Текст книги "Роза Ветров"

Автор книги: Мариам Тиграни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

«Фарах! – с горечью подумал про себя Дима. – Конечно же, дело в ней!».

О жене друга они слышали всякое. Суровый отец женил младшего сына в восемнадцать лет. Он же хлопотал об его зачислении в османский военный колледж. Мехмед окончил его с чином младшего лейтенанта, и, пока Геннадиос прожигал жизнь и как перчатки менял влюблённости – да и остальные, надо признать, не отставали! – молодой штабной командир очень рано и быстро повзрослел. Фарах была дочерью близких друзей семьи, и, когда Мустафа-Паша – когда-то преданный султану Махмуду человек! – лишился места под солнцем из-за своих чересчур консервативных идей и высказываний, только благодаря свату он всё-таки добился назначения в Румелию. Свёкор очень высоко ценил невестку и за нескончаемой благодарностью её отцу не замечал, как зачах его сын. Фарах отличалась религиозностью и даже в том, чтобы познакомиться с друзьями мужа – с чужими, по её словам, мужчинами, – видела нечто предосудительное.

– Я клянусь, она не тронула моего сердца! – перевозбуждённым голосом заявил Геннадиос, вернулся за столик к друзьям и отложил в сторону барабан. – Этот поцелуй ничего не значит.

– Ставлю сто акче на то, что ты врёшь! – передразнил его Вача.

– Брось!.. Погляди: появилось зрелище поинтереснее, чем мои маленькие шалости.

Даже Дима и Мехмед, не очень-то слушавшие болтовню друзей, оглянулись на входную дверь. После шумного выступления музыка немного стихла, и тяжёлые шаги послышались только яснее. В мейхане зашёл высокий, упитанный человек с длинной бородой и позолоченной пряжкой в виде волка на поясе, а двое крепких молодцов последовали за ним как верные янычары за султаном. Богато одетый гость носил чёрный тюрбан вместо фески и то и дело звенел чётками. Зайдя в помещение, он отдал трактирщику целый мешок с акче и, немного пошептавшись со стариком, направился к самому вместительному столику в его заведении.

– Дядя Фазлы? – воскликнул Мехмед, заметно обрадовавшись, и проворно поднялся с места, узнав в новоприбывшем своего дорогого родственника. – Дядя Фазлы!..

Вдруг безучастное лицо старого бея просияло. Юноша вышел из-за стола и от души обнял его. Родственник горячо оценил душевность племянника и, несмотря на разногласия, что с недавних пор рассорили его с братом, искренне обрадовался его сыну.

– Как давно я не видел тебя, мой лев?! – радушно проговорил дядя Фазлы, похлопав племянника по шее, и широко улыбнулся. – Как поживает мой любезный брат?.. Не скучает ли в провинции?

– Он в добром здравии, дядя. Иншаллах! Ну а тётушка Шебнем?.. Я очень скучаю по ней и Амине.

– Я очень рад это слышать, мой лев. Скоро ты и сам с ними встретишься… я уже отправил их экипаж к вашим воротам.

– Правда? Как жаль, что вы так редко бываете у нас, дядя!

Причина, по которой родственные встречи стали столь редки, была известна друзьям Мехмеда. Солнце его отца закатилось два года назад, зато ярко засияло дядино. В обществе Фазлы-Кенан-Паша слыл прогрессивным человеком и горячим приверженцем прозападных реформ султана, пусть и то, что они слышали о нём из уст Мехмеда, не всегда сходилось с этим образом. Впрочем, они бы никогда не посмели подозревать столь почитаемого государственного мужа в лицемерии. Молоденьким юношей Паша учился в Париже, где и подхватил модные веяния, а теперь пожинал его щедрые плоды, заседая вместо брата в совете дивана.

– Давайте сядем! – немного погодя предложил племянник, и, всё так же улыбаясь, проводил дядю Фазлы к пиршественному столу, ломившемуся от вина и других неугодных во время поста излишеств. – Паша, пожалуйста знакомьтесь: это мои друзья.

Дядя Фазлы бросил на стол едва заметный укоризненный взгляд, но Мехмед поймал его, и улыбка медленно сошла с лица племянника. Вина скользнула по нему как тень. Но ведь Ифтар3030
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                        Ифтар в исламе – вечерний приём пищи во время Рамадана.


