Текст книги "Все дороги ведут в Рим"
Автор книги: Марианна Алферова
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Глава VII
Игры Рутилия против Постума
«Неужели все беды позади, и Рим наконец свободен?»
«Во время вступления в Рим все ножны мечей легионеров и кавалеристов были опечатаны».
«Римляне восторженно приветствовали легата Рутилия».
«Постум заявил, что местонахождение его матери Летиции Августы ему не известно».
«Сенаторы возвращаются в Рим. Временно заседания сената ведет сенатор Авреол. Вчера сенат утвердил на пост префекта претория легата Гнея Рутилия, чью кандидатуру предложил император Постум, и чьи заслуги перед Римом неоспоримы».
«Как сообщил капитан «Божественного Юлия Цезаря», линкор не обстреливал пассажирский теплоход. Судя по показаниям спасшихся с борта «Сапфо», на теплоходе произошел взрыв. Так называемые «патроны римского народа» Береника и Гюн погибли. Почти все ценности, похищенные из храма Юпитера Капитолийского и из императорского дворца, благодаря героизму некоторых членов экипажа и пассажиров, удалось спасти».
I
Когда Квинт положил перед Рутилием письмо императора, префект претория не сразу понял, о чем идет речь. Прочел раз, другой. Это было обращение императора к сенату с просьбой даровать Постуму и вместе с ним Элию триумф.
Постуму и Элию. Рутилий еще раз перечитал бумагу. О нем, Рутилии, в письме не было ни слова. Ах нет, его имя будет. Внизу. Своей подписью Рутилий подтвердит, что Постум Август и Элий достойны триумфа. Легат должен заявить, что Август лично командовал армией. Замечательно! Оказывается, Постум командовал армией! Оказывается, именно он выиграл битву. А что же Рутилий? Он пойдет за колесницей триумфатора. А почему не впереди вместе с пленными? Из-за Элия погиб отец Рутилия. Теперь Постум хочет украсть его славу. И они вместе справят триумф. А Рутилий ему в этом поможет.
Итак, он пойдет за колесницей. И тут легат сообразил, что даже и этой чести не удостоится: он во главе Второго Парфянского входил в Город, выгоняя оттуда сброд Сертория и Береники. Рутилий уже пересек священную черту померия. И значит – будет стоять среди зрителей и смотреть, как император празднует триумф в честь победы над варварами.
– Кто поедет с письмом в Город? – спросил префект претория, хотя уже предвидел ответ.
– Ты. И я вместе с тобой.
Да, подобное испытание мало кто вынесет. То есть его вообще нельзя вынести. И потому нужен верный соглядатай. Ну что ж, служи, Квинт, быть может, император вручит тебе пару фалер. А может быть, сделаем префектом претория вместо Рутилия через годик-другой – в твоей преданности он не усомнится. Только сумеешь ли ты разбить вражеские войска, преданный Квинт?
II
В этот день сенат заседал в храме Марса на форуме Августа. Здесь сенаторы всегда рассматривали вопрос о проведении триумфа. Никто не посмел проголосовать против. Все были за триумф. О да! Отцы-сенаторы привыкли угождать Бениту. Теперь будут угодничать перед Постумом.
Прямо с заседания Рутилий отправился в таверну. После того, как Береника с Серторием ограбили Город, после того, как солдаты Рутилия ворвались на эти улицы, странно видеть веселье и какое-то совершенно невозможное радостное настроение горожан. Теплая погода тому причиной? Или та удивительная легкость, которая появляется в воздухе после того, как беды схлынут? И всем весело и легко. Все ожидают чего-то совершенно невозможного. И главное – надеются, что зачтутся все страдания, все преодоленные беды, преданность и жертвы, принесенные ради смутной, но радостной цели. И Город сияет – в смысле самом прямом. Его мыли губками, его красили, чистили, скоблили. Повсюду пахнет свежей древесиной, свежей краской и еще – молодым вином. Все ходят в венках и повсюду цветы. И все говорят о предстоящем триумфе. Ожидают праздника. Все, кроме Рутилия. Но все они обманутся так же, как Рутилий. Почти наверняка. Префект претория думал об этом со злорадством. Вот тот старик за столиком у стены, что уже полчаса сидит над пустой чашей, глядя остановившимся взглядом, с темным лицом, навсегда сожженным загаром, с длинными седыми волосами философа и суровым взглядом солдата – кто оценил его многотрудную жизнь? Судя по стоптанным сандалиям и драной тунике – никто. Неожиданно старик поднялся, подошел к префекту, навис над ним, глядя в упор испытующе.
