смоулль смиренно двинулась в кабинет доктора, смиренно остановилась на его пороге и сложила руки на животе.
Лепсиус поднял глаза с медицинской книги о позвоночниках и грозно нахмурился.
– Мисс Смоулль, что это значит? Если не ошибаюсь, я вижу вас без парика и с перепачканным сажей черепом. Какого чорта означает подобная демонстрация?
– Не демонстрация, сэр, нет! Не подозревайте этого ради моей бессмертной души! Раскаяние, сэр, раскаяние глубочайшее, чистосердечное, фатальное!
– Не плетите вздора. В чем дело?
– Сэр, я раскаиваюсь в том, что не придавала значения вашим отеческим советам. Я имела безумие смеяться над ними! Судьба жестоко покарала меня, сэр. Вы были правы, трижды правы. Моя невинность поругана, чувства мои растоптаны, идеалы ниспровергнуты. На цветущей долине, сэр, дымятся обломки!
– Что это за диктант? – взбесился Лепсиус, бросая книгу на пол. – Если вы собрались шантажировать меня с этим вашим Натаниэлем Эпидермом…
– Натаниэля Эпидерма больше нет, сэр! – кротко ответила мисс Смоулль. – Забудьте его. Отныне, сэр, я предана вашему хозяйству душой и телом.
Неизвестно, какая трогательная сцена была еще в запасе у мисс Смоулль, но на счастье доктора Лепсиуса раздался пронзительный звонок, и Тоби влетел в комнату, все еще белый от ужаса.
– Вас спрашивает какой-то красный джентльмен, сэр, – пробормотал он, переводя дух, – и с него так и каплет!
Доктор Лепсиус молча поглядел на свою экономку и служителя, подвел им в уме весьма неутешительный итог и направился к себе в кабинет.
Мулат оказался прав. В докторской приемной стоял толстый красный человек в гимнастерке, и с лица его стекала кровь.
– Рад познакомиться, – сказал он, энергично пожимая руку доктору, – фруктовщик Бэр с Линкольн-Плас, – небольшое мордобитие на политической подкладке… Я ехал мимо и вдруг заметил вашу дощечку, и вот я здесь, перед вами, с полной картиной болезни, если можно так выразиться!
Спустя минуту, он уже сидел в кресле, обмытый и забинтованный искусными руками доктора Лепсиуса. Доктор внимательно изучил его со всех сторон, оглядел его огромные пальцы с железными ногтями, здоровенные ребра и задал вопрос, неожиданный для толстяка:
– Вы рентгенизировались у Бентровато, мистер Бэр?
– Верно. Откуда вы это знаете?
– Как не знать! Это было в тот день, когда с вами вместе рентгенизировали… как его?! Ах, чорт побери, небольшой человек, похожий на пьяницу и с подагрическими руками… Да ну же!
– Профессор Хизертон! – перебил его фруктовщик довольным тоном. – Как же, как же! Важная птица! Из-за него меня даже не пустили в приемную, как будто можно не пустить фруктовщика Бэра с Линкольн-Плас! Я, разумеется, вошел и не очень-то понравился этому человечку. Да и признаюсь вам, он был прав, что прятался от соседей. Будь я на его месте, я бы выбрал себе пещеру и сидел в ней наподобие крота целые сутки.
– Как вы странно говорите о профессоре Хизертоне! – возразил Лепсиус. Он был с виду спокоен, но три ступеньки, ведущие ему под нос, дрожали, как у ищейки. – Для чего бы ему прятаться?
– Ну, уж об этом пусть вам докладывает, кто хочет. Я держу язык за зубами. Спросите на Линкольн-Плас о фруктовшике Бэре, и вам всякий скажет, что он умеет хранить секреты. Не из таковских, чтоб звонить в колокол.
– Похвальное качество, – кисло заметил Лепсиус, складывая в хрустальную чашу со спиртом свои хирургические орудия, – ценное качество во всяком ремесле. Вы, кажется, торгуете фруктами, мистер Бэр?
– Кажется! – воскликнул толстяк. – Да вы бы лучше сказали о Шекспире, что он кажется писал драмы! Весь Нью-Йорк знает фрукты Бэра! Все 5-е Авеню кушает фрукты Бэра. Моим именем названа самая толстая груша, а вы говорите – кажется… Если у вас когда-нибудь таяло во рту, так это от моих груш, сэр.
