Текст книги "Лига мартинариев"
Автор книги: Марианна Алфёрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
13
К дому Вадима я бежала бегом. Мне хотелось поскорее отдать ему бумагу и сказать, что он скотина. Пусть уматывает в свою клинику и растит на дареные деньги нормальные руки и ноги, только длинноногого красавца я все равно буду ненавидеть! Надо же, явился к Орасу и рассказал…
Я внезапно затормозила и остановилась посреди улицы как вкопанная. В самом деле – какая чепуха! С каких это пор Вад ходит в гости к господину Орасу? Да пустят ли его на порог? Нет, розыгрыш не удался, господин Орас! Захотелось немного позабавиться за счет заведения? Ладно, мы стерпим, нам не привыкать. Мартинарии – люди не гордые, для них самое главное – благо человечества. И об этом, окунаясь с головой в дерьмо, не следует забывать. Бедняга Вад! Я чуть не устроила скандал, а он ни в чем не виноват! Ну что ж, тем лучше – зайду, поздравлю с удачей и попрощаюсь. Он может собираться в дорогу и выезжать хоть завтра…
– …хоть завтра? – переспросил Вад, вертя в руках бумагу. – А эта штука дорого стоит?
– Очень дорого. Но деньги можно использовать только на лечение. Снять сам ты не можешь ни рубля.
– Только на лечение, – разочарованно протянул Вадим. – Такая сумасшедшая капуста – на всякую ерунду! Лучше бы дали наличными.
– Наличными нельзя, – заявила я назидательным тоном, будто все еще беседовала с Олежкой. – Возможно, тебе придется лечиться несколько лет. И этот полис – твоя гарантия.
– Никуда не поеду! – решительно заявил Вад и сунул Орасову бумагу в ящик буфета. – Тратить лучшие годы на лежание в больнице? Другого дурака поищите! Я и так счастливее многих, рукастых и ногастых!
Я смотрела на него и глупо хлопала глазами. Мне казалось, что человек в его положении готов отдать полжизни за этот счет.
– И как же ты будешь?..
– А как я раньше жил? Разве плохо? Нормально. И еще лучше буду. Давай лучше займемся более приятными вещами.
И он потянулся обнять своими короткими ручонками. Я отшатнулась.
– Ты что, не хочешь? А зачем ты тогда пришла? – раздраженно выкрикнул Вад. – Только затем, чтобы притащить дурацкую бумажку?
Господи, я ведь для него старалась. Он что, не понимает?
– За «дурацкую бумажку» мне пришлось долго кланяться Орасу, – выдавила я, почти оправдываясь.
– Где кланяться? В постели?
Ну вот – он уже считает меня за шлюху. Ему дала – значит, и любому другому могу дать. Ничего не скажешь – логично.
– Мне лучше уйти, – я шагнула к двери.
– А я тебя не отпущу, – хихикнул Вад.
– Ты?! – я рассмеялась.
Нехороший получился смех. Презрительный. Конечно, я не должна была так смеяться. Вад дернулся как ужаленный.
– Ах вот как! Думаешь, я не смогу тебя удержать? Не смогу, потому что я такой, да? – выкрикнул он и в уголках его губ появились комочки густой белой пены.
– Извини, ничего такого…
Он вдруг вцепился, как бульдог, в ветровку и рванул ее изо всей силы. В кино насильник обычно так эффектно рвет кофточку на груди. Но тут вышло по-другому – толстая ткань выдержала, не лопнула, но от рывка меня швырнуло вперед и, чтобы устоять на ногах, я сделала замысловатый прыжок, а руки сами собой вцепились Ваду в волосы. Страха не было – ярость так и шипела во мне, и рвалась наружу. Я ухватила Вада двумя руками за волосы, оторвала от пола и отшвырнула от себя. Показалось, что швыряю паука – так смешно он махал своими ручонками и ножками, корчась в углу, под свалившейся сверху макушкой буфета.
В следующую секунду я вылетела на улицу и помчалась пулей.
– Дрянь! Дрянь! Дрянь! – выкрикивала я так громко, что прохожие оборачивались.
Но мне было наплевать.