Молодой человек невольно поднялся.
– Гней Рутилий? – спросил старик.
– Да.
– Хорошо, очень хорошо сражаешься, – удовлетворенно кивнул старик и направился к выходу.
Эта странная похвала неожиданно согрела и окрылила.
– Погоди! – префект претория кинулся за ним. – Что ты хотел сказать? Ведь ты что-то хотел сказать?
Старик отрицательно покачал головой.
– Только то, что хотел. Ты – отличный полководец.
– Да, отличный, – пробормотал сквозь зубы Рутилий. – А триумф справляет император. А я буду стоять в толпе и смотреть.
– И я тоже, – старик рассмеялся. – Э, да ты, погляжу, злишься на Постума Августа. Завидуешь, хочешь сам ехать на колеснице? Не стоит, поверь мне, не стоит. Ты многое сделал. Но Постум сделал куда больше. Он угадал момент, когда можно вырвать власть из рук Бенита. Он поставил тебя во главе римской армии. Без него Рим бы не победил. Он знает свой час. «А знать свой час – превыше всего». Не завидуй ему. Он заслужил этот миг торжества. Я тоже завидовал. А чем кончилось?
– Кто ты?
– Корнелий Икел. Тебе говорит что-то это имя?
Имя, разумеется, Рутилию было знакомо. Более чем.
– Ты специально меня нашел? – префекту претория стало не по себе. С этим человеком ему не хотелось равняться. Хотя его похвала многого стоила.
– Нет, это случай. Всего лишь случай. Молись ему.
Да, Фортуна Счастливая позволила Рутилию выиграть сражение. Фортуна Возвращающая позволила вернуться в Рим. Все остальное… какое это имеет значение? Ведь он сделал все, как надо. Его отец, погибший в Нисибисе, мог гордиться таким сыном.
Но все равно боль обиды не проходила.
– Неужели ты не понял, Гней? – Икел обращался к нему, как к сыну – по имени. – Это же просто: Постум просит триумф не для себя – для Элия. Но Элию одному триумф не дадут. А Постуму и Элию – дали. Неужели ты бы для своего отца не сделал бы то же самое?
Рутилий кивнул, соглашаясь… Да, для своего отца он бы сделал что угодно. Более того – уступить триумф Элию ему не жаль… Почти.
III
Ожидая решения сената, Постум жил на своей загородной вилле. Патроны римского народа не дотянули сюда своих рук, а центурия Второго Парфянского легиона охраняла императорскую виллу со всем тщанием.
Когда-то поместье это принадлежало Летиции. Августа любила огромный сад, окружавший здание. Постум предпочитал маленький перистиль с колоннами из белого с розовыми прожилками мрамора. Пол был мозаичный, в восьмигранных медальонах с исключительным натурализмом художник запечатлел сцены гладиаторских поединков. В облицованном красным гранитом бассейне вода казалась розоватой. Или ее в самом деле подкрашивали? С трех сторон бассейн стерегли лежащие бронзовые львы. А с четвертой стороны в нише помещалась серебряная статуя. Элий с изумлением узнал в серебряном юноше себя – сходство было несомненным.
На время эта вилла превратилась в центр управления Империей. Сюда утром бледный, как выстиранная тога, явился главный редактор «Акты диурны» Гней Галликан. В руках он, как щит, держал свежий номер с хвалебной статьей о юном Августе. Но император не стал его слушать, и номер отложил: утром он уже прочел передовицу, и слащавые комплименты вызвали у Постума изжогу. Без лишних слов Гнею Галликану было объявлено, что он смещен с поста главного редактора. Эту должность займет человек более достойный. Правда, со сходным именем – тоже Галликан. Норма Галликан, если быть точным. Услышав такую весть, Гней Галликан рухнул прямо в перистиле, где происходил разговор с императором. Грузное тело на мозаичном полу, искаженный в мучительной гримасе рот, полные страха глаза. Крот кликнул медика к отставному льстецу.