– Не спорю, не спорю, мистер Бэр, я человек науки и держусь в стороне от всякой моды. Но признайтесь, что вы все-таки преувеличили качества своего товара.
Эти слова, произнесенные самым ласковым голосом, не на шутку взбесили толстяка. Он сжал кулаки и встал с места.
– Вот что, сэр, едемте ко мне. Я вас заставлю взять свои слова обратно. Вы отведаете по порядку все мои сорта, или же…
– Или же?
– Вы их проглотите!
С этими словами Бэр подбоченился и принял самую вызывающую позу. Доктор Лепсиус миролюбиво ударил его по плечу.
– Я не отказываюсь, добрейший мистер Бэр. Но чтоб угощение не было, так сказать, односторонним, разрешите мне прихватить с собой в автомобиль плетеную корзиночку…
Он подмигнул фруктовщику, и фруктовщик подмигнул ему ответно. Был вызван Тоби, которому было тоже подмигнуто, а Тоби в свою очередь подмигнул шоферу, укладывая в автомобиль корзину с бутылями. Шофер подмигнул самому себе, взявшись за рычаг, и доктор Лепсиус помчался с фруктовщиком Бэром на Линкольн-Плас, в великолепную фруктовую оранжерею Бэра.
Здесь было все, что только растет на земле, начиная с исландского моха и кончая кокосовым орехом. Бэр приказал поднести доктору на хрустальных тарелочках все образцы своего фруктового царства, а доктор в свою очередь велел раскупорить привезенные бутылочки.
Спустя два часа доктор Лепсиус и Бэр перешли на «ты».
– Я женю тебя, – говорил Бэр, обнимая Лепсиуса за талию и целуя его в металлические пуговицы, – ты хороший человек. Я женю тебя на гранатовой груше.
– Не надо, – отвечал Лепсиус, вытирая слезы, – ты любишь профессора Хизертона! Жени лучше Хизертона!
– Кто тебе сказал? К чорту Хизертона! Не омрачай настроения, пей! Я женю тебя на ананасной тыкве!
Приятели снова обнялись и поцеловались. Но Лепсиус не мог скрыть слез, ручьем струившихся по его лицу. Тщетно новый друг собственноручно вытирал их ему папиросными бумажками, тщетно уговаривал его не плакать, доктор Лепсиус был безутешен. При виде такого отчаяния фруктовщик Бэр в неистовстве содрал с себя бинт и поклялся покончить самоубийством.
– Нне будду! – пролепетал доктор, удерживая слезы. – Не буду! Дорогой, старый дружище, обними меня. Скажи, что ты наденешь бинт. Скажи, что проклятый Хизертон… уйдет в пещще-ру!
– Подходящее место! – мрачно прорычал фруктовщик, прижимая к себе Лепсиуса. – Суди сам, куда еще спрятаться человеку, которр…
Он икнул, опустил голову на стол и закрыл глаза.
– Бэрочка! – теребил его Лепсиус. – Продолжай! Умоляю! Который – что?
– У которр… у которрого… туловище… – пробормотал фруктовщик и на этот раз захрапел как паровой котел.
Опьянение соскочило с доктора Лепсиуса, как не бывало. Он в бешенстве толкнул толстяка, разбил пустую бутылку и выбежал из оранжереи на воздух, сжимая кулаки.
– Ну погоди же, погоди же, погоди же! – бормотал он свирепо. – Я узнаю, почему ты переодевался! Почему ты шлялся ко мне, беспокоясь о судьбе раздавленного моряка! Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя на руке эти суставы, суставы, суставчики, – чорт меня побери, если они не отвечают всем собранным мною симптомам!
Глава тридцать седьмая
ТОРГОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ
– Вы слышали, что произошло на бирже?
– Нет, а что?
– Бегите, покупайте червонцы! Джэк Кресслинг стоит за соглашение с Россией!
– Кресслинг? Вы спятили, быть не может!
Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.
В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джэк Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:
– Вы дадите телеграмму об этом по всей линии. Гарвардский университет должен составить резолюцию. Общество распространении безобидных знаний – также. От имени негров необходимо организовать демонстрацию. Украсьте некоторые дома, предположим через каждые десять, траурными флагами.
