355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марианна Алфёрова » Лига мартинариев » Текст книги (страница 2)
Лига мартинариев
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:27

Текст книги "Лига мартинариев"


Автор книги: Марианна Алфёрова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

5

Собакина вручила мне три листка сегодняшних командировок. И еще какую-то записку, на которой стоял жирный красный вопрос.

– Что это значит? – я возвратила листок с вопросом Собакиной.

– Это значит, – отвечала она тоном учительницы с сорокалетним стажем, – что господин Орас сегодня велел позвонить и выяснить, когда он сможет открыть благотворительный счет.

– Ясно, – хмыкнула я, хотя пока еще ничего не понимала.

– Если скажет, что счет открыт, поблагодари, – наставляла Собакина. – А если нет…

У нее была потасканная раздутая физиономия и дешевый нечесаный парик на макушке. Загорелые жирные плечи и не менее жирные груди выпирали из слишком узкого и слишком открытого летнего платья. За глаза все «милосердцы» называли Собакину Бандершей. В молодости она была профсоюзной активисткой и любовницей многих влиятельных ныне лиц города, они не дали ей умереть с голоду, пристроили на теплое местечко. «Око» подкармливалось из городской казны. Но главным источником питания служили привлеченные всеми правдами и неправдами спонсоры. Раз в неделю все работники «Ока», вооружившись огромными кистями и волоча ведра с клеем и свертки плакатов, расходились по городу, расклеивая на специальных стендах красочные бумажные простыни. На всех рекламных плакатах «Ока» помещалась физиономия Собакиной, расползшаяся, как ком масла, в улыбке. Поговаривали, что ее новая загородная вилла построена на пожертвования для слепых старушек и глухонемых собачек, или что-то в этом роде.

Мне всегда очень хотелось поругаться с Собакиной, причем по-крупному, с воплями, оскорблениями и бросанием предметов. Но Бандерша ловко ускользала от ссоры. У нее был к этому талант. Я вообще не слышала, чтобы она с кем-нибудь ругалась. Напротив, она умела для каждого подыскать нужное словно и очень тонко польстить. Возможно, поэтому в перезрелые годы у нее нашлось немало покровителей. Вот с кого стоит брать пример в моей непутевой жизни. Учиться надо! А то с моим вздорным характером придется коротать последние дни в богадельне. Впрочем, до этих дней мне еще далеко. Оставалось надеяться, что за оставшиеся сорок лет я успею себя перевоспитать.

Я придвинула к себе телефон и набрала номер Ораса.

– Андрей Данатович, с вами говорят из «Ока милосердия», – на самом деле у Ораса было какое-то совершенно безумное отчество, которое на русском языке выговорить невозможно, поэтому в городе все именовали его именно так. – Как поживают ваши булочки? Можете прислать десятка два, непременно со взбитыми сливками?

Бандерша округлила глаза и сделала очень выразительный жест.

– Счет, – прошептала она. – Напомни про счет.

Я успокаивающе подняла руку.

– Булочки – это только аванс, – добавила я. – Ах, пришлете? Госпожа Собакина безмерно благодарит. Вы не забыли про счет? Да, да, на лечение.

Орас помолчал секунду-другую.

– Сначала должны произойти некоторые события, – сказал он, понижая голос, в самую трубку, – я слышала, как он перевел дыхание.

– Если полагаете, что я должна с вами переспать, то вы ошибаетесь. «Око» подобных услуг пока не оказывает.

Собакина хихикнула. Все-таки она отличная баба. И в чем-то мы с нею схожи. Только мне еще не подарили загородную виллу. Парочка коробок шоколадных конфет – это все, на что расщедрились немногочисленные поклонники.

Орас расхохотался.

– Нет, Ева, на подобное я не рассчитываю. Ожидаются события иного сорта. Вы все скоро поймете.

– О Господи, опять одни загадки. Я их терпеть не могу. То подсовывают какие-то дурацкие папки под дверь, то среди ночи звонят по телефону.

– Вы получили послание Лиги? – спешно спросил Орас.

– Да, – призналась я, хотя в глубине души понимала, что никому об этом говорить не должна.

