Текст книги "Принцесса Клевская (сборник)"

Автор книги: Мари Мадлен де Лафайет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Я не сомневаюсь, – заметил Альфонс, – что, если бы у вас не было веской на то причины, вы бы не лишили меня возможности услышать от вас, кто вы, какие на вас обрушились беды и чем они тяжелее моих. Я сознаю неуместность своего любопытства, тем более что сам не поделился с вами своими невзгодами, но простите это человеку, который все-таки не скрыл от вас ни своего имени, ни происхождения и который, если это принесет вам хоть какое-то облегчение, готов рассказать о своих горестях и печалях, даже несмотря на едва начавшую утихать с годами боль воспоминаний.

– Я никогда не попрошу вас сделать то, что может причинить вам боль, – заверил друга Консалв. – Более того, не могу простить себе, что ничего не рассказал о себе. Я действительно решил никому о себе не рассказывать, но мое огромное к вам уважение и та забота, которой вы окружили меня, побуждают меня открыться перед вами: меня зовут Консалв, я сын Нуньеса Фернандо, графа Кастильского, о котором вы наверняка наслышаны.

– Неужели вы тот самый Консалв, который прославился уже в своих первых сражениях против мавров, разгромив их полчища и проявив доблесть, восхитившую всю Испанию! – воскликнул Альфонс. – Мне хорошо известно начало вашей блестящей карьеры. До моего затворничества я восторженно наблюдал, как в битве, выигранной королем Леона против знаменитого мавританского полководца Айолы, именно вы склонили чашу весов в пользу христиан[49]49
  …в битве… именно вы склонили чашу весов в пользу христиан. – Данная битва, как и штурм крепости Самора, скорее всего являются вымышленными событиями, и упоминания о них призваны повысить статус героя.


[Закрыть]. Я помню также, как вы первым бросились на штурм Саморы, что вы сыграли главную роль при взятии этой крепости и вынудили мавров запросить мира. Уединение, в котором я пребываю с тех пор, лишило меня возможности проследить за вашими дальнейшими успехами, но не сомневаюсь, что они были не менее славными.

– Я не мог даже представить себе, что имя мое вам знакомо, и я невыразимо рад, что вы расположены ко мне благодаря доброй и скорее всего незаслуженной молве.

После этих слов Консалв начал рассказ о себе, который его друг выслушал с неослабным вниманием.

История Консалва

Мой отец, считавшийся при дворе леонского короля первым вельможей, представил меня свету с пышностью, достойной его сана и состояния. Мои взгляды, возраст и положение сблизили меня со старшим сыном короля герцогом доном Гарсией[50]50
  Дон Гарсия – старший сын короля Альфонса Великого, занявший трон отца после его отречения от престола. Правил в 910–913 гг. Умер, не оставив потомства.


[Закрыть]. Герцог был молод, хорош собой и честолюбив. Его добрые качества намного превосходили его недостатки, причем эти недостатки относились к числу тех, которые всегда свойственны страстным натурам. Меня вполне устраивало его покровительство, совершенно мною не заслуженное, и я всячески старался отблагодарить его своей преданностью. Судьба благоволила ко мне и распорядилась так, что, когда его безрассудная храбрость обернулась для него смертельной угрозой, я оказался рядом и спас ему жизнь. Эта услуга еще больше укрепила его доброе отношение, и он стал относиться ко мне скорее как к брату, нежели как к своему верному подданному, ничего не скрывал от меня и ни в чем мне не отказывал. Другим он дал понять, что на его расположение может рассчитывать только тот, кто пользуется расположением его друга, Консалва. Столь откровенное благоволение, а также всеобщее уважение, которым пользовался мой отец, настолько возвысили наш род, что король усмотрел в этом угрозу своей единоличной власти.

Среди многочисленных молодых людей, с которыми судьба свела меня при дворе, больше других мне нравился дон Рамирес[51]51
  Дон Рамирес – вымышленный персонаж. Однако очевидна его принадлежность к знатному роду, так как фамилия Рамирес часто встречается в хрониках Леонского королевства и в генеалогии его властителей.


