Текст книги "Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце"

Автор книги: Мариэтта Шагинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава десятая. Луиза Антоновна придумала средство

У няни весь день болела голова, и она жаловалась Луизе Антоновне:

– Должно быть, от дурного глазу. Так болит, что поворотить трудно. Да и детей у нас точно сглазили – скучные какие-то и с фокусами. По ночам бредят, вот-вот лунатиками сделаются.

– Это, няня, не от дурного глаза. Это оттого, что у них нет общества.

– Да какое же мы им опчество найдем?

– Луиза Антоновна, вы совершенно правы, – перебила няню мама, быстро входя в детскую. – Я с вами давно хочу посоветоваться. Как вы думаете, можно ли пригласить к нам кого-нибудь из ваших учеников? Я хочу сделать небольшую детскую вечеринку.

– Это очень разумно, – ответила Луиза Антоновна. – Маша и Лена уже знают всех моих детей понаслышке. Пусть сами скажут, кого им больше хочется видеть.

– Нюшу, Нюшу! – вскрикнули в восторге обе девочки.

– Ай, какие вы нехорошие! – укоризненно возразила Луиза Антоновна. – Сколько раз я вам говорила, что Нюша неблагонравная и ленивая. Впрочем, Нюша из хорошего семейства. Они люди культурные и с удовольствием ее отпустят.

– Хорошо, Луиза Антоновна, пригласите Нюшу. Потом еще кого-нибудь.

– Я вам приведу Жоржиньку.

– Луиза Антоновна, – запротестовала Маша, – только не Жоржа!

– Сударыня, я вам должна сказать, что Жоржинька Кирхгоф – мой образцовый ученик. Дети этого не могут понять. Кроме того, я могу привести Андрюшу. Он круглый сирота и воспитывается у своей тетки.

– Вот и хорошо, довольно с нас одной девочки и двух мальчиков. Луиза Антоновна, я надеюсь, вы тоже будете у нас в этот вечер. Давайте обсудим, как это устроить и когда.

Мама с немкой уселись на диван и принялись обсуждать подробности, а дети скакали вокруг них как сумасшедшие.

Решено было попросить у крестного, Афанасия Ивановича, выезд и на этом выезде отправить Луизу Антоновну за детьми. Вечер назначили в воскресенье, и мама по этому случаю велела разгладить два самых нарядных детских платьица с кружевными воротничками. Мало того: из маминой шифоньерки были вынуты три коробки с шахматами, с домино и еще с какой-то английской игрой, в которую, впрочем, никто не играл. Домино было из настоящей слоновой кости, а шахматы – великолепной кустарной работы: каждая фигурка выглядела как живая: конь мчался, вскинув обе передние ноги и распустив хвост; башня-тура была настоящая, из каменных плит и с отверстиями для пушек; офицер-слон в нарядном мундире опирался на шпагу, а королева была так хороша, что дети не могли вдоволь на нее налюбоваться. Решено было приготовить все игры, чтобы дети, если захотят и смогут, играли и забавлялись вволю.

На кухне тоже началась суета. Мама заранее написала на листочке, что купить на рынке, а что в магазинах. Сперва в детской детям дадут чай с пирожным, вареньем и сладостями а уже в десятом часу вечера в столовой накроют ужин. Мама хранила в тайне, что именно будет к ужину, но дети расслышали, как зашла речь о рябчиках и брусничном варенье.

Мама не пустила Луизу Антоновну заниматься и решила остаток часа провести с ней в разговорах. Ей непременно хотелось узнать, подходят ли приглашенные дети к ее девочкам, какие у них характеры, как их воспитывает и нет ли дома заразных больных.

– Вы можете быть спокойны, сударыня. Уж если я берусь за дело, все останутся довольны и никакого риска не будет. Больше всех желателен для знакомства Жоржинька. Родители его, может быть, вы слышали, имеют свою частную гимназию на заграничный манер. У них в доме все говорят по-немецки. Он единственный сын, и его всегда ставят в пример другим воспитанникам. Можете себе представить, с утра сидит за книжками, здоровается всегда по-европейски – ногой шаркнет и голову наклонит. Говорит очень разумно, и ничего, ни одного поступка, без причины у него не бывает.

– Ну, не нравится мне ваш Жорж, – задумчиво сказала мама, к великому восторгу детей.