[Закрыть] уже наступил и…

– Так вот каковы те самые друзья, – как ни в чём ни бывало продолжал amca3131
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                         Amca (турк.) – дядя


[Закрыть], и его голос не казался враждебным, когда он пожимал Диме руку. – Сын графа Румянцева, если не ошибаюсь? Однажды я присутствовал при встрече султана и вашего отца…

– Вы знаете моего отца? – радостно воскликнул Дима. – Он большой пример для меня. Несмотря на то, что мне до него ещё далеко…

Дядя Фазлы сказал, что яблоко от яблони падает недалеко, и что русский император, должно быть, очень гордится своими верноподданными. Дмитрий Александрович казался польщённым и даже сел напротив Паши, когда тот, наконец, опустился за стол и, широко расставив ноги, велел своим людям привести трактирщика: вино – убрать, принести чаю, плова и тушёной индейки с овощами. Бесконечные золотые цепочки на шее и пальцах звякнули, когда дядя Фазлы махнул рукой своему аге, и Вачаган, разбиравшийся не только в нефтяной инженерии, но и в ювелирном деле, заинтересованно сощурил глаза.

– Сплав похож на Нерсесяновский, – задумчиво протянул Гюльбекян. – Вы знаете Хорена Самвеловича?..

– Как же-как же, – качая головой, зацокал языком Паша, – мне ли не знать главного султанского ювелира? Лучше армян с этим делом всё равно никто не справляется.

– Вы так считаете, Паша?

– Вынужден признать. Вы платите нам бедель3232
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                         Бедель – денежный налог на христиан, освобождённых от военной службы


[Закрыть], а взамен мы заказываем у вас ружья, стремена и доспехи. Как наш султан, так и я…

Национальное самосознание Вачагана заликовало от подобного признания, и он весь зарумянился. Похвала всегда радовала его душу, и, хотя на этот раз хвалили не его семью, ювелиры-Нерсесяны значили для наследника Гюльбекяновских месторождений нефти гораздо больше, чем казалось со стороны. Их младшая дочь Манэ, выросшая на его глазах, уже давно не покидала его мысли. Его мать мечтала увидеть Манэ своей невесткой, а её старший брат Завен оказывал предполагаемому зятю дружескую поддержку, изредка чередовавшуюся с колкими шутками. Вот только она сама как будто бы не замечала этого и, казалось, что Геннадиос, который с недавних пор преподавал юной армянке игру на пианино…

– Думаете, то, что вы покупаете у армян ружья и доспехи, может восполнить боль и кровь, пролитую во время захватнических войн? – неожиданно выступил Геннадиос и сделал смачный глоток вина из стакана, откуда до этого не доставал носа. Мехмед заметно изменился в лице, многозначительно покачав головой, Вачаган округлил глаза в недоумении, а Дима предупредительно шикнул на него, но грек уже не слышал и не видел их. Отцовская кровь забурлила в жилах, будто он и сам стоял в дверях монастыря Аркади и вот-вот собирался поджечь себя и остальных. Даже музыка в мейхане стихла настолько, как будто все взоры обратились в их сторону.

– Вы ведь… Геннадиос, верно? – Несколько секунд Фазлы-Кенан-Паша не сводил с грека взгляда, после чего, посмеиваясь, задал этот вопрос и почесал бородку. – Геннадиос Спанидас, родной племянник директора медресе при Сулейманийе?

– Вы слышали обо мне? – ничуть не смутился Гена и откинулся на спинку стула, не выпуская из рук кувшина. Так он казался себе солиднее и, конечно, бесстрашнее. Чего ему бояться?..

– Сын критского священника, – со вздохом заключил Паша, постучал пальцами в перстнях по столу и, шепнув что-то своим агам, из-за чего те громко рассмеялись – несмотря на шум и разговоры вокруг, их было прекрасно слышно, – продолжал: – Не думал, что вас настолько интересует судьба армянского народа.

Секунды потекли медленнее и от того невыносимее. Аги, сидевшие за спиной у хозяина, неприятно хохотнули, а один из них даже выпустил изо рта клубок кальянного дыма. Уголки губ у грека дрогнули, а грудь напряглась под тонкой тканью рубахи, словно он из последних сил сдерживал ругательства.