[Закрыть]. Он, несомненно, выделялся на фоне светской молодежи, но далеко уступал мне по своему состоянию. Не в моих силах было сделать его таким же богатым, но я всячески старался использовать влияние отца и мое собственное, желая помочь ему занять в обществе более высокое место, и прилагал все усилия, чтобы милость герцога распространилась и на него. Со своей стороны, благодаря своим мягким манерам и умению расположить к себе дон Рамирес также сделал немало для завоевания расположения герцога, и в конце концов дон Гарсия признал его вторым после меня фаворитом. И тот, и другой уже испытали все сладости любви и нередко упрекали меня в моей якобы бесчувственности. Отсутствие у меня возлюбленной они считали моим недостатком.

Я защищался, убеждая их, что подлинные чувства им просто неведомы[52]52
  …подлинные чувства им просто неведомы. – Дискуссия о любви, которая далее разворачивается между персонажами, восходит к традициям французского прециозного романа и «Астрее» д’Юрфе. Кроме того, не раз отмечалось, что исторические декорации не заслоняют изображения в «Заиде» нравов французской аристократии эпохи Фронды, что позволяло воспринимать это произведение, подобно многим другим образцам галантно-героического жанра, как «роман с ключом».


[Закрыть].

– Вам нравятся светские ухаживания, которые вошли в моду в Испании, – как-то сказал я им, – но никакой любви к своим избранницам вы не испытываете. Вы никогда не убедите меня, что полюбили женщину, которую, следуя привычному для вас способу знакомства, только что увидели в окне ее дома и которую даже не узнаете, повстречайся она вам в другом месте.

– Вы не очень преувеличиваете, говоря, что мы мало знаем наших возлюбленных, но нам известна их красота, а в любви это главное, – возразил мне герцог. – Об их уме мы судим по их лицам, а чуть позже по письмам. А когда наконец мы с ними встречаемся, нас волнует та тайна, которую предстоит раскрыть. В их голосе мы улавливаем прелесть новизны, их манеры поражают нас, неизведанность будит и разжигает страсть. Тот же, кто хорошо знает женщину, которой собирается объясниться в чувствах, уже настолько свыкся с ее красотой и умом, что никогда не сможет полностью насладиться счастьем.

– Что, что, а уж это вам никак не грозит, – усмехнулся я. – Но, господи, влюбляйтесь сколько хотите в тех, кого вы не знаете и никогда по-настоящему не узнаете, только оставьте меня в покое и дайте мне возможность полюбить лишь одну женщину, которую я буду достаточно хорошо знать, чтобы проникнуться к ней уважением и быть уверенным, что, ответив на мою любовь, она сделает меня счастливым. И сразу же хочу оговориться, что я должен быть единственным в ее сердце.

– Я же, – вступил в разговор дон Рамирес, – испытываю гораздо больше удовлетворения, когда завоевываю сердце той, которая охвачена страстью к другому. Тем самым я одерживаю двойную победу и обретаю уверенность в подлинности испытываемых ко мне чувств, так как они родились в борьбе с чувствами к моему сопернику. Отнять любовницу у соперника льстит моему самолюбию и еще сильнее разжигает мою страсть.

– Консалв настолько удивлен вашими словами, – заметил герцог, обращаясь к дону Рамиресу, – и находит их настолько шокирующими, что не знает, как вам ответить. И пожалуй, в этом я с ним согласен. Однако я не разделяю его желания хорошо знать свою будущую возлюбленную. Я никогда бы не смог полюбить женщину, к общению с которой давно привык. Мои чувства может пробудить только неизведанность. Мне представляется, что естественные чувства рождаются неожиданно, а страсть, приходящая со временем, вряд ли может быть названа естественной.

– Ну что ж, сеньоры, можно подвести итог – вы способны лишь на любовь с первого взгляда, – сказал я и добавил веселым голосом: – В таком случае, я должен познакомить вас с моей сестрой, пока она не выросла и не расцвела. Это позволит вам привыкнуть к ней и оградит ее от ваших ухаживаний.

– Вы, стало быть, боитесь этого? – спросил меня герцог.

– Вне всякого сомнения, – ответил я. – Более того, сеньор, я счел бы это за самое большое несчастье, которое могло бы со мной приключиться.

