Текст книги "Принцесса Клевская (сборник)"
Автор книги: Мари Мадлен де Лафайет
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
«Если бы я знал о Вашем великодушии только понаслышке, я ни за что не решился бы обратиться к Вам с этим письмом и счел бы бессмысленным просить Вас встать на защиту Вашего врага. Но я знаю Вас достаточно и не сомневаюсь поэтому, что Вы с радостью откликнетесь на просьбу, которую мне велено передать Вам. Как бы ни был справедлив приказ короля поступить с принцем Тарским так же, как мавры обошлись с герцогом Галисийским, спасение жизни столь доблестной и достойной личности, как Аламир, несомненно, явилось бы с Вашей стороны еще одним благороднейшим жестом. Мне кажется также, что Вы не можете не проявить сострадания к небезызвестной Вам сгорающей от страсти душе».
Имя Аламира и последняя строчка письма заставили Консалва вздрогнуть. Что произошло с герцогом Галисийским, он не знал и попросил слугу дона Олмонда рассказать ему о случившемся. Слуга, которому показалось странным, что такая важная персона может не ведать об известных последнему солдату вещах, в двух словах изложил историю гибели герцога. Выслушав печальное известие, Консалв открыл пакет с небольшим письмом, которое пересылал ему дон Олмонд.
Письмо Фелимы дону Олмонду«Используйте свое влияние на Консалва и уговорите его спасти Аламира от гнева леонского короля. Оградив Аламира от смерти, он не спасет ему жизнь – его раны смертельны. Консалв уже достаточно отмщен, и эта обращенная к нему просьба служит тому лишь подтверждением. Умоляю Вас, добейтесь отмены казни, которая унесет жизнь не только Аламира».
«Ах, Заида, Заида! – воскликнул Консалв. – Слова Фелимы – это ваши слова, и вы умоляете меня спасти жизнь Аламиру. Зачем вы так жестоки ко мне, и на что вы меня толкаете? Неужели мне мало своих несчастий? Почему я должен спасать жизнь тому, кто причинил мне столько горя? Могу ли я воспротивиться воле короля? Разве его решение несправедливо? Он был вынужден принять его, и я совершенно к этому не причастен. Я ничего не понимаю – если бы Аламир не был моим удачливым соперником, меня никто не попросил бы побеспокоиться об его участи, но он мой соперник – и меня просят спасти ему жизнь. Не жестоко ли это? Могу ли я побороть свою ненависть? Хватит ли у меня великодушия пощадить того, кто отнимает у меня Заиду? Уступит ли король моим настояниям? Рискнет ли он ради меня бунтом негодующих солдат? Разве я не должен печься об интересах короны? Смерть Аламира дает мне пусть слабую, но все-таки надежду. Он, и только он, лишает меня Заиды. Но буду ли я счастлив, если мой враг погибнет и я буду причиной ее безутешного горя?»
Внутренний голос Консалва умолк. Ни на один из заданных себе вопросов ответа он не нашел. Вдруг его как будто обожгло. Он решительно поднялся с постели и, несмотря на слабость и ноющие раны, приказал доставить его к королю. Увидев Консалва, дон Гарсия удивился, но еще большим было его удивление, когда он узнал, зачем его друг пожаловал.
– Сеньор, – обратился Консалв к королю, – если вы по-прежнему добры ко мне, отмените казнь Аламира. От его жизни зависит моя жизнь.
– Консалв, о чем вы говорите? – Король отказывался понимать. – И как может статься, что сохранение жизни человеку, который причинил вам столько страданий, может успокоить вашу душу?
– Я выполняю просьбу Заиды, сеньор. Я не могу уронить себя в ее глазах. Она знает, что я люблю ее и ненавижу принца Тарского, и тем не менее верит в меня и умоляет сделать все, чтобы спасти ее возлюбленного от неминуемой гибели. Заида обращается ко мне за помощью, и моя честь не позволяет отказать ей. Помогите мне выполнить ее просьбу.
