Текст книги "Милослава: (не)сложный выбор (СИ)"
Автор книги: Марианна Красовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Я спросила, отчего так. Он ответил, что если вызвать дождь на его волость, в другом, более нужном месте, его не будет вовсе. Да и силы надо копить.
К августу он был совсем черный, взрывался по каждому пустяку, почти перестал спать.
Когда с востока на степь погнало черные тучи, он не сдержался, оседлал коня и уехал, наказав мне следить за водой в чаше и при случае зажигать сигнал в башне.
Водники могут передавать по воде небольшие послания. Отец научил меня короткому заговору для этого. Для прочих же сигналов у нас на холме выстроена сигнальная башня – довольно высокое каменное сооружение с чашей наверху. В этой чаше надобно зажигать дрова с разными веществами. В зависимости от повода дым может быть черный, белый, сизый и розоватый с искрами. Черный всегда использовался для призыва кнесов на
великий пожар. Белый сообщал о стихийном бедствии в нашем поместье, сизый – об эпидемии, розовый – о нападении врагов.
Я должна была зажечь огонь с черным дымом, и я его зажгла.
Гроза над степью так и не разразилась, только погрохотала, поплевалась огнем и ушла. Мой отец оказался один на один с пожаром. Молнии пробивали землю вглубь, земля вспыхнула мгновенно в нескольких местах.
Когда пришло послание от отца, только настала ночь. Если бы я попеременно с Линд не бодрствовала над чашей, кто знает, когда бы я еще подняла тревогу.
Хотя… ночью дым был вряд ли виден. Но тем не менее огонь я подожгла, растолкала воина из отцовской дружины и приставила его следить за огнем. На слуг в таком деле надеяться глупо, а воины – они ответственные.
Сама оседлала Снежку, взяла сопровождающего и рванула к кнесу Боровому, ближайшему соседу, чье поместье в двух часах быстрой езды. Потому что степь степью, а отец там один.
Правильно сделала. Боровые спали. Никто сигнала не видел. Да я и сама дым видела очень смутно, только потому, что всматривалась.
Надо отдать должное нашим кнесам, они свое дело знают. Боровой, крупный мужчина чуть старше отца, понял всё мгновенно. Через четверть часа он вместе с первым сыном уже седлал коня. Жена его зажгла их сигнальный факел.
Меня кнесса уложила спать, да я и сама знала, что теперь больше помочь ничем не могу. До рассвета я едва ли доберусь куда-то еще. Светает еще рано, остальные соседи заметят сигнал быстро.
Поутру, несмотря на уговоры кнессы Боровой, вернулась домой.
Посланий от отца больше не было ни назавтра, ни третьего дня. Волновались мы страшно, мачеху особенно беспокоило, что мужчины выехали налегке, без еды, без теплых вещей. Напрасно я говорила, что степняки всеми силами будут помогать своим спасителям, что до сна ли там, когда идет стена огня, что никакой фураж не доберется сейчас до отца.
У мачехи случилась форменная истерика, она уже не верила, что отец вовсе жив, ее уложили в постель, напоив всякими успокаивающими отварами.
Я повела себя не менее глупо, оседлав Снежку, взяв с собой еще лошадь с едой, водой и укрепляющими отварами и, никому не сказав, поехала в степь. Одна. Что мной двигало – сейчас не понимаю. Вероятно, царившая дома атмосфера разразившейся катастрофы совершенно отняла у меня разум.
Повстречайся на моем пути дурной человек – что могла я ему противопоставить, кроме быстрых ног лошади? Напади на меня дикие звери – как бы я спаслась? Сейчас понимаю, надо было звать хотя б оборотней, они бы защитили, поддержали.
В степи было нечем дышать, то и дело попадались навстречу зайцы, птицы, лисы, спешившие покинуть зону бедствия. Я видела, что еду правильно. Намочила кусок полотна, дышала через него. Ночевать на земле боялась, поэтому и при свете звезд понукала усталую лошадь.
Когда услышала гул голосов, поначалу решила, что показалось, однако спустя несколько минут была сдернута со Снежки знакомыми сильными руками.
Таман ругался знатно, сразу на нескольких языках. Некоторые слова я услышала впервые. Отругал меня за привезенную еду, похвалил за воду и отвары.