– Прошу не приплетать сюда больше армян, – серьёзным тоном вещал Вачаган. – Не думаю, что нам нужны ссоры.

– При всём уважении к делу ваших отцов, Вачаган Багратович, но ваш друг, пожалуй, печётся о них не больше приличествующего.

– Не вижу разницы между греками и армянами, когда мы говорим об османских зверствах на их землях, – всё-таки вспылил Геннадиос и поднялся на ноги. Желваки вздулись на скулах, а кровь ударила юноше в голову. – Если бы вы только знали, как мой отец…

– Религиозный фанатик, – строго, но спокойно проговорил Фазлы-Кенан и невозмутимо посмотрел оппоненту прямо в глаза. Левой рукой он опёрся на стол и принял такое положение, что смотрел на грека сверху вниз холодным выражением чёрных глаз. Небрежность, что сквозила в его манерах, привела Спанидаса в бешенство.

– Что вы сейчас сказали?..

– Уверен, что вы всё слышали, кириос Спанидас. Вы хотите, чтобы я восхищался тем, кто оказался настолько слаб, чтобы принять поражение, что лишил и себя, и с десяток людей жизни? Вместо того, чтобы принять мягкие условия взаимного сосуществования под единым флагом…

– Взаимное сосуществование?.. Изнасилования, поджоги, отрезанные языки?! Это и есть ваши мягкие условия?.. – На этих словах Геннадиос пнул ногой несколько деревянных стульев, и те с грохотом опрокинулись, наделав шуму. Музыканты перестали бренчать на сазе и зурне, а немногочисленные женщины в пёстрых нарядах ахнули и забились каждая в свой угол. Толпа разошлась по разные стороны, и на миг в мейхане наступила такая тишина, как будто люди в нём не дышали и вовсе. Мехмед устало прикрыл веки и переглянулся с ошарашенным Димой. Почему они не предвидели всего этого раньше?..

– Вы, кириос, – нарочито улыбнулся Паша, всё-таки встал со своего места и, поправив пряжку на поясе, медленно поравнялся с греком, – никак смеете осуждать политику падишаха?..

– Если его политика чинит зверства – безусловно.

– Геннадиос! – прикрикнул на друга Мехмед, но тот даже бровью не повёл. Румянцев сглотнул, впервые, пожалуй, осознав, как много значила истинная дипломатия. Как бы он хотел сейчас уладить все конфликты так же легко, как это удавалось его отцу!

– В войне не бывает правой стороны, и как жаль, что ни вы, ни ваш отец этого не понимаете. Думаете, если бы ваши распрекрасные греки оказались на нашем месте, то они бы…

– Они бы ни за что не решились на эти бесчинства!.. Мы – христиане – не способны на такое.

– Да что вы говорите?

– Но если нас разозлить, то мы, будьте уверены, дадим отпор. Так что пусть османы опасаются! Когда-нибудь придёт и их черёд плакать и страдать, и уж тогда мы отыграемся!..

– Вы мне угрожаете, кириос Спанидас? – хитро усмехаясь, вопрошал Паша, и по ряду слушающих прошёлся лёгкий шёпот. Геннадиос впервые с начала спора разжал кулаки, а вздувшаяся от злости вена на лбу разгладилась и исчезла. Фазлы-Кенан обнажил белые хищные зубы. Глупый юнец!..

– Уведите его, – раздражённо бросил Диме и Вачагану Мехмед, обходя стороной опрокинутые стулья. – Уведите, пока я сам не надавал ему оплеух.

Проходя мимо грека, турок ощутимо задел его локтем в бок и вложил в этот пинок всё возмущение, какое только мог передать. Геннадиос, как будто очнувшийся ото сна, выглядел потерянным, и Мехмед вдруг осознал, что как истинный лидер снова возьмёт на себя ответственность за оплошность друга. Что ж, не впервой!..

– Молись, чтобы я смог тебя спасти, иначе скоро ты поздороваешься с виселицей, – в последний момент шепнул он Гене, отведя его в сторону. Насух аби как раз попросил музыкантов возобновить игру, а одна из девиц даже закрутилась волчком вокруг его дяди.

– Он провоцировал меня, Мехмед! – не остался в долгу виновник, и молодой лейтенант еле сдержался, чтобы не дать ему тумака. – Никто не смеет так говорить о моем отце!