– Я отказываюсь внимать чувствам, рожденным вашим слепым великодушием и любовью, которая лишает вас здравого смысла. Я не имею права поступиться своими и вашими интересами. Принц Тарский должен умереть в назидание королю Кордовы. Это научит его уважать противника и в то же время успокоит мои войска, готовые выйти из повиновения. Смерть Аламира к тому же отдаст в ваши руки Заиду и вернет вам душевный покой.
– О каком покое может идти речь, сеньор, если я буду знать, что смерть принца Тарского повергла Заиду в отчаяние, а на меня обрушила ее гнев, – с болью в голосе возразил Консалв. – Мне не отнять Заиду ни у живого, ни у мертвого соперника. Стоит ли пытать судьбу бездумным упрямством? Пусть лучше Заида по-женски посочувствует мне как неудачливому влюбленному, чем станет относиться с ненавистью и презрением.
– Не торопитесь, Консалв, с вашим требованием ко мне и подумайте хорошенько, так ли уж вы желаете того, чего у меня просите.
– Нет, сеньор, мне не о чем думать – своего решения я не изменю. Меня уже посетила недостойная мысль о том, что смерть Аламира сулит мне какие-то надежды, и не стоит к этому возвращаться. Я не хочу, чтобы Заида могла заподозрить меня в непорядочности. Умоляю вас, ваше величество, не отказать мне в моей дерзкой просьбе и сегодня же объявить в войсках о вашей королевской воле помиловать принца Тарского.
– Хорошо, – сказал после некоторого раздумья дон Гарсия, – я отступаю перед вашим благородством, но с обнародованием моей воли придется подождать. Вам известно о наших планах относительно Оропесы. Ее жители обещали нам открыть сегодняшней ночью ворота крепости. Если атака будет успешной, солдаты на радостях станут уступчивее, и нам удастся избежать волнений. В крепости находится Фелима. Она попадет в наши руки, и от нее вы сможете узнать, любит ли Заида Аламира. Задумайтесь о своей судьбе, прежде чем решать судьбу принца, и постарайтесь принять верное решение, чтобы потом не раскаиваться.
– Благодарю вас, сеньор, за вашу доброту. Но захочет ли Фелима открыть мне тайну Заиды?
– Командовать штурмом Оропесы будет дон Олмонд. Скажите ему, что вы выполните просьбу Фелимы лишь в том случае, если будете знать причины, заставившие ее принять так близко к сердцу судьбу Аламира, и дон Олмонд доставит вам ответ на вопрос, который вас мучает.
– Я последую вашему совету, сеньор, но будьте великодушны до конца и уважьте еще одну мою просьбу. Позвольте мне лично уговорить солдат, чтобы они сами обратились к вам с прошением о помиловании Аламира сразу же после взятия Оропесы. Захватив крепость, дон Олмонд узнает от Фелимы все о чувствах Заиды к Аламиру, но умолчит о данном мне вашим величеством обещании. Заида, прослышав о том, как вы объявили появившимся во главе со мной у вашего шатра солдатам о своем решении помиловать принца Тарского, уверится, что я при первой же возможности откликнулся на ее просьбу. Мое беспрекословное повиновение ее желаниям докажет ей, что, потеряв надежду на ее сердце, я не потерял чести и сохранил право на ее уважение.
Король не только оценил величие души Консалва, но и посоветовал ему немедленно отписать дону Олмонду и сообщить, как ему поступать дальше. Более того, он провел с ним остаток ночи, видя, сколько душевных мук пришлось пережить за прошедший день его любимцу, который предпочел похоронить остатки надежды стать обладателем сердца любимой женщины, чем поступиться достоинством, не сулившим ему никаких выгод.
