Текст книги "Месс-Менд, или Янки в Петрограде (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVIII)"
Автор книги: Мариэтта Шагинян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Глава пятая
СОВЕЩАНИЕ ПОД ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВОМ ОТСУТСТВУЮЩЕГО
В этой главе имеет выступить человек, к которому я не питаю симпатии, чтобы не сказать больше. Как честный автор, предупреждаю об этом читателя. Может случиться, он на самом деле лучше, чем изображен у меня, но я вовсе не обязан быть объективным, тем более, что его родственники меня об этом не просили.
Принц Гогенлоэ вошел к себе в комнату и подождал, покуда виконт, с трудом опустившись в кресло, жестом отпустил лакея. Затем он прошелся раза два и остановился перед ним:
– Итак, виконт, мы выиграли два козыря. Один из крупнейших капиталов в мире волею завещателя переходит к нам в руки, и величайший заводчик Америки, Кресслинг, становится членом нашего союза. Этим нельзя пренебрегать.
– Не забудьте, принц, что союз с буржуазией всегда опасен, – улыбаясь ответил Монморанси, – рано или поздно она потребует компенсации.
– И мы дадим ее. Мы дадим молодому Рокфеллеру титул барона, а Кресслингу дворянский герб и частицу «фон». Я полагаю, этого достаточно. И мы не будем иметь никаких расходов, кроме разве накладных.
В дверь постучали. Лакей принес на подносе карточку русского вельможи, князя Феофана Ивановича Оболонкина. Князь жил уже третий год в Нью-Йорке, занимая комнату № 40 во втором этаже, и все счета, получаемые им, посылал главе русского правительства в Париже, содержавшему своих придворных и дипломатических представителей. Злые языки, впрочем, уверяли, что в Берлине, Риме, Мадриде и Лондоне также имеются правящие династии русского престола и что дипломатический корпус имеет тенденцию к постоянному приросту населения, но это уже относится к области статистики, а не беллетристики.
Гогенлоэ посмотрел на карточку и утвердительно кивнул лакею. Через несколько минут дверь снова отворилась и на этот раз в комнату влез боком крошечный старикашка с моноклем в глазу, красным носом и дрожащими ножками, сильно подагрическими, в суставах.
– Мое почтение, принц; добрый вечер, виконт. Поздравляю с приездом. Очень, очень рад. Газеты, знаете ли, стали какими-то неразборчивыми. Перепутали день тезоименитства его величества, самодержца всея Тульской губернии, Маврикия Иоанновича, со спасением на суше и на водах генерала Врангеля, и я из-за этого должен был опоздать к вам: с самого утра принимаю депутации.
– Как? – рассеянно переспросил Гогенлоэ, – Маурикий? А, да, да, Тульская губерния. Это претендент группы народных сепаратистов, известной под именем «Россия и самовар». Знаю, знаю, садитесь, князь, вы ничуть не опоздали. Мы поджидаем еще кой-кого!
– Кстати, – промямлил виконт, – милейший Оболонкин, ваш сосед перед отъездом не дал вам никаких поручений?
– Вы говорите о синьоре Грегорио Чиче? Нет, он только сообщил, что непременно появится в нужную минуту. – С этими словами Феофан Иванович потянулся к столику, где у принца лежали гаванские сигары.
– Странный человек этот Чиче, – понизив голос, заговорил виконт, – уезжает и возвращается, как волшебник, ни разу не пропустив важной минуты. Никому не отдает отчета, вертит комитетом и каждым из нас как хочет, мы знаем только одно, – что без него ничего не выйдет.
– Он великий организатор, – заметил принц, – не забудьте его происхождения, ведь он из Корсики.
– Да-с, крепкий человек. Насчет дамского пола, можете быть уверены, – я слежу – крепость необычайная и полнейший нейтралитет, – вмешался князь, – не то, что банкир Вестингауз. Этот в ваше отсутствие… вы прямо-таки не отгадаете!
– Чем отличился Вестингауз? – лениво спросил виконт. Но Феофану Ивановичу не суждено было высказаться. Дверь снова раскрылась, впустив на этот раз в комнату доктора Лепсиуса.