Я уснула прежде, чем он уложил меня на одеяла.
А всё же я была водником, и водником неплохой силы. Не такого дара, как отец, но и не менее, чем у кнеса Борового, к примеру. С десяти лет отец лично занимался со мной, показывая, как вызвать тучу, как собрать воду из земли, как помочь другому магу, поддерживая его силы. Этим я и собиралась заняться.
Таман пытался поутру удержать меня, да где там! Наскоро перекусив, я рвалась к кнесам. Только и дозволила себя сопровождать, да согласилась на резвого коня, жалея Снежку.
Магов была сотня, если не больше – многие взяли с собой сыновей, а кнес Белянин даже и внука четырнадцати лет. Однако и женщиной я оказалась не единственной: среди магов были две кнессы – водница и воздушница. Увидела я в строю и обоих государевых сыновей. Пожалуй, я бы нисколько не удивилась, узрев и самого государя, хотя он не был водником. Сыновья у него огневики, они как могли огонь унимали.
Водники удерживали над пожаром дождевые тучи. Из-под земли били потоки воды, кругом стоял пар.
Кнесы были похожи на копченых куриц и пахли так же аппетитно. Завидев степняков, они немного оживились. Таман и его люди подносили каждому воды, обтирали лица – бережно и с почтением.
Я же искала отца, другие меня волновали мало. Он стоял, пошатываясь, едва не в обнимку с фонтаном воды.
У отца не было помощников, а ведь он раньше всех начал эту борьбу. Я сомневалась, что он хоть что-то ел за эти три дня, да и спал он, наверное, урывками.
Я дернула его за пояс.
– Иди ешь, – сказала сердито. – Я удержу воду.
Он обернулся. По лицу было видно, что он знает много ругательных слов, возможно, даже больше, чем Таман. Но эта передышка ему была нужна как воздух.
Я аккуратно, как он учил, перехватила водную жилу. Я была молода, сыта, полна сил, я неплохо спала ночью. Мне показалось, что ничего сложного здесь нет.
– В сумках отвары, – крикнула я отцу. – Ты знаешь, на березовых почках и меду.
Через некоторое время я оглянулась на отца – мне все еще было легко. Он спал сидя с ломтем хлеба в руке.
Я шагала вперед довольно быстро, заливая водой огонь. Через час я начала уставать. Через два заломило спину. Через три я уже не чувствовала ни рук, ни ног, не видела, куда идти, из глаз текли слезы.
– Плакать нельзя, теряешь влагу, – сказала мне незнакомая кнесса, поднося воды. – Ты сильная девочка, выстоишь. Если Мстислав еще немного отдохнет, будет просто великолепно.
– Рук не чувствую, – взмолилась я. – Подержите мне руки!
Кнесса встала сзади меня, позволяя откинуться на нее спиной, подхватила меня под локти, повела меня вперед.
Стало действительно легче.
Он шептала мне слова утешения, словно я была роженицей, уговаривала потерпеть еще немного.
Мне очень хотелось, чтобы она замолчала, но я боялась ее оскорбить.
– С этой девочкой так нельзя, – раздался голос Тамана. – Отдохните, кнесса Орлинская. Я поддержу Милославу.
Кнесса Орлинская! Мне немедленно захотелось обернуться. Это же одна из известнейших своей экспрессивностью и скандальностью женщин Славии, ближняя подруга государыни!
Другая бы может и не позволила мужчине прикасаться к девушке, которая не является ни его сестрой, ни женой, ни даже невестой, но кнесса Орлинская давно плевала на все условности.
Опора моя сменилась, теперь сзади стоял Таман, щекотно дыша мне в шею, довольно чувствительно подталкивая и выговаривая, какая я безответственная, глупая, упрямая баба, полезшая в мужские дела. Было обидно настолько, что забывала про боль и усталость. Еще больше было обидно, что он даже не пытался меня полапать. Это уже потом, невесть сколько времени спустя, когда раздался яростный голос проснувшегося отца, распекающий всех за глупость и безалаберность, я практически лежала на степняке и не испытывала ни малейшего стыда.