Утром короля оповестили о взятии Оропесы, и он поспешил с радостной вестью к Консалву, предоставив ему право самому распорядиться судьбой Аламира. Консалв встретил слова короля с такой радостью, будто речь шла не о спасении жизни его соперника, а о его собственном счастье. Он приказал отнести себя в лагерь и обратился к солдатам с горящими глазами и голосом, каким обычно звал их на бой, вселяя в их сердца мужество и отвагу. Он сказал им, что они, его верные соратники, навлекут на него позор, если будут требовать от короля смерти несчастного принца Тарского, вся вина которого заключается лишь в том, что тот поднял руку на их начальника. Он призывал их подумать о том, что эта смерть запятнает его честь, добытую благодаря им в боях, и вынудит его оставить армию и покинуть Испанию. Консалв предложил им выбор: или он сейчас же идет к королю и просит его величество с Богом отпустить его на все четыре стороны, или они идут вместе с ним к королю с просьбой сохранить жизнь принцу Тарскому. Солдаты, не дав договорить Консалву, бросились к нему, умоляя не покидать их. Подхватив носилки с раненым военачальником, они понесли его к шатру короля, выкрикивая требования отменить казнь с той же решимостью, с какой несколько дней назад требовали отсечь арабскому принцу голову.
Дон Олмонд тем временем при всех заботах, которые свалились на него во взятой крепости, ни на минуту не забывал о просьбе Консалва. Улучив минутку для встречи с Фелимой, он попросил разрешения увидеться с ней, причем сделал это с такой учтивостью, которая, при его положении победителя, не могла не удивить окружающих. Фелима пребывала в глубокой печали, вызванной как тяжелыми событиями дня, так и болезнью матери. Как только они остались вдвоем, она заговорила первой:
– Какую весть вы принесли мне, дон Олмонд? Что вам удалось сделать? Добились ли вы у Консалва согласия помочь Аламиру?
– Сеньора, судьба принца Тарского – в ваших руках, – ответил дон Олмонд.
– В моих? – удивилась Фелима. – Чем же я могу помочь ему в моем положении пленницы?
– Я могу обещать вам, что с Аламиром ничего не случится, но для этого вы должны рассказать мне все, что знаете о нем и по каким причинам так печетесь о его судьбе.
– Ах, дон Олмонд, – воскликнула Фелима, – неужели это так важно!
Затем, немного помолчав, гордо выпрямилась и сказала:
– Разве вам не известно, что принц Тарский родственник Осмина и Зулемы? Я знаю его уже много лет, и это весьма достойный человек. Этого более чем достаточно, чтобы принять участие в его судьбе.
– У вас должны быть для этого и другие, более веские, причины. Если вы не считаете возможным открыть их, вы вольны это сделать, но в таком случае и я беру назад свое обещание.
– Я просто поражена, дон Олмонд, как низко вы оцениваете жизнь принца Тарского! И что только могло побудить вас обратиться ко мне с этой просьбой?
– Этого, сеньора, я вам сказать не могу, – ответил дон Олмонд. – Но, простите мне мою настойчивость, могу лишь повторить: от этого зависит его жизнь.
Фелима опустила глаза и погрузилась в раздумье. На этот раз ее молчание было настолько долгим, что заставило дона Олмонда заволноваться. Наконец, как бы очнувшись, она заговорила твердым голосом:
– В таком случае, дон Олмонд, я должна вам рассказать то, о чем по своей воле никогда бы никому не поведала. Но о вас я всегда была самого лучшего мнения, и вера в вас и мое желание спасти жизнь Аламира помогают мне решиться на этот шаг. Обещайте мне не разглашать мою тайну и наберитесь терпения выслушать меня – моя исповедь перед вами будет долгой.
История Заиды и Фелимы– У халифа Османа, о котором вы, несомненно, немало наслышаны, был брат Сид Рахис[73]73
Сид Рахис – вымышленный персонаж.