14
Дом пропитался насквозь дымом и сыростью, нежилой мертвящий запах проник в вещи, и даже на кухне, воле электроплитки, меня бил озноб. Пашка наскоро залепил окна кладбищенскими решетками, и теперь ночной летний ветерок гулял по обугленной гостиной. Пашка требовал, чтобы я подала на Кентиса в суд. Как будто это что-то могло изменить! Ясно, что все мои усилия бесполезны, коли Лига заявила на меня свои права. Видимо, моя беспросветная глупость очень им приглянулась.
На этот раз они связались со мной по телефону. Знакомый визгливый женский голос торопливо затараторил в трубку:
– Твое поведение недопустимо. Устав Лиги…
Надо же, они перешли со мной на ты – так хозяева разговаривают со своими рабами.
– А в чем, собственно, дело?
– Ты жестоко избила Вадима Суханова.
– Он хотел меня изнасиловать!
– Все равно ты не должна была сопротивляться. Призвание мартинария – максимальное…
– Слушай, трахайся с ним сама, если нравится. А меня уволь, – огрызнулась я.
– Ты не представляешь, какой вред себе и окружающим может причинить твое недопустимое поведение. Трансформация уже началась, и отказ от функционального развития…
– Иди в задницу! – я швырнула трубку.
Что, съели? Я показала ни в чем неповинному аппарату старательно сложенный кукиш. Разумеется, я не против услужить Лиге, когда неудачи падают мне на голову сами, как кирпичи. Но бить себя по башке булыжником – нет уж, увольте. Это что же получается – если я внезапно вытяну счастливый билет, господа «лигачи» потребуют, чтобы я от него отказалась? Разумеется, я глупа. Но не настолько же! Сегодня я неожиданно почувствовала себя счастливой. Мне понравилось быть сильной и уметь дать отпор. Я прекрасно понимала, что сейчас в своей крошечной каморке Вад бесится от злости и обиды. Но в происшедшем мне ничего не хотелось изменить. Выговор Лиги меня только раззадорил. Я – не мартинарий, и не хочу им быть, потому что… Не хочу и всё!
Я бросилась в постель, но сна не было. Ясно было, что драка не закончена, и мне еще наставят в ближайшем будущем синяков. Ну ничего, я тоже попытаюсь пустить в ход зубы. Я вспомнила о проклятом желваке на ладони. Интересно, этот значок – что же, тавро Лиги? А потом может проявиться какая-нибудь буковка? Может «м» – читай «мартинарий», а, может, и «ж» – читай «жопа». Но проверить было нельзя – глубокий порез был заклеен пластырем, а ковырять вновь живое мясо у меня пока не было желания.
Было уже за полночь, когда вновь зазвонил телефон. Я сдернула трубку, и уже открыла рот, чтобы отлаять новоявленного опекуна, но услышала тихий, поначалу не узнанный мною голос:
– Ева, дорогая, как мне освободиться от этой проклятой роли? Я знаю, ты можешь помочь. Верю, что можешь…
Я хотела спросить, кто говорит, но почему-то не решилась.
– Освободиться?! Что может быть проще! – выкрикнула я радостно. – Просто скажите «нет», и вы свободны как птица. Если, конечно, это «нет» для вас важнее всего. А если есть вещи подороже, тогда вы несвободны навсегда. И тут вам никто не поможет – ни Ева, ни Адам.
Мне показалось, что слушавший меня на том конце провода усмехнулся, но не шутке, а моей недалекости, и мысль эта уколола меня пребольно. И я поняла, что моя крошечная победа над собой (а не над Вадом), еще ничего не значит, ибо шкура мартинария намертво приросла ко мне. А самоистязательность мыслей – моя суть, вечное клеймо мартинария.
В трубке уже по-гиеньи хихикали гудки. И только тогда я вспомнила, кому принадлежал голос. Звонил Кентис.
15
В утренних новостях показывали все то же, что и в вечерних накануне – искореженный, разорванный на две части автобус, застывший возле кромки тротуара. На асфальте, навзничь, раскинув толстые руки и ноги, лежала старуха в луже крови, а вокруг нее раскатилась картошка, разлилось подсолнечное масло. Рыжая панамка, тоже в крови, висела на ветке дерева – отбросило ли ее туда взрывом, или кто-то, в растерянности, повесил ее на ветку, Кентис не знал.