– Если тебя повесят, твоя мать этого не переживёт, понимаешь? А дядя и сестра? – зашипел он сквозь зубы и с наслаждением наблюдал за тем, как раскаяние наконец озарило лицо грека. – Мало они мучились с тобой, а? Если бы сюда сейчас явились субаши3333
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                         Субаши (турк.) – полицейские чиновники


[Закрыть], ты бы уже был за решёткой. Какой же ты дурак, Геннадиос!..

Потеряв всякое терпение, турок грубым движением оттащил грека за шкирку вглубь помещения, где его уже перехватили армянин и русский. Дубовая дверь мейхане скрипнула, и трое приятелей исчезли за ней, увлекаемые лунным светом. Мехмед тяжело вздохнул и, натянув приветливую улыбку на лицо, весело окликнул дядю.

***

Геннадиос топтался с ноги на ногу у ступенчатого входа в мейхане, то и дело виновато косясь на его двери. От нервов он даже закурил бы табака!.. Спрятав руки в карманы широких костюмных брюк, Вачаган глубоко вдыхал свежий ночной воздух и пинал камешки, а те то и дело отлетали к прилавкам восточного базара, безмолвного и безжизненного в ночное время. Днём в таком соседстве они бы точно оглохли или ослепли бы от пёстрой палитры тканей и людей. Дима стоял чуть поодаль и, собрав руки на груди, строго молчал, хмуря брови. Никто не разговаривал, отчего обволакивающая темнота да стрекотание кузнечиков где-то в кустах ощущались лишь пронзительнее.

– Ругайте, кричите на меня, но только не молчите так!.. – наконец воскликнул директорский племянник и зажмурился под недовольным взглядом русского. – Я виноват, я знаю.

– Когда-нибудь ты накликаешь на всех нас беду, Геннадиос! – отозвался Дима по-гречески, потому что считал, что так звучал для критянина убедительнее. – Помяни моё слово!

– Что бы он ни сказал, я с ним согласен. – Армянин поддержал графа Румянцева, и Гена немного обиженно сощурился в его сторону.

– Ты-то чего молчал? – пожал плечами грек. – У тебя дяди армянские фидаины!.. Мог бы и поддержать меня.

– Ну вот опять начинается!.. – Его сиятельство сверкнул в их сторону глазами.

– Мы довольно пассивны по сравнению с вами, – со вздохом отвечал Вачаган и внимательно всмотрелся в звёздное небо. С каких это пор их расчётливый счетовод стал таким мечтателем? – Но это не значит, что мы смирились. Поверь, наше время тоже придёт…

– Ещё одно слово, и я надаю вам обоим пощёчин.

Армянин и грек тотчас замолкли и, понурив головы, разошлись по разные стороны улицы. В такой час на ней почти не было прохожих, и даже чей-то богатый экипаж, стучавший колесами по площади Султан-Ахмед, не привлёк их внимания. Над их головами в одном из окон ещё горела свеча, а жена, судя по звукам, отчитывала мужа за какую-то провинность. Привычная, суетливая стамбульская жизнь!.. Очередной камешек, которого Гюльбекян легонько коснулся носком туфель, отскочил от стены и с громким бульканьем опустился на дно канала. Мехмед всё ещё не показывался, и Дима запрокинул голову назад, позволив ласковую майскому ветру остудить свои мысли.

– А я-то думал порадовать тебя сегодня благой вестью, – вдруг нарушил молчание Гена, всё ещё обиженно косясь на русского друга. – Считал, обрадуешься узнать, что моя сестра на днях возвращается из Афин.

– С женихом, – поспешил поправить его Вача и сочувственно посмотрел на Румянцева. – Почти замужняя. Вот это благая весть!..

– Подумаешь!.. Он же теперь в сестру другого друга влюблён. Ты что, не слышал про восточную сказку, Амину-ханым?

– Да неужели?..

– Представь себе! Кому нужны православные, когда есть мусульманки!

– Эх, жаль наша Гаянэ уже давно замужем.

– Прекратите сейчас же, вы оба!..

