Текст книги "Все дороги ведут в Рим"
Автор книги: Марианна Алферова
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Глава XIII
Игры Постума против Нормы Галликан
I
Постум скомкал номер «Акты диурны». То, что он ожидал, произошло. Его армия разбита. Что дальше? Гибель Империи? Что может ждать Империю, если Бенит останется у власти? Только поражение. И ничего кроме.
«Мы ожидали увидеть конницу, а увидели танки…»
Они ожидали! Идиоты! Они ожидали, что монголы пойдут через горы. А они рванули через земли Москвы и Киева, через степи, форсировали Ра ниже Раграда, причем танковые колонны беспрепятственно прошли по мосту. Его никто не удосужился взорвать. Словенские части отошли без сопротивления. Их и не тронули. Идите, ребята, идите, сейчас не до вас. Есть добыча получше. Жирный Танаис и беспомощный Книва. А также бравые легионы под командой Макрина. Танковая армия в сопровождении пехоты, набранной в землях Хорезма, вышла римским легионам в тыл. Цезон Галл попытался развернуть свои соединения, но маневр захлебнулся в самом начале. Ну а дальше началось избиение.
Что сталось с Макрином и Цезоном Галлом? Хорошо бы они погибли! Постум понимал, что гибель этих двоих уже ничего не изменит. А впрочем, нет – лучше бы они остались в живых, чтобы пережить всю горечь поражения. Если, конечно, они способны переживать по какому-нибудь поводу!
Постум прошелся по террасе. Пурпурная бабочка мелькнула меж цветов. Она и вчера здесь порхала. И в тот день, когда Постум приехал на Крит, и сидел уже в темноте на террасе. Странно. Неужели одна и та же бабочка? Разве она может жить так долго?
И вдруг пурпурнокрылая перестала порхать и полетела прочь из сада – прямо и прямо – как никогда не летают бабочки – и скрылась за деревьями. Как будто поняла, что узнана и…
Постум тряхнул головой. Или?
Он двинулся следом. Кажется, она скрылась вон в тех кустах. И вдруг они столкнулись: он и бабочка. Огромные крылья облепили его лицо, и Постум не мог вздохнуть. Но он видел сквозь тончайшие яркие крылья. Видел мир, который казался залитым кровью. Но нет, это не кровь, а свет восхода, слившийся с лучами заката в один неповторимый пурпурный блеск. Цвет рождения, из которого явится мир. И все часы, остановившиеся когда-то, вновь начнут отсчитывать время…
Постум потерял сознание и рухнул на песок.
Очнулся он через час. Он лежал навзничь и смотрел в небо. Бабочка исчезла. Постум провел ладонью по лицу. Рука его стала пурпурной: все лицо его покрывала пыльца. А затылок был мокрым: падая, он разбил голову о камни.
Он поднялся и побрел по дороге. Но не знал, куда идет: возвращается ли в дом Нормы Галликан или, напротив, удаляется. Быть может, бабочка – это пропавшая Туллия? Он с друзьями обыскал каждый камень острова, но не нашел свою конкубину. Значит, прав Квинт. А так хотелось, чтобы он ошибался. Пора было уезжать. Но Постум выторговал у себя еще один день на поиски. Последний. И вот этот день истекал. Завтра утром он покинет Крит. Иначе будет слишком поздно. Может быть, и теперь уже поздно. Кто знает? Жаль, что рядом нет Элия: отец с письмом императора отправился во Франкию. Франкия была их главной надеждой. Квинт поехал в Северную Пальмиру и Новгородскую республику – напомнить о поражении на Калке. Нынешняя дерзость варваров, прошедших через словенские земли, как через свой улус, тоже зачтется. Гепому достался Египет. Эта последняя поездка была почти безнадежна. Египет на помощь не придет: военная авантюра в Африке слишком свежа в памяти. И все заверения Постума мало чего стоят, пока Бенит не утратил власть.
Место сбора всех – Виндобона. Но Гней Рутилий пока об этом еще не знает. Постум усмехнулся, представив, как будет изумлен легат.
Придорожные кусты зашелестели, и на дорожную полосу метнулась пестрая тень. Постум схватился за рукоять меча. И тут только понял, что огромный змей – это Гет.