– В чем же вы видите это несчастье? – поинтересовался дон Рамирес.

– В том, что не мог бы отнестись одобрительно к чувствам герцога. Если бы он захотел взять в жены мою сестру, я был бы лишен возможности дать на это согласие в интересах самого же герцога, учитывая его высокое звание. А если бы он не захотел жениться на моей сестре, – а она, несомненно, полюбила бы его всем сердцем, – мне было бы неприятно видеть ее в роли любовницы человека, которого в таком случае я обязан возненавидеть, не имея на это права в силу моего при нем положения.

– Прошу вас, покажите мне ее, пока она еще в невинном возрасте, – прервал меня герцог. – Я буду очень огорчен, если совершу поступок, который вам будет неприятен, и поэтому хочу познакомиться с ней как можно раньше, с тем чтобы успеть привыкнуть к ней и никогда не полюбить ее.

– Теперь я понимаю, сеньор, – обратился дон Рамирес к дону Гарсии, – почему вы никогда не влюблялись в подраставших при дворе прелестных созданий, с которыми вы были знакомы с раннего детства. Должен признаться, меня всегда поражало, что вы так и не воспылали страстью ни к одной из них, тем более к Нунье Белле, дочери дона Диего Порсельоса[53]53
  …к Нунье Белле, дочери дона Диего Порсельоса… – У Диего Порсельоса действительно была дочь, но ее звали Сулла Белла.


[Закрыть], которая, как мне кажется, способна удовлетворить самым требовательным вкусам.

– Да, – согласился дон Гарсия, – Нунья Белла прелестна. У нее восхитительные глаза, изумительные губы, утонченные манеры. Она полна благородства. Я наверняка был бы очарован ею, если бы не знал ее почти со дня моего рождения. А почему вы, Рамирес, видя ее красоту, не влюбились в нее?

– Только потому, что она никогда никого не любила и мне некого изгонять из ее сердца. А без этого, как я только что вам поведал, мое сердце к любви глухо. Скорее об этом надо спросить Консалва. Она отвечает всем его требованиям – она красива, у нее нет возлюбленного, и он знает ее уже достаточно долго.

– А кто сказал вам, что я не испытываю к ней никаких чувств? – проговорил я, одновременно улыбаясь и заливаясь краской.

– Быть не может, что вы влюблены! – воскликнул герцог, глядя на меня. – Если это действительно так, то, умоляю вас, не таитесь. Вы доставите мне огромную радость, признавшись, что и вы поражены недугом, который до сих пор обходил вас стороной.

– Если говорить серьезно, я не влюблен в нее, – сказал я. – Но, чтобы успокоить вас, сеньоры, могу признаться, что мог бы полюбить Нунью Беллу, знай я ее чуть-чуть получше.

– Если все зависит только от того, чтобы узнать Нунью Беллу лучше, считайте, что вы уже влюблены в нее, – оживился герцог. – Впредь я всегда буду брать вас с собой, когда посещаю ее величество мою матушку. Я постараюсь как можно чаще затевать с отцом ссоры, после которых она всегда приглашает меня к себе, чтобы примирить нас, и у вас будет предостаточно времени для бесед с Нуньей Беллой. Вы узнаете от нее все, что вам нужно, и окончательно влюбитесь в фаворитку королевы. Она непременно очарует вас, и, если ее сердце ни в чем не уступает ее уму, лучшего для себя вы ничего не найдете.

– Прошу вас, сеньор, – взмолился я, – не делайте этого, если не хотите выставить меня в дурном свете, и, главное, не ищите новых ссор с королем: вы знаете, что вину за вашу строптивость он нередко возлагает на меня и считает, что мой отец и я, пользуясь нашим положением при дворе, толкаем вас на поступки, которые идут вразрез с его волей.

– Я сделаю все, чтобы Нунья Белла вас полюбила, – возразил герцог, – и не собираюсь осторожничать, как вы мне это предлагаете. У меня найдется немало предлогов, чтобы представить вас королеве. И хотя сегодня у меня такого предлога нет, мы все равно у нее появимся. Ради того, чтобы сделать вас счастливым, я даже пожертвую сегодняшним вечером, который рассчитывал провести под окнами особы, о которой вы даже не подозреваете.