Мысли путались в голове Димы. Он тяжело дышал, не в силах подавить душащие воспоминания о двух разрывающих его душу материях – «восточной сказке» и «родном православии». Ксения – его первая любовь! – как давно она уехала из Константинополя навстречу новой жизни?.. Ещё до того, как новосозданное королевство Греция объявило Афины своей столицей, богатая отцовская родственница, вспомнившая о племянниках только на старости лет, забрала юную податливую Ксению в свой особняк на «перевоспитание». Она обещала племяннице консерваторию и просвещенную светскую жизнь, от которой та не смела отказаться. Тётка была бездетна и очень нуждалась в ком-то, кто скрасит её одиночество, поэтому принялась за выбор воспитанника со рвением, с каким маленькая девочка обычно наряжает свою куклу. Он будет творением её рук, которое она сможет дёргать за верёвочки и заставит «говорить» и «ходить», когда только пожелает! Как это чудесно, не правда ли?.. Увы, Геннадиос с его взрывным нравом и непрерывным хулиганством никак не подходил на эту роль и почти сразу же отвернул от себя чопорную жеманную аристократку. Зато его сестра, так многое пережившая в свои восемнадцать, сделала всё, чтобы понравится ей. Три года они напоминали птиц–неразлучников, а Гена даже называл их «голубками», но потом греческий флаг забрал у юного графа возлюбленную, да и он сам горячо разочаровался в ней со временем. Как так можно: продаться во власть старой перечницы, оставить друзей и семью ради красивых нарядов и балов?.. Мог ли он понять её?

Мог ли?..

Кирия Мария была самой гостеприимной и приветливой хозяйкой из тех, каких Дима когда-либо знал. Встретив друзей сына в дверях, она зашуршала пышной белой юбкой и бусами на шее, заключила каждого в объятья и, поскольку стояла зима, собственноручно забрала с их плеч меха. Накинув на свои собственные тёплую шаль, она впопыхах убрала чёрные волосы в высокую – истинно греческую! – причёску, но эта небрежность очень шла женщине. После смерти мужа она почти не следила за собой, а шершавые руки совсем огрубели от ремесла швеи. Спанидасы не держали в доме слуг, хотя и жили у дяди Абдуллы-эфенди в районе Ортакёй, расположенном в центре европейского берега Босфора. Всё указывало на то, что слухи, которые ходили про уважаемого директора, были правдивы: иконы, излюбленная греческая керамика, даже Библия на столике у входа так никуда и не исчезли из этих стен. Геннадиос, наверняка, поднял бы целый скандал, если бы дядя вздумал спорить!..

– Анатолиос всё ещё заполняет свои бумажки в медресе, так что можете быть спокойны. Он нам не помешает, – приветливо улыбнулась кирия, и, когда молодые люди на секунду застыли в недоумении, сокрушённо ахнула. – О, прошу простить!.. Абдулла-эфенди, конечно же!.. Забудьте то, что я вам только что сказала.

Дима подавил улыбку и переглянулся с Вачаганом. Анатолиос!.. Вот они и узнали настоящее имя директора.

– Мы раскрыли самую страшную тайну дяди, митера, – весело подмигнул матери Геннадиос. – Анатолиос, представляете?..

– Можете быть спокойны, кирия Мария, – ответственно заверил её Мехмед и вежливо поклонился матери друга, – мы никому об этом не расскажем!

Все весело рассмеялись, и, когда хозяйка пригласила гостей к столу, Дима почувствовал себя вконец очарованным этим греческим домом, несломленным духом его обитателей и даже скромной, но вкусной едой, приготовленной заботливой рукой. Белые занавески, высокие стены… и те напоминали ему Россию! В какой-то момент юному графу нестерпимо захотелось вернуться на Родину или же стать частью этой жизни, ведь у него самого никогда не было столь крепкого семейного очага…

– А где адельфи3434
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                  Адельфи (греч.) – сестра


[Закрыть], митера? – вдруг спросил Геннадиос, с увлечением жуя тушёное мясо в густом соусе. Вачаган как раз спросил у кирии, по какому рецепту греки готовили пахлаву. Мехмед старался хранить молчание и то дело косился на Библию в углу. Отец наверняка сказал бы, что сидеть так близко к христианскому священному писанию – харам…

– Наверху, агапи му3535
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                  Агапи му (греч.) – милый, любимый


[Закрыть], – отвечала госпожа. – Можешь подняться и позвать её к нам.

