Текст книги "Белое, красное, чёрное (СИ)"

Автор книги: Мари Тегюль

Паломницы отправлялись к монастырю святого Давида на Мтацминда, Святой горе, а мы с Этери и еще двумя женщинами, по Авлабарскому мосту перешли на другой берег Куры, приблизившись к Метехской крепости. Там Кура делает резкий поворот и ее мутные воды по весне ревут, ударяясь о скалу. И вот нам предстояло пройти по узкой тропинке над Курой, спустившись от Авлабарского моста. Теперь я вспоминаю, как это было страшно. Один неосторожный шаг и можно было сорваться вниз, а там уже все, Кура унесет далеко. Хорошо еще, что стояла теплая безветренная погода. Прижимаясь к скале, мы осторожно передвигались по тропе, пока дошли до пещеры святого Додо. Там мы уже смогли передохнуть. Наши спутницы начали шептать молитвы, достали из своих котомок кусочки сахара, положили их на землю пещеры и стали терпеливо ждать. Небольшие ящерицы не замедлили появиться и, приблизившись к кусочкам сахара, выжидательно смотрели на них своими круглыми глазками. Паломницы, крестясь, стали благодарить святого Додо за то, что он прислал своих посланниц и, торопясь успеть еще подняться на Мтацминда, покинули нас. Этери велела мне знаками выглянуть, не идет ли кто-нибудь еще в пещеру. Но других таких сумасшедших больше не было. Тогда она показала мне на весьма неприметный камень в глубине пещеры, нажала на него с одной стороны и камень сдвинулся. Тогда она знаками показала, что я должна пролезть в следующую пещеру. Когда я оказалась в ней, Этери передала мне шкатулку и я, выбрав место посуше, спрятала ее в маленькой пещере. Так я оказалась вовлеченной в игру очень могущественных людей и стала хранительницей шкатулки.

Княгиня тяжело вздохнула и продолжила свой рассказ.

– Через несколько лет я получила приглашение совершить путешествие по Италии. Можете себе представить, девочка, которая дальше своего кахетинского имения никуда не ездила, вдруг получает такое приглашение. Я ездила в Пьемонт, там встретилась с маркизом. Там, в Италии, меня принимали очень титулованные особы и везде я чувствовала незримое покровительство маркиза Паулуччи. Потом я много раз бывала в Санкт-Петербурге. И была представлена императору. До сих пор помню его немного тяжелый, но какой-то сострадательный взгляд. Мы оба знали то, чего не знали другие. Слава Богу, что появились вы и снимаете с меня это тяжелое бремя. Ведь когда я стала стареть, то мне пришлось передать эту тайну своему сыну. Для того, чтобы войти в курс дела, он с супругой совершили поездку в Пьемонт, где погибли во время землетрясения. Эта трагедия совсем бы убила меня, если бы не моя внучка, которую мне нужно было ставить на ноги. И вот мне пришлось кое-что ей рассказать. Маркиз не мог встретиться с нами, за ним следили. Но я знала, что если все устроится как надо, он пришлет нам какой-нибудь знак. Какой – неизвестно. С кем – неизвестно. И тут вдруг появляетесь вы с кольцом Пушкина и этими письмами. И внутренний голос мне подсказывает, что я могу вам довериться. Наконец, я могу посчитать, что свой долг я выполнила. Эличка теперь уже многое знает, она поможет вам. Но я чувствую, что опасность еще существует. Поэтому вчера я и была у князя и попросила его о помощи.

Княгиня кончила свой рассказ. Несколько минут в комнате стола тишина. И тут вдруг Ник подумал, что княгиня говорила об одном стихотворении. А как же остальные два, почему они были зашиты в сюртук маркиза?

– Скажите, княгиня, что вы знаете об этих двух стихотворениях? – и Ник указал на еще два листа со стихами, оставшимися лежать на столе.

Княгиня взяла одно из них, внимательно прочла. Покачала головой, взглянула из-под очков на собеседников.