Мы продвинулись на много саженей вперед, загоняя огонь обратно, щедро орошая землю водой. Сзади нас шли природники, пытаясь найти хоть что-то живое и напитать его силой – травинку ли, семечко, выжившее насекомое.
Отец отправил меня отдыхать, но мне хватило немного полежать на земле и перекусить.
Поэтому я решительно направилась к бледному Боровому и приказала ему отдохнуть несколько минут.
Тот и не спорил. Его тучу было держать легче отцовской жилы, да и спать он не собирался. Только напился воды, немного полежал плашмя и снова встал в строй. И я пошла к следующему кнесу.
Было еще светло, даже не вечерело, а мне-то казалось, что прошло несколько дней.
Через некоторое время они сами стали подзывать меня, когда понимали, что им нужна передышка. Кому-то требовалось умыться, кому-то добежать до кустов, хотя какие там кусты? Отходили недалеко только. Кто-то пихал в себя лепешки и сомнительного вида мясо. Младший Боровой, я видела, отправил послание своей беременной жене, и я порадовалась тому, как сразу прояснилось его лицо и расправились плечи.
– Мила, встань вместо Орлинского, – крикнул отец. – Кнес Орлинский, два часа на сон! Пошел, без разговоров! Мила выстоит, а ты сдохнешь, если не поспишь.
Без слов и просьб Таман встал сзади меня. Эти два часа дались мне куда сложнее всего предыдущего дня. Я, казалось, на миг моргнула, а открыв глаза, увидела, что на степь спускается ночь.
Кнес Орлинский мягко оттолкнул меня, и кто-то – мне было совершенно все равно, кто это был – уложил меня на покрывала уже спящую.
Через несколько часов я проснулось, было еще темно. Мужчины ушли далеко – дым едва курился над линией окоема. Рядом со мной на покрывалах спала кнесса Орлинская и вторая женщина, водница. Нам даже не ставили шатер, мы были настолько измучены, что готовы были спать на голой земле.
Незнакомый степняк, стороживший наш покой, с поклоном подал мне флягу с водой, лепешку и холодный кусок жареного мяса, в который я впилась зубами прямо как наш кот – едва не с урчанием.
– Шабаки желает что-то еще? – спросил он.
– Умыться можно?
Незнакомый мужчина лил мне на руки драгоценную воду, а я, фыркая как лошадь, смывала с лица пот и копоть. Видела бы меня сейчас Линд! Да ее бы кондрашка хватила!
– Я могу ехать к мужчинам? – нерешительно спросила я степняка.
– Конечно, шабаки, сейчас приведу коня.
Шабаки? Кто такая шабаки? Ой, да и бес с ней. Наверное, какое-то вежливое обращение. Он разговаривал со мной с большим почтением, хотя по их традициям незамужняя женщина едва ли не рабыня. Это уже потом на женщину падает отсвет славы ее мужа, да и то – в разной степени. Первая жена – хозяйка шатра, а четвертая, самая младшая – едва ли не служанка. А незамужняя вообще прав никаких не имеет, она – имущество отца. Захочет – подарит ее, захочет – продаст, захочет – на время одолжит соседу. Таман говорил, что молодежь протестует против подобной дикости, да и многие родители, не желая зла своим дочерям, стараются подобрать им хорошего мужа, но как можно раньше.
Девочек здесь отдавали замуж в тринадцать-четырнадцать лет, и многие в моем возрасте уже имели двоих, а то и троих детей.
Степняк привел мне лошадь, и я немедленно отправилась туда, где виднелся дым.
Земля была черна и утоптана, травы нигде не осталось. Мое внимание привлек маленький огонек, танцующий на уцелевших сухих былинках. Да что же это! Спрыгнула с коня, затоптала его. Внимательно осмотрелась. Кое-где земля дымилась. Где-то краснели угольки, тлела сухая трава.
Вскочила на лошадь, понеслась во весь опор вперед.
В лагерь степняков влетела едва ли не с гиганьем. Лагерь, конечно – это громко сказано. Котел, где варится похлебка, люди, деловито снующие туда-сюда, табун лошадей да пара покрывал на земле.
– Тама-а-а-ан! – заорала я, спрыгивая.
Таман немедленно примчался ко мне.
– Шабаки минем, что случилось?
Выглядел он неважно. И так-то был не красавец, а сейчас вовсе страшен. Узкие глаза ввалились, лицо посерело от усталости.
– Там, сзади, трава тлеет, – сообщила я ему.
– Я скажу магам, – не понял меня он. – Пусть кого-то пошлют.
– Таман, ты глупец, – заявила я. – Бери ведро воды и заливай. Для чего тебе маги?
– Воды?
– Эй, ты спал вообще? Воды! – я махнула рукой в сторону удалявшихся магов. – Там из земли струи бьют! Ведром больше, ведром меньше – какая разница!
Таман кивнул, побежал к своим людям. Немедленно большинство степняков схватили бурдюки и, вскочив на коней, отправились заливать останки большого пожара.
Я же пошла помогать магам.
Пожар тогда был потушен, большую часть степи удалось спасти, выгорело сравнительно немного – благодаря тому, что отец вовремя поднял тревогу. Потом степняки много пировали, танцевали и благодарили свою богиню, да только всего этого я не видела. В один момент, подменив кого-то из магов, я упала и больше не поднялась.
В себя я пришла только дома, уже осенью. Лекарь диагностировал практически полное магическое выгорание и крайнюю степень истощения.
Заслуженной выволочки от отца я избежала только благодаря тому, что едва могла пошевелиться. Всю зиму я была слаба как младенец, меня выводили под руки на прогулку сенные девки и оставляли на лавочке возле дома. Закутанная в сотню платков, как капуста, я сама себе казалась жалкой старухой, ведь даже моя бабка двигалась проворнее меня, так ведь ей уже за шестьдесят, а мне было всего восемнадцать.
Магией мне и вовсе запретили заниматься на целый год.
Чуть позже, когда я уже способна была не просто лежать колбаской в постели, а окрепла, чтобы самостоятельно передвигаться в пределах комнаты, отец сказал мне много «ласковых» слов.
– Ты не представляешь, что ты натворила, Милослава, – говорил он. – Как тебе вообще в голову пришло в одиночестве отправиться в степь во время пожара? Выпороть бы тебя как сидорову козу, да как лежачую бить? Не плачь, не надо плакать! Ты нам очень помогла, не поспоришь! Мы бы справились и без тебя, но медленнее, да и здоровья потеряли бы куда больше. Только себе ты нажила большие проблемы. Государь прислал тебе благодарность, Мила.
– Так это же хорошо? – прошептала я.
– Просто замечательно, Милослава. Ты боле не кнесинка, а кнесса.
– Разве так бывает, отец? Я ведь не замужем! Или… я чего-то не знаю?
– Бывает, дочь, но редко, очень редко. И в твоем случае это не столько награда, сколько наказание, и поделом тебе! Еще легко отделалась! Отныне ты самостоятельная, независимая от меня девица. Никто тебе не указ, кроме государя. Хочешь – дом строй, хочешь – замуж иди. Хочешь – иди в ополчение, как кнесса Орлинская.
– Так что же мне, батюшка, дом покинуть придется? – расплакалась я еще горче.
– В моем доме для тебя всегда найдется место, дочь, тебя никто не посмеет прогнать.
– Что плохого тогда в сем именовании?
– Замуж кнессе выйти куда сложнее, чем кнесинке. Ты теперь, к примеру, Егору Боровому или Йозефу Сергиевскому не ровня. Они младшие сыновья, титул не наследуют. Это еще полбеды. Теперь ты, как я, маг на государевой службе. Ты кнесса не та, что от мужа статус получила, ты – кнесса-государева ставленница. Как я, как Боровой.
– Как кнесса Орлинская?
– Кнессе Орлинской не ровняйся. Она свое назначение совсем за другие заслуги получила. Не приведи богиня тебе ее путем идти. Прокляну.
Я замолчала подавленно.
– Малому Белянину тоже кнесство дали, да еще угодье государь отписал. Эх, будь он чуть старше – вот бы муж, тебя достойный, был бы! Если, конечно, оправится мальчишка. Как ты надорвался. Ты хоть девка взрослая уже, да на подхвате была, а парень наравне с нами стоял.
Помолчал немного и добавил:
– Если бы ты не пришла тогда, упал бы я.
Слова эти долго еще моим утешением, когда приходилось звать девок, чтобы справить нужду, когда не раз еще плакала, не в силах открыть дверь или подняться с лавки, когда отец, невзирая на запрет целителя, по весне заставил меня потихоньку работать с водой.
Для справки
Степняки не те люди, с которыми комфортно общаться. Нет, это дикий воинственный народ, всегда готовый к драке. Молодой хан, впрочем, предпочитает дипломатию, а еще он прослушал в университете курс лекций по архитектуре и ирригации. Такого прогрессивного правителя в Степи никогда не было. Если бы не единодушная поддержка старейшин и не жесткие традиции (в степи хан – наместник бога и единственный, кто в силах оседлать Звездную Кобылицу) – Тамана давно бы придушили как сумасшедшего.
3 Ближний круг
Что было, то прошло, о моем титуле кнессы не знал никто дома, кроме отца и, возможно, Линд, но она молчала.
Все по-прежнему именовали меня кнессинкой, да и я ощущала себя лишь хозяйской дочкой. Здоровье полностью восстановилось, к весне я уже носилась на Снежке по полям, проверяя, как идет сев, все ли дома в деревнях выстояли на редкость снежной зимой, выслушивала жалобы крестьян – словом, делала всё то же, что делал бы отец, будь он дома. Единственное отличие от прежних дней – на расстоянии от меня всегда следовали два воина как охрана.
А вот Славку приобщить к хозяйственным делам никак не удавалось. Хотя ей в ту пору было уже тринадцать, совсем взрослая девица. Но она предпочитала бегать с детьми по двору да кататься на свиньях с малышней, доводя бедную мачеху до истерик. Линд, хоть и простолюдинка, всегда вела себя очень достойно, а Славке… Славке было все равно.
Несмотря на то, что мать моя умерла, когда мне было три года, я не чувствовала себя сиротой, ну разве что совсем немного. Когда отец привез Линд в поместье, она сразу же приняла меня как родную. Играла мной, как куклой – наряжала, заплетала, купала, читала мне сказки.
Бабка Антонелла, мать моего отца, всегда на это ругалась. Она жесткая женщина, у нее все слуги ходят по струнке. Много раз я получала хворостиной по ногам, по рукам, по спине – не всегда заслуженно, но всегда больно. Она никогда не жалела меня, если я падала или обжигалась горячей похлебкой. Когда меня покусали пчелы на пасеке, она пыталась еще наказать меня за то, что я полезла, куда не следует, но Линд не дала.
Именно мачеха смазывала мои укусы маслом, мачеха сидела у моей постели, когда я провалилась в полынью и потом чуть не три недели металась в лихорадке, мачеха была рядом, когда у меня начались женские неприятности.
От бабки было не дождаться доброго слова, похвалы или даже одобрительного взгляда. Линд щедро давала мне материнскую любовь. Я никогда не считала ее мамой, скорее, она была мне старшей сестрой, но и тоски по материнской ласке у меня не было.
Справедливости ради стоит сказать, что бабка одинаково не любила и меня, и Славку. Пожалуй, Славке доставалось даже больше, но, в отличие от меня, всегда за дело. Бабка, кажется, вообще считала, что от детей одни проблемы, а может, злилась, что мы не мальчики, не наследники.
Никаких теплых чувств я к бабке Антонелле не испытывала, стараясь пореже попадаться ей на глаза. Впрочем, когда Славка внезапно начала расти не вверх, а в области груди и бедер, внимание бабки полностью переключилось на нее. Я, очевидно, наконец, была признана вполне достойной девушкой с твердыми моральными ценностями.
Никогда моя бабка так не ошибалась.
Славка… Славка кокетничала напропалую с каждым мужчиной старше четырнадцати и моложе шестидесяти, но правила приличия, накрепко вбитые материнской розгой, пока не нарушала. Мы с ней были очень близки, мне она поверяла все свои девичьи тайны.
Впрочем, как оказалось – не все.
Часто мы засыпали в одной постели, вдоволь обсудив всех имеющихся в поместье воинов из отцовской дружины, красавца садовника (мальчика с бархатными карими глазами и стыдливым румянцем), приезжих гостей. Мальчик, кстати, девушками вовсе не интересовался, но говорить об этом Славке я не стала. Думаю, она даже не представляет, что мир чуть сложнее, чем кажется на первый взгляд. Однако я доверять свои тайны Святославе не спешила: она была на редкость болтлива. Да и в целом есть вещи, которые девочке пятнадцати лет знать не обязательно.
Именно об этих вещах я и намеревалась поговорить сегодня с Линд. В самом деле, не с бабкой же мне это обсуждать!
Мачеху я нашла в отцовском кабинете. Пока отец в отъезде, а сейчас зенит лета – он всё больше разъезжает по полям, вызывая дожди, – она отвечает на письма и разбирает отцовскую почту.
– Линд, найдется для меня немного времени? – спросила я, нерешительно топчась с дверях. Линд кивнула, с готовностью отодвигая бумаги.
– Тебя что-то тревожит, Милослава? – проницательно спросила мачеха. – Славка?
Славку после скандала заперли в ее комнате в наказание. Пороть взрослую девицу уже не осмелились, вот и посадили под замок, в домашнее заключение, да отец приказал не давать ей сладкого. Мне было ее жалко, но вообще-то – поделом ей.
Нет, Славка меня не тревожила.
– Линд, ведь ты мне как мать, – издалека начала я. – Ты меня вырастила, воспитала, любила как свою дочь…
– Мила, ты меня пугаешь.
– Я боюсь, что я тебя сейчас не только напугаю, но и разочарую, – вздохнула я.
Вот сколько ни готовилась к разговору, как сказать о главном – не знала. Линд пристально посмотрела на меня.
– Это касается свадьбы, – промямлила я. – Понимаешь, у меня проблемы.
– Ты беременна? – прямо спросила Линд.
– Что? Нет!
– Слава всем богам, – выдохнула мачеха. – Остальное решаемо.
– Я не беременна, но и не девственна, – закрыв глаза, призналась я. – Давно уже.
– Я знаю, – спокойно ответила Линд. – И что?
Хлопая глазами, я уставилась на мачеху в полной растерянности. Линд криво усмехнулась.
– Мила, я знаю всё, что происходит с моими детьми, – сказала Линд мягко. – Если бы на твоем месте была Славка… то, наверное, я бы сделала всё, чтобы предотвратить грехопадение, а ты – девушка умная, осторожная. Да и был у тебя лишь один мужчина – Герман, если я не ошибаюсь. Славка – она бы одним не ограничилась…
Да, Герман.
Не могу сказать, что я его безумно любила, но мне с ним было хорошо. После той страшной зимы он стал для меня глотком воды в пустыне. Давно уже, еще после поцелуев Тамана, мне было любопытно, как же это бывает – между мужчиной и женщиной. Такие темы не обсуждают в приличном обществе, но здесь, в деревне, нравы проще. Я много раз видела конюхов, задирающих в стойлах юбки молодых служанок, причем чаще всего эти служанки активно участвовали в процессе, как мягко выразилась Линд, грехопадения. Это не считая знаний, откуда берутся жеребята, кролики и телята. Да и отец порой зажимал мачеху в углу, целуя и нашёптывая всякие глупости, от которых та ахала и заливалась краской, когда считал, что никто этого не видел.
Довольно много (куда больше, чем полагалась невинному ребенку) я видела и в степи – там вообще телесная любовь является обыденной вещью, словно вкушение пищи или справление естественных надобностей.
Мне было любопытно. Щеки горели огнем, когда я не вовремя заглядывала в конюшню и заставала там сладко стонущую парочку. В животе ухало, как на качелях, когда молодой дружинник, помогая мне спешиться, задерживал руку на моей ноге или талии.
Герман был одним из моих охранников. Порой он сопровождал меня один. Тогда он ехал рядом, мы болтали, как закадычные друзья. Герман был высоким, красивым парнем чуть старше меня. Я хоть и не отличаюсь красотой, но и не страшна, а наши разговоры и шутки порой на грани приличий, полагаю, еще добавляли мне привлекательности.