– Вам следует держать это в тайне, – Орас заволновался – обычно почти незаметный прибалтийский акцент сделался отчетливее.

– И вы тоже? – мне почему-то захотелось, чтобы он был членом этой таинственной Лиги, куда меня настойчиво звали.

– Молчите! – прервал он меня почти грубо. – Члены Лиги пользуются моей безусловной поддержкой. Сегодня же счет будет открыт.

– Вы, кажется, не поняли. Этот счет не для меня, а для нашего клиента.

– Я все понял, дорогая Ева. Разумеется, счет не для вас.

Очень мило. Он меня порадовал до глубины души. А мне когда-нибудь будут делать подарки или нет? Я была уверена, что набор дорогой французской косметики был бы очень кстати.


6

– Я назначил свидание, а ты не пришла!

– Вад, я же сказала: нет!

– Но я ждал, я надеялся, – Вадим ковылял за мной уже второй квартал, семеня вразвалку на своих уродливых коротких ножках и размахивая такими же короткими ручками, приделанными к крепкому, мужскому телу.

Ворот старенькой футболки лопнул на могучей, как ствол дерева, шее. А глаза под набрякшими веками смотрели по-собачьему преданно. Вообще внешне он чем-то похож на печального Бассет-хаунда. Но в отличие от нелепого пса, этот человек не вызывает у меня умиления.

– Вад, ты через две недели поедешь в клинику. Орас обещал сегодня открыть благотворительный счет. Как только бумаги будут у тебя на руках, ты сможешь начать лечение. Это долго и мучительно, но ты станешь таким, как все… – я невольно глянула на его руки. Чтобы сделать нормальными эти культяпки, их сломают несколько раз и снова срастят, после каждого перелома удлиняя на несколько сантиметров. Стоило это безумно дорого. Я даже не знала, что меня больше волнует – цифра на счете или мучительность предстоящей процедуры.

– К черту лечение! Ничего мне не надо! Только ты! Ты мне нужна! Ты! – выкрикнул Вад на всю улицу.

Я ускорила шаги. Наверное, это было жестоко. Пытаясь поспеть за мной, Вад, смешно подпрыгивая, бежал следом. Но я не в силах была остановиться, и сама побежала, думая лишь об одном – чтобы он отстал наконец.

– Ты придешь! Слышишь, ты придешь или я умру! – проорал он, останавливаясь на перекрестке.

Я оглянулась. Он стоял посреди улицы на островке, очерченным белым, и не двигался. Несмотря на то, что мне удалось убежать, я чувствовала себя затравленным зверем. Как было бы здорово, если бы Вад был красивым здоровым парнем – тогда бы без всяких угрызений совести я послала бы его ко всем чертям! Но проклятая жалость вязала меня по рукам и ногам, и я чувствовала, что не смогу противиться, хотя меня тошнило при одной мысли, что ЭТИМ можно заняться с Вадом. Самое противное, что Вад разнюхал все подробности моей личной жизни, и когда я в прошлый раз сказала, что у меня есть парень, он зло оборвал меня: «Всё врешь, у тебя никого нет». И у меня не хватило наглости это отрицать.

Я вновь бросилась бежать и остановилась лишь, когда отворила дверь на лестницу в угловом домике. Внутри царили тишина и прохлада, хотелось присесть на широкий подоконник лестничного окна и так сидеть, не двигаясь, закрыв глаза, чтобы не видеть обшарпанные стены, и мечтать о чем-нибудь невозможно хорошем. Жаль только, что нельзя просидеть так всю жизнь.

– Не хочу я к нему идти, – проговорила я вслух, чуть не плача и, запрокинув голову, глянула наверх, в полумрак завернувшейся спиралью лестницы, будто там, наверху, в пыльном полумраке, стоял некто и выслушивал мои оправдания. – Его жалко, но он ни капельки мне не нравится. Он мелочный, себялюбивый. И зачем он только ко мне привязался?.. – Я молитвенно сложила руки, будто в самом деле находилась сейчас в храме, а не на грязной обшарпанной лестнице.

