Текст книги "Роза Ветров"

Автор книги: Мариам Тиграни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

У самого порога Мехмед вдруг развернулся к другу лицом и сказал:

– Послушай, с Аминой ничего не выйдет, – проговорил он твёрдо и размеренно, так что русский друг немного опешил от такого напора. – Тебе лучше не мечтать о ней. Амина не Ксения и не станет прятаться с тобой по углам…

– Прятаться со мной по углам?.. Не знал, что ты такого низкого обо мне мнения.

– Она мусульманка, Дмитрий Александрович, – невозмутимо продолжал ревнивый старший брат. – А ты православный христианин. Я знаю твою натуру романтика, но, поверь, под этой крышей она тебя не оправдает. Уж я-то знаю…

Пока Дима ловил ртом воздух как рыба, выброшенная на берег, Мехмед уже скрылся за порогом и даже не предложил ему войти. Его сиятельство несколько раз моргнул, чтобы отогнать навязчивые мысли, но, казалось, провёл за этим занятием целую вечность. Когда он, наконец, пришёл в себя и снова обратил свой взор на дом влиятельного когда-то Паши, свечи горели уже в двух окнах на первом этаже. Одна из комнат, должно быть, принадлежала молодым супругам.

– Аллах-Аллах, Мехмед!.. – Силуэт Фарах чётко вырисовывался в ночи благодаря свечам. Она отдёрнулась в сторону, как только муж вошёл в спальню и сделал попытку обнять её сзади. – Я только что читала намаз. Он стирается от прикосновения мужчины… Ты же знаешь!..

Дима сокрушённо прикрыл веки. Предсказуемо!.. Как больно ему стало за друга, когда тот опустился на кровать и спустя некоторое время откинулся на ней навзничь! Русский граф посмотрел на другое освещённое окно, где занавески подозрительно колыхнулись, как только он повернулся в их сторону. Его сердце сжалось от сладостных подозрений. Образ восточной девушки в платке снова мелькнул в голове как тень, загадка, мечта, и ничто на свете – даже самые мудрые увещевания друга! – не заставили бы его отказаться от них.

***

В Кумкапы несколько домов стояли в ряд и образовывали маленькую самостоятельную общину, руководимую Константинопольским патриархом армян и его резиденцией. Ворота, служившие входом в поселение, почти никогда не закрывались – хозяева здесь очень любили принимать гостей. Маленький живописный садик с абрикосовыми деревьями стоял почти у каждого из них. В домах никогда не затихали вечерние хлопоты – ложились здесь всегда очень поздно, – а традиционное распитие кофе могло длиться часами. На лавочках возле сада по своему обыкновению сидели пожилые женщины с покрытыми головами, знавшие и чаявшие всё и обо всех, и вяло жевали тыквенные семечки.

– Вачаган джан! Бари гишер3636
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                            Бари гишер (армян.) – спокойной ночи


[Закрыть], – окликнула друзей одна из этих женщин, как только Вачаган и Гена вышли из омнибуса и прошли мимо её сада. – Что-то ты сегодня припозднился. Отец-то знает?

– И вам сладких снов, Каринэ куйрик, – не остался в долгу армянский друг и натянуто улыбнулся, помахав женщине рукой. – Знает-знает, Каринэ куйрик.

– Ты, может, зайдёшь завтра с матерью к нам на кофе? Я напекла такой вкусной гаты… И моя Лилит будет тебе очень рада.

– Прошу простить, Каринэ куйрик, совсем нет времени. Столько дел накопилось у нас с отцом с этим последним рудником… Де, мнак баров!3737
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                  Де, мнак баров! (армян.) – ну, всего вам хорошего!


[Закрыть]

Женщина спросила что-то ещё, но Гюльбекян уже схватил Геннадиоса за левый локоть и, заметно ускорив шаг, сделал вид, что не услышал её. Молодые люди благополучно миновали садик тикин Каринэ и остановились возле Гюльбекяновского особняка с пышными деревьями и фонтаном во дворе и, тогда Вачаган всё-таки ответил на вопросительный взгляд грека:

– Она мечтает женить меня на своей дочери, – поморщив нос, объяснял он у самых дверей. – А мы с ней друг друга терпеть не можем. Просто невыносимо… здесь каждый норовит меня сосватать. И моей сестре постоянно докучают вопросами о ребёнке!