– Это же «Талисман», это память о перстне, который дала Элизавета Ксаверьевна Пушкину, я это знаю доподлинно, ведь Воронцовы приехали сюда в середине 40-х годов! Ах, какое тогда наступило время! Золотой век Тифлиса! Я бывала часто во дворце наместника, какое-то время мы были близки с Элизой, от нее я знаю об этом стихотворении, хотя она была и очень обижена тем, что Пушкин написал эпиграмму на графа, очень несправедливую и злую, ну, вы ведь знаете, как она там: «Полумилорд, полукупец» и так далее. Почему и это стихотворение было у маркиза – не знаю. Можно только догадываться, что оно было связано с перстнем, который он оставил в доме на Эриванской площади. Но вот совсем непонятное стихотворение – это описание пещеры под монастырем. Кто мог его написать? Если это касается той тайны, которую я только что поведала вам, то кроме меня и Этери об этом никто не знал. И не знает, кроме меня и вас теперь. Может быть, должна быть еще пещера? Но в стихотворении точное описание пещеры святого Додо. На Мтацминда тоже есть пещера, вернее, грот, там жил отшельником святой Давид, прежде, чем ушел в Гареджийскую пустынь. Дайте-ка, я прочту еще раз. И княгиня медленно начала читать стихотворение:

 
  «Там объят полночной мглой,
  Монастырь стоит седой.
  Скрыта буйною травой,
  Есть пещера под скалой.
  В полночь тайною тропой,
  Освещаемой луной,
  Призрак, светлый и живой,
  Поведет тебя с собой.
  И возьмешь ты талисман,
  Тот, что нимфою был дан.
  То, что скрыто, ты найдешь,
  И с собою унесешь».
 

– Непонятно, что же еще скрыто в пещере? – задумчиво сказала она. – Но явно, если бы это было о пещере святого Додо, тут должна была бы быть Кура! И потом, ведь кольцо для чего-то нужно! А нам кольцо не нужно! Но все равно, если маркиз оставил кольцо, значит это все связано!

Ник и Аполлинарий с удивлением взглянули друг на друга. Княгиня рассуждала как заправский детектив! А та продолжала с тем же энтузиазмом.

– А какие еще пещеры? С пещерами Шио Мгвимгский монастырь, так это около Мцхеты. А в Тифлисе других пещер нет! Стало быть, на Давидовской горе искать надо.

Аполлинарий осторожно решил прервать княгиню:

– Калбатоно Эленэ, князь назначил охрану возле вашего дома.

Княгиня кивнула удовлетворенно и сказала:

– Мы тоже приняли меры. Сачино ведь охранять нетрудно – вход только с одной стороны, а так мы как в неприступной крепости. Но я все же хочу покончить как можно скорее с этим делом.

Ник и Аполлинарий удивленно взглянули друг на друга. А княгиня продолжала говорить как бы сама с собой, нисколько не заботясь о том, что ее собеседники немного растеряны.

– Надо достать шкатулку из пещеры. Она должна быть передана лично императору, в его собственные руки. Ясно, что начался сезон охоты на нее. Отчего – непонятно. Что-то должно произойти.

Тут она подняла глаза на своих собеседников.

– Все-таки есть что-то весьма и весьма настораживающее и странное во всем этом происшествии. Ну, я утаила от вас, что получила записку от маркиза и должна была встретиться с ним в том самом доме, где останавливался Пушкин, когда был в Тифлисе. Но маркиз написал мне, чтобы я перед встречей с ним заехала в гостиницу «Кавказ», там будет мне оставлено письмо. Я взяла с собой Эличку и мы с ней поехали на фаэтоне вначале к моей приятельнице, потом подъехали к гостинице и я послала Эличку за письмом. В письме было сказано: «Встреча отменяется. Будьте осторожны. Паулуччи».

Сыщики переглянулись. Значит, произошло нечто, раз маркиз отменил встречу. Возможно, он на свой страх и риск все же согласился на чье-то предложение о встрече. И что, неужели, увидев сидящих на скамейке в Пушкинском сквере совершенно случайно Ника и Лили, он решил сыграть по-другому? Значит, он откуда-то знал Ника! И перстень был им оставлен не случайно!

Княгиня переводила взгляд с одного сыщика на другого, понимая, что сейчас они сказать ничего больше не могут. И тут сама твердо сказала.