– Со стороны нельзя судить, его нужно увидеть. А вот Нюша – та мое горе. Мать у нее учительница музыки, отец писатель. Избаловали девочку ужасно. Родилась она у них поздно, оба они уже не молодые и воспитывают ее – просто вы не поверите! – не как ребенка, а как домашнее животное. Ходит она у них на четвереньках, пачкается обо все, к учению никакого интереса.

– Это поправимо, лишь бы натура была хорошая.

– По натуре, может быть, она и не плохая, но, если ее не отдадут в пансион, так и натуру испортят. Вот еще Андрюша. Тот совсем в другом роде. Это насмешник, шалун, но зато способный! В обществе будет первым человеком – он и портрет нарисует, и на рояли польку сыграет, и из оперы вам споет совершенно как взрослый.

Тут, однако же, Луиза Антоновна взглянула на свои швейцарские часики и увидела, что ей пора идти на следующий урок.

Она торопливо простилась с мамой и детьми, надела фланелевую нижнюю юбку и ушла.

Может быть, вы думаете, дети, что мысли о предстоящей вечеринке окончательно выбили у Маши и Лены воспоминания о Мерце? Нет, вы ошибаетесь. Как ни радовались обе сестры приходу гостей, они все же не могли забыть, что на Мерцу идет несметное войско нашейников, что светлые сестры сидят в крепости, ожидая своей смерти, что мальчик Эли трудится над разгадкой колдуньиного слова. Оставалось только одно средство: самим разгадать это слово, а до тех пор поддерживать в сестрах бодрость духа, изо всех сил подбадривать их. И вот у Маши созрел план. Она решила написать Нелли настоящее длинное письмо, какое пишут взрослые, вложить его в конверт, наклеить марку и дать тихонько Нюше, чтоб та опустила его в ящик. Почему именно Нюше, она и сама не знала. Но только обе они, Лена и Маша, слепо уверовали б нее давным-давно.

Вечером Маша достала конверт и листок бумаги. Долго сидела она, не зная, как начать письмо. На душе у нее было смутно и странно, голова горела. Губы обсасывали кончик карандаша, а глаза глядели в одну точку. Ей вдруг неудержимо захотелось писать. Она вынула карандаш изо рта и перевела глаза на бумагу.

 
Ну, возьму перо я в руки
И напишу что-нибудь.
Ах, от этой гадкой скуки
Некогда и отдохнуть.
Пишу о счастье, о блаженстве,
О той стране, где скуки нет…
 

Так начала она свое письмо совсем не о том, о чем хотела, и эти слова вышли у нее сами собой. Почему именно в стихах, она не знала. Но ей хотелось писать как можно больше, писать без конца, и все стихами. Она кончила первый лист и взяла другой. Она рассказала Нелли, как они трудятся над разгадкой колдуньиного слова, как трудно им приходится дома, как мешают папа и мама разговаривать с Мерцей в дырочку на стене. Она умоляла сестер не терять бодрости духа и во что бы то ни стало отстоять Мерцу. Написав все это, она утихла и почувствовала приятную усталость.

– Лена, Лена! – позвала она сестренку и с гордым видом прочитала длинное письмо вслух.

– Поймет ли Нелли? – опасливо спросила Лена.

– Поймет, поймет! – лихорадочно ответила Маша.

Сама она была в восторге от письма и вложила его в конверт, не запечатав, чтобы прочесть завтра еще раз.

Глава одиннадцатая. Первая любовь и разочарование

В день прихода гостей Маша и Лена места себе не находили от волнения. Какие они окажутся? Вымоет ли Нюша пальчики и смоет ли с них чернильные пятна? Сложит ли Жоржик губы, как фарфоровый ангелок? Выпрыгнет ли Андрюша из окна? Все это оставалось пока тайной, но пройдут какие-нибудь три часа, и тайна разъяснится.

После обеда мама повела обеих девочек в свою спальню, поставила перед зеркальной шифоньеркой, а потом принялась наряжать. Взяла головную щетку, побрызгала на нее эссенцией и пригладила детские головы, сделав сперва проборы. Потом подняла за подбородки личики, уравняла гребешком брови и ущипнула обе пары ушей, чтобы порозовели. Мама была кокетка и любила, чтоб дочери ее тоже выглядели кокетками. Новые платьица мамой придуманного фасона очень шли Маше и Лене, и, когда они увидели себя в зеркале, так и ахнули от восторга.