Я не стал бы, Альфонс, пересказывать вам этот разговор, но, как вы увидите в дальнейшем, он был как бы прологом ко всем моим будущим бедам.

Герцог тут же отправился к матушке, захватив меня с собой. У королевы никого не было, кроме наиболее приближенных к ней дам, среди которых присутствовала и Нунья Белла. В этот вечер она выглядела особенно привлекательной, и, казалось, сама судьба благоволила намерениям герцога. Какое-то время разговор был общим и, поскольку все чувствовали себя более свободно, чем на официальных приемах, Нунья Белла также оживленно принимала в нем участие, поразив меня своим острым умом, о чем раньше я мог только догадываться. Герцог попросил королеву удалиться с ним в ее кабинет, даже не придумав предлога для уединения. Пока они отсутствовали, я оставался с дамами и спустя некоторое время ненавязчиво увлек Нунью Беллу в сторону для разговора наедине. Мы говорили о самых обычных вещах, и все-таки наш разговор носил скорее интимный характер. Мы критиковали затворническую жизнь, которую вынуждены вести женщины в Испании, как бы сетуя на отсутствие возможности нашего более открытого общения. Уже в тот момент я понял, что во мне зарождается любовь, и, как позже призналась мне Нунья Белла, она тоже почувствовала, что я становлюсь ей небезразличен. По своему душевному складу она вполне могла ответить взаимностью на мои чувства. Мое положение в обществе было настолько блистательным, что любая менее требовательная женская натура незамедлительно согласилась бы стать моей возлюбленной. Нунья Белла держалась со мной любезно, но нисколько не поступалась своей природной гордостью. Попав во власть рождающегося чувства, я уже тешил себя надеждой на взаимную любовь, и эта надежда могла в любой момент разжечь во мне пожар любви, как, впрочем, появление удачливого соперника способно было погасить разгорающееся пламя. Герцог ликовал, видя, что я все больше и больше привязываюсь к Нунье Белле. Каждый день он находил возможность устроить наши встречи. Более того, он просил меня, чтобы я рассказывал Нунье Белле о его ссорах с королем и научил ее, как выведать через королеву планы короля на его счет. Королева настолько дорожила мнением Нуньи Беллы, что нередко обращалась к ней за советами, которые всегда оказывались очень кстати. Во всем, что касалось герцога, ее величество ничего не предпринимала, не переговорив предварительно с фавориткой, и обо всем этом Нунья Белла подробно рассказывала мне. У нас, таким образом, появился повод для долгих бесед, в ходе которых я все больше убеждался в ее уме, рассудительности и женском обаянии. Со своей стороны, она также нашла во мне качества, отвечавшие ее представлениям о достоинствах человека, почувствовала мою к ней привязанность, и между нами вспыхнула любовь, превратившаяся вскоре в неуемную страсть. Герцог захотел во что бы то ни стало играть в наших отношениях роль покровителя и конфидента. У меня от него не было секретов, но я опасался, что мои откровения могут не понравиться Нунье Белле. Герцог заверил меня, что она не из тех, кто может обидеться на подобные вещи, и сам решил поговорить с ней обо мне. Сначала она смутилась и почувствовала неловкость, но высокое звание герцога успокоило ее, и постепенно она привыкла к разговорам, которые он вел с ней о наших отношениях, и даже из его рук получала мои первые письма.