– Ну, ты меня и напугал!
– Обследую местность, – сообщил гений. – После многолетнего плена Палатина приятно немного размяться, поползать по травке, полежать, греясь на солнце, поглядеть на небо.
– Туллию не нашел?
– Нет. Она наверняка вышла замуж за какого-нибудь местного минотавра, теперь живет в пещере и через девять месяцев родит пару милых ребятишек с крошечными рожками. Кажется, она об этом мечтала.
Постум криво усмехнулся: шутка Гета ему не понравилось. И говорил Гет как-то наигранно весело – наверняка обманывает, прохвост. Но что он скрывает? Поди, добейся! Если Гет не хочет – ни за что не скажет. А сейчас он явно не желает говорить.
– Где дом Нормы Галликан, ты помнишь?
Змей приподнялся и завертел головой.
– Вон там, – Гений снова нырнул в кусты. Постум последовал за ним. – А что ты намерен делать с Нормой?
– Взять с собой.
Змей метнулся назад и едва не сбил императора с ног.
– А вот этого делать нельзя, ты уж поверь хитроумному Гету.
– Почему?
– Потому что ее советы разрушат любую систему, если она будет находиться внутри нее. Ее дело – быть снаружи. И критиковать. Как Сократ. Помнишь, как он сравнивал себя с жалящим оводом, который не дает лошади стоять на месте. Так вот, Норма – такой же овод. И пока она будет кусать тебя за бока и ягодицы, все будет в порядке. А вот позволить оводу заползти под тунику – это большая глупость. Ты будешь только хлопать себя по бокам и ничего не сможешь сделать.
– Так что же?
– Оставь ее здесь. А потом пригласи в Рим. И пусть она там язвит и жалит. Когда заварушка кончится. И ты поблагодаришь ее от всей души, вернешь клинику, наградишь дубовым венком. Все, что угодно. Но сейчас – пусть остается здесь.
– Это подло.
– Это политика. Поверь старому гению.
– А потом я отдам власть, – прошептал Постум.
– Что?
– Так, ничего. Еще один мудрый совет. Но не твой.
II
Постум сидел в триклинии с чашей вина. Поздний час, но он не ложился. Норма в своем таблине спешно писала наставление юному императору. Он возьмет ее послание, но не прочтет ни строчки. На борту «Божественного Юлия Цезаря» будет раздумывать: выбросить или сохранить. Выбросить не посмеет: в Аквилее отдаст подвернувшемуся репортеру из «Вестника Лондиния» и спустя много дней все же прочтет его – напечатанным отдельной вкладкой. Прочтет и велит наградить Норму дубовым венком за то, что в ее саду он видел бабочку с пурпурными крыльями и один бесконечный миг смотрел на мир сквозь полукружья бархатистых тончайших крыльев.
Постум все это представил, слыша поскрипыванье стула за тонкой перегородкой, стук снимаемых с полки кодексов и время от времени шепот: Нормы проговаривала фразы, проверяла звучание. Примеривала и отвергала, как другие матроны примеривают шелковые туники. Постум слышал, как в триклиний вошла Маргарита. Остановилась у двери.
– Меня возьмешь с собой? – спросила то ли дерзостно, то ли просительно. Постум отрицательно покачал головой. – Почему?
– Кто-то должен остаться с Нормой Галликан. Вы с ней – родственные души. Кстати, и Хлоя будет здесь.
– Может, ты еще обрадуешь меня тем, что и Туллия останется? – язвительно спросила Маргарита. Она знала, что Туллия исчезла, и Постум безрезультатно ее искал.
Император нахмурился:
– Не встречал в своей жизни более бестактной особы. А Гет еще считает, что я должен на ней жениться!
Марго сначала показалось, что она ослышалась. Потом…
– Что говорил Гет? – переспросила, теряя свою восхитительную дерзость.
– Что мне выгодно заключить с тобой брак. Ты – единственная дочь покойного императора Руфина, и будет здорово, если я, сын Элия, женюсь на тебе. Что-то вроде примирения, прощения. И прочая ерунда. – Постум отставил чашу и поднялся. – В принципе, я ничего не имею против этого плана. Вот только… Вдруг я не выдержу и прикончу тебя после очередной твоей идиотской фразочки?