А няня тем временем убирала столовую для чая. Постлала пушистую цветную скатерть, обложила ее такими же салфеточками с бахромой и вместо приборов поставила несколько круглых клеенок. Сегодня мама обновила красивый детский сервиз, подаренный тетей Ашхэн. Даже сливки и сахар помещались в малюсеньком молочнике и сахарнице, хотя это и не было удобно. Посередине стола стояла корзинка с пирожными. Здесь были круглые, начиненные каштановым пюре, песочные с фруктами, трубочки со сливками, бисквитные, пропитанные сладким ромом, яблочные слойки, кремовые, – словом, все самые вкусные-вкусные пирожные, какие только выпекались в московских кондитерских. Рядом с ними в вазочках разместились конфеты: клюква в сахаре, шоколад с ликером и тянучки.

Няня прибрала детскую. Книги – на одну полку, игрушки – на другую. Любимые Машины лошадки всех видов, от обтянутых кожей до картонных, занимали целый угол. Леночкина кухня с настоящей плитой (внутри нее была спиртовая лампочка), гордость сестер и предмет зависти для соседских детей, стояла в другом углу.

Время тянулось страшно медленно. Уже все прибрали, приготовили, зажгли лампы, а гостей не было. От ожидания у Маши с Леной то и дело разбаливались животы. Вдруг, когда обе они заговорились с кухаркой и забыли о своем ожидании, над головами их прозвенел, вернее – чирикнул, слабый звонок. Они опрометью кинулись в детскую и спрятались за дверью.

– Маша, Лена! – крикнула няня из передней. – Идите гостей встречать.

Тут уж никак нельзя было затаиться, и девочки мои выползли одна за другой из детской с помертвелыми от волнения лицами и потными ладошками. Прежде всего они увидели тощую фигуру Луизы Антоновны, разматывающей с шеи вязаный шарф. Возле нее, поглядывая на сестер веселыми серыми глазами в слегка припухших веках, стояла чудесная маленькая девочка. Красивой назвать ее было нельзя, но все ее лукавое личико, пухленькие ручки, шейка, вьющиеся русые волосы были так очаровательны, так аппетитны, что невольно хотелось взять ее к себе на руки и расцеловать. Одета она была в платье из клетчатой шотландки, в шелковые чулочки и красные сафьяновые туфельки. Ни единой чернильной кляксы на ней не было. Эта нарядная девочка первая подошла к Маше и Лене, протянула им беленькую, чистенькую ручку и сказала:

– Вот я! А это вы? Правда ли, что вы любите объяснять глупые переводные картинки?

– Маша и Лена, познакомьтесь с Нюшей, – строгим голосом произнесла Луиза Антоновна, видимо очень недовольная самостоятельностью своей ученицы.

Вслед за Нюшей к детям подошли два мальчика, оба довольно высокого роста. Один был очень худ, гладко обстрижен, держал веки опущенными. Он казался очень серьезным и усталым. Это был Жорж. Другой, тоненький, голубоглазый, с шутовскими манерами, шаркнул перед девочками ногой и тотчас же начал, по выражению няни, «валять дурака»: вошел в детскую боком, высунул язык, прокатился колесом, взвизгнул наподобие вербной пищалки и показал фокус, то есть вытащил у ошеломленной Лены изо рта маленькую стеклянную собачку. Дети тотчас же почувствовали себя великолепно и стали наперебой просить его, чтоб он вытащил что-нибудь и у них. Тогда он вынул из Машиного уха резинку, а из сумочки Луизы Антоновны – сухого черного таракана, чем привел немку в неописуемое негодование. Между тем Жорж меланхолично подошел к полке с книгами и стал рассматривать корешки.

– Вы любите читать? – спросила Маша, подходя к нему.

– Разумеется. Чтение развивает. Учение – свет, а невежество – тьма. А вы?

– Я ужасно люблю, а еще больше люблю писать.

– Я тоже люблю писать диктант, – подумав, ответил Жорж. – Хотя мне это не нужно, все равно не бывает ошибок.