И тут на правой ладони заныл ожог. И я безвольно уронила руки – молиться было бесполезно. Меня заклеймили, как проданный скот, подлежащий отправке на бойню. Сашка предал меня еще раз, на этот раз – окончательно. В эту минуту я поняла, что сопротивляться не имеет смысла. На свете нет человека, который мог бы меня защитить.

Мне сделалось так жаль себя, что я буквально завыла в голос. Я, конечно, не такая красавица, как Лидка, но и не уродина же в конце концов! Высокий рост, хорошая фигура, немного полноватая. Но в меру. Многим такие как раз и нравятся. А волосы просто роскошные. Пшеничные, густые, с золотистым отливом, и вьются надо лбом. Господи, да неужели я не достойна никого, лучше Вада?

Разумеется, я знала, что достойна настоящего принца. Но какой-то подленький мерзкий голосочек, изнывая от страха, доказывал мне, что я должна уступить, потому что Вад не вынесет отказа. Или я хочу быть виновной еще в одной смерти? Ну почему мужчины, когда их опекают, хотят, чтобы их непременно пожалели в постели, иначе все, чтобы ты ни сделал – ни в счет? Вместо ответа на поставленный вопрос явилась мысль совершенно безумная:

«Вад будет боготворить меня, если я соглашусь… И никогда не бросит, как Сашка».

Бедный Сашка!

Ведь я-то знаю, как это больно, когда тебя не любят. Вада всю жизнь унижали… Так неужели я – как все? И мне тоже нужна только фигура супермена, а израненная душа ничего не значит?

Итак, этот чужой, жалостливый голосок победил… Понадобилось каких-то пятнадцать минут, чтобы переломить себя. А я-то была уверена, что ни в жизни не уступлю… Жаль…

Я медленно поднялась на второй этаж и надавила кнопку звонка.

– Не заперто, – отозвался надтреснутый старушечий голос.


7

– Ты пришла? – Вад изумленно смотрел на меня, не веря в свою удачу. – Сейчас я быстро… Что-нибудь выпить и поесть…

Я присела к столу, не снимая плаща и сжимая в руках сумочку, будто пришла на минутку сказать что-нибудь важное и тут же уйти. Сжимая зубы, смотрела, как Вад ковыляет от буфета к столу. За стеклянными дверцами покосившейся мебелюхи притаилась пузатая бутылка дорогого ликера. «Наверняка для меня сберегал…» – мелькнула мысль. Но Вад вытащил грубую безэтикетную флягу, достал две старые стопки и попытался коротким пальцем выковырять коричневую засохлость со дна.

«Говорят, бывают шлюхи от одной только жалости к мужикам. Может, я из тех, дуреха безотказная?»

– Вад, налей мне чего-нибудь покрепче. Обожаю ликер.

Он сделал вид, что не понял намека и набулькал мне стопку до краев из своей чернявой фляги. Оказалось – мерзейший самогон. Меня замутило от одного глотка.

Со всей ясностью я замечала маленькие и жалкие уловки Вада, будто на него был направлен слепящий свет юпитеров. Но все проходило мимо моего сознания. В голове постоянно вертелись обрывки вчерашнего: похороны, пустые фразы, выдавленные через силу слезы на щеках Лидки. И Сашкина фотография на серванте: ореол золотистых кудрей, как вспышка, белозубость улыбки. Я все еще пребывала там, сегодняшний вечер казался продолжением вчерашнего.

Я отставила пустую стопку и поднялась. Передо мной была дверь из крошеной Вадовой комнатушки прямо на лестницу. Можно открыть ее и исчезнуть в вечернем сумраке. Как здорово, если бы я могла сделать эти три маленьких шажка! Но я повернулась к двери спиной и ненатурально улыбнулась Вадиму:

– Давай-ка посмотрим, какая у тебя спальня…

Он взял меня за руку и повел в соседнюю комнатку, отгороженную от первой фанерной перегородкой. Старый продавленный диван, засаленное одеяло. Наволочка на подушки грязно-коричневого цвета. И никаких признаков простыней. Зато с потолка свешивался ночник на бронзовых цепочках. Эта старинная вещица меня тронула. Я стала подозревать некую романтическую жилку в душе Вада. Вообще я обожаю людей романтического склада. Я бы никогда не могла полюбить такого человека как Орас – он слишком практичен.