– Я позову!.. – вызвался юный Румянцев и так резко поднялся с места, что приборы на столе звякнули, а его ножка чуть покосилась. Гена звучно хмыкнул, и даже сдержанный Мехмед рассмеялся в сжатый кулак.

– Как вам будет угодно, Дмитрий Александрович. – Госпожа Спанидас благосклонно отпустила юношу и проводила его снисходительным взглядом. Дима пристыженно жмурился, сверля глазами пол, а ладони вспотели от стыда, пока он поднимался по витиеватой лестнице в верхние спальни. Всё кончено!.. Этот позор позади…

– Я просто безнадёжен! – Юноша ругал себя последними словами, но чем яснее из одной из спален раздавалось дивное девичье пенье, тем меньше он думал о тех болезненных мгновениях. Мозг затуманился, будто его заворожила мелодия сирены. Музыкальный, переливистый язык… Греческий! Да-да, это точно был он!

В длинном узком коридоре, где он вдруг очутился, только в одной комнате горела свеча. Дверь в неё оказалась приоткрыта, и русский граф пошёл на зов. Ксения сидела на подоконнике и, свесив с него одну ногу, вышивала. Игла проворно двигалась в длинных умелых пальцах, а лунный свет придавал их обладательнице ещё больший ореол таинственности. Дима затаил дыхание, когда золотистая прядь выбилась из причёски, но Ксения не убрала её за ухо. Слишком увлечена она была своей песней!.. Греческая колыбельная, льющаяся из самых глубин истерзанной души, поразила впечатлительное воображение юноши. Дима прирос к месту, с ужасом осознавая, сколько боли и скорби сквозило в этих строчках. Губы Ксении еле двигались, а лицо напоминало скорбный лик Богоматери.

В какой-то момент она замолкла, и Дима заспорил бы на что угодно, что какие-то картины – уж не турецкий ли захват Крита?.. – затуманили её разум. Наконец, он наступил на треснувшую половицу, и девушка вскрикнула, спрыгнув с подоконника. Вышивание она прижимала к груди, но на её лице не читалось страха.

– Я не хотел прерывать вас, деспинис Ксения, – дрожащим от волнения голосом заговорил он по-гречески. – Ваши родные послали меня позвать вас к столу…

– Передайте, что я скоро буду, – ответила она, улыбаясь уголками губ, и медленно развернулась к окну лицом. Дима понял, что ему следовало уйти, но ему никак не хотелось делать этого. Тогда он снова пошёл на риск и приблизился, встав по левую руку от сестры друга. Лунный свет освещал её спокойное, умиротворённое лицо. Ксения держалась так просто, как будто её совсем не смущало его присутствие, и в эту минуту Румянцев впервые осознал, что Ксения и Гена действительно были родственниками.

– Эту колыбельную пел мне отец, – сказала она немного спустя и всё-таки обернулась к нему. Сердце в груди Димы забилось как кролик в клетке, но он очень постарался не отводить взгляда. – До того, как умер…

– Я сожалею, – искренне признался он. – Ваш отец был очень храбрым человеком!..

– Если бы не он, – отозвалась она со вздохом, – я бы уже давно отправилась в гарем османского султана.

Граф Румянцев опешил, не зная, что на такое ответить. На уроках истории он всегда получал похвалы учителей, но одна только мысль о том, на что она намекала, привела его либеральное светское нутро в ужас.

– Вы так удивляетесь?.. – непринуждённо усмехнулась она. – Неужели не знаете, откуда они берут наложниц? Сколько османских султанш по происхождению гречанки? Грузинки, армянки?.. Даже русские!

– Да, но это кощунственно. – В горле у юноши пересохло, но он всё равно украдкой любовался её непоколебимостью. Или же это была только игра?.. – Как вы избежали плена?

– Отец прятал меня в монастыре. В Аркади и в других… Однажды даже в доме своих друзей-турок…

– У вас были друзья-турки?

– Ну вы же дружите с Мехмед-беем, не правда ли?..

Дима снова вгляделся в звёздное небо сквозь запотевшее окно. Зима в этих краях хоть и не суровая, но его почему-то пробрал странный озноб. Или же всё-таки жар?..

– Мехмед другой, – заключил он немного погодя и опёрся о подоконник руками. – Он тяготится своей семьёй. Сколько бы он ни скрывался, я это чувствую.