[Закрыть], который мог, по праву первородства, потребовать у брата трон, но оказался всеми покинутым, даже теми, кто подбивал его к захвату власти. Он смирился со своей горькой участью, и халиф отправил его наместником на остров Кипр. Зулема и Осмин, имена которых вам также известны, были его детьми. Маленькие красивые мальчики выросли в мужественных воинов и влюбились в очаровательные создания – в двух сестер благороднейшего княжеского рода, который правил на острове до прихода арабов. Одну из сестер звали Аласинтия, другую – Беления. Осмин и Зулема, прекрасно знавшие греческий язык, без труда объяснились им в своих чувствах, и их объяснения были встречены более чем благожелательно. Очаровательные девицы были христианками, но это не помешало им ответить на чувства братьев взаимностью. Как только Сид Рахис скончался и братья освободились от опеки отца, Зулема женился на Аласинтии, а Осмин – на Белении. Мужья не только не возражали против христианского воспитания своих детей, но и сами подумывали о том, чтобы обратиться в христианство. Заида была дочерью Зулемы и Аласинтии, я – Осмина и Белении. Несколько лет влюбленные мужья прожили при своих женах на Кипре, но затем, следуя заветам честолюбивого отца и повинуясь собственному желанию прославиться и занять более высокое положение, уехали в Африку. Надежды их быстро оправдались, и при дворе нового халифа, сменившего Османа, они завоевали почет и уважение, что сказалось и на положении Аласинтии и Белении, которых мужья оставили на Кипре. Прошло пять или шесть лет, Зулема и Осмин не возвращались, и наши матери загрустили. До них доходила молва, что их мужей удерживают в Африке не только военные приключения, и они почувствовали себя одинокими и покинутыми. Аласинтия всю себя отдала Заиде, которая подрастала и требовала все больше внимания, Беления занялась моим воспитанием и образованием, желая сделать из меня даму света.
Как только мы с Заидой вышли из детства, наши матери уединились в замке на берегу моря, отказавшись от радостей жизни, и лишь заботы о нашем воспитании заставляли их вести совершенно ненужную им роскошную светскую жизнь. Нас окружали благовоспитанные молодые люди, и наше время протекало в занятиях и развлечениях, которые должны были помочь нам занять достойное место в свете. Нас с Заидой связывали не только родственные узы, но и большая дружба, которая только и может возникнуть с ранних лет. Я была старше Заиды на два года. Разница между нами была не только в возрасте, но и в характере. Заида отличалась веселым нравом, я же в своих чувствах была много сдержаннее. Это бросалось в глаза, как и не сравнимая с моей красота Заиды.
Как-то, незадолго до того, как император Лев послал войска для захвата Кипра[74]74
…император Лев послал войска для захвата Кипра… – На протяжении VII–IX вв. Византия вела оборонительную войну против арабов, которые захватили множество ее территорий, в том числе острова Кипр и Крит. Во второй половине X в. Византии удалось достигнуть значительных успехов и возвратить часть своих владений, в том числе и упомянутые острова. Именно данные события, скорее всего, и имеет в виду автор романа, хотя налицо явное нарушение хронологии.
[Закрыть], мы прогуливались по берегу моря. Море было удивительно спокойным, и мы упросили Аласинтию и Белению разрешить нам покататься на лодках. Мы взяли с собой наших подруг и поплыли в гавань любоваться большими заморскими кораблями. Приблизившись к кораблям, мы увидели, как от одного из них навстречу нам отошли шлюпки, и решили, что это арабские матросы, которых отпустили на берег. В первой шлюпке наше внимание привлек статный молодой вельможа, окруженный изысканно одетыми людьми. Их лодка повернула в нашу сторону, и мы, подумав, как бы они не решили, что мы украдкой наблюдаем за ними, смутились и изменили направление. Но они поплыли за нами, в то время как остальные шлюпки продолжали свой путь к берегу. Незнакомцы подплыли к нам совсем близко, и мы отчетливо видели, что тот, на которого мы сразу обратили внимание, откровенно разглядывает нас и что погоня за нами доставляет ему удовольствие. Заида восприняла все это как забавную игру и приказала еще раз развернуть нашу лодку так, чтобы не терять преследователей из виду. Меня же эта игра, если это можно было назвать игрой, страшно взволновала – я всмотрелась в того, кто верховодил погоней, и была поражена тонкостью черт его лица и его привлекательной внешностью. Я даже возвысила на Заиду голос, потребовав немедленно вернуться в замок, уверенная, что ни Аласинтия, ни моя матушка не одобрят наших заигрываний. Заида не стала возражать, и мы повернули к дому, но шлюпка преследователей обогнала нас и причалила рядом с другими нашими лодками, которые добрались до берега раньше нас.