Постум смотрел на поверженного редактора и хотел сказать что-то гневное и одновременно поучительное. Элий тронул его за руку. Не надо ничего говорить. К чему доказывать свою правоту, когда все доказательства уже приведены?
Элий наблюдал за сыном с тайной завистью. Постум очень молод, еще почти мальчик. Но вряд ли Элий поможет ему в деле управления Империей… Постум действовал куда хитрее и мудрее Элия. Отец императора сознавал, что порой лишь мешает правителю.
– Он получил по заслугам, – самодовольно заявил Постум. Вместе с титулом диктатора Бенит утратил и контроль над «Актой диурной».
– Люди получают по заслугам гораздо чаще, чем они думают. Весь вопрос лишь в том, что считать заслугой.
– И ты полагаешь, что тоже получил по заслугам? – удивился император. И удивление его было искренним.
– Разумеется.
– Не находишь, что жизнь была к тебе несправедлива?
– Я прожил счастливую жизнь.
– Но я – император. А ты – мой подданный. Так еще не бывало.
– Ты вернул мне гражданство. Мое тело положат на погребальный костер в белой тоге гражданина. Разве этого мало?
Кто-то принялся царапать дверь изнутри. Элий резко обернулся. Дверь приоткрылась, и в щель протиснулась собачья морда. А затем и сам пес медленно с достоинством ступил в перистиль.
– Цербер! – изумился Элий. – Надо же! Он все еще жив!
Пес подошел и ткнулся мордой в колени Элия. Спустя столько лет он узнал хозяина!
– Он здесь в ссылке, – засмеялся Постум.
– За что? За преданность мне? – Элий потрепал собаку по загривку.
– За то, что лизал меня в губы, когда я был совсем маленький.
– Квинт уверял, что этот пес – потомок настоящего Цербера. Если так, то его слюна, верно, похожа на воду Леты – заставляет забыть все ненужное.
– Что может забывать младенец? – пожал плечами Постум.
«Прошлую жизнь», – мог бы ответить Элий. Но вслух этого не сказал.
– Знаешь, первым делом, на ближайшем заседании сената, потребую отменить закон об оскорблении Величия, – заявил Август. – Всех осужденных по этой статье помиловать. А дела – сжечь. Публично сжечь.
– Нет, – покачал головой Элий и повторил категорично: – Нет!
Постум изумился:
– Ты не хочешь, чтобы я отменил закон?
– Я не о том! Закон, разумеется, надо отменить как можно скорее. А вот публично документы сжигать нельзя. Это сделал Калигула, когда занял место Тиберия. Репортеры тут же заметят совпадение. Даже если у тебя самые лучшие побуждения – все равно нельзя.
– Но я действительно чем-то похож на Калигулу. Только мое безумие было поддельным. А его – подлинным.
– Не стоит это подчеркивать, – покачал головой Элий. – Так мне, во всяком случае, кажется… – Элий замолчал на полуслове: во-первых, потому что опять себя поймал на том, что поучает Постума, а во-вторых, в этот момент в перистиль вошел Квинт с объемистым пакетом в руках. А их разговор никому не надо слышать, даже Квинту.
– Из хранилища Капитолийского храма прислали триумфальные одежды, – сообщил фрументарий. – Те самые, что украли патроны римского народа и пытались увезти на «Сапфо».
Император лично сломал печать и развернул пакет. Внутри лежали две пурпурные туники, затканные золотыми пальмовыми ветвями и две пурпурные тоги, усыпанные золотыми звездами. Постум провел ладонью по драгоценной ткани.
– Почему тоги две? – спросил Элий.
– Потому что ты будешь справлять триумф вместе со мной.
Император торжествующе глянул на отца, пытаясь определить, какое впечатление произвели его слова. И с изумлением обнаружил, что Элий хмурится.
– Это совершенно ни к чему.
– Я сегодня получил постановление сената. Триумф назначили нам двоим.
– Ты просил об этом? – Постум кивнул. – Не надо было! – Элий пытался сдержать раздражение, но не смог. – Нет, не надо!
– Почему? – Постум обиделся – он хотел возвысить отца, а тот отказался принять этот дар.
– Не знаю. Но не надо было. Ни к чему.
– Надень одежды. Надень! Почувствуй, что значит облачиться в пурпур! – воскликнул Постум с горячностью.