Здесь читатель, во избежание обременительных церемоний, сам может вставить «здравствуйте», «как поживаете» и прочие фразы, служащие обычным словарем между цивилизованными людьми. Я пропускаю все это и начну с того, как доктор Лепсиус, согласно своей профессии, стал орудовать инструментами.
Каждый доктор должен иметь: трубочку, рецептную книжку, часы, щипчики для нажима на язык и – желательно – электрический фонарик с головным обручем. Все это у Лепсиуса имелось. Все это он извлек и приступил к делу.
– Давненько я вас не слушал, ваше высочество, – бормотал Лепсиус, – пульс хорош, так, так. Цвет лица мне не нравится, шея тоже. А скажите, пожалуйста, как обстоит с теми симптомами, которые удручали вас в прошлом году?
– Вы говорите о позвоночнике? Да, они не утихают, доктор. Я бы хотел, чтобы вы ими занялись.
– Позвоночник, чорт его побери! – вмешался де Монморанси. – Вот уж с месяц, как меня изводит эта беспричинная хромота, почему-то вызывающая боль в позвоночнике. Посмотрите и меня, Лепсиус.
Глазки доктора под круглыми очками запрыгали, как фосфорические огоньки. Все три ступеньки, ведущие к носу, сжались взволнованным комочком. Он вскочил, впопыхах рассыпав инструменты:
– Я должен осмотреть вас. Необходимо раздеться. Выйдемте в соседнюю комнату.
– Вот таков он всегда, – со вздохом сказал принц, когда виконт и Лепсиус скрылись за дверью, – чуть дело коснется позвоночника или, точнее, седалищного нерва, наш доктор на себя непохож, – волнуется, мечется, раздевает больного и прелюбопытно его осматривает. Когда нет причин для осмотра, он их выдумывает из головы. Я видел трех знатных бельгийцев, которых он ухитрился осмотреть ни с того, ни с сего, под предлогом какой-то болезни…
Между тем в соседней комнате виконт де Монморанси лениво предоставил доктору Лепсиусу изучать его обнаженную спину. Толстяк был совершенно вне себя. Он пыхтел, прыгал, как кролик вокруг больного, бормотал что-то по-латыни и, наконец, весь замер в созерцании.
Куда он смотрит? Он смотрит на позвоночник молодого француза, изящно пересекающий его белое с голубыми жилками тело. Все как будто в порядке, но предательская лупа в дрожащей руке Лепсиуса указывает на маленькое, с булавочную головку пятнышко, ощущаемое как небольшая выпуклость.
– Вот оно, вот оно, – забывшись, шепчет Лепсиус с выражением восторга и ужаса на лице. И внезапно задает виконту нелепый вопрос, не удивляющий француза только потому, что его лень сильнее, чем все остальные способности.
– Вы очень знатного происхождения, виконт?
– В моем гербе есть лилия Бурбонов и петух Плантагенетов, доктор, – вяло отвечает француз.
– Прекрасно, прекрасно, одевайтесь, мы вам пропишем великолепные капли.
Между тем к принцу опять постучали. То был высокий, седой англичанин, пропитанный крепчайшим запахом табака.
– Лорд Хардстон?
– Он самый.
Сердечные рукопожатия. Опять «здравствуйте», «как поживаете» и пр., и пр. Но лорд Хардстон не расположен тратить время. Он оглядывается вокруг, смотрит на часы и отрывисто говорит:
– Я только что видел Чиче. Он приказывает нам немедленно открыть заседание под его председательством.
– Позвольте, но Чиче нет здесь.
– Это все равно, его председательство незримо. Дорогой принц, отпустите, пожалуйста, этого толстяка, он, кажется, доктор?
– Доктор Лепсиус.
– А, так это знаменитый Лепсиус! Рад познакомиться. Однако время не терпит. Объявляю заседание открытым от имени председателя. Прошу всех посторонних удалиться!