Маша почувствовала стеснение сердца. Жорж совсем не походил на то пугало, каким она привыкла его себе представлять. Правда, он говорил скучные вещи, но зато выглядел таким взрослым! Глаза у него смотрели вниз устало и внимательно, голос был тихий и надтреснутый, костюм английский, с длинными брюками, как у взрослых молодых людей. Ей вдруг страшно захотелось рассказать ему про Мерцу, показать свое письмо к Нелли. Она решила посоветоваться с Леной, но в это время вошла няня и позвала детей к столу чай пить. Чтоб все чувствовали себя просто и хорошо, мама решила дать детям полную свободу и сама за чаем не присутствовала. Луиза Антоновна налила детям чай, положила пирожных и конфет и тоже пошла чай пить к маме, куда вслед за ней няня понесла поднос. Дети остались одни.

Сперва все вели себя тихо, только Нюша пересмеивалась с Леной на Андрюшины выходки. Маша сидела рядом с Жоржем и все искала удобную минуту, чтоб начать ему рассказывать про Мерцу. Однако Жорж не давал ей говорить. Он сперва с равнодушным видом взглянул на свою тарелку, потом проводил глазами Луизу Антоновну и, когда она вышла, начал есть. Боже мой, как странно он ел! Маша тоже любила сладости, но сейчас она вся полна была своими мыслями. А Жорж точно упал с луны, где три месяца ничего не ел. Тусклые глаза его заблестели, ноздри порозовели, он запихивал в рот куски пирожных, глотал целиком шоколадки с ликером, а когда те не проглатывались, давил их на языке – и запивал все это маленькими-маленькими глотками чая. Видя, как опустела его тарелка. Маша пододвинула ему свою. Он отказался с обиженным видом, но понемногу съел все ее сладости, потом взял из вазы тянучки и запихал себе в карманы. Губы у него были вымазаны ликером, лицо раскраснелось.

После чая дети начали играть, и тут на Жоржа нашел внезапный припадок хохота: он дико загоготал без всякой причины, стал во все вмешиваться, полез на четвереньках под стол и схватил бедную Нюшу пребольно за ногу. Все его шутки отличались какою-то нелепостью и грубостью, детям становилось от них неловко.

– Разошелся образцовый малшик, – сказал про него Андрюша, передразнивая Луизу Антоновну, и при этом лукаво поглядел на Машу.

От этого взгляда Маша сразу почувствовала полное доверие к Андрюше, словно они давным-давно знали друг друга. Она подошла и села возле него.

– Давайте дружить, – сказал ей Андрюша.

– Давайте, – ответила она. – Сперва мне хотелось дружить с Жоржем, но я его разгадала: он невозможно глупый.

– Как пробка, – ответил Андрюша. – Сейчас будем играть в домино, садитесь рядом со мной.

Весь вечер они дружили и вместе играли. Разделились на партии: Нюша – с Леной, Маша – с Андрюшей, а Жорж – сам с собой. Глупое поведение Жоржа не укрылось даже от Луизы Антоновны, часто входившей к детям. Она чувствовала себя очень неловко, останавливала Жоржиньку и по-русски и по-немецки, но он не унимался. Между тем Машино сердце окончательно покорилось. Она глядела на Андрюшу восторженными глазами и старалась делать все так, как он. Отведя Лену в сторону, она шепнула торопливо:

– Знаешь, Лена, у нас новый вечный друг, Андрюша. Он все-все поймет про Мерцу. Я решила дать письмо ему вместо Нюши.

– Но как же, Маша? Ведь мы условились дать Нюше. Я ее предупредила, и она согласна!

– Это ничего, Лена, скажи, что мы передумали.

Потом она поскорей вернулась к Андрюше, сидевшему перед Лениной кухней на четвереньках. Письмо к Нелли она держала наготове.

– Андрюша, я должна тебе сказать тайну. (Дети уже перешли на «ты».) Только отнесись серьезно.

– Чья тайна?

– Наша общая с Леной. Но ты сперва прочти вот это мое письмо. Прочти его поскорей и скажи, что ты о нем думаешь. Письмо надо сегодня же опустить в почтовый ящик! Я буду сидеть, пока ты читаешь, за шкафом.

Маша дала письмо, помчалась к шкафу и спряталась за ним с бьющимся сердцем. Сперва она не решалась даже выглянуть – ведь Андрюша читал ее стихи. Но потом, когда ей показалось, что прошла целая вечность, она высунула голову из-за шкафа. Вот те на! Андрюша отложил письмо в сторону, сидит верхом на стуле и свистит, а на нее и не думает глядеть. У Маши упало сердце. Страшная тоска, такая, какой она в жизни своей не испытывала, защемила ей сердце. Покраснев, робко-робко подошла она сама к Андрюше и стала возле, не решаясь ничего спросить. Андрюша свистел.