– А Нерсесяны далеко живут?.. – отстранённо отозвался Геннадиос и повертел головой во все стороны. Армянин заметно посерьёзнел и, помедлив несколько секунд с ответом, еле слышно прошептал:

– Нерсесяны?

– Я узнаю их дом внешне, но не скажу, где именно он находится. К воротам меня всегда привозит кучер…

Кучер привозил молодого Спанидаса к своим хозяевам каждые вторник и четверг, и целых два часа под пристальным надзором бабушки Манэ молодой грек преподавал ей игру на пианино. Вачаган знал об этом, но не воспринимал всерьёз, пока однажды, заехав к отцовским друзьям по поручению, через полуоткрытую дверь гостиной не застал их урок воочию. Он мог бы спорить на деньги – возможно ли такое?! – что под инструментом учитель и его ученица держались за руки, а тикин Нвард не отличалась настолько хорошим зрением, чтобы заметить это. В тот день сердце младшего Гюльбекяна впервые сжалось до размеров абрикосовой косточки и треснуло напополам. Он, как и Румянцев, на несколько лет уезжал из Константинополя, чтобы получить в Сорбонне образование, о котором мечтал, а, когда вернулся… всё уже оказалось кончено.

Геннадиос… весёлый, улыбчивый Геннадиос, так много смысливший в музыке, танцах и живописи… Так уж ли сложно очароваться им, особенно если ты – молодая, впечатлительная девушка? Спанидас единственный из всей четвёрки ограничился образованием, полученным в медресе, и зарабатывал на жизнь искусством, которое так легко покорилось ему когда-то, что теперь с той же простотой передавалось через него другим. Гена много шутил, гримасничал и заряжал всех вокруг своей харизмой. Он, Вачаган, слишком часто говорил о цифрах и перспективных денежных вложениях, которые удвоят или утроят когда-нибудь его капитал, но Манэ… не было дела до того, как он мечтал в ближайшем будущем разделить его с ней. Её выбор был, пожалуй, крайне предсказуем.

– Так ты поэтому пошёл со мной, верно? – немного погодя хрипло вопрошал Вачаган и посмотрел себе в ноги, чтобы не выдать своих чувств. Гена, к счастью, не догадывался о том, что своим вмешательством разрушил чётко слаженный карточный домик, который его друг строил в голове годами. Но тем лучше!..

– Честное слово, филос3838
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                            Филос (греч.) – друг


[Закрыть], я влюблён по самое не балуйся!..

– Могу себе представить.

– Сегодня вечером, – безучастно продолжал грек, – когда дядя Мехмеда смотрел на меня такими глазами, как будто хотел убить… я думал даже не о матери, а о ней. О том, что больше никогда её не увижу…

– Кажется, где-то я это уже слышал.

– Клянусь тебе, Вачаган!.. На этот раз всё иначе!

– Хорошо, будь по-твоему! – насмешливо-иронично вздохнул армянин и недружелюбно оскалился. Так ли просто сыграть безразличие? – Но что ты собрался делать? Ты беден как мышь, да ещё и православный, а наша церковь…

– Она – христианка, и это главное, – небрежно отмахнулся грек, потрепав приятеля по плечу. – Я бы никогда не позволил себе влюбиться в мусульманку как наш Димитриос.

В этот момент Вачаган в очередной раз пожалел о том, что в окружении Гены не оказалось достаточно симпатичной гречанки. Помимо Манэ грек преподавал музыку двум девочкам-близняшкам, чей отец когда-то был хорошим другом дяди Анатолиоса, а также одной престарелой сербской аристократке, что на старости лет решила выучиться нотам. Неудивительно, что вниманием Геннадиоса в итоге завладела только соотечественница друга. И не какая-нибудь там, а Манэ Нерсесян!.. Его Манэ…

Но есть ли смысл жалеть себя? Это данность, которую ему следовало принять. Девушка – даже самая красивая на свете! – не помешает их дружбе. Эта дружба… уже слишком много для него значила. Вачаган с трудом признавался себе в том, что с тех пор, как эти божьи наказания свалились на его голову, он стал мягче и душевнее и действительно привязался ко всем троим. К турку, греку и русскому!.. Теперь юноша с ужасом думал о той жизни, что состояла из одних только цифр. А ведь раньше она его совсем не пугала!.. Кто бы мог подумать, что сын самих Гюльбекянов будет рассуждать подобным образом?

Так что он будет терпеть. Будет терпеть молча, потому что так на его месте поступили бы и Дима, и Мехмед. Как часто они бранили его за отсутствие воображения, за любовь к чёрному юмору и вечный скепсис? Даром что называли бесчувственным сухарём, у которого вместо сердца счёты!..

– И всё же вопрос ещё открыт, – снова буркнул Вача. – Не смотри на меня так!.. Я вижу, что ты что-то задумал.

В тот вечер Манэ изнывала от скуки дома и, наблюдая за тем, как бабушка Нвард напевала про себя «Ласточку» и «Сирун-сирун» за вязанием, ещё больше дула губы. «Гибель святой Рипсимэ» валялась где-то под столом, и она еле сдержалась, чтобы не забросить её куда-нибудь в дымоход. Если майрик узнает, что дочь заляпала страницы соком граната, то ей точно не поздоровится!.. Надкусанное яблоко так и лежало на тарелке возле книжной полки. Одна из служанок забыла здесь свой пояс от тараза3939
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                            Тараз – армянский национальный наряд


[Закрыть], и Манэ перебирала его пальцами, думая о своём. Жизнь дочери султанского ювелира скучна и однообразна… особенно если она ещё и армянка!

– Так скучно!.. – протянула она невесело, после чего поднялась с дивана и села у окна. Уже целый час бабушка не поднималась с тахты у стены, увешенной красновато-бордовыми коврами, и лишь размеренная работа спиц в её руках да лёгкое покачивание головы выдавало в старом теле жизнь. Иногда бабушка улыбалась, постукивая ногой по ковру, и платок немного сползал с её головы, обнажая толстые, поразительно чёрные когда-то косы.

– Выйдешь замуж – будет чем заняться, – хитро отозвалась бабушка, и уголки её губ снова дрогнули.

– Вай! – измученно вздохнула Манэ. Опять эти разговоры о браках!..

– Что «вай»? Завена женим и за тебя примемся!.. Каждая из нас через это проходила.

– Так и умру, успев в этой жизни только замуж выйти, – иронично парировала внучка.

Младшая дочь лучших ювелиров Стамбула, юная Манэ отличалась упрямством. Она никогда не знала физической нужды, но, чем старше становилась, тем острее ощущала нужду духовную. Годы сменяли друг друга, как и бесчисленные увлечения неопытной души, смотревшей на мир широко распахнутыми глазами. Манэ интересовалась рисованием, поэзией и музыкой – не всем, увы, успешно! – но родные никогда не признавались ей в этом. С пением и пианино уж совсем беда! Но чем бы дитя ни тешилось?.. Отец смотрел на мытарства дочери со снисхождением и, попыхивая сигарой, все чаще и чаще думал о том дне, когда неугомонная малышка выйдет замуж. Два старших брата шутили, что «капризулю» никто не возьмёт под венец, если та не станет сдержаннее. Впрочем, наполеоновские планы совсем не мешали их младшей сестре покорят сердца мужчин.

Большие голубые глаза, тёмные волнистые волосы, очень светлая для армянки кожа – всё это снискало для младшей дочери Нерсесянов славу самой видной и красивой невесты во всём Кумкапы. Тут даже сваху в дом не зови – её отца то и дело ловили на улице соседи и за непринуждённым разговором ни о чём уклончиво предлагали породниться. Из всех женихов Манэ сдружилась только с сыном Гюльбекянов, но, – увы!.. – только сдружилась. Любовь нагрянула в её сердце не с Вачаганом, а с одним из его близких друзей, бывшим не только другой национальности, но и гроша не имевшего в кармане. Это, впрочем, только подогревало её привязанность к нему. Да и как в Спанидаса можно не влюбиться?..

«Он через столько прошёл, но не потерял жизнелюбия, – мечтательно думала Манэ, пока бабушка Нвард твердила что-то про невесту Завена. – Когда он что-то рассказывает, я не могу сдержать улыбки! Сколько жизни в нём, сколько… приключений!».

Именно приключений жаждала её душа, которую так долго продержали в золотой клетке, и в тот день, когда юная ученица впервые увидела своего нового учителя музыки, она уже знала, что он – тот, кто поможет ей испытать их. Она вспоминала, как училась с его сестрой в педагогическом женском колледже неподалеку от Сулеманийе, и это лишь усилило её привязанность к нему. А что же прошлый учитель?..

Прошлый учитель был настолько старым, что однажды просто не явился на урок, потому что умер, и отец рискнул взять на эту должность кого-то помоложе, дабы избежать повторения. Тем более, что за Геннадиоса уже ручался Вачаган… Конечно, она никогда не нарушит приличий, иначе перестанет себя уважать, но удержать свою тягу к нему … всё-таки выше её сил!

– Тикин Нвард, – позвала вдруг горничная, появляясь в дверях спальни, – вас хочет видеть хозяин.

Бабушка пожевала губы и, держась за спину, тяжело поднялась с тахты. Манэ помогла ей дойти до дверей, где её уже перехватила служанка, и вяло вернулась на своё место. Большие нелепые часы на прикроватном столике как раз пробили полдесятого, и девушка не без иронии подумала о домашних. Уже пора пить кофе и ужинать!..

– Каждый день одно и то же, – с горечью вздохнула барышня. – Даже кофе всегда пьют в одно и то же время!..

Манэ знала, что и её скоро позовут к столу, но, когда кто-то кинул в её оконце первый камешек, мысли о родных тотчас покинули девушку. Она припала к стеклу, почти не дыша, и несколько раз протёрла глаза, чтобы удостовериться, что те её точно не обманывали. Неужели?..

– Что вы здесь делаете?!

В тёплую майскую ночь юная возлюбленная выбежала на балкон, накинув на плечи одну лишь шаль. Тёмные кудри, убранные с лица только на висках, ниспадали с обеих сторон волнами. Голубые глаза загорелись всеми цветами радуги, когда Манэ сравнила себя с шекспировской Джульеттой. Геннадиос почти поравнялся с её окном, цепляясь за перила балкона и балансируя на плечах Вачагана… И улыбался, как он улыбался!..

– Манэ Хореновна!.. – как ни в чём не бывало рассмеялся грек, видя, с каким восторгом она приняла его сумасбродный поступок, и как раз положил оба локтя на плоскость. – Вы рады меня видеть?..

– Не так как мои плечи! – глухо пробормотал Вачаган и сделал над собой недюжинное усилие, чтобы не упасть. Гена только что убрал одну ногу с выступающих из стены балок и поставил её на голову друга.

– Кириос Спанидас… Что вы?.. Зачем вы?..

– Мне захотелось увидеть вас в эту дивную ночь. Думал – умру, но до этого повидаюсь с ней! Расскажу ей о своих чувствах.

– Что вы сказали?..

– Послушай, Ромео, ты мне только что плечо отдавил!..

– Вачаган Багратович! И вы здесь?

– Он тоже здесь, потому что он самый лучший друг на свете.

– Неужели, Гена? В коем-то веке я не чёрствый сухарь!

– Так вы всё-таки рады?.. Скажите, что вы ждали меня!..

Девушка не сдержала хихиканья и чуть не захлопала в ладоши. Для Геннадиоса ничего на свете не стало бы более красноречивым ответом, и он рискнул податься вперед, так что чуть не перелез к ней в спальню. Возможно, ему бы удалось и это, если бы за дверью девичьей опочивальни как раз не послышались шаги. И этот голос!..

– Отец!.. – в ужасе воскликнула Манэ, оборачиваясь на медленно повернувшуюся ручку двери. – Это отец идёт!..

Вачаган – единственная холодная голова из всех! – мыслил здраво. Он резко отошёл в сторону, от чего Гена с громким ойканьем грузно упал наземь, затем почти за шкирку оттащил его под тень выступающих балконных балок и с самым невинным видом встал под окном Манэ.

– С кем это ты разговариваешь, цавт танем?4040
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   Цавт танем (армян.) – душа моя


[Закрыть] –спросил по-армянски хайрик – мужчина самого непринуждённого нрава и с золотыми руками. – А! Вачаган джан! Какими судьбами?..

Вачаган улыбнулся во все тридцать два зуба и, стараясь не смотреть на потиравшего ушибленную спину Геннадиоса, невинно развёл руками.

– Здравствуйте, Хорен Самвелович! – отвечал он так же по-армянски, а Манэ стояла рядом с отцом и изображала беспечность, нервно поправляя причёску. – Я проходил мимо. Смотрю, Манэ Хореновна стоит на балконе, любуется ночью. Дай, думаю, подойду – поздороваюсь.

– Это ты очень хорошо придумал, сынок, – удовлетворённо покряхтел Хорен Самвелович, в душе давно мечтавший о том, чтобы назвать младшего Гюльбекяна своим зятем. – Мы как раз садились ужинать. Как думаешь, душа моя?.. Может, пригласим Вачагана к столу?

– Что вы, Хорен Самвелович! Я только поздороваться…

– Да, папа, – хрипло бормотала Манэ. – Только поздороваться.

– Полно вам, полно!.. – попенял дочери пальцем отец и сощурился. – Не буду я вас ругать… Хотя должен признаться, Вачаган джан, что, если бы на твоём месте был кто-то другой, я бы приказал спустить на него собак, а эту проходимку запер бы на хлебе и воде.

Нерсесян громко рассмеялся со своей, как ему казалось, искромётной шутки, а Вачаган ещё шире расплылся в улыбке, так что у него даже заболели скулы. Манэ держала оборону из последних сил – казалось, что она вот-вот лишится чувств! – а Гена, как назло, постоянно шептал: «Что он говорит? О чём вы?!». Армянину приходилось несколько раз многозначительно кашлять в кулак, чтобы заглушить его шёпот, но грек, как известно, никогда и никого не слушался. Часы в спальне Манэ пробили ровно десять.

– Сейчас и правда очень поздно. – Часы три раза отбили десять, и Гюльбекян театрально зевнул. – Я, пожалуй, пойду, Хорен Самвелович!..

– Ну, смотри, Вачаган Багратович, смотри! – всё веселился султанский ювелир, одной рукой поворачивая дочь к двери. – Что-то ты кашляешь сегодня много… Следи за своим здоровьем. Ты нам нужен живым!

Старик посмеялся в последний раз сам с себя и, ведя за руку перепуганную Манэ, вышел вместе с ней из спальни. Вачаган тотчас стёр с лица широченную улыбку и, собрав руки на поясе, чертыхнулся. Геннадиос, отряхиваясь, поднялся с земли и пробормотал себе что-то под нос по-гречески.

– Ты мой спаситель, филос! Сейчас бы бегал от собак…

– Да уж, – скептично причмокнул филос. – Стоило оно того, по-твоему?

– Стоило всей моей жизни! – горячо прошептал Гена и поднял взгляд на балкон, хранивший тепло и запах Манэ. – Ещё немного, и я бы её поцеловал!..

– Па!.. – громко фыркнул Вачаган и закатил глаза.

В ту ночь Манэ с трудом удалось уснуть. И не потому, что кофе, традиционно выпитое на ночь всем её семейством, слишком горячило кровь!.. Сегодня вечером в её сердце произошёл ощутимый раскол, а жизнь больше никогда не будет прежней. Белая перьевая подушка пропиталась слезами, так как осознание, что слишком сильно тяготило её сердце…

После того, как кириос Спанидас – этот обаятельный, очаровательный грек, зажигавший на её лице улыбку одним своим присутствием! – нарушил все запреты, чуть не перелез через балкон и признался ей в любви, она навсегда пропала. Она поняла, что отныне связана с ним особыми нитями, и эти связи никто не сможет разорвать… ни религии, ни деньги, ни их семьи!..

– Не знаю, что сегодня с печатью, но, куда ни глянь, одни кражи и убийства, – недовольно проворчал Хорен Самвелович, распивая утренний кофе и заедая его излюбленным рахат-лукумом.

Манэ вялым, неуверенным шагом вошла в гостиную, где её семья обычно обедала, и поразила родных мертвецкой бледностью лица да тёмными мешками под глазами. Мать и бабушка сразу же захлопотали вокруг неё, надеясь разузнать, что же так расстроило их «княжну». На вопросы «княжна» почти не отвечала. Завен – средний брат, который, в отличие от старшего, уже давно женившегося и проживавшего в Тифлисе, напротив, очень хорошо её понимал – не мучил сестру расспросами, а только смотрел так понимающе, что Манэ очень захотелось рассказать ему обо всём. Когда-нибудь он обязательно её поймёт… когда-нибудь!

– Если тебя обидел какой-то жених, ты только скажи, – обратился к Манэ шёпотом брат и подвинул к ней поближе кувшин с таном и тарелку с виноградом. – Я его с землёй сравняю.

Манэ любовно улыбнулась. Мать и бабушка застучали столовыми приборами о тарелки. Отец попросил горничную принести его курительную трубку, а слуги в отцовской конторе, наверняка, уже вовсю трудились на своих прялках, швейных машинках и станках. Недавно Нерсесяны получили внушительный заказ на обмундирование нового султанского полка, и работа не терпела отлагательств…

– Хайрик говорил, – продолжал Завен, намазывая масло на хлеб, – что вчера Вачаган Гюльбекян стоял под твоими окнами. Меня не было – я вернулся только под утро и…

– Под утро? Но где же ты был?

– Мне не спалось. Но не уходи от ответа… Неужели Вачаган?..

– Нет-нет! – поспешила заверить Завена сестра и вновь залюбовалась им. Длинные ресницы, большие карие глаза, пухлые губы… Какой же брат у неё красавец!.. – Поверь мне, он просто самый лучший друг на свете.

Когда Манэ поняла, что заговорила, как Геннадиос, то краска снова залила её лицо. Завен больше ничего не спрашивал, только посмотрел очень уж пристально и положил сестре в тарелку побольше долмы. Откашлявшись, Хорен Самвелович снова подал голос:

– Ну вот только посмотрите! – проворчал он угрюмо, сдвинув брови. – Опять смерть…. Великий Иисус, я даже знаю этого человека…

Та статья гласила:

«Событие, всколыхнувшее жителей второго Рима, произошло глубокой ночью двенадцатого мая нынешнего года и не оставило после себя свидетелей. Утром тринадцатого числа близ Голубой мечети моряки нашли труп влиятельного государственного мужа Фазлы-Кенана-Паши, бывшего доверенным лицом падишаха и одним из его визирей. Лекари установили, что смерть наступила от удушья и многочисленных ножевых ранений около 10 часов вечера. Позднее убийцы обернули труп в саван и скинули его в воды Босфора. Султан передал это дело сераскеру, а великий визирь и субаши уже ведут расследование…»

Глава 3.

Ибрагим оказался тем самым гонцом, что принёс плохую весть родным. С первыми петухами он явился в отчий дом и прямо с порога ошарашил их следующими словами: «Дяди Фазлы-Кенана больше нет в живых. Он был убит сегодня ночью». Услышав эту новость из уст племянника, тётя Шебнем громко ахнула и, приложив ладонь ко рту, опустилась на диван без сил, а Амина лишилась чувств. Пока Мехмед и его жена хлопотали вокруг убитых горем супруги и дочери покойного, его средний брат собрал самых быстрых гонцов и отправил их в Кутахью и Эдирне за отцом и Нариманом. Ещё через несколько часов дом наполнили верующие, желавшие выразить свои соболезнования семье, а тело уже готовили к омовению. Впопыхах его хоронили в тот же день, дабы не нарушать традиций.

– В последнее время между нами случались разногласия, – тяжело вздохнул Мустафа-Паша, переворачивая труп на другой бок, пока гассал омывал голову и лицо усопшего, – но я и представить себе не мог, что с ним стрясётся такая беда.

Помимо брата в священном ритуале участвовало ещё четыре человека, а супруга подливала воды из кувшина. Расположенное на жёстком ложе, повёрнутое лицом в сторону Мекки, бездыханное тело – только нижнюю его часть, – прикрывала лёгкая белая ткань. Когда её мужа в очередной раз перевернули на правый бок, тётя Шебнем стёрла с щёк слезинку и скорбно прикрыла трупу глаза. Гассал зазывно прочитал намаз, и всё присутствовавшие ещё раз вознесли Аллаху молитву о прощении грехов покойного.

Мехмед стоял возле стены рядом со старшим братом, а запах кедрового порошка, добавленного в воду, которой омывали покойного, щекотал ему нос. В комнате было душно из-за жары и большого количества народу, из-за чего чёрный траурный кафтан с длинными рукавами пропитался потом. Из-за поста юноша ничего не ел с прошлого вечера, поэтому у него нестерпимо ныла голова. Мысли путались, и Мехмед несколько раз потёр виски. Должен ли он скорбеть сейчас о том, что потерял любимого дядю, или же бояться за то, как бы в убийстве не заподозрили лучшего друга?..

Эти переживания душили Мехмеда, но он не назвал бы сейчас навскидку, какое из них беспокоило его больше. С дядей Фазлы… они не были настолько близки, как с его женой, но смерть родственника – тем более такая скоропостижная, да ещё и от рук недоброжелателей! – выбила почву из-под ног. Даже видя труп дяди перед собой, юноша до сих пор не принял его смерти. Пожалуй, впервые в своей жизни он столкнулся со скорбью. Вот был человек, а вот его и нет!.. Неужели и другие дорогие ему люди – возможно даже более значимые и любимые – могли уйти таким же образом?..

Жена?.. Нет… братья?.. Родители? Друзья?!

Мехмед ещё раз потёр виски. Amca отличался отменным здоровьем, зато не самым лёгким характером и, наверняка… на вышестоящих постах у него имелись враги. От этой мысли племянника почти затошнило. Там, на постах, многие вопросы решались именно так. Но как долго они планировали это хладнокровное убийство и, главное, за что?.. Неужели amca – непринуждённый, душевный аmca, к которому младший племянник часто приходил за советом, – так серьёзно перешёл кому-то дорогу?..

Гассал как раз размял суставы усопшего и подвязал ему челюсть, когда Мехмед внимательно рассмотрел профиль Наримана. Женитьба явно пошла брату на пользу, ведь Хазал очень заботилась о своём супруге. Она хорошо готовила, и его совсем не удивляло, что кардеш поднабрал весу!.. Ну и каково это… иметь ласковую и приветливую кадын?

Мехмед очень старался не смотреть на брата с завистью, но в голове слишком явно пульсировала мысль, что Фарах никогда не расточала ему столько нежностей… А Нариман тем временем раздался в плечах, стал отцом двух детей и отрастил бороду, но своим просветительским идеям так и не изменил. Младший брат очень хорошо помнил первые месяцы после свадьбы старшего… именно в то время Дима и Ксения почти не разлучались, Вачаган всё больше и больше говорил о дочери друзей-ювелиров, в которую сейчас был по уши влюблён, а Гена на тот момент ухаживал за какой-то девушкой, учившейся вместе с Ксенией в педагогическом колледже. Все тогда как будто сговорились!..

– Всё это очень странно, – задумчиво протянул почтенный кадий. – Кому и зачем понадобилось убивать нашего дядю, да ещё и в тот день, когда твой друг…

Нариман осёкся, но Мехмед понял его и так. Кто-то хладнокровно подставил Гену – в этом не оставалось сомнений. Но как бы справиться со своими переживаниями, вызванными смертью дяди, и вовремя прийти на помощь Геннадиосу?..

С омовением как раз покончили и стали одевать тело в саван. Входную дверь раскрыли нараспашку, чтобы внести тобут4141
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                            Тобут в исламе – похоронные носилки


[Закрыть], на котором двое крепких молодцов из родни понесут усопшего к месту погребения. Ибрагим – крайне важный в адъютантском мундире, – руководил всем действом, и младший брат не сводил с него глаз. Догадливый Нариман перехватил этот взгляд.

– Даже если он что-то знает про подозреваемых, – промолвил он своим вкрадчивым, спокойным голосом, кивнув на среднего, – вряд ли он тебе расскажет.

– Но попытаться всё-таки стоит, – задумчиво отозвался Мехмед.

Если даже Нариман заговорил про подозреваемых и друга, то это значило, что Геннадиос уже на крючке. Весь Стамбул, должно быть, слышал, как греческий молодец угрожал Паше перед честным народом. Вот так ирония!.. Судьба самым бесчестным образом насмехалась над ними, забрав дядю Фазлы к праотцам той же ночью. Кем бы ни был настоящий убийца – ну не Спанидас же взаправду это сделал?! – он не мог подгадать более подходящего момента!..

В последний раз кивнув старшему брату, Мехмед нырнул в смешавшуюся толпу и встал за спиной у среднего. Тело уже водрузили на тобут и ждали, когда толпа разойдётся, чтобы вынести его из дому. Шум и толкотня продолжились, и за ними младший сын Мустафы-Паши не заметил, когда из соседней комнаты в коридор вышла жена и дёрнула его за рукав кафтана.

– Если ты собрался просить за своего грека, то лучше не позорь ни нас, ни себя, – шикнула она сквозь сжатые зубы, поправив на голове платок, который сползал. – На него подумают первым же делом!

– То, что на него подумают, не значит, что это сделал он, Фарах!

– Мехмед, прошу тебя. Оставайся в стороне от всего этого… ты можешь пострадать.

Когда она схватила его за руку, он настолько удивился этому порыву, что даже опешил. Фарах поспешно отдёрнула руку, но супруг ещё долго смотрел на неё сквозь недоумение и обиду. Она, что же, заботилась о нём?.. Она его… любила?.. Или же только беспокоилась о чести семьи, которой подобный скандал вряд ли пойдёт на пользу? Он не находил ответов, но поспорил бы на что угодно, что дело во втором. Но даже если в первом… к сожалению, эта мысль не вызвала в его сердце тех эмоций, которые испытал бы на его месте Нариман, обратись к нему с такой просьбой Хазал. Глядя на жену, он чувствовал только смертельную усталость и отчуждение!..

Даже в день их сватовства, когда его семья пришла в её дом договариваться о свадьбе, во всём облике и поведении Фарах сквозила строгость. На первый взгляд подобная холодность испугала бы любого!.. Но Мехмед очень хорошо помнил свои переживания в тот день. Как он романтизировал её тогда! Он не стал бы обманывать себя, если бы не знал наверняка, что именно этой ханым предстояло стать его женой. Сей факт, конечно, всё менял, и вскоре он не без улыбки про себя подумал, что его невеста была красива. Правильные аристократичные черты лица, неприступно поджатые тонкие губы и взгляд, в котором утонул бы сам шайтан. О чём она думала, смотря перед собой так отстранённо?.. Не мог же живой человек быть сотворен изо льда? Тем более невинная, неискушенная девушка!.. Мехмеда согрела мысль, что Фарах, возможно, специально играла холодность перед их родителями. Готов ли он нырнуть в этот омут, чтобы проверить его глубину?

Увы, омут оказался всего лишь лягушатником с дном по колено. Когда-то ему – бестолковому восемнадцатилетнему парню, чьи друзья слишком явно превозносили чувства к женщине, чтобы они оставили его равнодушным! – очень хотелось растопить её сердце, но, – как иронично!.. Даже наедине она никогда не теряла самообладания. Иной раз ему хотелось встряхнуть её за плечи и крикнуть в красивое, почти восковое лицо снежной королевы: «В тебе есть хоть какие-то чувства?.. Неужели ты никогда не хочешь больше, чем позволяют приличия?» или же: «Ты совсем меня заморозила!.. Прошу, перестань, иначе я больше не жилец!». Но его крик всегда утопал всуе… И теперь: как некстати она вдруг решила проявить заботу?!.. Дружба – единственно ценное, что есть в его жизни, и он не предаст её даже ради жены!..

Всё это слишком явно читалось на его лице, и, угадав мысли супруга, Фарах отпрянула в сторону. Мехмед в последний раз оглядел её почти осуждающе снизу вверх и, обойдя стороной несколько человек, так что чуть не опрокинул тот самый кувшин с кедровым порошком со стола, наконец окликнул среднего брата:

– Ибрагим!.. Абиджим!

Размеренным, выдержанным движением солдата, чауш обернулся на зов младшего брата и всем своим видом – повадками, манерами, – уже выдал то, что знал, зачем понадобился ему. Сей факт ничуть не способствовал хорошему отношению к обсуждаемому вопросу – Ибрагим всегда отличался высокомерием! – и, когда Мехмед поравнялся с ним, он сразу же это почувствовал.

– Мы должны поторапливаться, чтобы похоронить тело до захода солнца, – вскинув бровь, сказал адъютант военного министра. – И так много времени потеряли, пока ждали отца и Наримана… Не думаешь, что нам лучше поговорить позже?

– Ты прав, конечно. Да!.. – Столь холодный приём обескуражил бы и менее бойкого человека!.. – Но я думаю, ты знаешь, что я… не могу ждать, абиджим.