Герману нравилось шутить, нравилось, что я не робею с ним, не обижаюсь на пустяки, могу едко ответить и огрызнуться на его подначки. Когда женщина нравится мужчине – это видно. Он по-особенному смотрит, старается прикоснуться, услужить. А когда молодые люди подходящего возраста проводят много времени вместе, между ними обязательно возникают какие-то чувства.
Я, впрочем, наивно полагала, что наши отношения были не столь явными.
– Как ты узнала? – глухо спросила я.
– Видела вас на сеновале, – весело сказал Линд. – Вы целовались и явно делали это не первый раз.
Какой стыд!
– Ты кому-то сказала?
– Слушай, Мил, – вздохнула мачеха. – Ты знаешь, я вообще не считаю твой поступок зазорным. Мужчину ты выбрала правильно: спокойного, честного, доброго. Он тебе нравился, но ты не теряла голову. Вот если бы ты легла со своим степняком… я бы не осудила, нет. Но это было бы гораздо хуже.
– Почему? – удивилась я. – Получается, что с нелюбимым лучше?
– Потому что твой степняк, прости, Мила, не тот человек, которому можно сказать: всё кончено, уходи. Он не украл тебя только потому… не знаю почему! Слишком любит, наверное. Бережет. Ну и ты, умница, вовремя его осадила.
Я осадила? Он сам пропал.
– А что мне теперь делать с Волчеком? – спросила я. – Он ведь вроде как теперь мой жених. Сказать ему? Или молчать?
– Ну после свадьбы-то в любом случае станет известно, – задумчиво сказала Линд. – Я бы посоветовала сказать заранее, кто его знает… может, для него это важно. Пока оглашения не было, можно решить этот вопрос без соседских ушей.
Я тяжко вздохнула. Что ж, сама развлекалась, сама и ответ держать буду.
Линд приподнялась, потерла поясницу, взъерошила свои рыжие кудри, и внезапно я увидела то, что не хотела замечать раньше.
– Ты в положении! – изумленно выдохнула я.
– Уже четыре месяца, – кивнула Линд. – К твоей свадьбе буду толстой как корова.
– Я безмерно рада за вас с батюшкой, – честно сказала я. – Хоть бы мальчик родился!
– Я бы тоже этого хотела, – ответила Линд. – Не Славке же теперь титул передавать. Ты сама кнесса, ты больше не наследница. А мальчик… он все распри решит.
И взаправду, если у моего отца появится сын, это разом решит множество проблем. Я ведь даже не думала, что став кнессой, больше не могу наследовать отцу. Приданое мое остается за мной, но батюшкино имение и титул, которые раньше отошли бы моему первому сыну, теперь ничьи. Ну разве что второго сына. Или первого сына Славки? Определенно будет путаница. А где начинаются тяжбы за наследство, всегда будет семейный разлад.
Конечно, Линд уже в почтенном возрасте, мать взрослой дочери. Рожать ребенка ей довольно опасно. Да и соседи сплетничать будут. Как только решилась на такое? Да и Славка буйствовать будет. Хорошо, если ее быстро замуж отдадут. Пусть муж ее норов терпит. Хоть она и добрая девочка, но ее детские капризы уже всем надоели. Да, я бы на месте Линд подольше держала дочь в неведеньи, но мачеха права – уже сейчас видно, как она раздалась в талии, а через месяц о ее положении не будет судачить только ленивый.
Поблагодарив Линд за материнский совет (судя по рассказам о моей матушке, ее совет был бы совсем другим), я отправилась на кухню. Какие бы муки меня не терзали, про ужин забывать не стоило. Да и надобно проверить, сколько осталось муки, не пора ли организовать охоту, чтобы пополнить запасы мяса, надолго ли хватит соли и сахара. Сейчас ягоды пойдут, надо будет варенье на зиму наварить. Хоть меня зимой здесь и не будет, порядок должен быть во всем.
Немного визуализации: Милослава
Милослава – девушка серьезная, уравновешенная, строгого воспитания, по крайней мере, со стороны. Любит читать, но с книгой посидеть получается редко. Она строга к себе и к прислуге, сама всегда хлопочет по хозяйству и другим лениться не дает.