– Бесконечные «харамы», – согласилась с ним Ксения. – Он похож на бочку с порохом. Когда-нибудь обязательно взорвётся… Помяните моё слово, ваше сиятельство.

– А Вачаган? – переспросил его сиятельство, явно входя в кураж. Ксения вновь улыбнулась.

– Он неплохой, но совершенно слеп в том, что касается чувств. Цифры чересчур забили ему голову.

– О да, это точно о нём!..

Молодые люди весело рассмеялись, и напряжение между ними медленно сошло на нет. Смех разрядил обстановку, но деспинис, которую слишком многое тяготило, не позволяла себе надолго забыться.

– Мой брат – полнейший недотёпа, – сказала она, почти не моргая. Дима внимательно слушал её. – Обаятельный, но ужасно безответственный. На него нельзя положиться. А митера…

– Митера?

– Она постоянно жалуется на головные боли, и я знаю, что она нездорова. Если бы не дядя Анатолиос… не знаю, где бы мы сейчас были.

Юноша сглотнул, чувствуя, как сочувствие и сострадание переполнили его тело. Ксения поражала его с каждой минутой всё сильнее. Кто мог похвастаться такой силой духа?!.. Через что ей только не пришлось пройти… но у каждой истории – тем более такой печальной! – должен быть свой счастливый конец. И если бы он писал её, то он бы…

– Но я рада, что Геннадиос встретил вас, граф, – неожиданно вновь подала голос деспинис и расхрабрилась, расправив плечи, – да и из всех его друзей вы, пожалуй, нравитесь мне больше всех.

– Правда?.. – ни жив ни мёртв спросил Дима.

«Вы мне тоже… нравитесь!». – Весь разговор эта мысль не давала ему покоя.

– Да!.. Вы уравновешиваете остальных. Если бы не вы, не думаю, что они бы сдружились.

– Мой отец – дипломат и хочет, чтобы после медресе я поступал в университет в России, – немного невпопад отвечал он, и Ксения заметно напряглась. – Но я не хочу уезжать из Константинополя. Здесь вся моя жизнь!.. Друзья и…

На миг, когда их взгляды встретились, Дима понял, что больше не нуждался в словах. Решительных действий!.. Вот, чего требовала от него та, что чуть не попала в наложницы к турецкому султану, та, что потеряла отца, выхаживала больную мать и постоянно беспокоилась за брата… Видел бог!.. Этого же самого желала и его душа.

Мягкий, терпкий поцелуй, бывший для обоих первым, с громким свистом прервал Геннадиос, от шуток которого ни сестра, ни лучший друг не избавились до самой разлуки. Вачаган закатывал глаза, а Мехмед то и дело восклицал: «Субханаллах! Альхамдулиллах!», но, несмотря на все эти причитания, ни один из них не мог забрать у влюблённых сладостных воспоминаний, подаренных этим днём.

– С султаном это не было бы настолько приятно, – шутя, сказала она как-то раз между поцелуями, когда ни Геннадиоса, ни остальных не оказалось рядом.

– С каким ещё султаном? – Сердце возлюбленного упало в пятки. – Забудь про султана. Ты – моя, слышишь?.. Когда-нибудь я женюсь на тебе.

Ксения улыбалась, но в этой улыбке сквозило столько недоверия, что это насторожило Диму.

– Отвезёшь меня в блестящий Петербург? Меня – гречанку с острова Крит? – то ли мечтательно, то ли насмешливо протянула девушка и, закусив нижнюю губу, опёрлась о стену затылком. Какой красивой она казалась ему в эту минуту!..

– Конечно, отвезу. Ты православная с именем Ксения. Ты даже не будешь выделяться…

– Я не верю в сказку про Золушку, Дмитрий Александрович. И никогда не верила…

Только когда она уехала, он понял смысл того разговора. Она посчитала его журавлём, а Афины – синицей и, конечно, предпочла то, что казалось вернее. Она предала их любовь, и теперь, по мнению её брата, он должен расстроиться из-за вести о женихе? Не сейчас, когда в его сердце уже давно другая!..

– Ты, похоже, поставил себе цель рассориться сегодня со всеми! – недовольно бросил он греку, смотря себе в ноги.