– Ты прочитал? – спросила она наконец еле слышно.

– Возьми свое письмо. Ерунда зеленая, – ответил Андрюша, не поворачивая к ней лица.

Это было мщение, мщение за то, что она забыла Мерцу, предала свою волшебную страну из-за какого-то случайного голубоглазого мальчика. Пусть, пусть будет больно, так ей и надо!

Весь остаток вечера Маша гордо сидела одна; но лицо у нее было такое убитое, бледное, несчастное, что Лена, глядя на нее, еле удерживала слезы. А за ужином оказались рябчики и крем. Да еще кофейный крем, самый любимый. И ничего этого Маша не ела. Съежившись от боли, она давала себе святую клятву никогда ни для кого не забывать Мерцу и никому больше ничего о ней не рассказывать.

На ночь они с Леной поплакали, и Маша сказала:

– Ничего, Леночка, пусть! Люди все не стоят того, чтобы с ними дружили. Зато подумай – у нас есть Мерца! Наша собственная, никому не известная Мерца. А у них нет ничего.

Глава двенадцатая. Болезнь двух девочек

Беда никогда не приходит в одиночку. Сперва – осада Мерцы, потом разочарование в людях и, наконец, корь. Однажды утром обе сестры пришли с прогулки, как-то странно озябнув, хотя на улице стояла настоящая милая московская весна. Они признались няне, что их тошнит.

Ни папы, ни мамы не было дома. Испуганная няня вызвала тетю Ашхэн, которая немедленно раздела Машу и Лену и смерила им температуру. Оказался жар. Когда родители вернулись домой, тетя Ашхэн уже выяснила при помощи знакомого доктора, что у девочек корь.

Обе кроватки перетащили на самую середину детской, чтоб лежать было светлей и удобней, и стали поить наших больных вкусным-превкусным питьем – горячим молоком с медом. В ту пору на корь доктора смотрели как на «вкусную» болезнь: был распространен обычай пичкать детей во время этой болезни сладостями, рассчитывая, что корь «скорей выйдет наружу». Так и теперь: тетя Ашхэн привезла им по мешочку с карамельками, и дети уже рассортировали их на любимые и нелюбимые, причем в последний разряд отошли барбарисовые и мятные, а в первый – грушевые и апельсиновые.

Но лежать было все-таки очень скучно, а во время температуры и тягостно. Маша целыми часами рассказывала Лене о Мерце, об осаде ее крепости, о том, как туда пробраться. Злополучное письмо дети не успели отправить, и оно лежало в шкафу, спрятанное между «Робинзоном Крузо» и «Маленьким лордом Фаунтлероем». Однажды ночью у Маши сильно повысилась температура. Няня, уставшая за две бессонные ночи, мирно спала. Мама только что побывала у детей и, видя их дремлющими, ушла к себе. Папа не возвращался из больницы – он приходил не раньше двенадцати. Девочки были совсем одни, но вдруг им показалось, что с ними еще кто-то.

– Видишь, видишь? – лихорадочно спросила Маша, показывая Лене пальцем на что-то темное в углу.

Лена пристально посмотрела туда вслед за Машиным пальцем и увидела трепетную теневую фигурку, дрожавшую на стене как бы в тщетном усилии от нее отделиться. Маша с просиявшими глазами подняла голову и шепнула:

– Иди, иди, иди! Лена, это вестница! Гляди на нее изо всей силы и шепчи про себя: «Иди, иди», а то иначе у нее силы не хватит победить волшебство. Ну, скорей, шепчи!

Лена изо всей силы вытаращилась в угол и глядела так долго, что у нее зарябило в глазах. Обе сестры не отводили взгляда от тени и шептали про себя одно слово, точно заклинание:

– Иди!

Наконец головки их опустились на подушки, и наступил целительный переломный сон.

И снится Маше, что тень сорвалась со стены, вытянулась, приняла человеческие очертания и подступает все ближе и ближе. Маша и Лена сразу узнали ее – это была маленькая девочка из Мерцы, похожая на хлопотунью пчелку. Она подпрыгнула к детям, схватила их за руки и быстро-быстро залепетала:

– Я все устроила. Отодвиньтесь немного, я усядусь вместе с вами. Мы полетим в Мерцу тайной дорогой.