– Надо думать. Тут что-то не сходится. Мы с Эличкой будем сидеть дома, тихо, как мышки, и ждать от вас вестей.

Дорога домой заняла у Ника и Аполлинария около часа. Они убедились, что князь Вачнадзе прислал двух полицейских, которые фланировали возле ворот дома. Аполлинарий отправился к себе, на Чавчавадзевскую, а ник сразу же прошел в свою библиотеку, где намеревался еще немного поработать, пока Лили или Петрус обнаружат, что он дома. Ему в голову пришла мысль, которая не давала ему покоя. Это касалось той страницы альбома, которая была зашита у маркиза в сюртук. Кому Пушкин написал ее и почему она была вырвана, возможно, поспешно? Явно, перстень и стихотворение связаны между собой каким-то образом. «Кто же, – бормотал Ник, лихорадочно перебирая книги, собранные в уже внушительной горке на столе, кто же был адресатом этого стихотворения Пушкина. Несомненно, одна из его одесских пассий – Амалия Ризнич, но она рано умерла, ко времени написания стихотворения ее не было в живых, остаются Елизавета Воронцова и Каролина Собаньска, да, вот тут о ней и у Бартенева, и у Анненкова. Однако, эта Собаньска, весьма авантюрная дама! Длинная череда мужей и любовников, увлечение мистикой в период, когда она была замужем за Чирковичем, тут уже 1845 год, и надо же!».

Ник откинулся в кресле. Он нашел нечто, что его крайне насторожило. После смерти мужа, Чирковича, Каролина отправляется в Рим, где находит приют и понимание у отцов-иезуитов!

Ник снова судорожно стал перебирать бумаги. Вот и еще! Каролина Собаньска увлекается собирание автографов великих людей! У нее есть автографы Питта и Велингтона, Марии-Антуанетты и Фридриха II, Шатобриана и Лафатера, мадам де Сталь и Дельфины Гэ! И среди них альбом с автографами поэтов, в том числе Пушкина и Мицкевича!

И еще какой-то странный намек, Каролина Собаньска была осведомительницей Третьего отделения, она состояла в личной переписке с Бенкендорфом!

Глава 13

Огромное овальное зеркало в раме из красного дерева, стоящее на полу, отражало немолодую обнаженную женщину, пытливо разглядывающую себя. Она то приближалась к зеркалу, то отодвигалась, смотрела прищурившись, как бы оценивая, чего стоит та, в зеркале. Если бы кто-нибудь мог следить за ней в эти нескромные минуты, то был бы удивлен жесткостью ее взгляда. Наконец женщина вздохнула, отвернулась, подняла с низкой софы небрежно брошенный шелковый халат, и туго затягивая пояс на все еще осиной талии, снова вернулась к зеркалу. Теперь она понравилась себе больше. Алый шелк шел к ее лицу. В молодости она носила пунцовую бархатную току с страусовыми перьями. Говорили, да и она сама это прекрасно видела, что она необычайно хороша в ней. Она присела на софу и странное состояние, не свойственное ее холодному сердцу, овладело ею. Вдруг перед ней пронеслись картины ее молодости. Отчего, спросила она себя. И сама себе ответила – оттого, что на пороге своего шестидесятилетия она выходит замуж. Она, Каролина Собаньска, прожившая такую жизнь, которую хватило бы на добрый десяток других женских жизней. Да, она и ее сестра Эвелина, были необыкновенными женщинами! А все кровь, кровь, польский гонор! Да и как им было уродиться другими, если они приходились правнучками Марии Лещинской, королевы Франции, супруги Людовика XV? А стало быть и родственницами французских королей, Людовика XVI, несчастного дофина Луи-Шарля, Людовика XVII, жертвы французской революции, Людовика XVIII и Карла Х.

Ну, не только, не только. Батюшка, граф Адам Ржевусский, тоже имел огненный темперамент, иначе не женился бы на пленной красавице-гречанке.