Любовь открывала нам все прелести новизны, все таинства блаженства, которые несет с собой первая страсть. Мое честолюбие было полностью удовлетворено достигнутым мною положением в свете задолго до того, как родилась наша любовь, и поэтому никакие другие заботы не мешали моему чувству крепнуть и разрастаться. Я всей душой отдался ему, как чему-то еще не изведанному и несоизмеримо более захватывающему, чем наслаждение властью и величием. Иное происходило в душе Нуньи Беллы. Страсть и честолюбие родились в ней одновременно и наполняли ее почти в равной мере, хотя в какой-то степени честолюбие стояло у нее на первом месте. Но, коль скоро оба чувства сходились на мне, ее любовь и предупредительность не давали мне никакого повода желать чего-то большего. Порой, правда, она уделяла слишком много внимания заботам герцога. Но не это волновало меня. Я жил исключительно охватившей меня страстью, и меня коробило, когда я видел, что ее могут занимать иные дела, чем наша любовь. Несколько раз я пытался обратить на это ее внимание, но мои слова не производили никакого впечатления или же приводили к натянутому разговору, убеждавшему меня в том, что ее мозг занят совершенно другим. Однако, наслышавшись, что в любви, как и в жизни, абсолютного счастья не бывает, я терпеливо переносил эти мелкие неприятности. Нунья Белла была верна мне, и от меня не ускользало то презрение, каким она отвечала даже на самые робкие ухаживания. Я видел, что она лишена тех слабостей, которые пугали меня в женщинах, и чувствовал себя наверху блаженства.

Судьба дала мне имя и место в обществе, которым многие могли бы позавидовать. Я был фаворитом герцога, к которому относился с искренним почтением; я был любим самой прекрасной в Испании женщиной, которую боготворил; у меня был друг, в верности которого я не сомневался. Меня, правда, беспокоили две вещи: нетерпеливость, которую проявлял дон Гарсия в своем стремлении взойти на королевский трон, и страстное желание моего отца, Нуньеса Фернандо, освободиться от опеки короля, в чем король справедливо подозревал его. Я опасался, как бы мое положение при герцоге и мой сыновний долг перед отцом не втянули меня в дворцовые интриги. Я не исключал, что эти мои опасения в значительной мере надуманны, и поэтому мою голову они посещали не так уж часто. В таких случаях я шел с тревожными мыслями к дону Рамиресу, которому полностью доверял и с которым делился всеми своими заботами, и большими, и малыми.

Главное же, что занимало меня в этот период моей жизни, было желание как можно скорее жениться на Нунье Белле. Уже прошло немало времени с тех пор, как нас связала любовь, но я так и не осмелился сделать ей предложение. Я знал, что мое решение придется не по вкусу королю. Нунья Белла была дочерью одного из кастильских графов, который внушал двору те же опасения, что и мой отец, и укрепление в их среде семейных уз не отвечало интересам королевства. Я знал и то, что мой отец, не возражая в принципе против моих планов, относился к объявлению о моей помолвке сдержанно из-за боязни возбудить у короля еще большие подозрения. Иными словами, свадьбу пришлось отложить до лучших времен. Я тем не менее не скрывал своих чувств к Нунье Белле и говорил ей о своей любви при каждой встрече. Часто о наших отношениях разговаривал с ней и герцог. Все это не осталось незамеченным при дворе, и в чисто любовной связи его величество углядел государственное дело. Король подозревал, что его сын благоволит моим отношениям с Нуньей Беллой небескорыстно. Он полагал, что герцог хочет объединить двух кастильских вельмож под своим началом и создать собственную сильную партию, способную противостоять королевской власти. Он не сомневался, что графы воспользуются этой партией для провозглашения своей независимости. Союз двух знатных домов Кастилии настолько пугал его, что он открыто высказался против моего желания жениться на Нунье Белле и запретил герцогу содействовать моим намерениям.

Графы Кастилии, которые скорее всего действительно вынашивали какие-то планы против короля, старались, однако, держать их в тайне и потребовали от нас с Нуньей Беллой забыть друг о друге. Мы были несказанно огорчены, но герцог пообещал нам уговорить отца сменить гнев на милость, а от нас потребовал поклясться другу другу в вечной верности и даже взялся помочь нашим тайным встречам. Королева, знавшая, что мы не только не настраиваем герцога против отца, но и стараемся сблизить его с ним, одобрила действия сына и также вызвалась помочь нам.

Лишившись возможности встречаться в обществе, мы попытались найти способ видеться вдали от посторонних глаз. Я предложил Нунье Белле переселиться с несколькими придворными дамами в дом, окна которого выходили бы на глухую улицу на высоте, позволяющей всаднику на коне вести беседу. Я поделился с герцогом своими соображениями, и он, заручившись поддержкой королевы и найдя какой-то благовидный предлог, помог осуществить задуманный нами план. Я почти каждый день наведывался к заветному окну в ожидании появления Нуньи Беллы. Иногда я возвращался домой как на крыльях, а иногда, покидая ее, не мог успокоиться, видя, что подчас всякого рода поручения королевы волнуют ее куда больше, чем наша любовь. К тому времени у меня не было случая усомниться в ее верности, но вскоре мне пришлось убедиться, что постоянство не было ее уделом.