– Я носил его когда-то.
– Но ведь не триумфальные одежды! Я прошу тебя, надень. – В голосе Постума появились какие-то совершенно детские обиженные нотки. – Это необходимо. Без тебя я не хочу справлять триумф.
– Хорошо. – Элий поднялся, взял усыпанную золотыми звездами пурпурную тогу. И вдруг почувствовал, как ноги деревенеют. И едва не упал. Ткань выскользнула из его пальцев.
– Что с тобой?
– Не знаю. Тяжело. – Элий опустился в кресло. Постум поднял и положил ему на колени триумфальную тогу.
«Не надо!» – вновь хотел крикнуть Элий. Но сдержался.
Не нужен ему этот триумф. Никогда он его не желал. Никогда. Но и отказаться не мог. Это желание его сына, для которого он сделал так мало. Хотя бы это желание Постума он должен исполнить – пусть оно и легковесно, и тщеславно. Но легковесные желания всегда доставляют самую большую радость – бывший гладиатор знает это лучше других. Пусть мальчик насладится победой – он ее заслужил.
IV
Явление человека по имени «Гай» было закономерным и ожидаемым. Даже странно, что он медлил с визитом. Видимо, готовился. «Гай» явился не с пустыми руками. На стол перед императором легли десять пухлых папок.
– Тебе, Август, непременно надо в них заглянуть, – сообщил «Гай» доверительно.
На той, что лежала сверху, было написано «Сенат».
– Здесь есть дело каждого, – скромно заметил «Гай». Надеялся, что император оценит весомость проделанной работы. Август взвесил папку на руке. Она в самом деле была тяжела.
– Наш человек на «Сапфо» оказал небольшую услугу, – напомнил «Гай».
Постум не стал спрашивать, кто взорвал пытавшийся скрыться корабль. Видимо, «Гай» полагал, что этим взрывом удружил императору. И ждал награды.
– Твои люди держат Туллию под арестом в Дакии, – напомнил «Гай».
– Она хотела мной руководить. Мне это не понравилось, – император недвусмысленно подчеркнул голосом два глагола «руководить» и «не понравилось». – Но я уже послал приказ ее освободить.
– Она будет прекрасным секретарем, Август.
– Зачем тебе это? Я же знаю, кто она… Впрочем… я подумаю. Кстати, это копии или оригиналы?
– Оригиналы.
Значит, копии «Целий» решил оставить себе. Ну что ж, у императора есть место для хранения этих папок. Сундук Марции. Прежде он был набит грязным золотом. Теперь – просто грязью. Еще не скоро у римлян пропадет желание торговать этим сомнительным товаром.
«Получив власть, ты должен отказаться от власти», – вспомнил он слова Элия.
Но не теперь же. Еще не теперь. Но кто знает, когда наступит нужный момент? Элий знает. И он подскажет.
V
В Рим Гепому возвращаться было нельзя – как и всем, претендующим на триумф. Но он ожидал возвращения в Город в одиночестве. Что гению делать в толпе шумных придворных? Гепом вернулся на время в родную стихию – то есть на огромную помойку, куда выкинули многое из того, что прежде составляло славу Бенитова времени. Потом люди схватятся и будут искать кинжалы преторианцев той поры, портреты и плакаты покупать их за бешеные деньги, лаская в душе рабское желание реветь вместе с толпой от восторга. Каждое время должно быть сохранено, каждая вещь должна быть сохранена. Это принцип Гепома. Ему плевать, что эти вещи значили прежде. Они, униженные своей ненужностью, смертельно оскорбленные людским пренебрежением, должны быть взлелеяны помойкой и преданы существованию после своей жизни. Помойка – это вещевой Аид, но как в любом мире, у вещей тоже есть Элизий. Для вещей Элизий – это музей. А Тартар – мусороперерабатывающий завод. И между этими двумя полюсами абсолютного блаженства и неотвратимого уничтожения – сумрачный, бездвижный мир теней – Аид. Несуществование. Помойка.
Здесь даже люди особые. Те, чья жизнь в обычном мире закончилось. Вот, к примеру, этот бритоголовый, что роется в ворохе старой одежды. Ищет неумело: сразу видно, новичок. Прежнюю жизнь только что оставил, а к новой не привык. Гепом подошел.