Лепсиус никогда не мог дождаться гонорара от постояльцев «Патрицианы». Тем не менее он уходил от них в состоянии, похожем на экстаз. Так и сейчас, прижимая к себе палку, он выскочил из № 2 А-Б с восторженным лицом и, не переставая бормотать про себя «так оно и есть», спустился к ожидавшему его авто.
Сетто-диарбекирец укоризненно посмотрел ему вслед.
– Тщеславный человек, – сказал он своей жене, – только и подавай ему людей знатного происхождения. Ему владыка папуасов интереснее, чем купец-армянин. А я бы всех этих знатных обоего пола, да еще их лакеев в придачу, с удовольствием променял на хороший салат из помидоров…
– С луком, – вздохнув, ответила его супруга.
Глава шестая
СТРАННОСТИ СОДЕРЖАНКИ БАНКИРА ВЕСТИНГАУЗА
Если бы Феофану Ивановичу не помешали высказаться о банкире Вестингаузе, он сказал бы следующее:
– Вестингауз, хи-хи-хи, завел себе содержанку… Да не простую, а можете себе представить – в маске. Да, вот именно, в маске. Женщина эфемерная, элегантная, с походкой сильфиды, а появляется не иначе, как в маске. Я убежден, что она спекулирует на мужском любопытстве. Будь я лет на пять, на шесть помоложе…
Князь Феофан не врал. События, отмеченные нью-йоркской прессой, таковы:
24 февраля в театре «Конкордия» на опере «Сулейман» публика видит внезапно в одной из фешенебельных лож красиво сложенную женщину в маске. Как ни в чем не бывало эта женщина глядит на сцену парой глаз, сверкающих в миндальном разрезе шелковой маски, не смущается от устремленных на нее со всех сторон биноклей и лорнетов, кутает обнаженные плечи в роскошный мех, читает афишку, словом – ведет себя непринужденно. Нью-йоркцы поражены. Незнакомку никто не может признать. Ходят слухи о том, что это знатная иностранка, чье лицо обезображено оспой. Тогда любопытство сменяется состраданием, и на некоторое время инцидент забыт.
2 марта на катанье возле Вашингтон-Авеню женщина в маске появляется снова, на этот раз не одна. С ней в коляске сидит банкир Вестингауз, старый развратник, известный на всю Америку своими выездами и любовницами. Вестингауз – холостяк. У него нет родственниц. Ни одна приличная женщина не согласится проехать в его коляске. Вывод ясен: таинственная маска дитя того мира, откуда вышли Виолетта и Манон Леско, это – демимонденка.
В Нью-Йорке нет того культа кокоток, который характерен для Парижа. Но женщина, сумевшая приковать к себе внимание своей странностью, удостаивается некоторого уважения. Таинственную маску пытались сфотографировать, поймать врасплох; ей писали влюбленные письма, посылали цветы и подарки, – все напрасно. Она оказалась недоступной ни для кого. Банкир Вестингауз, с улыбкой принимавший поздравления друзей, пожимал плечами на все расспросы:
– Дети мои, это перл созданья! Уверяю вас, я бы женился на ней, если б только она согласилась… Но показать вам ее, – нет. Никому, никогда, до самой моей смерти!
Можете себе представить, как любопытствовала нью-йоркская молодежь! Представители торговых династий корчили гримасы от зависти. Один из них, только что кончивший Гарвардский колледж, упитанный сибарит Поммбербок, вздумал даже победить Вестингауза: он взял маленькую Флору из кордебалета, нарядил ее в маску и прошелся с ней по Пятой Авеню, но был позорно освистан сторонниками маски, а Флора целую неделю не смела появиться на улице. В конце концов из маски сделали нечто вроде тотализатора, держали на нее пари, клялись ею, гадали по цвету ее костюмов о погоде, удаче, выигрыше и пр., и пр.
Не менее были заинтересованы и девушки. Каждая из них в глубине души хотела походить на маску. Портнихи получали заказ: сделайте по фасону маски.