Она вспомнила свою тетку, графиню Розалию Ржевусскую, дочь той самой княгини Любомирской, приятельницы герцогини Дюбарри, фаворитки Людовика XV. Почему вдруг всплыли в памяти рассказы о ней? О, историю красавицы княгини Любомирской она с сестрами знали наизусть. И как она была схвачена и посажена в бывшую резиденцию герцогов Форс, ставшую тюрьмой в дни революции, в отделение для публичных женщин. И как она объявила себя беременной, чтобы спастись от гильотины. И о молодом красавце аббате, тоже узнике этой тюрьмы, который, благодаря не очень строгим нравам этого заведения, искренне предлагал ей свои услуги, чтобы хотя бы на девять месяцев спасти ее от палачей. И об ужасном дне казни, когда она была обезглавлена вместе с королевой Франции. Таковы превратности судьбы. Сама же графиня Розалия помнила всю жизнь как семилетним ребенком она была приведена в тюрьму к матери. Как рыдала и хваталась за ее юбки. Она была оставлена в тюрьме рядом с матерью. И после ее казни оставалась на попечении тюремщика. Он обращался с ней, как было предписано обращаться с детьми аристократов, пинал, отказывал даже в куске черного хлеба, составлявшем ее единственную пищу. Князь Любомирский был на французской службе, но в это время находился вне Франции и не знал о судьбе своей дочери. Сложными путями, через посредников, ему удалось вызволить ее.

Уроки жизни, преподанные своей теткой, Каролина усвоила твердо. В отличие от своей сестры Эвелины. Но авантюристками они были обе, думала Каролина. Ну что, не авантюрой ли была вся эта история с Бальзаком под носом у добродушного Ганского? И это странное пятимесячное супружество после смерти Ганского? И потом пылкие романы – с молодым писателем Шанфлери, которого не было в Париже, когда умирал Бальзак и который пришел выразить свое соболезнование вдове и тут же пал в ее объятия? Шанфлери был на двадцать лет моложе Эвелины…  Но она была так чудовищно властна, так неистова пылка, что он попросту сбежал. А потом этот художник, как его, Жигу. Нет, явно Эвелине уроки тетушки пришлись невпрок. Хотя как сказать, как сказать…

Каролина еще раз подошла к зеркалу. Да. Этот дурачок Лакруа совершенно сошел с ума. Свадьба сегодня. Конечно, невесть что, но, как говорится, что Бог дал. И на том спасибо. Все. Надо одеваться.

Но вместо того, чтобы позвать служанку с платьем, она снова села на софу. Теперь перед ее мысленным взором проносились бесконечные череды мужчин – и любовников, и воздыхателей. Что ж, у Эвелины был Бальзак, но и она может кое-чем похвастаться. Пушкин и Мицкевич. Оба были у ее ног, оба посвящали ей сонеты… Бедные дурачки! В ответ на их пылкие посвящения она по ночам строчила за Витта доносы Бенкендорфу. Витт…  Этот негодяй был настоящим мужчиной. Ее первым и последним мужчиной. Ну, не считать же первым мужчиной графа Иеронима Собаньского, ее мужа, который был старше нее на тридцать три года.

Как много у нее с Виттом было общего! И происхождение – мать гречанка и у нее, и у него. Витт рассказывал, что в Стамбуле, в польском посольстве, его мать появилась в возрасте 17 лет. Польский посол Кароль Лясопольский купил ее за 1500 пиастров у нищенствовавших родственников, пленившись красотой девушки. А потом с ней сбежал сын коменданта крепости в Каменец-Подольске, польский офицер, майор Юзеф Витт. А потом Софья Клавона, так звали девушку, попала на глаза самому Потемкину, большому любителю и ценителю женской красоты. И пошло, и поехало…  Мужа сделали графом и русским генералом, а его жену Потемкин представил императрице. Ну, тут, конечно интрига. Потемкин отправил Софью в Варшаву, пленять претендента на престол Станислава Потоцкого, бывшего фаворитом императрицы. Поручение было выполнено. Потоцкий был у ног Софьи. Сказочно богатый магнат заплатил отступные мужу Софьи, два миллиона злотых. А она вскоре увлеклась его сыном. Потоцкий к старости впал в мистицизм и умер. Она осталась безумно богатой вдовой.

Единственный сын Софьи, Ян, был прирожденным авантюристом. Вначале карьера как у всех: записан сразу же после рождения в полк, в десять лет – корнет, в двадцать – полковник Кавалергардского полка. Потом ссора с Багратионом и Витгенштейном, бегство к Наполеону. Потом снова на русской службе.