– Чем могу помочь? Что найти?
Человек поднял голову. И Гепом узнал Бенита.
– Мне нужны брюки, куртка, башмаки. Все незаметное. Но не грязное. – Губы бывшего диктатора брезгливо дрогнули. Ему было противно надевать чужие вещи.
Но разве на помойки есть что-нибудь чистое? И все же…
Гепом раскидал тряпки и вмиг отыскал все, что нужно. Бенит взял с тихой покорностью. Поблагодарил.
– У меня сейчас нет денег, – признался бывший диктатор, – но в будущем тебе заплатят. Ах, вот! – он спохватился и отдал Гепому аккуратно перевязанный бечевкой пакет. – Решил выбросить. Но может, и не надо бросать.
Гепом надорвал край пакета. Он так и знал. Тога, пурпурная тога. Но он не стал делать выводов. Гений помойки никогда не делает выводов. Он лишь хранит то, что было и закончилось. У него была белая тога с пурпурной полосой, теперь будет просто пурпурная.
Глава VIII
ТРИУМФ – игры одного со всеми
I
Колесница, запряженная четверкой лошадей, ждала Постума. Он взошел на нее, и коней повели под уздцы. За спиной Постума стоял «государственный раб» – еще с древних времен его так называли, хотя давным-давно эту должность занимал человек нерабского сословия. «Раб» держал золотой венок Юпитера над головой триумфатора, толкал счастливца в спину, и время от времени говорил:
– Оглянись. Ты все еще человек.
Элий ехал вслед за колесницей верхом на белом коне. И вправду, его роль не так уж велика. Он был всего лишь помощником и защитником. Сверкали золотые звезды на пурпурной тоге, золотые листья венка царапали кожу на лбу.
Путь триумфатора всегда один и тот же – он начинается на Марсовом поле, затем, пройдя через триумфальные ворота и очистившись от всей крови и скверны войны, процессия двинется мимо театра Помпея, мимо цирка Фламиния, пройдет через Карментальские ворота, минует Бычий рынок, Велабр и, просочившись в расщелину между Большим цирком и сверкающими золотом дворцами Палатина, свернет на улицу Триумфаторов, минует Колизей, свернет еще раз, налево, на Священную дорогу, чтобы выйти к форуму, где победителей встретят сенаторы. Шествие закончится у храма Юпитера Всеблагого и Величайшего на Капитолии.
Вот и триумфальные ворота. Проходя под ними, воин очищается от смертей и крови, от самой войны, и только теперь вступает в Город. Постум въехал под арку и скрылся в темноте. Будто исчез. Но он выедет на другой стороне в свет. Да, уже выехал, судя по радостным крикам. Теперь черед второго триумфатора.
Пусть боги снимут с души Элия тяжесть всех убийств. Пусть отныне он будет чист. Пусть отныне… Он погрузился во тьму. Мимо проплыли золоченые барельефы. Он был вигилом и волонтером Либерты. Гладиатором, сенатором, Цезарем, бойцом. Элию казалось, что он сбрасывает одежды одну за другой – пленника, раба, изгнанника, опять гладиатора, вновь римского гражданина, патриция и, наконец, триумфатора. Покровы слетели все до единого. Ему стало казаться, что он наг. Но при этом будто одет огнем, и огонь этот его не сжигает, но очищает. Вся жизнь плясала в сполохах этого огня. Он сражался на арене, заседал в сенате, обнимал Летицию, бился на смерть на стенах Нисибиса, полз на коленях под ярмом, сражался с самим Сульде, останавливая кровопролитие, поднимал на руки малютку Тиберия, скакал по залитой дождем дороге рядом с Постумом. И вновь, уже в последний раз, принимал бой с варварами… Все одновременно. А впереди его ждала небывалая слава. Та слава, что не имеет ничего общего с тщеславием. Слава, Глория, богиня. И вдруг почудилось Элию, что в полукружье пролета видит он не Широкую дорогу, а огромный овал Колизея. Но то был совсем иной Колизей, не чаша, полная человеческой и звериной крови, пролитой за много веков, – в пурпурном море была капля и Элиевой крови – а символ бессмертия и вечности. Несокрушимость – вот символ этой громады. Колизей, который ожидал Элия, был предназначен для новых битв и новой славы. Слава Элия, Глория Рима, богиня мира. Та слава, что не громыхает щитами, не визжит тысячами труб, но от которой сжимается сердце, так сжимается, что на глаза сами собой наворачиваются слезы.
Тьма арки кончилась. Пурпурное полотнище падало на триумфатора с неба, и с драгоценной ткани осыпались золотые звезды. Вот и все.
«Теперь уже все», – хотел сказать Элий вслух.
Но губы почему-то онемели. И он ощутил нестерпимую боль в груди.
II
Средь радостных воплей и рычания труб вдруг раздался звучащий совершенно отдельно голос. Очень тихий голос. Но его не заглушили крики и шум. Голос этот заставил Постума содрогнуться с головы до ног. Император, стоявший на триумфальной колеснице, оглянулся.
Из-под арки выскочил белый конь триумфатора, покрытый пурпурной, расшитой золотом и драгоценными камнями попоной. Один конь – без седока. Элий остался в фиолетовой тьме под аркой.
III
Хорошо быть богом. Ибо ты можешь с земли мгновенно попасть на небеса и вновь спуститься на твердь. Но можешь все это только для себя. А для людей – ничего.
Логос ворвался в комнату Парок. Мгновение назад он был в больнице, рядом с Элием, видел его белое неподвижное лицо, вокруг медики в зеленом суетились над умирающим. Прозрачные трубки, капельницы с физраствором и бессилие людей. И вот он здесь, и Антропос показывает ему золотую нить. Перерезанную нить.
Смерть?!
Но Элий еще жив!
Старуха Парка усмехнулась.
– Такое бывает. Нить слишком долго была в натяжении. После того, как она лопнула, иллюзия жизни связывает две ее части. Пока иллюзия существует, твой друг находится между жизнью и смертью. Но скоро призрак жизни исчезнет. Тогда – все, окончательная смерть.
– Погоди!
Логос вырвал из рук Парки нить и попытался ее соединить. Ведь он бог! Он всемогущ! Парки захихикали. Антропос – громче всех. У Логоса ничего не получалось. Нить соединялась на минуту-другую и распадалась вновь.
– Но ведь Эскулап сумел! – закричал в отчаянии Логос. – Не будучи еще богом – сумел.
– В том случае нить не была перерезана.
– А другие случаи…
– То были выдумки. Людей или богов. – Антропос вздохнула. – Не мучай своего друга. Представь, что с ним творится там, внизу, когда ты соединяешь нить и вновь ее разрываешь.
– Я не разрываю!
Антропос вынула обрывки нити из рук молодого бога.
– Нельзя изымать нить из полотна, – сказала строго. – Судьба Элия – часть общей судьбы.
И она вплела золотую нить в бесконечное шерстяное полотно. Полотно серого цвета, на котором то здесь, то там посверкивали серебряные нити. А несколько нитей сияли золотом.
– Что я могу? – спросил Логос богиню.
– Можешь проводить его душу, – отвечала Парка. – Но поторопись. Иллюзия жизни скоро исчезнет.
IV
Мало кто спал в ту ночь. Очередная «скорая», что подъехала к Эсквилинской больнице, казалась колесницей Ужаса. Всем и повсюду мерещилась Смерть с острым серпом в руке. Ночное небо, глянувшее сквозь призрачно-синие облака, было ее зловещим черным глазом.
Вдруг пронесся слух, что император убит, потом, что тяжело ранен. Собравшиеся вокруг Эсквилинки репортеры начали было строчить донесения. А люди все шли и шли к Эсквилину. Шли, держа свечи в руках, как будто этот свет мог удержать жизнь человека в мертвом теле. Постум сам вышел к римлянам и сказал: «Я жив». И тут же вернулся в больницу. Охрану у входа несли две контубернии преторианцев. Потом добавили еще две. Около полуночи Постума вновь стали просить выйти. Но он отказался. Сидел в малом атрии больницы и ждал. Еще надеялся на чудо, еще молился, еще сулил жертвы. Но знал, что ничто уже не поможет. Знал еще тогда, когда увидел белого коня, выскочившего из-под арки без Элия. Квинт сидел рядом, прямо на полу и, прижавшись лбом к стене, плакал.