Маша и Лена пустили ее на кровать и закутали как можно теплее в одеяло. Вдруг стены детской начали понижаться, потолок снялся и уплыл в сторону, а сверху засияли бесчисленные звезды. Не успели они опомниться, как уже неслись по необъятному воздушному пространству, словно качались в громадном звездном гамаке.

– Много-много печального, – рассказывала девочка-пчелка. – Мерца отрезана от всего мира, и никто не может помочь нам. Нашейников тьма-тьмущая. Они обложили нашу крепость со всех сторон и не дают нам даже спуститься в сады за цветочным соком.

– А что же мальчик Эли? Неужели он не разгадал колдуньиного слова?

– Нет, он ничего не может. Он лежит день и ночь на тигровой шкуре и плачет. Говорит, лучше бы ему было остаться у колдуньи Дэрэвэ, чем навлечь гибель на Мерцу. Но, конечно, мы его все утешаем.

– А надолго хватит запасов еды?

– Сегодня доели последний сухарик.

Маша и Лена не выдержали и заплакали. Девочка-пчелка не стала их утешать. Она сидела у изголовья кровати и оттуда управляла полетом. Она поднимала то одну руку, то другую, и кровать, плавно поворачиваясь, неслась между большими звездными гнездами.

– Вот что я тебе скажу, – промолвила Маша, смахнув слезы: – я спасу Мерцу. Не смейся, я знаю, что спасу ее. Все эти дни у меня было такое предчувствие. Скажи скорей, когда мы прилетим и можно ли будет увидать наших сестер?

– Прилететь-то мы прилетим очень скоро, но только мы должны миновать полчища нашейников. Это самая опасная часть пути. Ах, Маша, не обольщайся, милая! Спасти Мерцу уже невозможно. Мы знаем, что нам суждено погибнуть… Тише, тише! Сейчас мы пролетим над нашейниками. Молчите обе, ни единого звука, а то и вы тоже погибнете!

Маша с Леной прижались друг к дружке в смертельном страхе. Кровать сделала крутой поворот и понеслась зигзагами. Перед ними на звездном небе засияла Мерца. Это было еще очень далеко, и девочки видели только мерцание башен на земле да фигуру грустного неподвижного рыцаря в мохнатом шлеме. Мост был поднят, ров наполнен тусклой, темной водой. Но вокруг этого мерцающего уголка стлался какой-то особенно густой туман, похожий на чад, в котором первое время ничего нельзя было разглядеть. Маша нагнулась вниз и стала всматриваться в густые волокна этого тумана.

Мало-помалу в нем стали вырисовываться контуры и очертания. Еще несколько минут – и дети разглядели все. Внизу, на равнине, овраги, рытвины, тропинки, холмики кишмя кишели странными ползучими гадами черного цвета. Это были нашейники. Они походили на жуков и ползли, двигая руками, словно передними лапами. Лиц нельзя было разглядеть, потому что они их держали обращенными вниз. Тело их было черного цвета с отливами и все покрыто было двигающимися чешуйками. Машу охватил страх, и она склонилась еще ниже, высматривая, что там такое, впереди черных полчищ.

А там был седой ужас.

На открытом месте, потрясая клюкою, сидела колдунья Дэрэвэ. Разглядеть ее, к счастью для Маши, было невозможно, а то бы она окаменела. Колдунья хохотала, с дикою радостью потрясая клюкою. На шее у нее висела цепочка, на цепочке была коробочка, и за эту коробочку она время от времени хваталась костистыми, высохшими руками.

– Скажи, что такое у колдуньи в коробочке? – беззвучно спросила Маша у девочки-пчелки.

Та была полумертва от страха.

– Молчи, молчи. Маша. Не гляди! Там колдуньино слово.

– Ну, так я его увижу! – прошептала Маша в ответ.

Изо всех сил она стала глядеть на коробку, стараясь не мигать, и ей начало вдруг казаться, что стенки коробки светлеют и становятся прозрачными.

Колдунья почувствовала страшное беспокойство. Она перестала хохотать, закрыла обеими руками коробочку и шагнула вперед, увлекая за собой нашейников. Но было уже поздно. Маша увидела, вернее – угадала волшебное слово. Как безумная, схватила она за руку девочку-пчелку и закричала:

– Скорей, скорей в Мерцу! Я знаю слово!