Я отбросила плащ и сумочку в угол и начала торопливо стаскивать платье. Хотелось, чтобы все кончилось побыстрее…

……………………………………………………………………………………………………………………….

– Ты – холодная, – пробормотал Вад сквозь зевоту. – Лежала как бревно. Могла бы немного пошевелиться. Терпеть не могу фригидин.

– Другие были лучше? – от обиды у меня задрожал голос.

А мне-то представлялось, что «после» Вад будет рыдать от благодарности и восторга.

– Да, хотя бы Лидка. Она куда занятнее, – вновь сквозь зевоту прозвучал ответ. – Мы с ней на танцах повстречались. Со мной друзья были – все о-го-го какие ребята – метра по два! А она ушла со мной – очень ей попробовать захотелось, каким я окажусь в постели.

– Ну и как? – спросила я почти автоматически.

– Все отлично. Я ей понравился.

– Значит, ты меня не любишь?

– Откуда мне знать? Я еще не разобрался в своих чувствах. Мы так мало встречались.

Я вскочила и стала поспешно одеваться. Желтый блеск ночника высвечивал лицо Вада с закрытыми глазами. Красивое лицо. Голова римского бога. Для бога греческого в чертах слишком много жестокого. Какая он все-таки мразь… «Нет, нет, – тут же прежний голосок, проповедующий жалость и сочувствие, одернул меня, – не надо обижаться. Ведь я тоже его не люблю. Так какое имею право требовать?» – «Но я все-таки старалась быть доброй», – попытка оправдаться вышла не слишком убедительной. Оказывается, я могла не приходить – ровным счетом ничего бы не случилось! Дура! Стопроцентная дура! Навоображала себе всякие страсти. Он умирает от любви! Как же! Сашку не спасла, а этого удумала.

– Я ухожу, – сказала громко.

Вад очнулся от дремы и сел на постели.

– Куда? – он бессмысленно улыбнулся.

– Домой. У меня еще много дел. Извини.

Дел, разумеется, никаких не было, но я бы не осталась в этой комнате сейчас и под дулом пистолета.

– Спасибо тебе.

– За что? – невольно улыбка поползла по губам.

– …что не просишь меня жениться, – достиг моих ушей ответ.

Сначала я не поняла. Показалось – ослышалась. Мне сделалось больно и смешно одновременно. Как мне хотелось выкрикнуть во все горло: «Неужели ты думаешь, урод, что я мечтаю стать твоей женой?!» Но сдержалась. Милый Вад, тебе так хочется стать немножко выше, ткнув меня лицом в грязь… Ну что ж, давай, делай так… Пусть это немного утешит тебя… Но я больше этого терпеть не могу.

Как ошпаренная, выскочила на улицу. Почему-то думалось, что страдает у человека душа, а оказалось, что болит не сердце, а несколько пониже. Впрочем, зачем его обвинять? Сама же стремилась к этому – так хотелось боль утраты заглушить болью унижения. Ну что ж, получила по полной программе. Как было бы хорошо, если бы сейчас меня сбила машина. Машина бы примчалась со стороны Звездной площади, боднула бы меня в бок, и поехала дальше, давя в кашу кости уже мертвого тела. Я была себе отвратительна до тошноты: только взгляните на эти мерзкие руки, на это лицо и грудь! Всё будто покрыто засохшей спермой. Мне хотелось содрать с себя кожу и выбросить старой тряпкой в помойный бак. Под душ, скорее! Я умру, если через пятнадцать минут не стану под душ!

Смеситель, как всегда, барахлил, горячая вода сменилась холодной. Потом вновь пошел кипяток. Но я стискивала зубы и терпела. Завтра схожу в церковь, помолюсь за себя грешную и за душу преступную Сашкину. А вечером в кино, на что-нибудь сентиментальное, где можно вволю поплакать, про животных или детей. А сейчас – прочь из дома! Надо пойти куда-нибудь посидеть подле людей, чтобы вокруг были только приятные лица, чтобы все смеялись. Но никто не приставал. К примеру, в кафе Ораса. Это близко, и там обычно приличная публика. Пашка меня постоянно ругает за то, что я туда хожу и трачу без толку деньги. Те же самые лакомства гораздо дешевле можно купить в магазине при кафе. Но когда сидишь за столиком у Ораса, почему-то начинаешь чувствовать себя человеком. А это чего-то да стоит! К тому же там подают булочки со взбитыми сливками, мои любимые. И лучшие ликеры. Если наклюкаться до бессознательного состояния, может, станет легче?