Когда наша лодка уткнулась носом в песок, тот, кто привлек наше внимание, подошел к нам в сопровождении других молодых людей и подал руку, чтобы мы смогли спуститься на берег. Мы поняли, что он уже узнал у наших подруг, с кем имеет дело. Нас с Заидой поразили его светские манеры, тем более что перед нами были арабы, к которым нам всегда внушали неприязнь. Мы ожидали увидеть на лице молодого красивого араба удивление, когда он узнает, что мы не говорим по-арабски, но были сами весьма удивлены, когда он обратился к нам с греческой учтивостью на нашем языке.
– Я отдаю себе отчет в том, сударыня, – обратился он к Заиде, которая шла впереди меня, – что арабу не дозволено вести себя так вольно, но то, что для другого подобное поведение было бы равносильно преступлению, может быть прощено человеку, который имеет честь быть соратником таких выдающихся особ, как Зулема и Осмин. Уступая любопытству познакомиться с красотами Греции, первым делом я решил побывать на Кипре, и судьба оказалась ко мне настолько благосклонной, что на вашем острове я сразу же нашел то, чего не мог найти ни в одной другой стране.
Говоря, он смотрел то на Заиду, то на меня с таким восхищением, что нам даже в голову не пришла мысль усомниться в искренности его слов. То ли у меня уже зародилось какое-то чувство, то ли свою роль сыграла наша отрешенная от мира жизнь, но, признаюсь, эта неожиданная встреча взволновала меня. Аласинтия и Беления, находившиеся в отдалении, направились в нашу сторону, послав слугу узнать, что за люди пожаловали в наши нечасто посещаемые края. Вернувшийся слуга сообщил им, что с нами разговаривает Аламир, принц Тарский, сын того самого Аламира, который, объявив себя халифом, наводил ужас на христиан. Наши матери слышали, что принц Тарский был в союзе с Зулемой и Осмином, и желание услышать новости о своих мужьях, а также уважение к имени столь родовитого гостя умерили их неприязнь к арабам и заставили проявить больше терпимости и любезности. Аламир рассказал им о Зулеме и Осмине, с которыми виделся перед отъездом, и даже пожурил непочтительных мужей, бросивших на произвол судьбы столь приятных дам, чем окончательно расположил к себе наших родительниц. Разговор на берегу моря продолжался довольно долго, а когда закончился, Аласинтия и Беления, по обыкновению избегавшие общества, настолько расчувствовались, что предложили гостю кров и ночлег. Аламир сказал, что правила приличия должны были бы заставить его отклонить любезное приглашение, но он его принимает, так как не может отказать себе в удовольствии провести время в столь приятном обществе. Он отправился вместе с нами в замок, попросив разрешения не разлучать его со своим другом Мульзиманом, которого представил как достойнейшего и весьма почитаемого человека. Вечером Аламир продолжал очаровывать нас. Я не переставала поражаться его уму, обаянию и обходительности и наконец заподозрила появление в себе чувства большего, чем простое восхищение. Мне показалось, что на меня он смотрит с особым вниманием, и я уже льстила себя мыслью, что нравлюсь ему, по крайней мере, не меньше, чем Заида.