– Не ставил я себе такой цели, – пожал плечами её брат. – Просто хочу напомнить, что ты тоже хорош. Ты собирался возвращаться в Петербург на учёбу, а моя сестра уже слишком устала от неопределённости в жизни…

– И кто в этом виноват?.. – не сдержал яда Дима.

Вачаган демонстративно откашлялся, напомнив о том, что каждый из них перешёл черту. Геннадиос говорил правду – молодой граф Румянцев действительно уезжал из Константинополя на три года, пока учился на словесном отделении императорского университета в Петербурге, но ведь он ни разу не давал ей повода усомниться в своей верности! Он вернулся, как только окончил университет, отказался от службы при императорском дворе, разругался из-за этого с отцом, а она!..

– Не знаю, что у вас тут произошло, но ещё одной ссоры я не вынесу, – недовольно пробормотал Мехмед, появившись за их спинами в потёмках. Друзья тотчас позабыли всё разногласия и накинулись на него с вопросами. Турок не стал обнадёживать друзей, но всё-таки заверил, что смог утихомирить бурю. Руки у него, правда, дрожали, а вид был такой, словно он только что сражался с тигром.

– Таким разозлённым я его никогда не видел, – тяжело вздохнул племянник. – Но я сделал всё, что в моих силах, чтобы он поверил в безобидность Гены.

– Это значит, что султан ещё может послать за мной субаши или даже твоего брата? – чересчур безрассудно пошутил грек.

По воцарившейся тишине Геннадиос понял, что эта перспектива вполне могла стать реальной, и вся жизнь пробежала у него перед глазами. Помимо матери, сестры и дяди он увидел перед собой ещё одно лицо, мысли о котором не покидали его весь остаток вечера.

– Полноте. – С усталым вздохом Мехмед тронулся с места. – Мы сделали всё, что могли. А теперь пойдёмте, пока почтенный кириос не втянул нас ещё во что-то.

После всех событий часовой давности общение никак не налаживалось, и несколько кварталов молодые люди прошли молча, даже не поднимая друг на друга глаза. Возле собора Святой Софии они, наконец, нарушили молчание и горячо обнялись. На этом месте они обычно прощались, и каждый расходился в свою сторону.

– Всё будет хорошо!.. Вот увидите, – отозвался Вачаган, бывший сегодня молчаливее обычного. – Где наша не пропадала.

– Мехмед?.. – вдруг позвал друга Дима, когда тот ответил на рукопожатие армянина. – Можно я провожу тебя?

Турок кивнул, должно быть, догадавшись о возможной причине такой любезности, но пока что не озвучил её вслух. В свою очередь Геннадиос вызвался пройтись до Гюльбекяновского особняка в армянском районе Стамбула Кумкапы, хоть путь до него был и неблизкий.

– Уверен? – донесло до них эхо голос армянина. – Я планировал взять омнибус…

Ответ Геннадиоса не дошёл до них, но Дима не очень-то вслушивался в этот разговор. Когда ночь скрыла друзей, они с Мехмедом сели в карету со старым кучером Мустафы-Паши, но никто не разговаривал. Каждый погрузился в свои мысли, и лишь тихий стук колёс по Галатскому мосту нарушал тишину. Позади остались базар, и две мечети, когда впереди наконец замерцали знакомые с детских лет окна. Где-то совсем рядом залаяли собаки, и друзья вышли из фаэтона. Дима погрузился в ностальгию – как часто он бывал тут в отрочестве? – и с интересом рассматривал восточный орнамент на входной двери, а Мехмед тем временем оглянулся на занавески на втором этаже. Шум и разговоры за ними не затихали.

– Дядя Фазлы правду сказал… Тётя Шебнем уже здесь.

Когда Мустафу-Пашу назначили бейлербеем Румелии с резиденцией в Эдирне, жена поехала за ним. Дом остался на плечах трёх сыновей, но, когда Нариман, женившись, за хорошую службу получил место кадия в одном из судов Кутахьи, а Ибрагиму богатый тесть – тот самый сераскер, которому он адъютанствовал, – подарил особняк прямо на берегах Босфора, старый отцовский дом перешёл в наследство младшему сыну. В нём он жил только с женой – за пять лет брака детей у них так и не родилось, – но иногда здесь гостили и старший брат с семьей, и любимые тётя с дядей. Так на одном из вечеров Дима и повстречал Амину, и…