– Позвольте, сэр, – почтительно перебил секретарь, – я не совсем вас понял, вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?
Кресслинг поднял брови и презрительно оглядел его:
– Я провел на бирже торговое соглашение. Америка должна одеться в траур.
– Ага, – глубокомысленно произнес секретарь, покраснев как рак. В глубине души он ничего не понимал.
– Но часть интеллигенции, заметьте себе – часть, выразит свое удовлетворение. Она откроет подписку на поднесение ценного подарка вождям Советской Республики. Вы первый подпишетесь на тысячу долларов…
Секретарь Конгресса заерзал в кресле.
– Вздор, – сурово сказал Кресслинг, вынимая из кармана чековую книжку и бросая ее на стол, – проставьте здесь необходимые цифры, я подписался на каждом чеке. Подарок уже готов. Это часы – символ труда и экономии. Озаботьтесь составлением письма с родственными чувствами, вставьте цитаты из Эммерсона и профессора Когана. Подарок должен быть послан от имени сочувствующих и поднесен через члена компартии, отправленного в Россию. Довольно, я утомился.
Секретарь выкатился из комнаты весь в поту. Ему нужно было снестись с Вашингтоном. В полном отчаянии он бросился с лестницы, гудевшей как улей. Большая зала биржи была набита битком. Черная доска то и дело вытиралась губкой. Цифры росли. Маленький человек с мелом в руке наносил на доску новые и новые кружочки. Правые эсеры честно предупредили Джэка Кресслинга, что готовят на него террористическое покушение в пять часов дня у левого подъезда биржи.
Виновник всей этой паники докурил сигару, встал и медленно спустился с лестницы. Внизу, в вестибюле, его ждали две борзых собаки и ящик с крокодилами. Он потрепал своих любимцев, взглянул на часы – без пяти пять – и кивнул головой лакею. Тот поднял брови и кивнул швейцару. Швейцар бросился на улицу и закричал громовым голосом:
– Машина для собак мистера Кресслинга!
К подъезду мягко подкатил лакированный итальянский автомобиль, обитый внутри лиловым шелком. Лакей приподнял за ошейник собак, они уселись на сиденьи, и шофер тронул рычаг.
– Машина для крокодилов мистера Кресслинга!
Тотчас же вслед за первым автомобилем к подъезду подкатил другой в виде щегольской каретки с центральным внутренним отоплением и бананами в кадках. Лакей со швейцаром внесли в него ящик с крокодилами, и автомобиль отбыл вслед за первым.
– Кобыла мистера Кресслинга!
Лучший конь Америки, знаменитая Эсмеральда, с белым пятном на груди, кусая мундштук и косясь карим глазом, протанцевала к подъезду, вырываясь из рук жокея. Шепот восхищения вырвался у публики. Даже биржевые маклера забыли на минуту о своих делах. Полисмен, чистильщик сапог, газетчик, продавец папирос обступили подъезд, гогоча от восторга. Раздался треск киноаппарата.
В углублении между двумя нишами мрачного вида человек в мексиканском сомбреро и длинном черном плаще, перекинутом через плечо, сардонически скривил губы.
– Бутафория! – пробормотал он с ненавистью. – Я не могу жертвовать нашу последнюю бомбу на подобного шарлатана.
И завернувшись в складки плаща, он тряхнул длинными прядями волос, сунул бомбу обратно в карман и мрачно удалился к остановке омнибуса, где ему пришлось выдержать множество любопытных взглядов, прежде чем он дождался вагона.
А Джэк Кресслинг лениво сунул ногу в стремя, оглянулся вокруг в ожидании бомбометателя, пожал плечами, и через секунду его статная фигура покоилась в седле, как отлитая из бронзы, а укрощенная Эсмерадьда понеслась по Бродвей-стрит, мягко касаясь асфальта золотыми подковами.
В таможне наложили печать на великолепно упакованный ящик. Он был адресован в Петроград, товарищу Васи-лову, от целого ряда сочувствующих организаций. Дежурный полицейский пожимал плечами и недовольно бормотал себе в усы:
– Подумаешь, какие нежности! И без таможенного сбора, и без осмотра! Пари держу, что избиратели намнут бока не одному депутату за такую фантазию. Эх, Вашингтон, Вашингтон! – странный холодок прошел по его спине, и полицейский прервал свою речь, почувствовав на себе чью-то руку.