Утром Аламир не только не покинул, как предполагалось, замок, но еще больше обворожил Аласинтию и Белению, которые уговорили его остаться. Ему доставили с корабля великолепных арабских скакунов. Сопровождавшие его люди оседлали их, и сам он, с грацией, присущей людям его нации, вскочил в седло, восхитив всех своими качествами наездника. Он пробыл с нами три-четыре дня и настолько завладел умом и сердцем Аласинтии и Белении, что получил от них приглашение навещать нас во время своего пребывания на острове. Покидая замок, Аламир сказал мне, что если он докучает мне своим присутствием и будет докучать в будущем, то вся вина за это лежит на мне. И все-таки я заметила, что порой его глаза внимательно рассматривали Заиду. Однако взгляды, которые я улавливала на себе, и сказанные им слова убедили меня, что я ему небезразлична. О, боже мой! Если бы это было так! Он ускакал, и как только скрылся из виду, в мое сердце закралась неведомая ранее грусть. Я ушла к себе в смятенных чувствах. Мне не сиделось на месте, и я пошла к Заиде, видимо, ощущая потребность поговорить об Аламире. Она с подружками плела из цветов гирлянды, и, глядя на нее, можно было подумать, что никакого принца не было и она в глаза его не видела. Она с таким увлечением занималась цветами, что внутренне я даже разозлилась на нее и, почти насильно оторвав от дела, увлекла с собой на прогулку. Я завела речь об Аламире и сказала ей, что он не спускал с нее глаз. Заида ответила, что ничего подобного не заметила, и я поинтересовалась у нее, какое, по ее мнению, впечатление на Аламира произвела я. Она удивилась моему вопросу, сказав, что все это ее мало волнует. Я не понимала, как могло случиться, что если Заиду появление Аламира оставило равнодушной, то почему во мне встреча с ним оставила такой глубокий след. Теперь я уже рассердилась на себя и, как впоследствии оказалось, была права.
Несколькими днями позже Аламир вновь появился в замке. Аласинтия и Заида куда-то ушли и вернуться должны были лишь к вечеру. Аламир предстал передо мной еще более любезным и обаятельным. Моя печальная судьба распорядилась так, что в отсутствие Заиды все его внимание невольно было обращено на меня. Его безупречную обходительность я приняла за ответное чувство и убедила себя в том, что мы нравимся друг другу. Нас с Беленией Аламир покинул задолго до прихода Заиды, и я увидела в этом знак того, что он не ищет с ней встречи. Заида и Аласинтия вернулись довольно поздно, и каково же было мое удивление, когда я узнала от них, что Аламир встретился им недалеко от замка и проводил их до ворот. Поскольку он ушел задолго до их прихода, я с тревогой подумала, что он ждал их возвращения. Мне стало не по себе, но я старалась успокоить себя, объясняя все волей случая, и с нетерпением продолжала ждать новых встреч. Он пришел спустя несколько дней и сообщил Аласинтии, что император Лев готовится к захвату Кипра. Близость войны послужила ему поводом еще для нескольких посещений замка, и всякий раз он держался со мной с прежней галантностью и обходительностью. Мне приходилось напрягать всю волю, чтобы не высказать ему мои сомнения. Возможно, я так бы и сделала, если бы его пристальные взгляды, которые он порой устремлял на Заиду, не удерживали меня от опрометчивого поступка. Предназначенные ей знаки внимания я относила на счет его природной вежливости, а его умение владеть своими чувствами мешало мне разглядеть то, что я была обязана разглядеть.
До нас дошли слухи, что императорская армада приближается к острову, и Аламир уговорил Аласинтию и Белению покинуть наши места. Христианская религия служила нам залогом безопасности, но союз наших отцов с арабами и бесчинства, которые всегда несет с собой война, побудили нас последовать совету Аламира и перебраться в Фамагусту[75]75
Фамагуста – город на острове Кипр.
[Закрыть]. Я с трудом скрывала свою радость в надежде, что Аламир будет рядом со мной, поблизости, а Заида с матерью разместятся где-нибудь в другом месте. Я мучилась сознанием ее красоты и по-женски опасалась ее присутствия. Мне казалось, что без нее мне легче будет распознать его чувства и, убедившись в их искренности, не сдерживать своих. На самом же деле я давно потеряла над собою власть. И все-таки я уверена, что, если бы тогда я знала его истинное ко мне отношение, как знаю теперь, я сумела бы обуздать себя.