На кухне было довольно тихо: летом, в такое пекло как сейчас, старались готовить немного. Тем более Славка в своем заточении деликатесов не просила, Линд кушала мало, а отец пообедает где-то в крестьянском хозяйстве. Уж накормить своего кнеса готов каждый.
К ужину в печи томилось мясо с картофелем, лежали свежие овощи. Только поваренок присматривал за печью, а остальные разошлись по домам. И то правильно – у каждого свое хозяйство, надобно и огород полить, и детей покормить, и клубнику с малиной собрать.
Я попросила хлеба с сыром, налила ключевой воды из ведра и поела прямо тут, за грубым столом, иззубренным за много лет готовки на нем. Даже скатерть стелить поленилась. Чисто и ладно.
Вспомнила про бабку: она в такую жару и вовсе не выходила из комнаты. Послали ли ей обед? Обычно об этом заботилась Линд, но сейчас на нее надежды мало. Бабка не я, хлебом не обойдется. Собрала ей на поднос тарелку с жареным мясом, крынку молока, положила ломоть вчерашнего пирога с зайчатиной. Всё она, конечно, не съест, но и недовольство скудным обедом выражать не будет.
Бабкина комната самая высокая, выше нее только чердак. Вроде и тяжело ей по лестнице забираться, да зато летом там можно на обе стороны окна распахнуть и будет прохладно. А зимой бабка внизу живет, рядом с кухней. К печке поближе. Так и получается, что у всех по одной комнате, а у нее сразу две. Пришлось мне с подносом по лестнице карабкаться.
Бабка сидела у раскрытого окна, пряла шерсть. Она без дела сидеть не любила, раньше много читала и разбирала письма, но когда глазами слаба стала, перешла на вязание и прочее рукоделие. По вечерам рядом с ней сидела Линд, читая ей книги или рассказывая последние новости.
– Бабушка, доброго здравия, – вежливо поприветствовала я старуху. – Я вам обед принесла.
– Слуги совсем разленились, – проворчала бабка. – Дожили, уже кнесинки обед разносят.
– Жарко очень, бабушка, – примирительно ответила я, накрывая небольшой круглый столик скатертью. – Я их отпустила домой. Пусть своим хозяйством займутся. Чай, ужин я и сама накрыть могу. Зачем им возле печки жариться?
Бабка посмотрела на меня пристально, но я взгляд не отвела. И что? Повара да кухарки тоже люди, у них дома есть. Им тоже хочется и варенье успеть сварить, и по ягоды сбегать, и внуков повидать. Тем более, сейчас сенокос, внуки-то на бабках да дедках, да старших сестрах.
А вот сенным девкам я нынче разнос устрою. Полы в горнице не мыты, белье не свежее, пыль протиралась неизвестно когда.
Пока бабка обедала, я белье перестелила, подушки и перину в окно на крышу выложила – пусть проветрится. Искупать бы бабку еще, жарко ей, наверное, потно, да ванну в горницу не затащить, а в мыльню пойдет ли?
– Бабушка, а не велеть ли мне баньку затопить? – на всякий случай спросила я. – Или, может, в мыльне ванную подготовить? Я вам спуститься помогу.
– Баньку, пожалуй, стоит затопить, – милостиво согласилась бабка. – Не лишним будет. Да пряжи вели принести побольше. Моя уж заканчивается. Ох и обидно мне, Мила, обузою быть. Хоть бы правнуков мне привезла поскорее, с детками нянчится я еще в силах.
Приехали! Помним мы, как ты со мной да со Славкой нянчилась. Здесь не сиди, там не стой, под ногами не болтайся. Впрочем, того я сказать бабке никогда не осмелюсь.
– Что ты, бабушка, разве ты обуза? – покачала головой я. – Шерсть прядешь, вяжешь, шьешь, а зимой и вовсе при деле будешь. Хотела правнуков, да видно рано пока. Внука, дай боги, еще покачаешь.
– Да неужто Линда тяжелая? – обрадовалась бабка. – Радость-то какая!
– Похоже, к середине зимы родит, – подтвердила я. – Повезет если, то сына.
– Да коль и дочь, да на тебя похожую, то и не страшно, – внезапно вывезла бабка. – Такая как ты любого парня стоит.