– Кто там? Какого чорта вы делаете в таможне, сэр?
Перед ним стоял невысокий человек в черной паре. Глаза у него были унылые, тоскующие, как у горького пьяницы, с неделю сидящего без водки. Левую руку он положил на плечо полицейскому. Холод снова прошел по спине таможенника. Он поглядел на незнакомца с непонятным ужасом.
– Вы были при упаковке, друг мой? – мягко спросил незнакомец, едва шевеля бескровными губами.
– С самого начала, сэр, – лихорадочно ответил полицейский, начиная дрожать как лист, – при мне заворачивали, бинтовали, зашили и запечатали.
– Никто не мешал упаковке? Не сунул туда письма или бумажки? Не заглядывал в пакет?
Голос незнакомца, задававшего эти вопросы, был тих и безразличен. Взгляд его, покоившийся на полицейском, совершенно невыразителен. Тем не менее ужас таможенника рос с каждой минутой, и зубы у него начали стучать друг о дружку:
– Не-не-не, сэр, никкого, никкаккой бумажки!
Незнакомец снял руку с его плеча, повернулся и исчез.
Полицейский вынул платок и принялся утирать пот, холодными каплями скатывавшийся у него со лба.
– Что это с тобой случилось? – спросил другой таможенник, подходя к нему из-за тюка запечатанных пакетов. – Уж не хватил ли ты вместо виски бензину?
– Понниммаешь, – тяжело ворочая языкам, ответил полицейский и оглянулся вокруг с выражением ужаса, – приходят сюда человек… такой какой-то человек… и спрашивает, спрашивает… погоди, дай вспомнить… странно! – прервал он себя и дико взглянул на товарища. – Я не пьян и не сплю, а вот убей меня, коли я помню, о чем он такое спрашивал.
Глава тридцать восьмая
СНОВА В ПЕТРОГРАДЕ
Мисс Ортон сидела перед техником Сорроу, сложив руки на коленях и устремив на него потемневшие глаза.
– Сорроу, вы хотите, чтоб я выполнила свою задачу несмотря на все, что случилось?
– Да что особенного случилось, Вивиан? – сурово ответил техник. – Мальчишка раскис, а у вас угрызение совести. Помните, что личные мотивы – это ваше частное дело. Тингсмастер положился на вас, и, коли я знаю толк в людях, вы не пойдете на попятный.
– Хорошо, – тихо сказала Вивиан, – но вы должны избавить меня от жизни в одной с ним комнате.
– Фокусы! – проворчал Сорроу. – Вы добьетесь того, что выдадите наших ребят этому проклятому Чиче.
– Сорроу! – тихо произнесла красавица.
Это было сказано без упрека, но таким голосом, что сердце старого техника сжалось. Он с силой махнул трубкой, выбил весь табак и забегал по комнате, испуская сердитые бормотания. Когда запас их истощился, Сорроу подпрыгнул, ударил себя в лоб и настежь раскрыл стенной шкафик, где у него висела одежда.
– Слушайте-ка! – воскликнул он решительным голосом. – Не хотите быть Катей Ивановной – и не надо. Я сделаю вас матросом, их тут тьма-тьмущая. Берите это и переоденьтесь, да поскорей. Марш за ширму!
Он кинул мисс Ортон широчайшие панталоны, книзу расходившиеся колоколом, белую с синим куртку, матросскую шапочку и пару штиблет. Спустя минуту из-за ширмы вышел молодой и стройный матросик с каштановыми кудрями, выбивавшимися из-под берета.
– Так, – одобрил Сорроу, – теперь выслушайте меня, Вивиан. Вы должны следить за каждым шагом Рокфеллера и не прозевать ни одной мелочи, иначе я попросту выдам нашего молодца советской власти. И без того уже у нас много жертв. Поняли?
– Да, – ответил матросик.
– А теперь ведите меня в эту вашу комнату, покуда Рокфеллер на заводе. Ведь вы, пари держу, и не подумали порыться у него в чемодане.