В день нашего прибытия в Фамагусту Аламир выехал нам навстречу. Заида в этот день выглядела необыкновенно красивой и предстала перед глазами Аламира тем, чем он представлялся мне, – человеком, которого нельзя не полюбить. От меня не укрылось то внимание, которым он сразу же окружил мою подругу. Когда мы подъехали к городу, наши матери расстались, и Аламир последовал за Заидой, даже не позаботившись подыскать повод, чтобы объяснить, почему он едет с ней и оставляет меня. Никогда еще мое сердце не испытывало такой боли, и я поняла, насколько сильна моя любовь. Эта мысль сделала мою боль еще нестерпимей. Я увидела, какое несчастье я навлекла на себя по своей собственной вине. Но, как все влюбленные, я на что-то еще надеялась и даже стала убеждать себя, что поступок принца объясняется какими-то неизвестными мне причинами. И действительно, вскоре эта слабая надежда засверкала ярче – Аламир дал понять нам, Заиде и мне, что любит нас обеих, и в дальнейшем все будет зависеть от нас самих. Но красота Заиды была неотразима и сделала свое дело. Он даже забыл, что и мне обещал свою привязанность. Я его почти не видела. Если он и навещал меня, то только в поисках Заиды. Страсть захватила его полностью. Он относился к ней так, как могла бы к нему относиться я, если бы судьба была на моей стороне и меня не сдерживали правила приличия.
Вряд ли мне стоит рассказывать вам, что я пережила и какие мысли обуревали меня. Я страдала, когда видела его, ослепленного страстью, рядом с Заидой, но в то же время не могла жить без него. Я предпочитала видеть их вместе, чем не видеть его вообще. Его ухаживания за ней не только не охлаждали мою страсть, но еще больше распаляли ее. Все его слова, все его жесты, предназначенные Заиде, восторгали меня до такой степени, что, если бы кто-то другой полюбил меня, я бы посоветовала ему взять поведение Аламира в качестве примера для подражания. Любовь настолько коварна, что разжигает ваши чувства, даже если предназначена не вам. Заида рассказывала мне о сердечных излияниях Аламира и о своем полном к нему равнодушии. Когда она мне об этом говорила, я готова была признаться ей в своей любви к принцу и этим признанием побудить ее оттолкнуть его от себя раз и навсегда. Но я боялась, что, если Заида узнает о моих чувствах к Аламиру, ее отношение к нему может измениться в лучшую сторону. Во всяком случае, я твердо для себя решила не мешать его любви к Заиде. Зная по своему горькому опыту, что значит любить безответной любовью, я не могла пожелать того же самому дорогому для меня человеку. Возможно, все дальнейшие испытания мне помогла перенести Заида своим безразличным отношением к Аламиру.
Император послал на Кипр такую огромную армию, что мало кто сомневался в его победе. С приближением императорских войск дали наконец-то о себе знать и Зулема с Осмином. Халиф, побаивавшийся своих грозных союзников, стал подумывать, как бы ему от них избавиться. Но они опередили его и сами попросили поставить их во главе армии, готовящейся выступить на помощь защитникам Кипра. К великой радости Аласинтии и Белении, они появились на острове, когда их никто уже не ждал. Занятая собственными переживаниями, я не только не испытала особой радости по случаю приезда моего отца, но на меня свалилась новая беда с приездом отца Заиды. Меня сразу же охватило предчувствие, что Зулема поддержит Аламира в его домогательствах руки Заиды, и предчувствие меня не обмануло. Пребывание Зулемы в Африке накрепко связало его с прежней религией, и он прибыл на Кипр с твердым намерением обратить Заиду в свою веру, увезти ее в Тунис и выдать замуж за принца Фесского, выходца из знатного дома Идрисов. Но, познакомившись с принцем Тарским, он счел его вполне достойным руки своей дочери. Я не делала ничего, чтобы помешать Заиде полюбить Аламира, но то, что могло произойти с приездом Зулемы, испугало меня.