Но ни одна не питала такого влюбленного восторга, такого преклонения перед маской, как дочь сенатора Нотэбита, шалунья Грэс. Грэс сидит в настоящую минуту в своей музыкальной комнате, с учительницей, мисс Ортон, и делает тщетные попытки отбарабанить четырнадцатую сонату Бетховена. Ей двадцать лет, она кудрява как мальчишка, веснушчата, с немного большим, но милым ртом, подвижна как ящерица. Ее нельзя назвать хорошенькой. Но с нею вы тотчас же чувствуете себя в положении человека, ни с того ни с сего вызванного на китайский бокс. Грэс делает фальшивый аккорд, мисс Ортон нервно вскрикивает, Грэс поворачивается к ней, кидается ей на шею и восклицает:
– Мисс Ортон, дорогая, это выше моих сил! Сегодня я видела маску перед цветочным магазином. Если б только вы знали, какая у нее ножка! Я сделала глупость, схватила ее за платье и объяснилась ей в любви.
– Что же было потом? – улыбаясь спросила учительница, гладко причесанная, можно сказать – зализанная, кривобокая молодая дама в скромном и чрезвычайно неуклюжем платье. Голос ее, впрочем, был очень музыкален и походил на мурлыканье флейты.
– Ах, мисс Ортон! В том-то и дело, что этот мерзкий старикашка, банкир Вестингауз, свалился откуда-то с неба и ехидно заявил мне: «Мисс Нотэбит, честь имею проводить вас в магазин». И прежде чем я успела опомниться, он сунул меня в магазин, а маска порхнула в коляску и исчезла.
– Да, Грэс, это было очень неосмотрительно с вашей стороны. Не забывайте, что вы дочь сенатора.
– Очень мне нужно помнить об этом, мисс Ортон. Я объявляю категорически: я влюблена в маску. Я чувствую, что этот проклятый Вестингауз мучит ее. Я намерена ее спасти… Раз-два, раз-два, – бессмертное трио четырнадцатой сонаты разлетелось на куски под ее энергичными пальцами.
– Боже мой, – вздохнула мисс Ортон, – вы не понимаете Бетховена.
Неизвестно, что ответила бы ей Грэс, если б в эту минуту дверь не распахнулась настежь и чей-то странный, басистый по-мужски, голос не произнес:
– Милая Грэс, наконец-то!
Мисс Ортон сильно вздрогнула, должно быть – от неожиданности. В музыкальную вошла очень смуглая, изящно одетая девушка с большими пунцовыми губами, рыжеволосая, в мехах, несмотря на майский день. Это была мисс Клэр Бессон, дочь второй супруги Рокфеллера и закадычная подруга Грэс по школьной скамье.
– Клэр! Ты, наконец, тут! – Грэс рассыпала ноты, вскочила и повисла у нее на шее. – Одну минуточку, мисс Ортон, простите, пожалуйста. Я докончу урок, только дайте нам поздороваться.
Мисс Ортон и не думала протестовать. С терпением бедного человека она сложила руки на коленях, села в теневой угол и молчаливо сидела с полчаса, покуда девушки болтали, забыв об ее присутствии. Они болтали, как подобает двум юным бездельницам привилегированного класса, о том, о сем, о варшавской опере, о концертах Рахманинова, о молодом Артуре Рокфеллере, о маске, еще о молодом Рокфеллере, еще о маске. Выяснилось: об Артуре предпочтительно говорила Клэр, о маске предпочтительно говорила Грэс.
– Этот твой Артур – порядочная мямля, – вырвалось у дочери сенатора к концу разговора, – по крайней мере, скажи, видел ли он хоть разочек мою маску.
– Мистер Рокфеллер не интересуется кокотками, – сухо ответила Клэр, – у него все мысли поглощены местью. Ведь ты знаешь, его отца убили большевики, это теперь окончательно доказано. Он собирается поднять против них всю Европу.
– Фи, как глупо. Клэр, знаешь что: мне очень хочется, чтоб ты посмотрела на маску, мне интересно узнать твое мнение. Она – шик, изящество, прелесть, ну, я сказать тебе не могу, что она такое. А главное, она мне кажется ужасно несчастной.