Бешеный роман с Виттом кончился только связью. Но она не могла уйти. Тут даже польский гонор не помог. Он сам ее бросил.

«Негодяй!» – прошептала, улыбаясь, Каролина.

В это время раздался негромкий стук в дверь.

– Мадам! – окликнула ее служанка из-за двери, – к вам пришли!

– Я же просила меня не беспокоить! – гневно ответила Каролина. – У меня сегодня свадьба!

– Мадам, этот человек очень настойчив, он передал вам свою визитную карточку! – и служанка, чуть приоткрыв дверь, протянула маленький серебряный поднос с одинокой визитной карточкой. Нахмурив брови, с недовольным видом Каролина взяла карточку. Но прочтя ее, она бросила служанке:

– Немедленно проводи гостя в мой кабинет!

Сама же, быстро приведя себя в порядок, как всегда с гордо поднятой головой, направилась в кабинет.

Ее кабинет представлял собой нечто среднее между рабочим кабинетом и дамским салоном. Все оттенки зеленого и коричневого собрались в этой комнате. Шелковые шторы оливкового цвета прекрасно гармонировали с пышными коричнево-багровыми коврами. Диваны и кресла были обиты густо-зеленым штофом. Мебель вся была исключительно орехового дерева. И пунцовые розы, стоявшие на низком восточном столе возле диванов, придавали комнате законченный вид.

Войдя в кабинет с визитной карточкой в руках, Каролина увидела стоявшего на середине комнаты пожилого человека, одетого в темносерый длинный сюртук. На звук открывающейся двери он оглянулся и Каролина, увидев его лицо, сделала шаг назад.

– Как! Это вы?! – воскликнула она – Как вы посмели воспользоваться чужой визитной карточкой!

– Мадам, – смиренно склонив голову отвечал этот человек. – Неужели вы могли предположить, что я посмел бы явиться к вам, не будучи послан. И визитная карточка тому доказательство. Я приехал по поручению…  – и он выжидательно замолчал.

– Что от меня надо? Кажется, всем известно, что я давно отошла от всех дел, – резко бросила она, усаживаясь в кресло и не предлагая сесть этому непрошенному гостю..

– Мадам, нужен автограф поэта…

Каролина удивленно воззрилась на говорившего.

– Что за чушь! Какого поэта, кого вы имеете в виду? И что за автограф?

– Мадам, нужен тот автограф, вернее, то стихотворение, которое в виде импровизации было записано поэтом в ваш оливковый альбом в Санкт-Петербурге в 1829 году.

– Но почему?

– Мадам, это высочайшее поручение.

– А если я откажусь?

– О, мадам, на этот случай у меня есть инструкции, я должен буду вручить вашему жениху то письмо, которое вы послали Бенкендорфу из Варшавы…

– Негодяй! – воскликнула Каролина, гневно вскочив с кресла.

– Простите, мадам, я вас не понял, – с едва заметной издевкой произнес человек.

– Хорошо, вы получите автограф, я нисколько им не дорожу, но вам, вам-то, вернее им, на что он нужен?

– Мадам, только из личного расположения к вам я могу сказать, что это как-то связано с графом-бастардом. Но это, как вы понимаете, государственная тайна. – и неприятный посетитель склонил с голову, демонстрируя свою полное незнание дела. – Простите, мадам, я только скромно выполняю поручение.

– Чье поручение? Его? – и Каролина потрясла визитной карточкой.

Посетитель молча потупил глаза, говоря всей своей подобострастной фигурой:

«А чье же еще, мадам?»

Каролина медленно поднялась с кресла и величественно прошлась к своему изящному, на гнутых ножках, письменному столу. Там, в среднем ящике стола лежал небольшой альбом в светлозеленой коже с бронзовыми накладками и бронзовой же застежкой на обрезе. Стоя спиной к посетителю, она стала перелистывать страницы альбома. «Мицкевич, Мицкевич, еще Мицкевич, Дельвиг, несколько неуклюжих строчек, это Мормон, да, а вот и оно. Alexandre Pouchkine».