Любовь Аламира к Заиде становилась все сильнее и сильнее. Те, кто знал его, были поражены его страстью. Мульзиман, о котором я вам говорила и которого приглашала к себе, так как он был близким другом Аламира, не переставал удивляться, и я поняла из его слов, что ничего подобного до сих пор с его другом не случалось. Аламир поведал Зулеме о своих чувствах к его дочери, и Зулема объявил ей о своей воле выдать ее за принца Тарского. Заида, которая догадывалась, что ее отец готов пойти на такой шаг, тут же, весьма обеспокоенная, поспешила с этой новостью ко мне. Должна признаться, что я не понимала причин расстройства подруги – мне отнюдь не представлялось несчастьем стать женой столь достойной особы. Узнав от отца Заиды о ее решительном отказе выйти за него замуж, Аламир полностью забыл о своих чувствах, которыми когда-то одаривал и меня, и тут же прибежал ко мне, умоляя помочь ему и замолвить за него перед Заидой словечко. Мысли мои помутились, и выдержка едва не оставила меня. Меня охватило такое волнение, которое он, несомненно, бы заметил, если бы не был, как и я, ослеплен страстью. Какое-то время мы молчали, и это молчание говорило о многом. Наконец я ему сказала:
– Я более других удивлена противлению Заиды воле отца, но менее других способна повлиять на нее. Я бы покривила душой, если бы стала уговаривать ее изменить свое решение. Несчастье полюбить человека другой веры мне хорошо известно, и я не могу посоветовать Заиде пройти через это испытание. Моя мать с пеленок предупреждала меня об этом, и думаю, что Аласинтия также приложила все усилия, чтобы ее дочь никогда не повторила ее ошибку. Уверяю вас, я менее чем кто-либо способна выполнить вашу просьбу.
Мой отказ повлиять на подругу очень расстроил Аламира. Он попытался разжалобить меня, заговорив о своем горе, о своей любви к Заиде. Его слова были для меня как соль на рану, но, находясь в том же положении отвергнутой, я понимала и жалела его. Несговорчивость Заиды доставляла мне маленькую радость мести, но в то же время мое честолюбие страдало от того, что она не хотела оценить человека, которого я боготворила.
Я решила открыть Заиде душу, но прежде посоветовать ей еще раз хорошенько подумать, способна ли она устоять перед волей отца. Она ответила мне, что пойдет на любую крайность, но никогда не согласится выйти замуж за человека другой веры, которая позволяет мужьям иметь сколько угодно жен. Она сказала также, что вряд ли Зулема будет упорствовать в своем решении, а если заупрямится, то Аласинтия найдет на него управу. Слова Заиды окрылили меня, и я решила, что наступил момент рассказать ей о своих чувствах к Аламиру. Сделать это оказалось для меня гораздо труднее, чем я полагала. И все-таки, преодолев гордыню и стыд, я, вся в слезах, поведала ей о своей несчастной любви. Для нее это было полным откровением, но, как я заметила и как того желала, она приняла мое горе близко к сердцу.
– Зачем же вы так долго скрывали свои чувства от того, кто заронил искру любви в ваше сердце? Я уверена, что, если бы он знал о них с самого начала, он, несомненно, полюбил бы вас. При малейшем намеке с вашей стороны, честь, которую вы оказываете ему своею любовью, и мое к нему прохладное отношение заставили бы его забыть обо мне. Если вы хотите, – добавила она, обняв меня, – я могу попытаться дать Аламиру понять, что ему следует обратить свой взор не на меня, а на вас.
– Дорогая Заида, не отнимайте у меня того единственного, что не позволяет мне умереть от моих страданий. Я не переживу, если Аламир узнает о моих к нему чувствах. И дело не только в моей гордости или женском самолюбии. Я была бы на седьмом небе, если бы он полюбил меня только потому, что я люблю его. Но любовью за любовь не платят. И, убегая от горькой правды, я сохраняю маленькую надежду, с которой не хочу расстаться. Это – единственное, что мне остается.
Я привела много других доводов, доказывая, что не должна открывать своих чувств Аламиру, и Заида согласилась со мной. Как бы то ни было, разговор с подругой и пролитые слезы облегчили мою душу.