– Дурацкий розыгрыш! Зачем ты это придумал?!
Постум пожал плечами: не хочет быть дочерью императора – пусть не будет. Его даже не удивило ее возмущение. Он чего-то такого ожидал и почти понимал ее: обидно узнать, что ты не тот, кем считал себя так долго. Однако Постум рано начал ее жалеть: мысли Маргариты сделали совершенно немыслимый скачок:
– Раз я дочь Руфина, – заявила она, – значит, я могу…
– Нет, ты ничего не можешь. Ничего! – он сделал запрещающий жест перед ее лицом. – У тебя есть только имя. Как у Нормы Галликан. Только у нее одна репутация, у тебя – другая.
Она почему-то более не стала протестовать, присела на ложе и попросила жалобно:
– Оставь Гета с нами.
– Ты смеешься! Как я могу его оставить? Он сожрет весь остров, а потом сам сдохнет с голоду.
– Я отправлюсь на войну!? – воскликнул Гет обеспокоено, выползая с кухни. Голова его уже была в триклинии, ну а хвост еще рылся в совершенно пустом кухонном шкафчике. Опять подслушивал по своему обыкновению. – Я, что же, возьму винтовку и буду стрелять в варваров?! Чем мне прикажешь нажимать на спусковой крючок? Хвостом?
– Друг мой, ты мне нужен как военный советник. Как политический советник. Как гений, – прибег Постум к обычному в таком случае средству – к лести.
– В чем я ничего не понимаю, – признался Гет, – так это в военном деле.
– Но в политике и философии тебе нет равных. Поговорим о философии, Маргарита. – Постум сел рядом с девушкой, взял ее за руку.
– О философии? – Ее голос дрогнул.
– Да, о том, что добродетель сама по себе является источником счастья. Выходит, тот, кто награжден добродетелью, уже награжден сверх меры. Как ты. – Он обнял ее и привлек себе. Нежно, но настойчиво. Она не сопротивлялась.
– Тебе нужна награда?
– О да… Ведь у меня нет твоей добродетели. – Он прижался щекой к ее щеке. Его голос звучал тихо, вкрадчиво.
– Но добрые дела… которые… – Голос ей вдруг изменил. – Когда ты их творишь… они…
– Добрые дела… – эхом отозвался Постум и коснулся ее губ.
Она и не думала его оттолкнуть. Поцелуй следовал за поцелуем, Постум не торопился. Жаль только, что он должен утром уезжать. Всего одна ночь!
Ее губы послушно открылись, дыхание слилось с его дыханием. Уступая его напору, она опрокинулась на ложе.
Она не сопротивлялась. Как она могла сопротивляться? Он – Аппий Клавдий и ее Ицилий в одном лице.
– Э, ребята, здесь очень тонкие перегородки, – попытался предостеречь их Гет.
Но поздно! На пороге триклиния уже стояла Норма Галликан.
– В моем доме прошу вести себя прилично, Август! – Голос ее дрожал от возмущения.
Маргарита вырвалась из объятий Постума и бросилась вон.
Ну вот… А ведь она готова была на все.
– Один невинный поцелуй, – сказал Постум, дерзко улыбаясь Норме. – На прощанье.
И спрятал за спину кинктус Маргариты. Это все, что он успел…
Глава XIV
Игры Марции против Пизона
«Мы решили последовать примеру Сенеки и посылать читателям в каждом номере цитату из древних авторов. Как некий подарок.
Итак, первый такой подарок…
«Не может быть честным то, что несвободно: где страх – там рабство». А теперь угадайте сами, чьи эти слова.
I
Марция встала, накинула персидский халат и вышла на галерею. Сад был залит утренним солнцем. Лучи пронизывали пышную тропическую зелень. Там и здесь прятались в изумрудной листве мраморные скульптуры. Марция спустилась в сад. Вымощенная цветными камешками дорожка вела к фонтану. Козлоногий сатир предавался Венериным утехам с молоденькой Нимфой. Могучий торс сатира, его руки с рельефной мускулатурой контрастировали с уродливыми ногами. Лицо сатира с тонким носом и высоким лбом исказила мучительная гримаса. Все тело его изогнулась в ожидании Венерина спазма. А нимфа, казалось, и не замечала, что сатир тешится с нею – одной рукой она опиралась на крепкое плечо любовника, другой придерживала раковину, изливавшую на голову мраморного сатира струю воды. И оттого лицо сатира казалось живым.