Она еще раз внимательно перечла стихотворение. «На холмах Грузии лежит ночная мгла, Шумит Арагва предо мною, Мне грустно и легко...».

«Положительно, – думала она, – зачем оно им понадобилось? Ничего же в нем нет! Ну да бог с ними, пусть забирают».

Она достала из того же ящика разрезальный нож для бумаги и осторожно, чтобы не повредить другие страницы, вырезала этот лист из своего альбома.

– Извольте, – сказала она, не поворачиваясь к посетителю.

Тот как-то бочком подскочил к ней, взял осторожно альбомный лист и, нагловато наклонившись к столу, прихватил и визитную карточку.

Кланяясь спине Каролины, он быстро выскочил в дверь.

Если бы Каролина могла бы проследить за этим человеком, она бы увидела, как он, бережно упрятав лист из альбома во внутренний карман сюртука, разорвал на мелкие кусочки визитную карточку и разбросал эти кусочки в разных концах улицы д» Анжу Сент-Оноре. И догадалась бы, что визитная карточка была фальшивой.

Глава 14

Зачитавшись, Ник не слышал, что кто-то настойчиво стучит в дверь. Это была Лили.

– Ник, – удивилась она, – ты что, давно дома? А я все жду, когда ты поднимешься наверх. Тебя там ждут твои юные агенты. Вернее, это агентура Аполлинария, но так как я не знала, вернетесь ли вы вместе или нет, то предложила им подождать. Петрус их кормит там.

– А в чем дело? – удивленно спросил Ник, догадавшись, что это Гаспаронэ с кем-то из своих дружков.

– Ну что ты, – живо ответила с усмешкой Лили, – они ведь слова лишнего не проронят. Уж как Петрус их обхаживает, умирая от любопытства. Второй мальчишка, это ведь рыжий перс из Сеидабада.

Тут Ник забеспокоился и быстрым шагом, так что Лили еле успевала за ним, поднялся на второй этаж. Картина, которую он застал, была весьма идиллической. На обширной кухне Петрус вовсю ублажал двух мальчишек, подавая им одно за другим вкуснейшие блюда. И при этом пытался безуспешно выпытать, зачем им так срочно нужны Ник и Аполлинарий. Петрус был почему-то весьма расположен к персидскому кварталу, правда, у него был там хороший знакомый, потомственный джамадар, то есть терщик, дед которого, по банному преданию, мыл Пушкина. Этот терщик, по имени Сафар, во время расследования по делу о «манускрипте» оказал следствию весьма важные услуги и при это участвовал в спасении богатого купца из Индии. Купец не остался в долгу и щедро отблагодарил Сафара. После этого дружба Сафара и Петруса стала весьма прочной.

Увидев Ника, мальчишки вскочили, но Ник усадил их снова, не желая обижать Петруса, который остался стоять при виде Ника с огромной сковородкой, на которой еще шипели бараньи отбивные, в руках.

– Послушай, Петрус, – серьезно сказал Ник, еле сдерживая смех, при виде того, как мальчишки с сожалением смотрят на сковородку, а Петрус уже надувается от расстройства, – как только ты накормишь этих весьма ценных агентов, а накормить их надо как следует, ведь они целый день носятся по городу, собирая ценнейшие сведения, приведи их ко мне в кабинет, а пока у нас с Лили есть важный разговор.

Мальчишки и Петрус радостно вернулись к приятному времяпрепровождению, а Ник с Лили ушли в его кабинет на втором этаже.

Тут Ник рассказал Лили, что он пришел к выводу, что стихотворение, которое было зашито в сюртук маркиза, было написано Пушкиным в альбом Каролины Собаньской. А потом каким-то путем попало в руки маркиза.

– Но если Пушкин знал, что это письмо – пароль, зачем же он писал его в альбом этой дамы? – недоуменно спросила Лили. – Неужели под влиянием момента? Или он решил, что оно будет в ее альбоме лучше сохранено? А кто-то, кто видел, что он писал его, в это время мог быть в комнате! И Пушкин либо видел это, либо потом сказал тому, кто был замешан в этой интриге! Ты говоришь что это было во время какого-то раута? Очень странно! То есть получается, что эта Собаньска ничего не знала, и в то же время была хранителем тайны! Здорово придумано, ведь она была католичка и, возможно, иезуитка! Кто бы мог подумать, что ключ к тайне хранится у нее!