«Господи, вразуми меня, – пробормотала я, оглядывая вечернее небо, на котором приветливо и одновременно равнодушно помаргивали звезды. – Кто я? Что делаю не так? Почему вся жизнь моя идет наперекосяк? Почему мне всегда больно? Почему?»


8

Кафе Ораса. Дом Ораса. Возможно, Звездную площадь тоже когда-нибудь назовут его именем.

Орас умел сделать своим все, едва прикоснувшись. Оставлял отпечаток, будто ставил клеймо. К примеру, его дом, старинный особняк, доведенный многочисленными перестройками до истинного безобразия. Казалось, с этим уродством может совладать только бульдозер. Но Орас переделал не так уж много: карниз и балкон по фасаду. Убрал крыльцо, пристроенное уже в нашу эпоху каким-то нуворишем – его на этом же крыльце и пристрелили – и заменил импортные рамы на первом этаже – в кафе, восстановив прежние – с цельными зеркальными стеклами и темно-коричневыми рамами. И дом сразу же превратился во дворец, причем вовсе не конфетный, а по-настоящему изысканный, с оттенком истинного благородства. Орас не любил ярких аляповатых расцветок, шторы и обивка в его ресторанах всегда приглушенно-зеленого или спело-коричневого оттенка. Орас никогда не потакал вкусам публики, делая только то, что ему хочется, и при этом умудрялся нравиться, если не всем, то очень многим и многим. Самое занятное, что эти многие со временем стали одеваться тоже в коричнево-зеленое, независимо от моды сезона. Особенно это заметно весной, когда с наступлением тепла столики выносят на террасу: под зелено-коричневым тентом сидят люди в платьях и костюмах всевозможных оттенков зеленого и коричневого, и свечи отражаются в матовой поверхности зеленых, под малахит, столиков.

Но что-то в этом сочетании цветов меня настораживало. Коричневый цвет – это цвет неуверенности, до тех пор, пока не приобретет тотального характера. Хотя не думаю, что господина Ораса можно заподозрить в подобных пристрастиях. Скорее всего, эти два оттенка выбраны именно в том сочетании, в каком они встречаются в природе: коричневая кора деревьев, изумрудная зелень. Естественное благородство. В конечном счете хочется хоть о ком-то на свете думать хорошо. Вот я, к примеру, обожаю красное. Красный цвет тоже не виноват, что был когда-то знаменем палачей. Мне всегда хотелось поговорить на эту тему с Орасом. Но не решалась. Я не из тех дам, которые запросто болтают с самим хозяином. Хотя это и не так уж сложно – Ораса каждый вечер можно увидеть в его кафе. Со всеми он одинаково любезен. Сколько раз, наблюдая за ним, я пыталась уличить его в подобострастии при разговоре с сильными мира сего. Не получалось. По телефону я могу болтать с ним как будто на равных – ведь я говорю с ним от имени «Ока». А здесь я – всего лишь обычный клиент. Прихожу. Ем булочки. Ухожу.

Сегодня народу было больше обычного, свободные столики остались только возле чугунной ограды, где слишком зябко и сыро для одетых по-вечернему дам. Но сойдет для меня. Сейчас мне не хотелось привлекать ничьего внимания. Всё, что мне нужно – это немножко себя порадовать. Я набрала целую тарелку пирожных и булочек, и уселась за столик. Звездная площадь, освещенная вычурными, под старину, фонарями, слегка покачивалась в наплывающем с реки тумане. Если смотреть из кафе Ораса на площадь, она кажется самой прекрасной площадью в мире – лучами уходят в бесконечность улицы, а меж ними, соперничая друг с другом блеском восстановленной лепки и позолоты, теснятся старинные особняки. Собор в центре площади похож на корабль. И золотые купола, как наполненные ветром паруса, зовут за собою вдаль и ввысь. Собор красивый, почти неземной. Зовя за собой, он не может обмануть. Но почему-то, несмотря на всю мерзость житейскую, хочется остаться. Что-то пока меня удерживало… не знаю – что…

«Завтра пойду в церковь», – напомнила себе, будто извинялась перед собором.