Потом появилось лицо старухи в черном. Но она ничего не говорила, лишь бессвязно выла и махала рукой, пока двое вели ее к машине «скорой». Ее место в объективе занял мужчина лет сорока.
– Я его видел… я видел, – твердил свидетель. – Он выскочил из автобуса и побежал.
Какой-то человек в штатском оттеснил репортера и прикрыл камеру рукой.
– Тайна следствия, – заявил хозяин ладони и исчез из объектива вместе со свидетелем.
После этого показали, как на место трагедии прибыл мэр. Это была излюбленная манера Старика – сразу же, немедленно, прибыть туда, где горит, где взрыв, авария, трупы и возле этих трупов гневно пригрозить и сочувственно пообещать. Это он умел. Самое странное, что ему до сих пор верили.
– Негодяя мы найдем! – Старик так сурово глянул в камеру, что у Кентиса противный холодок пробежал меж лопатками.
Неужели Старик знал? Да какое там «неужели» – наверняка знал. Но тогда и причина тоже была ему известна. О боги, что же делать?!
Всю ночь Кентис не сомкнул глаз – метался по комнате, наливал водку, пил залпом, не закусывая и не хмелея. И ждал звонка. Но Старик так и не позвонил. Несколько раз Кентис пытался лечь. Но лишь закрывал глаза – видел старуху в луже крови, рассыпанную картошку и панамку на ветке. Он тут же вскакивал.
– Я как Раскольников, – бормотал он, хихикая, в который раз наполняя стакан. – Кокнул старушку – и все проблемы решены. Но ведь старуха лучше, чем молодая. Если уж выбирать, то старуху, так ведь? – спросил он у своего отражения в зеркале.
И отражение согласно кивнуло.
– Наверное, в России очень вредные старухи, если их так часто хочется кокнуть, – вздохнул Кентис.
Часа в два он позвонил Еве. Зачем? Он и сам не знал. Может, надеялся, что она скажет что-то спасительное. Женщина должна уметь спасать, иначе ей грош цена. Но Ева пробормотала какую-то чепуху, вообразив, что изрекла афоризм. Ладно, плевать на нее и на ее глупости. Надо, чтобы Старик позвонил. Только и всего. Но он не позвонил. Ни ночью, ни утром. Это молчание было хуже самой суровой отповеди. Это означало одно – Старик принял решение…
16
Павел Нартов вставал рано и много работал. Он гордился своей целеустремленностью, несгибаемостью и той легкостью, с какой мог отказывать себе в маленьких удовольствиях. Удача его не баловала. Сверстники, ни мало не запыхавшись на подъеме, давно обогнали его, работая вполсилы, не обладая и четвертью его ума и энергии. Но Павел упорствовал, пробивая незыблемость стен, окружающих человека безродного. Его утверждение в команде Старика на столь высоком посту можно считать почти чудом. Нартов никогда не сомневался в себе, а неудачи вызывали в нем лишь злость, подхлестывая ударами плети.
В разговорах Павел любил сравнивать себя с Орасом, подразумевая, что сравнение должно всегда быть в его, Нартова, пользу. «А что думает о вас сам Орас?» —поинтересовался очередной дотошный журналюга. Увы, Орас Павла Нартова просто не замечал. При встречах Андрей Данатович бывал вежлив, но не более того, видя в Павле обычного чиновника среднего звена. Никого на свете Нартов так не ненавидел, как Ораса, хотя, казалось, им нечего было делить.
А жизнь ежечасно искушала. И главным соблазном была Лига, чьи тайны приоткрывал Нартову Старик. Мощь Лиги была неисчерпаема, возможности – безграничны, у Нартова закружилась голова, когда он осознал, ЧТО скрывается за завесой тайны. Сейчас Павел легко мог бы заменить Старика. И так больше половины работы лежала на его плечах. Старик – всего лишь привычная вывеска, и если она исчезнет, то Нартов, всё сделает гораздо правильнее, быстрее и изящнее. Он чувствовал, что перерос свое подчиненное состояние, как детскую одежонку. Старик давно должен был рухнуть, а он продолжал сидеть истуканом, и это не давало Нартову покоя.