Этот мраморный фонтан Марция изваяла сама.
Несколько мгновений она вглядывалась в лицо сатира.
– Почему ты оставил меня, Элий? Ведь я тебя любила…
Но мраморный сатир не ответил. Он был занят своей Нимфой. Марция сделал шаг в сторону, чтобы лучше видеть лицо сатира. И чтобы он мог ее видеть. Может быть, тогда он ответит? Но сатир молчал. Журчала вода.
Смуглолицый юноша в пестрой накидке подошел и с поклоном отдал Марции записку. Она развернула. Ряд цифр. Какие-то значки. Посторонний не понял бы ничего. Она поняла. И улыбнулась. Дела шли очень хорошо. Даже слишком.
– Тебя хочет видеть доминус Пизон, – сообщил мальчик.
Вот как? Марция не удивилась. Почти. Все когда-нибудь случается. И даже приходит минута торжества. Хотя и запоздало приходит.
Она кивнула едва приметно, и мальчишка убежал. Она отвернулась, делая вид, что любуется фонтаном. На самом деле следила краем глаза за дорожкой.
А по дорожке к ней шел Пизон. Он состарился, похудел, постарел. Прежде наглое, теперь лицо его было почти печальным. То есть наглость сохранилась, конечно, но появилось что-то новое. Он смотрел на Марцию с каким-то молитвенным выражением. Она улыбнулась ему. Надо же. Кто бы мог подумать! Она желала его видеть! Годы могут изменить многое. Годы, они как освещение. Свет меняется, черное кажется белым, белое погружается во тьму.
– Говорят, ты стал втрое богаче прежнего? – спросила она вместо приветствия.
– Раз видеть тебя, боголюбимая Марция. Ты стала еще прекраснее.
– А ты еще больше разбогател.
– Ты счастлива здесь?
– Я безмятежна.
Пизон глянул на мраморного сатира. Заметил сходство или нет? Заметил, конечно. Он неглуп. Очень даже неглуп. Может, поэтому Марция за него и вышла когда-то. Пизон еще больше нахмурился.
– Чем он тебя так привлекал?
Марция улыбнулась.
– Глубиной души.
– А может, глубиной проникновения в вагину?
– Может быть. Поговорим лучше о деньгах.
– Тебе нужны деньги? Сколько? Миллион? Три? Десять?
– Ты готов дать мне десять миллионов? – Марция перестала улыбаться. Если Пизон готов при первом требовании выложить для нее десять миллионов, это значит – с ним случилось что-то серьезное.
– Готов, – сказал он тихо. – Но только на что?
– Я жертвую огромные суммы на детские приюты, – она сделала заметное ударение на слове «детские».
Он знал об этом. Он многое про нее знал – и про приюты, и про то, что она дала три миллиона на приют для инвалидов армии Руфина.
– Хочешь, позавтракаем вместе? Мой повар варит прекрасный кофе.
– От кофе я не откажусь. – Пизон был смущен и неловок. Таким она его не видела. Даже при первом свидании он был куда больше уверен в себе. – Хорошо, что я тебя увидел. Хорошо. – Он вновь глянул на сатира. – И, пожалуйста, уйдем отсюда.
– Тебе неприятно на него смотреть?
– А ты как думаешь?
Они прошли на террасу. Слуга в просторной белой тунике принес кофе.
– Расскажи, чем ты занят. Много заработал на строительстве канала? – спросила она насмешливо.
– А мы ведь все еще муж и жена. – Он бросил на нее выжидательный взгляд. – Мы могли бы вновь быть вместе.
– Ты думаешь, я могу простить тебя? После того, что вы на пару с Бенитом сотворили со мной?
– А ты разве мало причинила мне боли? Если бы ты знала, как мне плохо. У меня нет ни минуты покоя. Постоянное страдание. Ежесекундное, ежеминутное. Боль почти физическая. И я не могу справиться с ней. Я ни в чем не могу найти покоя. Ни в чем. Он замолчал. Она тоже молчала.
– Смешно, – сказала наконец.
– Что – смешно?
– Я убежала ото всех. А теперь рада, что ты меня разыскал. Именно ты.
Он накрыл ее ладонь своей и сжал пальцы.
– Мы были созданы друг для друга, Марция. – Он улыбнулся. – А ты этого не поняла.
– Я поняла, – отвечала Марция. – Теперь.
II
Утром она разбудила его поцелуем. Комната была вся затянута бледно-розовым виссоном. Платком из розового виссона она прикрыла ему лицо. Сквозь ткань Марция показалась ему юной – как прежде. Будто не было четверти века расставания. Будто еще вчера они поженились. Как он жил все эти годы без нее? Ему казалось это немыслимым. Невероятным.
Потом она лежала в ванной, наполненной до краев молоком, а он сидел рядом. Ванны с молоком – это подражание Поппее, янтарноволосой жене Нерона. Поппея купалась в молоке, пытаясь сберечь свою удивительную красоту. А может, желая поразить воображение римлян. Молоко, в котором купается Марция, потом раздают на рынке бедным. Все знают, что это за молоко, но всякий раз случается давка и драка: все хотят получить хоть кружку молока, в котором купалась боголюбимая Марция. Ведь этот городок процветает благодаря ей и ее богатству. Если однажды толпа вдруг не возжелает больше подачек, опрокинет бочки, побьет раздатчиков и кинется громить виллу Марции, Пизон не удивится.
– Может, вернешься в Рим? – предложил он.
– Зачем? Рим погубил нашу любовь.
– Но…
Она рассмеялась:
– Знаешь, мы с тобой так богаты, что могли бы построить Рим здесь. Здорово, да? Оказывается, никогда не поздно начать жизнь сначала.
Он взял чековую книжку и выписал чек на десять миллионов.
– Держи. Я тебе дарю. А ты подари мне Рим.
Ее поцелуй был таким долгим, что он едва не задохнулся.
Днем она уехала. И не сказала – куда. Но он знал, зачем ей деньги и куда она едет. Она не станет строить в Новой Атлантиде Новый Рим. У нее совсем другие планы.
Но она вернется к нему. Очень скоро.
Глава XV
Игры Угея против Чингисхана
I
Повелитель Вселенной завоевал еще одно царство, погрязшее в роскоши и заслужившее того, чтобы быть уничтоженным. Готия пала, стоило Ослепительному протянуть к ней свою мощную длань. Еще один шаг, чтобы дойти до края Ойкумены.
Но и этот шаг оказался слишком утомительным для престарелого Чингисхана. На другой день после того как Книва пал в его шатре ниц, Ослепительный заболел. Теперь он болел чаще прежнего. Но он не собирался умирать. Как он мог умереть? Он только что взял себе новую наложницу. Юную красавицу четырнадцати лет с очень белым лицом и неподвижными широко распахнутыми миндалевидными глазами. Черные глаза ее всегда влажно блестели, а на щеках горел нежный румянец – будто кровь пролилась на снег. Чингисхан только что захватил новые земли и огромную добычу. Но ведь это только проба сил. Скоро монголы явятся со всей своей мощью. Вот тогда… Тогда Ослепительный дойдет до самого Последнего моря.
Но для этого он должен стать бессмертным. Чтобы повелевать мировой империей, надо жить вечно. Потому что ни одному смертному не хватит времени осуществить все великое на своем пути. Человеческая жизнь коротка для божественных дел. Издалека, из Тибета, привезли к Ослепительному странного человека. Его звали Угей, и о нем шел слух, что он может сделать бренное человеческое тело неуязвимым для оружия и болезней. Мудрец Угей спустился из подоблачных высот, ушел от своих гор, покрытых сверкающими льдами, ушел из монастыря с красными стенами и с золотыми куполами, от молитвенных барабанов и молитвенных флагов, чтобы окунуться в шум и суету передвижной столицы Повелителя Вселенной. Чиновники и купцы, паломники, тайные агенты, китайские артиллеристы, артисты и послы образовывали вокруг Ослепительного непрерывный шевелящийся рой. Повелитель Вселенной подчинял себе тысячи, миллионы жизней. Не просто подчинял – забирал себе. Как дань, как золото и серебро. Вестники в Киеве и Москве, Северной Пальмире, Риме и Лондинии обвиняли этого уроженца пустынь в жестокости. Какая глупость! Разве человек, давя муравья, считает себя жестоким? Муравей мешает ему, и значит, будет раздавлен. Жизни, которые забирал Ослепительный, были всего лишь жизнями муравьев.
Гость не встал на колени, не коснулся лбом земли, потому что – так он сказал – освобожден от этого ритуала, и Ослепительный позволил ему просто стоять перед ним во время приема. Несколько минут они смотрели друг на друга. Угей видел перед собой старца с темным изрезанным морщинами лицом, с желтыми круглыми глазами, похожими на глаза большой полосатой кошки джунглей. В своей юрте, внутри красной, как кровь, он сидел на золотом троне, покрытом шкурой белой кобылицы. Но чтобы подняться, ему нужно было опираться на плечи своих нукеров. Ноги его почти что не держали.
А мудрец, явившийся с Тибета, был еще совсем не стар – человек в расцвете сил в длинных шафрановых одеждах. И внешне не походил на мудреца. Волосы его лишь тронула седина. Смуглое гладкое лицо, а глаза веселые, сумасшедшие.
– Другие повелители звали тебя, но ты не пришел. Я позвал, и ты явился, – сказал Чингисхан.
– Такова была воля Неба.
– Хочешь меня о чем-нибудь спросить? – спросил Чингисхан.
– Хотел лишь узнать, почему ты решил взорвать урановую бомбу?
– Монголам никто не может нанести ответный удар. У нас нет городов, которые можно разрушить. Нас слишком много, чтобы смерть сотен или тысяч из нас могла что-то значить. Мы неуязвимы, и значит, можем сокрушить других. Когда я стану бессмертным, мир покорится мне окончательно. Вот первое условие владения миром: тот, кто первым обретет бессмертие, тот обретет весь мир.
– Ты хочешь тем самым прекратить войны?
– Нет, мне будет скучно, если войны прекратятся. Но монголы говорят, что не может быть двух медведей в одной берлоге.
Посланец Тибета открыл перед Чингисханом ларец. На дне лежал черный лоскут и слегка шевелился.
– Что это? – спросил Чингисхан.
– Бессмертие, – отвечал Угей, – это форма бессмертия. Желаешь его отведать?
Владыка мира смотрел на дерзкого мудреца желтыми глазами большой кошки джунглей.
– И он может превратиться вновь в человека?
– Может. Но в человечьем обличье он начнет стареть. А в виде этой черной кляксы он не умрет никогда. Мы с ним большие друзья. Я нашел его во время своих странствий на дороге. И с тех пор мы не расстаемся. Мы вместе видели священную гору Кайлас, вместе бродили вокруг горных озер, где цветут синие и желтые маки, вместе купались в горячих источниках и вместе преодолевали заснеженные перевалы. Мы разговариваем обо всем. Когда я умру, я оставлю моего друга своим ученикам.
– Значит, ты не станешь бессмертным? – удивился Чингисхан.
– Нет, – покачал головой Угей. – Но я могу сделать бессмертным тебя.
Черная тряпка ухватилась за край ларца своими бахромками и выглянула. Именно выглянула: кошачьи глаза Ослепительного встретились с черными бусинками Бессмертного.
– Его нельзя убить? – спросил престарелый Повелитель Вселенной.
– Нет.
– А он чувствует боль?
– Разумеется. Как все мы.
– Глупо. Он бессмертный, и он чувствует боль. Ты не находишь, мудрец, что это нелепо?
Чингисхан выхватил кинжал и всадил его в черный лоскут, пригвождая Бессмертного к ларцу. Это был ответ Ослепительного на дерзость. Так никому не позволено отвечать Повелителю Вселенной.
– И не смей вынимать кинжал. Это мой подарок. Пусть он пребудет всегда в ларце и в бессмертии.
Губы Ослепительного скривились. Возможно, он смеялся. Возможно, удар кинжала показался ему удачной шуткой.
– Ты глуп, Мудрец, – сказал Чингисхан. – Я знаю путь бессмертия. Я взял себе в жены юную девушку, прекрасную, как весна в землях Хорезма. Ее кожа – как белый снег, румянец – как кровь, пролитая на снегу. Каждая ночь с ней дает мне новые силы. Когда ее дар иссякнет, я найду себе новую красавицу.
Чингисхан сделал знак, и тибетский мудрец удалился вместе со своим ларцом.
Войска на захват Ойкумены поведет уже не сам Ослепительный, а его внук Бату. Но Чингисхан и Чингисиды – единое целое. Все победы все равно принадлежат Ослепительному. Его внуки – вот формула бессмертия. А мудрецам Чингисхан никогда не верил. Вся мудрость ученых старцев – обман. Когда с мудрецов сдирают кожу, они кричат громче простаков, ибо обижены на свою мудрость, которая забыла их предостеречь об опасности примитивной физической силы. Но умный правитель не должен убивать мудрецов без надобности. Пусть воображают, что говорят напрямую с Небом. Чем еще утешаться мудрецам? Разве что тем, что они служат великим правителям.
На другое утро Чингисхан сел в бронепоезд и направился в Каракорум по новой железнодорожной магистрали, пересекающей его огромный улус. Поезд был римского производства, изготовлен по специальному заказу несколько лет назад в Норике. Магистраль называли «Великий шелковый путь», и возвели ее за рекордные сроки военнопленные и строители из Хорезма. Поезд Ослепительного ехал медленно, останавливаясь на каждой станции. И на каждой станции Повелителя Вселенной встречали девушки в шелковых платьях с цветами и юноши в одинаковых синих чекменях и с плакатами: «Да здравствует наш великий Повелитель и Учитель Чингисхан». Повелитель не умел читать, но Елюй Чу-Цай, его верный советник, читал вслух надписи на плакатах.
Но зачем Повелителю Вселенной читать, если он дает миру законы. Он диктует – писцы пишут.
«Невнимательный часовой подлежит смерти».
«Тот, кто прячет беглеца, подлежит смерти».
«Воин, не по праву присваивающий добычу, подлежит смерти».
«Неспособный полководец подлежит смерти».
«Спасибо за самый лучший в мире закон», – прочел Елюй Чу-Цай надпись на очередном плакате.
– Небо поддержало меня, и я достиг высшей власти, – сказал Ослепительный.
II
Угей возвращался назад в Тибет не в поезде, а верхом на спине мула. Придет время, и он сменит мула на яка. Мул или як шагают медленно, а поезд мчится быстро, и может доставить твое тело из одного края в другой за несколько дней и ночей. Угей доберется в Тибет, быть может, только к осени. К тому времени, когда там повсюду начнут запускать в небо воздушных змеев.
– Представь, как забавно, мой друг Луций, – сказал Угей, устраиваясь на ночевку под открытым небом. – Этот человек, отнявший столько жизней, мечтает дать бессмертие своему старому телу.
– П…ч…м… т… н… р…сск…з…л… Ч…нг…зх…н………б…ссм…р…т… – отвечал Бессмертный из своего ларца.
– Бессмертие? Он не ищет бессмертия. Он ищет бесконечной жизни для своего одряхлевшего тела. Когда-то я служил ему, как многие служат до сих пор. Я думал, что силы, отданные Ослепительному, питают его, как ручьи питают могучую реку. В те дни я воображал его попирающим горы и долины, достающим головой до облаков. Тогда мне казалось, что это и есть бессмертие.
– Ч…нг…зх…н……б…ж…ств…т…
– Да, его обожествят. Но сам он не станет богом. Все будут восхищаться тем, с какой легкостью он отнимал жизни. Я тоже отнимал жизни. Но я сберег твою.
Угей открыл ларец. Черный лоскут соскользнул на землю. Внутри ларца остался лишь кинжал Ослепительного. Сталь не могла причинить вреда Бессмертному. Его измененная плоть боялась только огня.
– Счастливой дороги, друг мой Луций, – сказал Угей. – Надеюсь, ты понял, что такое бессмертие.