– Сколько закуски! Да тут человек на десять. И так мало выпивки, – насмешливый голос над ухом заставил меня вздрогнуть.

Парень в светлом костюме без спросу уселся за мой столик и выставил высокогорлую пузатую бутыль с янтарной, игриво вспыхивающей в блеске свечей жидкостью.

«Артист», – подумала я, ибо лицо парня казалось по-экранному знакомым.

Черные, коротко остриженные надо лбом волосы, голубые глаза, прищуренные в постоянной усмешке, мягкий, слишком подвижный рот – рот клоуна из дешевой пантомимы – вся его внешность напоминала маску, исполненную грубовато и гротескно, хотя и не исключалось, что маска – лишь обводка подлинного контура, то есть обман вдвойне. Такие люди в первый момент производят отталкивающее впечатление. Впрочем, на незнакомых я стараюсь смотреть беспристрастно и думать о них хорошо. Неприязнь окружающих часто подталкивает людей к дурным поступкам.

– Что тебе это напоминает? – парень самодовольно тряхнул янтарный «фугас».

– Дешевый шампунь.

– Ошибаешься. Это безумно дорогой ликер, лучший, который есть у Ораса, – он наполнил бокалы. – Надо выпить. У меня сегодня удача. Поминки, можно сказать, но удача.

– Сегодня все с поминок. Такой день… Только я не поняла, кого вы потеряли.

– Разбил свой новенький «Мерс», – произнес он с апломбом. – Машина была мне дорога. В прямом и переносном смысле тоже. Знаешь, когда смотришь на изуродованный капот, разбитые стекла… Во всем этом есть что-то человечье.

Ликер у незнакомца был удивительный. Обожгло небо, и сразу все пропало: беда и боль, Вад и Сашкино самоубийство. Сейчас в мире существовало только кафе Ораса на Звездной площади, блеск огней и радость людей, вливающих в свои сердца янтарный ликер. Сам Орас подошел нас обслужить. Ораса в нашем городе знали едва ли не все. Не потому, что он разбогател слишком быстро – подобным в наше время никого не удивишь. А потому, что он был независим – всегда и во всем. Он действовал не так, как все, и потому переиграть его никто не мог.