Мой отец, для которого подозрения короля не были секретом, задумал еще раз подтвердить ему свои верноподданнические чувства, для чего решил устроить мою сестру при дворе, несмотря на свое прежнее твердое намерение держать ее около себя в Кастилии. Его поступок был продиктован исключительно честолюбивыми соображениями. Ему импонировало показать свету красавицу, равной которой в Испании не было. Как никто другой, он гордился красотой своих детей, удовлетворяя этим свое тщеславие, которое в таком человеке, как он, можно было принять не более чем за слабость. Короче говоря, он отправил свою дочь в Леон, и она была принята ко двору.

В тот день, когда она появилась во дворце, дон Гарсия пребывал на охоте. Вечером он отправился к королеве, не встретив никого, кто мог бы уведомить его о появлении моей сестры. Я также находился у королевы, но стоял в отдалении, и дон Гарсия не мог меня видеть. Ее величество представила Герменсильду[54]54
  Герменсильда – вымышленная героиня, имя которой, вероятно, возникло у госпожи де Лафайет по аналогии с именем архиепископа Герменгильда д’Овьедо. Не исключено, что имя сознательно искажено. Герменгильдом звали также сына испанского короля Лиувигильда (правил с 573 г.), который участвовал в заговоре против своего отца и был убит. Принцесса, ставшая женой герцога Гарсиа, не называется по имени у испанских историков, с трудами которых была знакома госпожа де Лафайет.


[Закрыть] – так звали мою сестру – герцогу, и он был буквально сражен ее красотой. Его восхищение не знало границ. Он заявил, что никогда не видел сочетания в одной особе такого блеска, величия и изящества, никогда не видел такого оттенка черных волос при удивительной голубизне глаз, столь умилительной серьезности на фоне непорочной свежести первой молодости. Чем больше он смотрел на нее, тем больше восхищался ею. Это восхищение не осталось незамеченным доном Рамиресом. Не мог не заметить этого и я. Увидев меня в другом конце комнаты, дон Рамирес подошел ко мне и рассыпался в похвалах в адрес моей сестры.

– Я желал бы, чтобы восхищение, вызванное красотой моей сестры, осталось только восхищением, – ответил я.

В это время, к тому месту, где мы разговаривали с доном Рамиресом, подошел герцог. Увидев меня, он смутился, но тут же взял себя в руки и также завел разговор о Герменсильде. Он сказал, что нашел ее гораздо более красивой, чем я описал ее. Вечером, до ухода герцога ко сну, разговор о моей сестре не прекращался. Я внимательно наблюдал за доном Гарсией и укрепился в своих подозрениях, заметив, что в моем присутствии он был гораздо сдержаннее других в выражении своего восхищения. Следующие дни он не отходил от нее. По всему было видно, что страсть увлекала его как поток, которому у него не было сил сопротивляться. Я решил поговорить с ним в шутливом тоне, чтобы выведать его чувства. Как-то вечером, когда мы покидали покои королевы, где он длительное время беседовал с Герменсильдой, я спросил его:

– Смею задать вам вопрос, сеньор, не слишком ли долго я ждал, чтобы представить вам свою сестру, и не слишком ли прекрасна она, чтобы не вызвать у вас чувств, которых я опасался?

– Я потрясен ее красотой, – ответил он. – Но если я уверен, что нельзя увлечься, не испытав потрясения, то я не менее уверен и в том, что потрясение необязательно ведет к увлечению.