– Представь себе, – Ник возбужденно ходил по кабинету, – она и была иезуиткой! И, возможно, знала гораздо больше, чем можно себе представить! Ты же уже имеешь представление о тактике иезуитов! Вот посмотри, выдержки из их кодекса!

Ник передал Лили бумаги, которые касались Ордена иезуитов.

– Посмотри их повнимательнее, а я должен выяснить, что там мои мальчишки добыли.

Ник вышел, а Лили погрузилась в чтение, от которого у нее захватило дух:

«Орден имеет секретные знаки и пароли, соответствующие той степени, к которой члены принадлежат, и так как они не носят особой одежды, то очень трудно опознать их, если только они сами не представят себя, как членов Ордена, так как они могут казаться протестантами или католиками, демократами или аристократами, неверующими или набожными, в зависимости от той миссии, которая на них возложена. Их шпионы находятся везде, во всех слоях общества, и они могут казаться учеными и мудрыми, простаками и глупцами – как повелевают их инструкции...»

«Если прелюбодей, даже если бы он был духовным лицом…  будучи атакован мужем, убьет нападающего…  он не считается нарушившим правила

«По велению Бога является законным убивать невинного человека, украсть или совершить предательство...»

«Брат-иезуит имеет право убить всякого, кто может представлять опасность для иезуитизма...»

«Для священнослужителя или члена религиозного ордена было бы законным убить клеветника, который пытается распространить ужасные обвинения против него самого или его религии...»

«Не следует давать врагу ни вредных лекарств, ни примешивать смертельных ядов к его пище и питью…  Законно использовать этот метод… , не принуждая лицо, которое должно быть умерщвлено, принимать самому яд, который, будучи принят внутрь, лишит его жизни, но сделать так, когда яд настолько силен, что будучи намазанным на сиденье или одежду, он достаточно мощен, чтобы причинить смерть».

Пока Лили, уже подготовленная романом Эжена Сю, с изумлением, граничащим с ужасом, вчитывалась в страницы кодекса иезуитского ордена, Ник на кухне беседовал с мальчишками. Або сидел потупившись, видимо, смущенный новой для себя обстановкой, зато Гаспаронэ чувствовал себя как рыба в воде.

– Его бабушка, – и Гаспаронэ подбородком указал на Або, – что-то узнала и послала сказать вам. Сегодня поздно вечером вы должны придти к Мирзоевской бане, там вас будет ждать ваш старый знакомый Сафар.

Делавший вид, что занят уборкой кухни, но при этом внимательно слушавший, Петрус одобрительно закивал головой. Еще бы, ведь Сафар как раз его старый знакомый.

– И что дальше? – спросил Ник.

– Дальше ничего, – с достоинством ответил Гаспаронэ и пояснил, – продолжение будет, наверное, вечером. Там какой-то персидский народ собирается, – доверительно, понизив голос, сообщил он. – Вечером что-то будет. – И деловито добавил. – Ну, мы пошли. Надо продолжать вести наблюдение.

Мальчишки застучали своими грубыми башмаками по лестнице, а Ник остался на кухне.

– Послушай, Петрус, – после некоторого раздумья сказал он. – Ты, конечно, помнишь, наше приключение в Мирзоевской бане, ну, когда мы нашли купца из Индостана.

Петрус, не поворачиваясь и продолжая тереть какую-то чашку, кивнул головой.

– Так вот, боюсь, что сегодня мне тоже понадобится твоя помощь.