Поначалу его успех пытались объяснить привычным – деньги наркомафии и прочие темные делишки. Полиция и «налоговка» сбились с ног, проверяя его счета, но не нашли ничего. Его никто не поддерживал, а он шел наверх, напролом. Орас начал свою карьеру в нашем городе, имея высшее гуманитарное образование и не слишком покладистый характер – ни то, ни другое нельзя считать плюсом в его профессии. Пять лет назад он купил свое первое кафе. Сегодня он владел почти всеми крупными ресторанами в городе, хотя «Кафе Ораса» именовалось только это, первоприобретенное, на Звездной. Последним напору этого широкоскулого коренастого человека с внешностью и манерами атлета среднего веса сопротивлялся единственный ресторан «Мечта». Кроме ресторанов, ему принадлежали часть акций мясокомбината и молокозавода, а так же сеть магазинов «Летний полдень». Когда горожане в шутку называли Ораса «нашим кормильцем», они были недалеки от истины. Правда, кое-кто именовал его попросту мясником или поваром. В том числе и репортеры. Но после презентации очередного кафе с роскошным фуршетом они возвращали Орасу титул «первого гражданина города» и «кормильца». Разумеется, он не мог равняться банкирами или хозяевами «Мастерленда». Зато без преувеличения могу сказать, что он был самым известным. О нем постоянно говорили. Чего стоила одна история о том, как в кафе явился какой-то нувориш вместе со своим любимым ротвейлером и усадил собаку за стол. Первым из кафе с визгом вылетел пес, а за ним следом хозяин. Через неделю неизвестные перебили в окнах кафе все стекла, а машину Ораса обстреляли. А еще через неделю нувориш-собаколюб оказался разорен дотла и пустился в бега, хоронясь от многочисленных заимодавцев, и даже забыл прихватить с собой пса. Наверняка эта история на самом деле выглядела более грубо и менее комично, и собака в ней появилась с легкой руки какого-то юмориста, но Орас был человеком-мифом, и проверить, где кончается правда и начинается выдумка, было просто невозможно. О нем хотелось не только рассказывать, но и слушать самые невероятные истории. Местная газетенка «Солянка», захлебывалась слюной, с восторгом их пересказывала досужие сплетни. Наверное, это тоже дар – постоянно оказываться в центре внимания и при этом не выглядеть вульгарным. От Ораса все время ждали сюрпризов. Ко дню города он подарил старикам в богадельне какой-то немыслимый торт, а в своем кафе устроил обед по сумасшедшим ценам, и мест не хватило. Из всего, даже из благотворительных подачек, он умудрялся извлекать выгоду. Его жена красавица Катерина держалась на публике как принцесса. Но при этом по городу то и дело ходили сплетни о любовных похождениях Ораса. Наша желтая пресса со смаком обсасывала подробности. Собакина мне по секрету сообщила – а она всегда в курсе городских сплетен – что тираж нашей местной «Солянки» хорошо расходится в двух случаях – если на обложке есть цветное фото Пугачевой или Ораса.

Популярность – вещь не просто загадочная, а мистическая.

– Что поделываешь, Кентис? – как к старому приятелю, обратился Орас к моему соседу за столиком.

– Разбил «Мерседес», – отвечал тот с почти ребячливой гордостью.

Орас понимающе улыбнулся.

– Тебя уже похвалили?

– Пока нет.

Уж не знаю, чем Кентис больше гордился – тем, что у него был «Мерс», или тем, что он его расквасил.

– Учти, Ева – сводная сестра Нартова, – Орас наклонился и неожиданно ловким, почти неуловим в своей галантности жестом, поднес мою руку к губам.

Я едва сдержалась, чтобы не вырвать руку – кто бы мог подумать, что Орас когда-нибудь будет целовать мне руку.

– Ну и отлично! Разве я что-нибудь имею против Нартова? – пожал плечами Кентис.

Орас, будто по рассеянности, продолжал сжимать мои пальцы. Удивительные у него были руки – тепло их согревало не только ладонь, но и всю меня, всё тело. На секунду я прикрыла глаза, ощущая, как вместе с теплом в меня вливаются умиротворение и покойная слабость. И тут почувствовала, что большой палец Ораса скользит по моей ладони, мягко прощупывая кожу. Вот он натолкнулся на круглый желвак и слегка нажал на него, будто желал удостовериться, что это не просто болячка, а нечто совсем другое. При этом он смотрел на меня, и наши глаза встретились. Его взгляд был очень выразительным. Если изложить словами то, что я увидела на дне его зрачков, то получилось бы следующее: Орас торжествовал, одержав очередную победу, но при этом и меня почему-то звал принять участие в этом торжестве. Мне хотелось сказать «нет». Но я не могла не только разомкнуть губ, но даже выдернуть ладонь из его пальцев.

– Старик… – долетел до меня будто издалека голос Ораса.

Я сразу поняла, о ком он говорит. Очнувшись, я увидела Старика, идущего меж столиками, высоко вскинув беловолосую голову.

Никогда прежде я не оказывалась в столь изысканной компании. Сначала Орас. Теперь господин мэр.

Пробираясь меж столиками, Старик скорее по привычке, чем от души, улыбался посетителям кафе и пожимал протянутые руки, упорно продвигаясь вперед, не оставалось сомнения – он двигается к нашему столику. Тут только до меня дошло, почему лицо Кентиса казалось мне знакомым: сколько раз его фото мелькало в местных теле новостях и на первых страницах склочной «Солянки» и солидных «Ведомостей». Порой и столичная прессе, оскудев, сообщала подробности скандалов, устроенных беспутным сыном безупречного градоначальника. Ну конечно же, это Иннокентий!