Дон Гарсия, следуя моему примеру, также уклонился от серьезного ответа. Но поскольку мой вопрос смутил его, и он сам почувствовал это смущение, в его ответе прозвучало едва уловимое недовольство, которое убедило меня, что я не ошибся. Герцог понял, что его чувства к моей сестре не являются для меня тайной. Он все еще питал ко мне дружеское расположение и испытывал в моем присутствии чувство неловкости, зная что его поведение причиняет мне боль, но уже настолько был захвачен страстью к Герменсильде, что не находил сил отказаться от попыток одержать новую победу. Я не рассчитывал на то, что его дружеское ко мне отношение отрезвит его, и, желая уберечь сестру от ухаживаний герцога, посоветовал ей во всем следовать указаниям Нуньи Беллы. Она пообещала мне выполнить мою просьбу, и я поделился с Нуньей Беллой своим беспокойством относительно поведения дона Гарсии. Я рассказал ей о пугающих меня последствиях его возможных домогательств, и, согласившись со мной, она заверила меня, что ни на минуту не оставит Герменсильду одну. И действительно, с этого момента они всегда, как бы невзначай, появлялись только вдвоем, лишив его возможности оставаться с моей сестрой наедине. Оказавшись в столь необычном положении, герцог почувствовал себя оскорбленным. Обычно он всегда делился со мной своими переживаниями, но на сей раз не стал откровенничать и вскоре резко изменил свой образ действий.

– Вас не поражает несправедливость, на которую способны, пожалуй, только мужчины? – как-то обратился я к дону Рамиресу. – Герцог уже не терпит меня за то, что мне пришлись не по вкусу его ухаживания за моей сестрой, а если она ответит ему взаимностью, он увидит во мне помеху своим домогательствам и просто возненавидит меня. Я как в воду глядел, опасаясь его ухаживаний за Герменсильдой. Если так будет продолжаться, я уже в ближайшее время перестану считаться его фаворитом даже для окружающих, поскольку для него лично я таковым уже не являюсь.

Дон Рамирес, так же как и я, не обманывался насчет намерений герцога, но, чтобы развеять мои грустные мысли, сказал:

– Я не знаю, на чем вы основываетесь, утверждая, что дон Гарсия увлекся Герменсильдой. Да, при первой встрече он восхищался вашей сестрой, но впоследствии я не увидел ничего, что могло бы подтвердить ваши догадки. А если даже это и так, что же здесь плохого? Он вполне может жениться на ней и будет далеко не первым представителем королевского рода, женившимся на своей подданной. Вряд ли ему удастся найти более достойную пару. А если они поженятся, разве это не будет великой честью для вашего дома?

– Именно по этой причине король никогда не согласится на подобный союз, – возразил я другу. – А без согласия короля я тоже буду этому противиться. Что касается герцога, то и он не пойдет против воли отца, а если и решится на такой шаг, то не проявит ни упорства, ни терпеливости, чтобы довести дело до конца. Короче говоря, ничего путного из этого не выйдет, и я не хочу, чтобы кто-то подумал, будто наш дом готов пожертвовать репутацией Герменсильды в иллюзорной надежде породниться с королевским домом. Если дон Гарсия не прекратит ухаживаний за моей сестрой, я буду вынужден положить конец ее пребыванию при дворе.

Мои слова удивили и обеспокоили дона Рамиреса. Его пугала моя размолвка с доном Гарсией, и он решил рассказать ему о моем намерении, не спрашивая у меня согласия, так как считал, что действует в моих интересах. На самом деле в еще большей степени он хотел услужить герцогу и войти к нему в доверие.

Дон Рамирес улучил минутку, чтобы остаться с ним наедине, и, оговорившись, что боится показаться по отношению ко мне неверным другом, и что толкает его на этот шаг лишь долг служения королевскому дому, рассказал о состоявшемся между нами разговоре. Он сообщил герцогу, что я знаю о его чувствах к Герменсильде и настолько переживаю, что готов отправить ее обратно в Кастилию. Слова дона Рамиреса до такой степени поразили герцога, а опасение потерять Герменсильду так встревожило его, что в первый момент он не мог скрыть своего негодования, но, тут же овладев собой, постарался удержать себя от поспешных действий. Подумав немного, дон Гарсия решил, коль скоро дон Рамирес уже наслышан о его страсти, открыться ему, как бы вводя его этой откровенностью в круг своих приближенных, и склонить моего друга к тому, чтобы он сообщал ему обо всех моих намерениях. Действуя по своему обыкновению, герцог не стал откладывать дело в долгий ящик. Он подошел к дону Рамиресу, обнял его и рассказал о своей любви к Герменсильде, заявив, что по-прежнему испытывает ко мне самые добрые чувства, но не может жить без моей сестры и поэтому просит помочь ему удержать ее при дворе и сохранить тайну его любви. Дон Рамирес был не из тех, кто мог бы устоять перед ласками всесильных, тем более что он уже видел себя в числе фаворитов герцога. Дружба, даже скрепленная чувством признательности, не устояла перед честолюбием. Он пообещал герцогу тщательно оберегать его тайную любовь от чужих глаз и содействовать в осуществлении всех его планов в отношении Герменсильды. Дон Гарсия обнял нового фаворита еще раз, и они принялись обсуждать пути претворения в жизнь своих замыслов.