«Глупо надеяться, что кто-то оценит твои способности, твою преданность, твою работоспособность…» – утешал себя Нартов. И одновременно верил: должны оценить. Сегодня у Нартова чувствовал – день судьбоносный. Сегодня для него начнется иная жизнь. И очень важно, какой шаг в эту жизнь сделает он, Нартов.
Нартов пружинисто шагал по только что облитым водой улицам, вдыхал всей грудью утренний воздух, приправленный ароматами цветения и первыми струйками бензинового угара. Город еще не отогрелся с ночи, но Павел в рубашке с короткими рукавами и летних брюках не чувствовал холода. Он всегда одевался очень легко. Учась в университете, даже зимой ходил в одном костюме. Сокурсники смеялись. Впрочем, они смеялись всегда. И когда он рассуждал о Бердяеве и Кафке, и когда говорил, что станет после окончания университета директором компании или займет крупный пост в мэрии, иначе он свою жизнь не мыслит. Проще всего вертеть пальцем у виска. Что ж, удел ничтожеств – смеяться. Задача сильных – достигать. Его девиз – сила и одиночество. Их – толпа и слюнявая слабость.
Теперь он – заместитель мэра, и шагает пешком по улицам лишь потому, что взял за правило – по утрам всегда ходить пешком до Звездной. Здесь его ожидала служебная машина, шофер услужливо распахивал дверь – и Нартов подъезжал к мэрии как король. Или почти как король.
Площадь перед резиденцией мэра была пустынна. На парковке одиноко чернел «Мерседес» Старика. Правильный овал площади только что покрыли новым асфальтом, и сейчас, залитая водой поливалок, площадь напоминала озеро, в неподвижной глади которого отражались дома, деревья и синее небо. Старинный, Екатерининских еще времен особняк, в котором помещалась мэрия, после реставрации выкрасили в холодный бледно-голубой цвет, а многочисленные лепные украшения на фасаде и скульптуры на крыше – в темно-серый. Старик полагал, что подобное сочетание придает зданию строгость, не замечая, что дом сделался похожим на призрак. Жители города с присущим им юмором окрестили мэрию «Летучим голландцем».
Перед массивными, выкрашенными в черный цвет дверьми нахохлившейся птицей торчал охранник.
– Холод – наш первый друг, – сообщил Нартов и похлопал парня по плечу.
Уборщица мыла лестницу, и он пробежал по мокрым ступеням под рассерженное ворчанье старухи. Стол секретарши еще пустовал. Забытый с вечера цветок – подарок Нартова – надломившись, свесился из стакана. Низкое еще солнце, весело подмигивая, пряталось в зелени высоченных вязов. На цыпочках Нартов подошел к двери в кабинет мэра и осторожно толкнул ее. Старик, водрузив на переносицу очки, деловито щелкал по клавишам компьютера. Но едва Нартов вошел, тут же погасил экран.
– Ты видел это? – Старик гневно швырнул Нартову утренний выпуск газеты с фотографией изуродованного автобуса, так, будто его заместитель был виновен во взрыве.
– Видел, и я… – Нартов предусмотрительно сделал паузу и брезгливо отстранил газету.
И мэр заметил его жест.
– Это Кентис, – сказал Старик и в ярости шлепнул газетой по столу. – Решил, что ЭТИМ можно откупиться от Лиги! Идиот!
– Вы уверены? – вновь Павел замолчал на полуслове.
Старик снял очки и морщась, принялся тереть переносицу.
– Не сомневаюсь ни минуты. И тот взрыв в водосточной трубе – тоже его рук дело. Мне абсолютно не нравится затея Кентиса.
Нартов решил, что ослышался. Собственный сын устраивает два теракта, а мэр устало морщится и бормочет: «Мне не нравится».
– Но ведь это убийство…
– Павел, ты ничего не понимаешь, – вздохнул Старик. – Кентис затеял опасную игру. И я… я просто боюсь за него.
Кентис тоже любил упоминать слово «игра». Случайно это совпадение или нет, Нартов не знал. Впрочем, его интересовала не суть, а форма. Ибо только форма дает возможность действовать, а суть эти действия оправдывает.
– Самое лучшее для него сейчас – уехать из города, – сказал Старик после паузы. – Павел, я хочу, чтобы ты этим занялся.
– Даже если он будет сопротивляться?
– Он будет сопротивляться, – Старик сделал ударение на слове «будет». – Но я надеюсь на тебя. Ты умеешь настоять на своем.
– Приятно, что вы замечаете мои достоинства…
Нартов отвернулся, чтобы Старик не увидел его улыбки.
– Менты могут выйти на его след? – спросил он преувеличенно деловито.
Старик отрицательно покачал головой. Впрочем, что еще ему оставалось? Менты, может быть, и не выйдут. А вот кое-кто другой – очень даже может. И наверняка уже вышел…
17
Утром Кентис как ни в чем ни бывало сидел в кафе Ораса за тем же столиком, что и в вечер нашего знакомства, и посасывал через трубочку коктейль. Правда, сегодня он выглядел несколько помятым. Распахнутая на груди рубашка была мягко говоря несвежей, а щеки темнели двухдневной щетиной. В этот час столы и столики, полы и лестницы, да и сама площадь отмыты до стерильной чистоты. Кентис же в своей неряшливости напоминал брошенный на пол окурок. Других посетителей еще не было. Два официанта в белоснежных форменных рубашках расставляли на подносы напитки и как будто не замечали Кентиса. Зато я заметила его сразу, едва вывернула из переулка на Звездную. Заметила и остановилась как вкопанная. Подойти к нему я не решалась, но и уйти вот так просто была не в силах. Мне казалось, что я любила его – то есть хотела любить. Меня всегда привлекали души, что мечутся между добром и злом. К тому же он явно проявлял ко мне склонность, а это для меня много значило. Вообще-то я при каждом новом знакомстве всякий раз думаю о любви. Не то, чтобы я каждому бросаюсь на шею, вовсе нет. Но я живо представляю, как больно будет моему ухажеру услышать роковое «нет», и потому тут же начинаю уговаривать себя его полюбить. Ухажеры, неверно истолковав мои колебания, зачастую ретируются. Но порой получается как с Вадом… Конечно, это глупо. Я презираю себя и ненавижу, но тут же готова излить свою нежность на всех желающих и не желающих тоже. После чего меня охватывает злость, и я пытаюсь защититься от своего несчастного нрава. Я огрызаюсь на каждое приветствие, бегу любой встречи, запираюсь дома и сижу одна-одинешенька. В компаниях и на вечеринках говорю всем гадости, а о себе рассказываю ужасные вещи. Но разве можно так спастись? Разве можно защититься, если защитника нет? Если бы он был – пусть не рядом, пусть за тысячу миль, я бы всё равно была самой недоступной женщиной на свете. Если бы наша с Сашкой любовь удалась, я бы сделалась примерной хозяйкой, и прожила бы до старости домовито и счастливо. Но он ушел, и я сделалась совершенно беспомощной, будто с меня содрали кожу. Не хочу его ни в чем упрекать его, мертвого, но мою судьбу он определил на много и много дней вперед…
Кентис наконец заметил меня, поначалу он не то, чтобы смутился, но какая-то болезненная гримаса передернула его лицо. Но он тут же опомнился, самодовольно усмехнулся и кивнул мне, как кивают случайным подружкам. А я продолжала стоять и смотреть на него. Я ведь знала, что по сути своей Иннокентий человек хороший, просто не встретился ему никто, кто бы направил его на истинный путь и объяснил суть жизни. И пусть он не надеется – без борьбы я от него не отступлюсь. Сашка ушел, Вад опротивел. Но Кентиса я буду любить изо всех сил и уж точно переделаю. Мысленно я всё это говорила ему и наблюдала за его лицом, пытаясь определить, понял ли он мои телепатические наставления. Но он пил коктейль и не замечал моих усилий.
Внезапно кто-то сзади взял меня за плечи и переставил в сторону как куклу. Я оглянулась и увидела Пашку в новеньком спортивном костюме, плотно облегающем его сухопарую фигуру. За Павлом следовали двое здоровенных парней с длинными, как у обезьян, руками. Демонстрируя скульптурные мускулы, они носили майки без рукавов и мешковатые спортивные штаны. Никогда прежде я не видела подобных типов рядом с Нартовым. Павел рядом с этими двумя выглядел нелепо. Они, не обратив на меня никакого внимания, направились в кафе, прямиком к столику Кентиса, и я двинулась за ними следом.
– Мэр приказывает тебе покинуть город и не возвращаться вплоть до его особого распоряжения, – проговорил Нартов так громко, что его расслышал не только Кентис, но и официанты, и я.
– Пашенька, а ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Как мне кажется – нет… – покачал головой Кентис. – Ты считаешь меня подонком и хочешь оградить от моих происков Старика. Ты молодец, Паша. Ты предан шефу. Это великое качество! Но к превеликому сожалению ты ничего не понимаешь! Вот Ева – она скоро поймет… А ты – нет…
– Заткнись! – рявкнул Нартов. – Ты сейчас же сядешь в машину и уедешь.
– Извини, Паша, но у меня нет машины. Я разбил ее, и сам не знаю – зачем. Быть может, ради тебя. Или ради вон той девочки, что спешит в школу, – Кентис сделал неопределенный жест в сторону площади, но никакой девочки, спешащей в школу, я там не увидела. – Впрочем, я не уверен. Не разобрал. Это бывает трудно понять. Почти невозможно…
– Машина найдется, – прервал его Павел.
Я подошла ближе и остановилась на границе фиолетовой тени от тента. Мне казалось, что Кентис и Нартов говорят на разных языках.
– Благодарю за предложение, Пашенька. В последнее время я совершенно ошалел от щедрот Лиги. И потому предлагаю не горячиться и не торопиться, просто сесть и выпить за Старика и Лигу. Эй, принесите что-нибудь покрепче! – крикнул Кентис двум белоснежным официантам, которые даже не потрудились обернуться.
– О чем мы будем говорить? – прошипел Нартов.
– К примеру, как ты планируешь занять место Старика…
Кентис не успел договорить – Пашка ударил его по лицу. Удар вышел несильный, Кентис лишь качнулся и вцепился в край стола.
– Во двор его! – приказал Павел, оборачиваясь к своим подручным.
Те исполнили команду мгновенно: подхватили Кентиса с двух сторон и поволокли между столиками. Официанты демонстративно отвернулись. А я как дура кинулась следом. Охранник, скучавший у ворот, попытался было воспротивиться, но Павел шепнул ему несколько слов, и тот послушно отступил.
– Приказ Старика, – долетело до меня.
Старик велел избить собственного сына?! Просто невероятно… Но ведь Павел – он зам. Старика… И… Никого больше не опасаясь, «гориллы» протащили Кентиса в маленький дворик позади кафе, прикрыть за собой железные ворота. Почти сразу же послышался мокрый шлепок удара и глухой всхлип боли.
Новый удар. Еще один. И еще. Может, они только изображают, что бьют? Я бросилась к воротам. Двор был плотно заставлен штабелями пустых ящиков и коробок.
– Кентис!
На мой крик обернулся Нартов. Его лицо покраснело и покрылось потом. Он казался пьяным. В руке его мелькнула «розочка» от разбитой бутылки. Кентиса я не видела – видимо, он лежал где-то среди ящиков, у Пашкиных ног.
– Пошла вон! – взвизгнул дорогой братец.
Я попыталась обогнуть ящики. Пашкин помощник загородил проход и схватил меня за руку.
– Девочка, ты ошиблась. Тебе не туда! – он развернул меня, заломив руку за спину и с противным смешком толкнул вперед.
Я обернулась и влепила ему пощечину. В следующую секунду я летела, головой прошибая дорогу меж сложенных ящиков.
– Не смей, Тосс! – долетел до меня крик Нартова. – Это моя сестра.
– Она дерется, – мрачно огрызнулся Тосс.
Несколько секунд я лежала, не понимая, что произошло, потом, мотая головой и отфыркиваясь, села. При этом рассыпался еще целый штабель ящиков. В освободившийся просвет я увидела Кентиса. Он лежал на земле, и лицо его было повернуто в мою сторону. Только вряд ли сейчас это можно было назвать лицом – сплошное кровавое месиво. И на фоне мясного – ослепительные, невозможно яркие голубые глаза. Они смотрели на меня, и в них не было боли. Только некое подобие улыбки, насмешки или… Я вскочила, схватила ближайший ящик и, одним прыжком оказавшись возле Нартова, изо всей силы огрела дорогого братца по голове. Дно пробилось. И Пашкина голова застряла в пластике, как в рабском ярме. В то же мгновение у меня за спиной отворилась дверь в кафе, и на пороге появился Орас в совершенно непривычном виде – на нем был темный спортивный костюм, а в руках – увесистая дубинка. Плотный трикотаж подчеркивал ширину его плеч и коренастость фигуры.
– А ну пошли вон, – крикнул он Пашке, будто мелкому воришке. – Это частное владение.
Тосс был в двух шагах от меня, но слова Ораса, вернее, не столько слова, сколько тон, которым они были сказаны, заставили его остановиться. Тосс напоминал волкодава, изготовившегося к прыжку и внезапно услышавшего окрик хозяина. Меня так и подмывало рискнуть и надеть ему на голову пластмассовый ящик.
Тем временем Нартов делал бесполезные попытки освободиться от своего «ярма». Один из охранников Ораса, появившийся почти одновременно с хозяином, подошел к Пашке и бесцеремонно содрал у него с шеи искореженное хозяйское имущество. От боли Пашка запричитал, прижал ладонь к оцарапанной щеке и бросил на меня полный ненависти взгляд – будто именно я была виновата в его неудаче.
– Сбегай в зал, вызови «скорую», – приказал Орас и слегка толкнул меня дубинкой меж лопатой. – Телефон за стойкой у бармена.
Не помню, как я прошла в зал и набрала номер. В голове у меня будто вертелись, как в калейдоскопе, осколки каких-то догадок, вертелись, но никак не могли сложиться в цельную картинку.
Когда я вернулась, ни Пашки, ни его подручных уже не было во дворе. Орас сидел на корточках возле Кентиса, и, как мне показалось в первую минуту, щупал ему пульс. Потом я поняла, что ошиблась. Он в самом деле держал Кентиса за руку, и внимательно разглядывал кожу. На правой ладони Кентиса рдел красный след ожога правильной круглой формы. И как мне почудилось – в кружке этом в самом деле читалась какая-то буква. Заметив меня, Орас отпустил руку Кентиса и поднялся.
– Я ошибся, – сказал он, подходя ко мне и вытирая платком перепачканные в крови руки. – Думал – он погоняла. А выходит – простой мартинарий. Это все осложняет…
– Мартинарий? – переспросила я.
Бог мой, как же я сама не догадалась?! Теперь все встало на свои места – и поджог моего дома, и это избиение, которое, казалось, сам Кентис и спровоцировал… Боже мой, как я была в ту минуту счастлива!
– Андрей, дорогуша! – я чмокнула ошалевшего Ораса в щеку и бросилась к лежащему на земле Кентису.
В эту минуту во двор въехала машина «скорой». Выпрыгнувшие из нее ребята с носилками оттеснили меня в сторону и занялись пострадавшим.
– Я бы на твоем месте так не радовался, – заметил Орас, подойдя сзади. – Два мартинария – это явный перебор.
Но я не стала его слушать – оттолкнув белохалатного, я залезла в машину «скорой» вслед за носилками с Кентисом.
– Кентис, дорогой, я преклоняюсь, – я попыталась сползти на колени в проход, но мешали носилки. – Такие, как ты, искупают подлое и низкое в людях… Если бы кто-нибудь рассказал мне прежде, я бы не поверила… Я горжусь, я счастлива…
Лицо Кентиса было наскоро обмотано бинтами, но даже сквозь марлю проступала кровь.
– У тебя глупый брат, Ева, – расслышала я едва слышный шепот. – Такой же глупый, как ты. Он никогда не станет князем Лиги. Никогда… Выше примитивного погонялы ему не подняться…