– Грэс, повторяю тебе, что ни я, ни Артур, мы не интересуемся подобными женщинами.
– Ты говоришь таким тоном, будто вы помолвлены.
Клэр вспыхнула, Грэс надулась. Разговор был прерван.
Мисс Ортон тихонько встала со своего места, незаметно надела шляпку, спустив на лицо вуаль, простилась с обеими девушками и прихрамывая вышла из музыкальной.
Клэр с удивлением проводила ее глазами:
– Грэс, я не могу понять, почему ты берешь уроки у этой безобразной, хромоногой, неуклюжей старой девы, похожей скорее на прачку, чем на музыкантшу. Ведь ты могла бы найти себе превосходного учителя!
Грэс вскочила с места и плотно притворила дверь; она вспыхнула от гнева:
– Стыдись! – шепнула она подруге. – Мисс Ортон еще не успела спуститься с лестницы, она, наверное, все слышала. И совсем она не урод, а…
Тут Грэс остановилась и сообразила, что она ни разу, ни разу не задумалась о наружности мисс Ортон. Тряхнув кудрями, девушка принялась вспоминать свою учительницу, ее лицо, глаза, улыбку, руки: правда, глаз она не поднимала и безобразила их очками, руки носила в перчатках от ревматизма, волосы гладко зализывала в сетку, улыбалась раз в месяц, но все-таки, все-таки, если вспомнить… Лицо Грэс озарилось положительно торжеством. Она взглянула на подругу победоносно и закончила неожиданно для себя самой:
– А все-таки я тебе скажу – мисс Ортон красавица.
Глава седьмая
УЧИТЕЛЬНИЦА МУЗЫКИ И НОТАРИУС
Бедная мисс Ортон слышала все, что сказала Клэр. По-видимому, это не слишком огорчило ее. Она только застегнула на груди вязаную кофточку и стала еще сильнее прихрамывать. Дойдя до Седьмой авеню, она села в автобус, ехала с полчаса и слезла как раз напротив темного старого дома в стиле прошлого столетия, одного из немногих обломков старины, сохранившихся в Нью-Йорке.
Прошло несколько минут, прежде чем ей отворили. Мальчик в куртке с позументами спросил ее хриплым голосом (лицо его было красно от слез):
– Кого вам надо?
– Мне нужно видеть нотариуса Крафта. Вот моя карточка.
Мальчик с изумлением глядел на девушку, в то время как рука его машинально приняла карточку.
– Дома нотариус? – повторила она еще раз.
К мальчику подошел старый негр, черное лицо которого также распухло от плача. Он дрожащей рукой отстранил его и произнес:
– Мисс извинит нас. Мисс не может видеть нотариуса. Крафт умер, попал под автомобиль.
– Умер? Боже мой, боже мой!
Мисс Ортон казалась совершенно потрясенной. Она побелела так, что негр сочувственно поддержал ее и, доведя до плетеного кресла, предложил ей сесть.
– А как же теперь его бумаги? Кто-нибудь заменяет нотариуса?
– Там, наверху, в кабинете покойника вам дадут справку, – мрачно ответил ей негр, и его круглые глаза сверкнули, как у дикого зверя. – Не успел масса умереть, как уже сюда пришли хозяйничать, завладели всеми его бумагами, взломали шкафы, а потом запечатали красными печатями. Да, уж заменить-то его заменили, без всякой совести, мисс может быть покойна на этот счет.
Девушка выслушала его и молча двинулась по лестнице. Но на полпути она остановилась и повернула голову к негру.
– Скажите мне, – шепнула она как можно тише, – как имя того, кто заменяет мистера Крафта.
Негр посмотрел на нее снизу вверх, все так же мрачно сверкая глазами, и ответил негромко:
– Это сущий дьявол, мисс. Беда всем и каждому, кто станет иметь с ним дело. А имени его сказать вам никак не могу. Знаю только, что помощники величают его синьором Грегорио.
Мисс Ортон поднялась по лестнице, на этот раз уже не оборачиваясь, и вошла в общую канцелярию.