С этими словами Сорроу ваял фуражку и вышел из своего убежища в одном из грязных портовых переулков Петрограда, Он был сильно рассержен. И было за что. Виллингс, Лори и Нэд мотались без всякого дела, с головой, наполненной дребеденью, а эта женщина, свихнувшая их с толку, начинает церемониться с заговорщиком. Сорроу остался совершенно равнодушным к ее прелестям. Не будь Тингсмастера и его наказов, он донес бы русским властям все, как оно есть. Так-то вернее, чем охотиться за целым заговором и, может быть, прозевать врага. Он быстро прошел несколько улиц, не оглядываясь на бежавшего за ним матросика. Выйдя на Мойку, он зашагал рядом с матросом и пропустил его вперед, в дверь общежития.
Вивиан вынула ключ, открыла комнату и ступила в нее со странным чувством. Сорроу взглянул на нее, покачал головой и первым долгом запер дверь на два оборота. Потом кинулся к чемодану Рокфеллера и, вынув маленькую лупу, оглядел его.
– Так и есть, наша работа, – пробормотал он с улыбкой, – видите тут две буквы «м. м.». Теперь глядите! – он провел ногтем по невидимой полоске над замочной скважиной, и чемодан тотчас же раскрылся без единого звука. Вивиан подошла поближе. Сорроу перебирал пакеты. Белье, мыло, бритва, воротнички, носки, платки, галстуки… А это что? Эге!
У Сорроу вырвалось восклицание. Перед ним были две инструкции фашистов и голубой шарик в конверте. Он прочитал их буква за буквой, сложил и кинул на прежнее место. Вивиан стояла рядом с ним, бледная как смерть, неотступно глядя на шарик.
– Вот вам и угрызение совести, – спокойно произнес Сорроу, поднося шарик к носу и двигая ноздрями, как охотничья собака. – Пока вы сочиняете всякие романы, он вас отправит на тот свет не хуже, чем полевого грызуна. Это страшный яд, насколько я смыслю в химии. Это мурра теккота, выжимка из южно-африканского корня. Две-три секунды – и все готово, а лицо покойника искажается до неузнаваемости…
– Мурра теккота! – воскликнула Вивиан. – Так назвал аптекарь яд, убивший мою мать.
Сорроу посмотрел на нее с состраданием. Вивиан была бледнее смерти, губы ее дрожали, глаза уставились на голубой шарик в совершенном безумии.
– Успокойтесь! – повелительно сказал он, тряся ее за плечо. – Сядьте! Тот или не тот, – яд предназначен для вас. Они пронюхали, кто вы, и хотят вас убрать. Если вы будете неосторожны, они вас сметут с пути, как соломинку.
Вивиан провела рукой по лицу и стиснула зубы с такой силой, что они скрипнули.
– Этак вот лучше, чем падать в обморок, – одобрил ее Сорроу. – Поищите-ка в ящиках его стола.
Но, прежде чем Вивиан выдвинула ящик, ухо Сорроу, шевельнувшееся, как у собаки, уловило странный шум в стене. Тотчас же он схватил мисс Ортон за руку, потянул ее вниз, и оба притаились под письменным столом, сдерживая дыхание.
Шум повторился. Стена тихо раздвинулась и оттуда протянулась рука в черной перчатке. Прошло мгновение, другое, третье. Рука шарила по столу, потом раздалось тихое восклицание, и черные пальцы исчезли, мелькнув в воздухе. Сорроу поднялся, как только звуки за стеной замерли. Он был серьезен. На письменном столе, где шарили пальцы, ничего не оказалось.
– Вот что, дитя, – сказал он шепотом, наклоняясь к Вивиан, – ждите меня тут и, если не дождетесь, бегите в ближайший милицейский участок, требуйте, чтоб вас повели в Совет и расскажите все дело. Я попробую забраться в ихнюю нору.
С этими словами он вынул тонкую стальную полоску и начал тихонько ударять ею в разные места стены. Ударив, он подносил ее к ушам, подобно камертону. Это длилось недолго. Нащупав местечко, Сорроу вытащил темный кристалл, сверкнувший у него в руке острым блеском. Вивиан видела, как стена медленно расступилась, уступая блеску этого кристалла. У нее заболели глаза, она сомкнула ресницы, а когда открыла их, Сорроу уже не было в комнате, и на месте черного отверстия опять возвышалась гладкая стена.