Первым препятствием, мешавшим осуществлению их планов, была Нунья Белла, которая ни на шаг не отходила от Герменсильды. Они решили переманить ее на свою сторону, хотя и понимали, что это будет непросто, учитывая мои с ней близкие отношения. За эту задачу взялся дон Рамирес, который, однако, заявил герцогу, что прежде надо попытаться разубедить меня в его увлечении Герменсильдой, и посоветовал ему сказать мне в дружеской непринужденной беседе, что его обидели мои подозрения и в отместку он решил подшутить надо мной, но, видя, как я легко поддался на уловку и принял все слишком близко к сердцу, раскаивается и просит поверить в отсутствие у него каких-либо чувств к моей сестре.

Такое предложение пришлось дону Гарсии по вкусу, и осуществить его ему не составило никакого труда. Зная от дона Рамиреса причину моих подозрений, он с наигранной веселостью заявил, что его поведение было сплошным притворством, шуткой, и я поверил ему. Более того, ко мне не только вернулось доброе к нему расположение, но я стал относиться к нему даже лучше, чем прежде. Меня, правда, не оставляла мысль о том, что все-таки в его сердце что-то произошло, в чем он не хочет до конца мне признаться, но я убедил себя, что это было всего лишь мимолетное увлечение, которое он превозмог, и даже был ему признателен за его благородный поступок, совершенный, как мне казалось, во имя нашей дружбы. Дон Рамирес также был доволен, видя мое успокоение. Мое беспечное неведение требовалось ему, чтобы легче войти в доверие к Нунье Белле.

Продумав свои действия, дон Рамирес стал искать случая для встречи с Нуньей Беллой. Это было не так уж сложно, поскольку временами она с ним виделась, и, зная, что я никогда от него ничего не скрываю, свободно обсуждала с ним все наши дела. Начал он с того, что выразил ей свое удовлетворение нашим с герцогом примирением.

– Я, так же как и вы, очень этому рада, – ответила она, – так как, зная, с какой заботой Консалв опекает свою сестру, боялась разрыва между ним и герцогом.

– Я хотел бы надеяться, сеньора, – продолжал дон Рамирес, – что вы относитесь к числу тех женщин, которые способны в интересах любимого человека хранить от него некоторые секреты. Если это так, то мне было бы значительно легче разговаривать с вами, лицом, наиболее, пожалуй, заинтересованным в судьбе Консалва. Мне кажется, что могут произойти события, которые пугают меня, и вы являетесь единственной, с кем я могу поделиться своими опасениями, но только, сеньора, при условии, что вы ничего не расскажете Консалву.

– Я обещаю вам это и сохраню любой услышанный от вас секрет. Я прекрасно понимаю, что от друзей нельзя скрывать правды, но нельзя и говорить ту, знание которой может обернуться для них несчастьем.

– Сейчас вы увидите, синьора, насколько важно сохранить в тайне от Консалва то, о чем я хочу вам рассказать. На днях дон Гарсия вновь заверил Консалва в своей дружбе и просил его больше не волноваться за сестру, но, сдается мне, он по-прежнему от нее без ума. Зная характер герцога, я думаю, он не сможет долго скрывать своих чувств, а Консалв тоже не из тех, кто смирится с открывшимся обманом. Он не удержится от ссоры с герцогом и навсегда потеряет его благоволение.