Здесь сидели бывшие помощники Крафта, его молодой секретарь Друк и четверо маленьких черномазых людей, усиленно заглядывавших им за плечи. Все они были, по-видимому, заняты разбором бумаг, оставшихся после Крафта.
Мисс Ортон обвела их глазами. Потом, повинуясь тому верному инстинкту, который бывает у очень чутких людей, попавших в беду, она двинулась прямо к Друку.
Это был молодой человек со смышленым, широким лицом, пухлыми щеками и ямочкой на подбородке. Близко знавшие Друка сказали бы, что он притворяется глупее и легкомысленнее, чем он есть на самом деле. В данную минуту Друк изобразил такое простодушие, такое беспамятство, такую придурковатость, что четверо черномазых молодчиков переглядываются друг с другом, пожимая плечами, и один уже тихонько выругал его идиотом.
Вот к этому-то дурачку и направилась мисс Ортон. Подойдя, она подняла вуаль, сняла с глаз очки и посмотрела ему прямо в глаза. Друк оцепенел на месте, как загипнотизированный. Тогда мисс Ортон снова надела очки, спустила вуалетку и тихо произнесла:
– Я пришла сюда с большой просьбой. Умер Рокфеллер, чье завещание должно находиться у нотариуса Крафта. Я пришла узнать содержание этого завещания.
– Как ваше имя? – спросил Друк безмятежно, подмигивая ей очень выразительно на черномазых.
– Мисс Ортон.
– Мисс… как? Буртон, Мортон… Ага, Ортон. – Он написал что-то на бумаге и протянул ее девушке. – Вот, будьте добры, попросите у курьера перед той дверью, чтоб он пропустил вас прямехонько к синьору Грегорио, назначенному уполномоченным по принятию архива нотариуса Крафта. – Говоря так, он снова выразительно подмигнул ей, на этот раз на бумажку.
Мисс Ортон прочла бумажку. В ту же минуту один из черномазых подошел к ней вплотную, стараясь заглянуть ей в руки. Ему это не удалось, и он сердито промолвил:
– Эй, Друк, что вы такое написали мисс?
– Мое собственное имя, – вмешалась мисс Ортон спокойным и тихим голосом, складывая и пряча бумажку в сумочку, – вероятно для передачи курьеру. Спасибо, мистер Друк, если вас так зовут, – обратилась она к секретарю, снова принявшему придурковатый вид, – только в этой записке нет надобности, у меня ведь есть своя карточка.
Она вынула из сумочки карточку и передала ее черномазому.
Тот, сердито ворча и поблескивая кофейными глазками, взял карточку и лично прошел за темную дубовую дверь.
Через несколько минут он вышел. Выражение лица его резко изменилось. Сияя любезностью и отвесив два-три поклона, он пригласил мисс Ортон к синьору Грегорио, все время пятясь перед ней к двери, подобно опереточному лакею. Как только она вышла и дубовая дверь захлопнулась, он сорвал с вешалки зеленую кепку, сделал какой-то жест своим товарищам и опрометью сбежал вниз. Тотчас же один из черномазых, тот, кто сидел в непосредственной близости с телефоном, взял трубку, тихо проговорил неразборчивый номер и, когда его соединили, шопотом сообщил какой-то Нетти, что «ей придется купить новую шляпку».
Мы не знаем, понравились ли все эти манипуляции белобрысому Друку, так как на лице его было безмятежное спокойствие, а судя по овечьему выражению глаз, он вряд ли особенно толково рассортировывал находящиеся перед ним рукописи.
Тем временем мисс Ортон переступила порог большой комнаты с тяжелой кожаной мебелью и цветными готическими окнами, где когда-то нотариус Крафт принимал своих посетителей. Она вошла, сильно прихрамывая и болезненно сутулясь. И в ту же секунду, хотя ни в человеке, находящемся в комнате, ни в самой комнате не было ничего особенного, вещий инстинкт прошел холодком по ее позвоночнику и зашевелил волосы на голове от ужаса.