Между тем Сорроу, вошедший в узкий и сырой проход, надел на глаза темные очки и, осторожно орудуя кристаллом, стал пробираться вперед. Раза два подошвы его шаркнули о каменные плиты. Тогда он поднял их одну за другой и натер все тем же кристаллом, судорожно гримасничая, словно прикосновение этого камушка причиняло ему острую боль. Теперь шаги его были беззвучны и ловки, словно он шел по воде. Шагов через сто проход круто поворачивал вниз и заканчивался черной нишей, сквозь которую падали слабые пятна света. Здесь Сорроу остановился и еще раз полез в карман. Он вынул баночку с мазью и зеркало. Мазью методически растер себе руки, лицо и шею, зеркало укрепил между стенными кирпичами, подперев его снизу гвоздиком, и затем навел на него острый огонек кристалла.
Тотчас же с зеркалом сделалось нечто необычайное. Темная масса стены за ним стала просвечивать через цинковую пластинку. Потом и эта масса начала высветляться, опрозрачниваться, расходиться, как облако, и в квадрате зеркала, словно в открытом иллюминаторе, перед взором Сорроу открылась комната с круглым столом и висячей лампой над нею. Вокруг стола сидело несколько человек. Но Сорроу не видел их – зеркало оказалось слишком маленьким, оно охватило лишь круг стола и восемь пар человеческих рук, лежавших на этом столе. Руки слабо жестикулировали. Все они были в длинных черных перчатках. Сорроу поднес кристалл к уху и потер им его, судорожно дергая мускулами от боли. Тотчас же слух его утончился до необычайных пределов. Он слышал дыхание мисс Ортон в покинутой им комнате; он слышал дыхание восьми человек, сидевших за столом. Каждое их слово отдавалось ему в мозг.
– Первая почта придет завтра, в Токсовский лес. До этого мы не можем ничего предпринять, – сказал один голос на чистом английском языке, – мы не можем предупредить Чиче о наших подозрениях.
– А до тех пор Рокфеллер окончательно изменит, – вмешался другой, – я только что от него. Он получил наши инструкции и не оставил никакого ответа, я обшарил весь стол.
– Не успел! – примирительно произнес третий. – Ваши подозрения ни на чем не основаны.
– Как! А его поведение на заводе, его бегство от нас, его молчание но поводу этой женщины! Он отлынивает, клянусь жизнью!
– Подождем еще сутки.
– Не ждите ни минуты!
– Нет, подождем сутки. Не забывайте, господа, что мы не могли наладить ни радио, ни телефона, ни телеграфа. Эти большевики хитрее, чем мы думали. Мы бессильны на их земле. Тут нет ни одной пяди, даже в Токсовском лесу, где можно было бы не опасаться сюрпризов.
– Тем более опасен Рокфеллер!
– Не забудьте, господа, что документы Василова у него. Не забудьте, что Чиче ему доверился. Наконец, нельзя же с первого дня во всем видеть измену.
– На голосование!
Руки в черных перчатках радиусами легли на стол.
– За смерть Рокфеллера!
Поднялись две руки.
– За суточную проверку!
Поднялось шесть рук.
– Я скажу еще одно, – вмешался глухой и гортанный голос, которого до сих пор Сорроу не слышал. – Эта женщина – лучший наш помощник. Сегодня она убежала от Рокфеллера, опасаясь, что он раскрыл ее тайну. Чем убирать ее с дороги, поступим экономно.
– То есть, как это?
– Дадим ей съесть Рокфеллера! – произнес глухой голос с таким страшным прищелкиванием зубов, что у Сорроу похолодела кровь. Наступило молчание.
– Он прав, – тихо поддержал кто-то, – пусть женщина мстит. Они сберегут нашу энергию, уничтожив друг друга.
– А теперь…
Сорроу увидел, как восемь рук в черных перчатках скрестились друг с дружкой в зловещем узоре, похожем на квадрат свастики. Лица приблизились к столу. Сорроу во мгновение ока схватил зеркало и передвинул его по оси, вглядываясь в сияющий круг. Что это? Сорроу задрожал всем телом. Вот первое лицо человека с черными руками, второе, третье, – великий боже, что это значит?!
Перед оцепеневшим Сорроу мелькнуло восемь лиц, похожих друг на друга, как две капли воды. И все эти лица были… лицами Артура Рокфеллера!