Реакция на эти слова Ника была восторженной. Петрус давно уже был несколько отстранен от дел Ника. Правда, теперь в его функции входила опека Лили, как ему объяснил Ник. Это смиряло его с почти постоянным сидением в четырех стенах. Но сейчас он был очень рад и готов к новым приключениям, тем более, что прекрасно уже знал Сеидабад. Надо было продумать действия на вечер. Ник решил, что на встречу в Сеидабад они пойдут вместе с Петрусом, а Аполлинарий будет обеспечивать прикрытие на случай, если им будет грозить какая-нибудь опасность. Ближе к вечеру, когда Ник с подошедшим Аполлинарием обговорили все возможные и невозможные варианты на ночь, и Аполлинарий ушел, из дома вышли двое мужчин. Один из них был в легком пальто с черным бархатным воротником, в шляпе и с тростью с серебряным набалдашником. На руке у него красовался массивный золотой перстень. Другой был одет попроще, но так, как подобает слуге из хорошего дома со склонностью к щегольству. Это парочка спустилась вниз до конца Бебутовской и прошла мимо Сионского собора, синагоги, мимо армянской церкви святого Георгия – Сурб Геворк, мимо чайханы и так прогулочным шагом добралась до Мирзоевской бани. Там Ника и Петруса, а это были они, несколько преображенные, приветствовал Сафар, тоже выглядевший весьма празднично. После взаимных приветствий, Сафар повел их за собой вглубь квартала, все дальше и глубже удаляясь в узкие крутые улочки. Справа от них оставался высокий минарет суннитской мечети, с которого муэдзин уже начал заунывно тянуть: «Аллаху акбар ашхаду алла», призывая правоверных к вечерней молитве.

Солнце уже зашло за гору святого Давида и сумерки окрасили в лиловые и синие тени узкие улочки Сеидабада, когда Сафар подвел их к ничем не примечательному дому за низким каменным забором, спрятавшемуся среди густых деревьев инжира, туты и хурмы. Дом был одноэтажным, но добротным, с тяжелой дубовой дверью вполне респектабельного подъезда, почти как в Сололаки. Сафар толкнул дверь и они беспрепятственно зашли в темный коридор. В нем едва было видно из-за того, что в коридор ниоткуда не проникал свет, а на дворе почти стемнело. Сафар открыл еще одну дверь, поклонился кому-то невидимому и произнес: «Ас-селям алейкум, эффенди!». В ответ раздался спокойный мягкий голос: «В-алейкум ас салам, брат мой».

Сафар ввел их в небольшую комнату, осевещенную всего двумя или тремя масляными светильниками. Стены комнаты были увешаны коврами, на полу тоже лежали ковры. На середине комнаты стоял невысокий худощавый человек, одетый в темное платье. На голове у него была небольшая белоснежная чалма. И, что сразу бросилось Нику в глаза, в руках он держал тускло отсвечивающие оранжевым пламенем янтарные четки, очень похожие на те, которые были у погибшего мастера Юзуфа. Поймав его взгляд, человек тихо сказал:

– Я брат бедного Юзуфа. Вы уже знаете, что Юзуф был, как и большинство жителей этого квартала, суфием. Юзуф был моим старшим братом. Ему наш отец Хассан доверил одну очень большую тайну, в которую в свое время посвятил его отец, наш дед. Брат деда, тоже Хассан, был известным в Тифлисе джамадаром. Пушкин описал его в какой-то своей книге, я не читал, но мне об этом говорили. Вот этот джамадар и свел Пушкина со своим братом, нашим дедом, большим мастером. И та тайна, которая была между Пушкиным и дедом, хранилась и передавалась в нашем роду. Мой брат не открыл этой тайны и за это его убили. Я полагаю, что должны охотиться теперь и за мной. Но я в другом положении. Если Юзуф был великим мастером, то я всего лишь скромный дервиш, шейх ордена мевлеви – крутящихся дервишей. Сегодня в этом доме, который станет на одну ночь пристанищем дервишей, ведь дервиши ничего не имеют, ни дома, ни очага, только то, что дают им люди, собираются несколько человек для молитвы. Мы надеемся, что аллах просветит нас, и поможет и тебе справиться с нашим общим врагом. Иншалла! А теперь пойдемте вместе со мной.

Ник, Петрус и терпеливо ждавший их за дверью Сафар последовали за шейхом, который вышел на обширный двор, где кончала кипеть каждодневная жизнь. Во дворе женщина снимала с веревок белье и одновременно препиралась с кинто-продавцом фруктов, выторговывая у него подешевле груши. Что-то знакомое показалось Нику в облике кинто, но он сразу же отвел взгляд. Это, конечно, был Аполлинарий, который любил появляться в этих кварталах в таком виде. Его и знали тут как продавца фруктов.