Сидевший перед столом человек в черном встал, отодвинув кресло, и поклонился ей. Он держал в руках ее карточку.
– Вы мисс Ортон? Присядьте, пожалуйста, – это был самый банальный голос в мире.
Она села, и ей понадобилось несколько мгновений, чтобы оправиться. В это время незнакомец пристально оглядел ее с головы до ног и снова спросил:
– Итак, мисс Ортон, вы одна из клиенток покойного Крафта. Чем могу вам служить?
– Я не клиентка нотариуса Крафта. Я пришла просить вас об одной исключительной любезности. Мне известно, что Еремия Рокфеллер перед отъездом в Европу оставил завещание. Теперь он умер. Не можете ли вы познакомить меня с его завещанием?
– Нет ничего легче, мисс Ортон. К сожалению, я должен сообщить вам, что завещание, о котором вы говорите, не найдено в бумагах Крафта, да оно к тому же и уничтожено последующим завещанием покойного, составленным в Варшаве. Вот вам его точная копия.
Он протянул мисс Ортон бумагу, и девушка прочла документ, уже известный читателю. Прочтя его дважды, она встала и вернула бумагу незнакомцу.
– Благодарю вас. Вы не помните, не упоминается ли имя Ортон в каких-нибудь бумагах Крафта?
– Этих бумаг очень много. Но, сколько помню, я не встречал вашего имени.
Говоря так, он еще раз пристально оглядел девушку. Сквозь очки и вуалетку мисс Ортон тоже взглянула на него и, тотчас же содрогнувшись, опустила глаза. Между тем перед ней был только безукоризненно одетый мужчина со смуглым лицом, черными усами и бескровными желтыми губами.
Мисс Ортон снова вышла в канцелярию, прихрамывая сильнее обыкновенного, и, простившись кивком головы со стряпчими, спустилась на улицу. Здесь она некоторое время медлила, высматривая, нет ли где доброго старого негра, впустившего ее в дом. Потом побрела к остановке омнибуса и, укрывшись в тень большого металлического зонтика, за спиной дремлющего толстяка, прочла еще раз записочку, врученную ей Друком. Там стояло:
«Бруклин-стрит, 8, Друк, в 4 часа».
– По-видимому, этот Друк что-то знает. Но кто и по какому праву хозяйничает в архиве Крафта? – Она твердо решила пойти по указанному ей адресу, а чтобы заполнить оставшееся время, направилась на набережную. Миновав два-три квартала, она вышла к сияющей ленте Гудзона, в этом месте почти пустынной. Не было видно ни пароходов, ни моторных лодок. Внизу, под гранитами набережной, шла спешная майская починка водопроводных труб. На развороченной мостовой отдыхали два веселых блузника, с аппетитом уписывавших колбасу.
Мисс Ортон шла вдоль берега, совсем не замечая того, что вслед за нею плетется неотступный спутник. Это был тщедушный, небольшой мужчина, с ходившими под блузой лопатками, со слегка опухшими сочленениями рук. Глаза у него были впалые, тоскующие, унылые, как у горького пьяницы, на время принужденного быть трезвым. Под носом стояли редкие, жесткие кошачьи усы, на шее болтался кадык. Он шел, поглядывая туда и сюда, как вдруг, в полной тишине, за безлюдным поворотом, он вынул что-то из-за пазухи, бесшумно подскочил к мисс Ортон и взмахнул рукой. Мгновенье – и несчастная девушка с ножом между лопатками, без крика, без стона, свалилась с набережной в Гудзон. С минуту человек подождал. Все было пустынно по-прежнему. Тогда он повернулся и исчез в переулке.
Блузники, докончившие колбасу, вернулись к работе.
– Виллингс, – сказал один из них, – мне это не нравится. Тут проходила хромая девушка, а сейчас от нее и следа нет, точно в воду канула.
– Я тоже слышал всплеск воды. Спустись-ка, Нэд, пониже, да стукни Лори, – он заливает трубы под самой набережной.
– Ладно! – ответил тот и спрыгнул в отверстие.