– Ерунда, – приговаривал Квинт. – Я знаю. Он просто упал. Он даже от ран не умирает. А тут, подумаешь, сердечный приступ.
Старина Гет, огромный Гет, бессмертный Гет, бессовестный обжора, забрался в каморку, где хранились ведра и баки, все, что можно, опрокинул, разлил, перебил и, свернув кольцами огромное тело, наплакался всласть, заливая платиновыми слезами пол, мощенный дешевой керамической плиткой.
Явился Кассий Лентул. Он что-то говорил. Что – Постум не мог вникнуть в смысл его слов. Кажется, про операцию, про то, что сердце дважды останавливалось.
Постум поднялся. Шел, не понимая, куда его ведут. Палата была маленькой, тесной, заставленной приборами. Постум не узнал отца – лицо Элия под прозрачной маской казалось чужим – запавшие глаза, заострившийся нос. И кожа, несмотря на загар, какая-то восковая.
– Сердце уже дважды останавливалось, – повторил Кассий Лентул.
– Что это значит? – спросил Постум, хотя и сам догадывался, что это значит. Но сил не было поведать себе эту правду.
– Скорее всего, оно остановится вновь. – Голос Кассия долетал будто издалека.
– Но он столько раз не умирал даже от смертельных ран!
– Это было прежде.
– А теперь?
– Видимо, желание исполнилось.
Желание. Триумф. О боги! Самое невероятное, невозможное. Уж меньше всех на свете Элий жаждал триумфа. Так было задумано Юнием Вером. Логос хотел даровать другу бессмертие. И загадал – триумф, то, что сам Элий никогда ни за что не пожелает. Но пожелал Постум. Две нити сплелись. И жизнь кончилась… обрыв! Обрыв! Неужто?! Неужто Постум сам его убил? Отцеубийца! Казнить его, казнить! Волчьей шкурой замотать голову, надеть на ноги деревянные башмаки – и в мешок с собакой, змеей и обезьяной, и в Тибр, в Тибр.
Второй медик, стоявший у изголовья Элия, добавил:
– Он теряет кровь быстрее, чем мы вливаем. Все швы кровоточат.
– Так сделайте новую операцию! – закричал Постум.
– Не поможет. – Но это сказал не медик, а Логос. Как он появился в больнице – никто не знал. Как вошел в палату – никто не видел. По виду – совсем как человек. Но все знали, не человек – бог. Пока среди людей. Но вскоре уйдет, уйдет вместе с Элием. Никто не сказал об этом вслух. Но поняли это так отчетливо, будто Логос каждому сообщил о предстоящем по секрету. – Я хочу поговорить с Элием.
– Он без сознания, – попытался возразить Кассий Лентул. Медик привык перечить богу.
– Это мне не помешает. – Логос улыбнулся. То есть губы его были плотно сжаты, а глаза печальны, но все поняли, что Логос улыбнулся.
Постум глянул на бога с мольбой. Губы шевельнулись. Но Логос, предваряя его просьбу, отрицательно покачал головой.
V
Когда все вышли, Логос присел рядом с кроватью на стул, взял умирающего друга за руку. Ладонь казалась безжизненной. И все же Логос скорее угадал, чем почувствовал слабое пожатие.
– Привет дружище. Рад тебя видеть.
Тело Элия было неподвижно. Даже складки вокруг губ разгладились, будто все земные страдания миновали. Глаза ввалились. Но все же он был еще здесь, еще мог отвечать Логосу, не размыкая губ. И Логос, склоняясь над другом, так же не шевелил губами, когда обращался к Элию.
– Ты держишь меня за руку, – отвечал Элий. – Чувствую. Мы заключили с тобой договор о дружбе на всю жизнь. Мою жизнь. Прости, Логос, я здорово путался у тебя под ногами.
– Нет, Элий. Ты все делал правильно. И даже вернул мне часть божественной сущности… Хотя и не все.
– Разве? У меня ничего не осталось…
– У тебя – нет. Но ты успел кое-что передать Постуму. Может, так даже и лучше. Ведь в конце концов все получилось. Мир теперь не нуждается в прямом божественном правлении. Мечта Империи осуществилась. Ибо есть только одна мечта – стать цитаделью цивилизации в борьбе с варварством. Это последнее желание, которое стоит исполнить. Остальное – лишь сильно действующий наркотик.
– Ты прав и не прав. У Империи, как у человека, одна мечта. Но не мечта стать цитаделью. Нет. Мечта Империи – чтобы ее любили.
– Ну вот, опять ты поправляешь меня. Ты – человек, меня – бога. – Логос рассмеялся через силу. – Как твоя книга? Почему ты ее не опубликовал?
– Книги не получилось. Я все сжег, чтобы у какого-нибудь подхалима не возникло соблазна потом ее отдать в печать. Да, книги не вышло. Так, отдельные фразы.
– Да, там была одна, особенно мне понравилась.
– Скоро конец, – перебил его Элий.
– Еще пару часов медики тебя продержат.
– А дальше…
– Вот об этом «дальше» я и хочу поговорить.
– Вода Леты? Новое воплощение? В кого? И надо ли? Я помню прежние жизни. Они тенями маячат в моем мозгу. Очень тяжело. Это сбивает. – Логосу показалось, что веки умирающего дрогнули. Но глаза Элий не открыл.
– Как – в кого? – Логос отвечал почти беззаботно. – Ты же гладиатор, Элий, кем ты еще можешь стать?!
– Нет, не хочу этого.
– Думаешь, боги должны учесть твое желание?
– Не знаю. Но я слышал, что люди выбирают себе гениев, а не наоборот. Я устал исполнять чужие желания. Дай мне наконец исполнить свое.
– Я учту. Но позволь богу сделать за тебя выбор. Помнишь, как писал Плутарх? «Добродетельные души, в согласии с природою и божественной справедливостью, возносятся от людей к героям, от героев к гениям, а от гениев – если, словно в таинствах, до конца очистятся и осветятся… – к богам, достигнув этого самого прекрасного и самого блаженного предела не постановлением государства, но воистину по законам разума»[51]51
Плутарх.
[Закрыть]. Мир не может быть равнодушным и глухим. Пусть гении вернутся. Не сразу, но постепенно. Не те, прежние. Они не смогут. Но души людей пусть становятся гениями. И твоя душа, Элий, станет гением. Первым гением этого мира.
– Чьим гением?
– Гением Империи.
– Но смогу ли я? Я не правил Империей при жизни.
– И хорошо. Зато ты всегда думал о ней.
Платиновое сияние охватило всю комнату. У изголовья кровати, на металлических деталях приборов засветились холодные белые огни. Даже оконное стекло из черного сделалось серебристым. Лицо Элия покрылось слоем светящейся платины и стало казаться молодым, почти юным, точной копией того серебряного изображения на загородной вилле.
– Ты станешь новым гением Империи. Так что помогай Постуму изо всех сил. Думаю, работы тебе хватит как минимум на тысячу лет. Мы снова будем вместе. Ты и я. Два исполнителя желаний. Бог и гений.
Платиновое сияние вспыхнуло еще ярче и стало гаснуть.
Неожиданно Элий распахнул глаза. Он хотел что-то сказать, но кислородная маска мешала. Логос снял ее.
– Я хочу проститься с Постумом. Позови его, – попросил он Логоса. Голос его звучал тихо и невнятно.
Император вошел.
– Как ты? – зачем-то спросил Постум.
– Хорошо… Во время войны с Ганнибалом… сгорел храм Надежды в Риме… Но разве исчезла сама Надежда?…
Элий хотел еще что-то добавить. Но не смог – дыхание прервалось, и нестерпимая боль вновь пронзила сердце. Напрасно Элий пытался выговорить последнее свое слово: губы дрожали и не повиновались ему. Постум наклонился и уловил губами последний выдох отца. Глаза Элия были открыты. В последний раз Элий глянул на сына. И во взгляде его не было ни боли, ни печали. Чудилось ему, что видит он себя, молодого, много-много лет назад. В тот мир за пределом черты, уносил он образ Постума как итог своей жизни. Потому что на Постума был устремлен его последний взгляд. А юноша все удерживал дыхание, удерживал Элия здесь, рядом с собой. Но уж больше не стало сил, и он судорожно выдохнул. Платиновый абрис отделился от его губ и заскользил в вышину. Заскользил и замер под потолком, будто чего-то ожидая. Постум смотрел и не мог пошевелиться.