Старик очень вежливо поздоровался со мной и сел за наш столик.

– Папуля, хочешь с нами выпить?! – весело крикнул Кентис и, взяв из рук Ораса новую бутылку, налил Старику полный бокал.

– Ты же знаешь – я не пью, – голос Старика был сух и громок – слишком громок, разговор слышали за соседними столиками. Он всегда говорил не то, что от него ожидали. И вел себя тоже НЕ ТАК. Даже внешность его была обманчива. Щеточка седых солдатских усов и армейская выправка у этого сугубо невоенного человека многих сбивали с толку.

Орас уселся за наш столик четвертым и, как ни в чем ни бывало, пил янтарный ликер. Меня поразила изысканность его манер. Так пить и есть мог только аристократ, приученный с детства правильно держать вилку и ложку. А ведь многие называли его «плебеем».

– Прекрати свои фокусы, – продолжал Старик. – Я же еще в прошлый раз говорил – прекрати. Неужели ты думаешь, что твои маленькие хитрости могут ИХ провести?

– О чем ты? – Кентис рассмеялся в лицо Старику. – Подумаешь – разбил тачку. Что ж, ребенку нельзя и порезвиться? Кстати, папа, познакомься, это Ева. Очень симпатичная девчонка, немного, правда, растрепана, будто сейчас из постели.

И он хитровато мне подмигнул с таким видом, будто знал обо мне всё, и про сегодняшнее у Вада – тоже. От этой мысли меня затошнило. Старик мельком взглянул на меня и сдержанно кивнул.

– Переигрывает, – произнес Орас тихо, причем обращаясь именно ко мне и опять будто невзначай коснулся моей руки.

Я спешно отдернула ладонь. Он вел себя неприятно – слишком уж по-хозяйски. Услышав реплику Ораса, Кентис на секунду сбился, потом вновь расхохотался.

– Ты не понимаешь, что происходит и ведешь себя как ребенок. Спектакль не удался. Очнись… – в голосе Старика мне почудились подлинно трагические нотки.

– Неужели дело так серьезно? Папочка, мне страшно, – Кентис состроил шутовскую рожу.

Старик бросил испытующий взгляд на Ораса, будто ожидал от него какой-нибудь значительной реплики. Но тот молчал и делал вид, что рассматривает остатки ликера на дне своего бокала. Я встала и пошла меж столиками, не попрощавшись ни со Стариком, ни с его сыном, ни с самим Орасом. Тот, однако, догнал меня у выхода.

– Они уже отметили тебя, – сказал он шепотом.

– Что? – не поняла я вопроса.

– Они уже поставили свой знак, – он крепко сжал руками мой локоть. – Но у тебя есть шанс. Если ты будешь держаться меня, тебе никто не страшен.

Я с силой выдернула руку.

– Вам-то что до меня, Орас? – внезапно слезы хлынули у меня потоком из глаз.

На секунду он растерялся.

– Ева, что с тобой? Тебя бросил парень?

Я кивнула – что мне было еще сказать?

– Не надо убиваться по такому пустячному поводу! Даже если тебя бросили три раза подряд, об этом не стоит горевать больше, чем пятнадцать минут.

Мне даже показалось, что – невероятно! – он хотел обнять меня и привлечь к себе. Но я отшатнулась и бросилась бежать по пустынной улице. Я мчалась, не оборачиваясь, будто за мной по ночным улицам неслась стая койотов. Ворвавшись в дом, я, даже не потрудившись захлопнуть дверь, бросилась на кухню, схватила нож и разрезала кожу на ладони, надеясь обнаружить под нею какую-нибудь занятную микросхему, которая превратила меня из нормального человека в робота, раба Лиги. Но под кожей ничего не было, абсолютно ничего. То есть красное мясо. Я в ярости ковыряла ножом руку, чувствуя, как у меня немеют колени, а к горлу подкатывает тошнота – еще мгновение, и я не выдержу, и грохнусь в обморок. Но никакой микросхемы я так и не нашла. Обмотав руку полотенцем, я поплелась в больницу – накладывать швы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю