Текст книги "Грузовой лифт"

Автор книги: Марга Клод

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

12. Краткое стратиграфическое исследование свода

Прежде чем вновь спуститься на – 2-й уровень и изучить там, как я обязан, все реестры, подытожим предыдущую главу.

Охваченный внезапным раскаянием, Ламбер разрешает мне прогуляться по городу.

– Ладно, – говорит он, – пойдем чуть-чуть подышим запахом безумия, но во время прогулки вы будете привязаны ко мне шнурком.

Он достает из шкафа моток бечевки, от которой отрезает кусок длиной два метра, привязывает один конец к большой английской булавке, задирает на мне рубашку и, опытной рукой нащупав мой живот, протыкает булавкой плоть под пупком, а затем запирает все на висячий замок. Из другого конца он делает двойную петлю, которой обматывает запястье, и подталкивает меня к двери.

И вот мы на улице. Ошеломленный болью, терзающей живот, и внезапным гамом других людей, я иду за ним с растерянным видом в пивную, где мы и обедаем. Некоторые посетители раздумывают над функцией шнурка, за который он меня держит, другие ничего не замечают. Первым он отвечает:

– Мой брат-близнец слепой, и я его вожу. Хозяин! Принесите нам выпить. – Мы пьем так, что качается интерьер. Мертвецки пьяный, я валюсь на пол.

На следующее утро я просыпаюсь под его кроватью – мешочек с селедками висит у меня прямо над носом. Я выбираюсь оттуда, нетвердой походкой бреду к шкафу, где Ламбер спит полностью одетый, переступаю через него и выпиваю целый стакан воды из-под крана. Поднявшись на чердак, я ложусь под мешок. Несколько мгновений спустя слышу сквозь сон голоса. Я поднимаюсь на локте, приоткрываю глаза и вижу двух типов в странной одежде – они обсуждают планировку. Обходят по кругу чердак и, остановившись передо мной, наклоняются посмотреть, что я делаю. В их зеленых фосфоресцирующих глазах проходит вереница образов. Под натиском четырех бульдозеров опрокидывается здание, шахта лифта засыпана, сети – забыты. Бессовестный бригадир оставляет нас подыхать под обломками… Но оба мужчины закрывают глаза и направляются к люку.

На четвереньках, а затем ползком вдоль лестницы я возвращаюсь в комнату и трясу Ламбера. Он открывает один глаз, отворачивается и снова начинает храпеть.

– Обстановка рассказа скоро исчезнет, говорю же вам, это здание выкупили!

– Вернитесь в постель или выпейте аспирину, – ворчит Ламбер, усаживаясь. – Примите холодный душ, а я схожу куплю кофе. Поговорим обо всем этом позднее!

Опустив ладонь на ручку двери, он швыряет мне другой рукой половину селедки, которую я заглатываю, а он тем временем исчезает.

Я спускаюсь на -2-й уровень. Там меня ждет 10-й реестр. Переворачивая 5432-ю страницу, я беру пальцами полоску и начинаю ее разворачивать. За ней появляются другие. Подвал захлестывает морем бумаги – целой горой, которая позже должна будет свернуться в точку. Я поднимаюсь на чердак. Там у нас достаточно места, чтобы выпустить всю эту бумагу на волю…

Наблюдение – ведь это оно и есть – равнозначно по объему трем огромным томам. Я читаю его целиком, размышляю над его кодом и, пока разворачиваю, обнаруживаю на аналое следующую записку, нацарапанную Ламбером: «Ушел, не отвлекайтесь. Вернусь пару дней. Селедку см. мешочке».

Теперь я могу снова спуститься в подвал, приступить к серьезному разбору свода реестров и собрать нижеследующие записи.

В доме № 35 по проспекту Кастети сменилось несколько поколений редакторов. После десяти дней изучения я могу утверждать: каждый редактор развивает личный взгляд на оптическую систему сетей, однако ни один из реестров не завершается четким и определенным выводом.

Некоторые, похоже, отдают предпочтение фактам, другие полагают, что они темны и необъяснимы, но предлагают тонкое их толкование. Третьи беспрестанно мечутся от одной точки зрения к другой. Ламбер, хоть он и отпирается, по-моему, принадлежит к последней категории.

По правде говоря, наши позиции почти полностью совпадают, пусть даже я со своей стороны считаю, что при составлении реестра важнее не сбор материалов, из которых он состоит, а его соответствие реальности.

Бесчисленные возможности фокусирования, предлагаемые оптической системой, представляют собой реестр в широком смысле слова. Взгляды обладают амплитудой, превосходящей их обработку. Но вот некоторые из этих записей:

2-245-t. Из 4-й альвеолы можно наблюдать пространство, где свободно разгуливают птицы. На краю этого пространства находятся человеческие колонии, которые живут, постоянно мечтая покинуть то место, где обосновались. Они должны научиться избавляться от ненужных предметов, которые собирают по привычке. С новой строки. Крошечный набросок изображает пузатого мужчину, плывущего посреди косяка рыбы.

6-54873-а. На первом этаже, с обеих сторон главного коридора, находятся две квартиры, куда не позволяет проникнуть ни одна труба, но которые можно посетить зрительно благодаря цепочке оптических отражений, видимых в некоторые часы дня в зеркалах и оконных стеклах. Однако следует преодолеть два замка, чего глаз не способен сделать круглый год. Летом, в течение нескольких минут, свет, проникающий в эти квартиры, достаточно ярок. Я предлагаю объединить эти условия в выражении «циркуляционная шахта».

(Предыдущая запись доказывает, что редактор еще не знал о существовании некоторых коридоров для прогулок или что они были открыты после его кончины.)

11-436578-k (реестр Ламбера). Ночные сторожа и ответственные работники разговаривают между собой, но образуют отдельные группы. Атмосфера столовых напоминает атмосферу мастерских, строение которых усиливает шумы.

3-86-е. Какая связь может существовать между тем фактом, что от этой болезни у него срослись позвонки, и фотографией крокодила? Его челюсти будут хлопать, как измазанные грязью колотушки.

11-37652-d. У каждого есть этажерка и металлический шкаф. На этажерке обычно хранятся циркуляры и печатные бланки. В шкафу лежат револьверы и обоймы. Из окна гардеробной видны светящиеся вывески больших магазинов.

11-65924-t. Баше знаком с Вейра. Они оба участвуют в занятиях по стрельбе и каждую пятницу – в дрессировке боевых собак.

3-653854-z. Двое мужчин терпеливо наблюдали друг за другом. Тот, что постарше, пытался поймать краба в луже у колышка. Они сидели на корточках, пока тот, что помоложе, продолжал за ним наблюдать, а затем выпрямился, подул в рожок и показал другой рукой баклажан, который только что вынул из кармана куртки.

5-421-w. Поскольку документы, относящиеся к казни Слоджиа, уничтожены, а свидетели убиты, я остаюсь единственным человеком, еще способным рассказать все, что знаю об этом деле. Тем не менее по причинам, которые вовсе не желаю раскрывать, я не подвергнусь печальной участи своих коллег.

Я могу лишь сказать, что тяжесть преступления, за которое был казнен Слоджиа, со временем растет. Необходимость быстрого вмешательства, несомненно, явилась причиной ряда ошибок, и некоторые из них стоили людям жизни, но еще не время в этом раскаиваться.

Слоджиа был одним из самых опасных среди нас, но зато обладал субстанцией настоящего призрака. Он был прежде всего первоклассным манипулятором. Бесспорно, некоторые факты ускользнули от нашей бдительности, как, например, исчезновение на две недели 5-го реестра и последующее необъяснимое его возвращение.

5-436522287-t-y. Несбывшееся пророчество. Старик, объявленный во 2-й, не появляется. (Он то же лицо, что проживает в 12-й?)

И т. д.

Из десяти реестров, составленных предшественниками Ламбера, лишь пять завершаются урезанными выводами. Эти же редакторы высказывают мнение, что закончить реестр невозможно и, стало быть, необходимо замуровать ниши и закрыть скрипторий. Остальные – сторонники неограниченного наблюдения, не преследующего никакой цели.

Реестр Ламбера показывает, что он сам много размышлял над этим вопросом. Он признает свой интерес ко второй точке зрения, выражая при этом сомнения в позиции, которая ее обуславливает, поскольку усматривает в ней печать страсти. В самом деле, Ламбер полагает, что наблюдатель является звеном, посредством которого различные реальности могут сообщаться, а затем преображаться, не меняя своего смысла. По моему мнению, мы вправе предположить, что данная точка зрения вызвана тайной деятельностью, которую он ведет снаружи. Кроме того, я нашел записи о себе на последней странице его реестра. Речь идет, по сути, о наблюдениях за моим подходом к зрительной трубке…

Я больше не вижу Ламбера, но рассылка писем продолжается. Они поступают к нам отовсюду, словно блохи: с пола, с лестницы, из душа, из холщового мешка, под которым мы спим. Они полны противоречивых заявлений, приказов и контрприказов, странных намеков и мнимых разоблачений. Неужели это дело рук Ламбера? Он правда бодрствует и бродит по ночам или выдумывает все эти истории, чтобы удобнее было за мной шпионить, когда я в бешенстве бегаю из угла в угол в подвале и на чердаке?

Некоторые жильцы не спят после наступления темноты. Из альвеол можно наблюдать, как они собираются под лампами и шушукаются.

В нескольких записях, разбросанных по разным реестрам, упоминается группа людей, чьи лица нельзя увидеть даже с помощью точных оптических приборов. Они проживали очень низко, но сегодня занимают верхние этажи. Пишут, что «это ускользающие метафоры, не поддающиеся классификации в общем реестре соответствий, бессознательные и, возможно даже, безвредные творцы». Однако информация сообщается с таким простодушием, что я задаюсь вопросом: быть может, она предоставлена со скрытой целью подтолкнуть каждого компаньона к самостоятельному исследованию этих участков лабиринта?

С одной стороны, Ламбер призывает вас к величайшей осторожности, а с другой – старается вас убедить, что новичку лучше ограничить собственную территорию вмешательства без содействия редактора… Означает ли это, что данное утверждение действительно выражает его мнение или, возможно, он скорее подозревает своих компаньонов в опасной нерешительности, которая позволяет ему их обманывать?

За время его отлучек, которые прежде были краткими, а теперь стали длиннее, мы провели ряд исследований и два-три раза получили возможность убедиться, что некоторые трубы совершенно недоступны. По одним течет вода, в других не хватает воздуха, а по третьим, наоборот, передаются дурманящие газы, которые парализуют мозг и вызывают галлюцинации. Там чувствуешь себя в каком-то другом месте. Кроме того, я побывал в одной трубе, чей свод так сильно потрескался, что между планками паркета виден свет из квартиры, под которой проходит труба. Я уверен: достаточно хорошо упереться, а затем резко навалиться спиной – и пол разлетится на куски.

В этой путанице коридоров под конец заблудилась бы даже крыса. После нескольких часов, проведенных под землей, темнота становится тяжкой, невыносимой. Проблеск неуверенности – и уже тревога, удушье. Конечно, можно пользоваться фонариком, но батарейки обеспечивают лишь краткую автономию. Лучше привыкнуть к гнетущей тишине, размышлять и ждать. Нет, Ламбер не придет к вам на выручку – даже не подумает, но светлая звезда ведет вас и вытаскивает из передряги, в которую вы по наивности угодили.

Пока вы ползете по трубе, рискующей в любую минуту стать вашей гробницей, вас одолевают глубокие воспоминания о смутном свете, максимально обостряя вашу память. Охваченные внезапным волнением, вы чувствуете, как надуваетесь, словно воздушный шар, готовый оторваться от земли. Проведенные вами наблюдения слипаются и пронизывают вас, будто самостоятельные фразы, нашептываемые рассеянными голосами. Тогда вам может показаться, что отдельный реестр начинает листать свои страницы под сводом вашего сердца и передает вашей натянутой коже, по которой пробегает озноб, звуковой перевод образов, колеблемых вихрем его скачков. В пространстве, которое вы ощущаете совсем рядом, хоть оно и дышит в самых дальних трубах, ваше тело как бы распадается на рассказы. И когда вам наконец удастся отыскать дорогу на чердак, из люка появится совсем другой человек – вы это знаете.

Как только вас пронизало подобное ощущение, вы можете оценить опасность, которая вас подстерегает.

Редакторов, сменивших здесь друг друга, было намного больше одиннадцати, чьи имена значатся в начале реестров. Те, кого мы не знаем, представляют едва осязаемую границу двух миров, умело поддерживаемое напряжение, очаг сопротивления меж двумя забвениями.

От безвестных тружеников, ничего после себя не оставивших, тех, чьи старания питали труды самых стойких, сегодня сохранились лишь жалкие кучки минеральных остатков, разбросанные там и тут за поворотом трубы, – пыльные холмики, которые вам следует огибать ползком. И чем глубже опускаешься под землю, тем больше их находишь. Подобного свидетельства, вероятно, достаточно для объяснения того, что многие редакторы не желают спускаться ниже среднего уровня, отказываясь от элементов наблюдения, которые позволили бы им завершить свой реестр.

В одной из записей, которую Ламбер посвящает исследованию этого надира, указано количество пищи, необходимое ему самому, когда он три дня и три ночи остается в сетях, ни разу оттуда не выходя. Ему хватает нескольких крутых яиц, шести селедок и наполовину заполненной дорожной фляги в рюкзаке:

Во время этих экспедиций я не сплю. Что же касается естественных потребностей, можно без труда удовлетворить их в трещинах, образуемых разрушенным рельефом труб. Я бодрствую, слушаю и делаю заметки. Объектив – это своеобразный эликсир, одна капля которого способна утолить вашу жажду. Если вы провели в потемках целый день, даже не пытаясь включить свой фонарик, то чувствуете, как под вашими легкими копошатся сети. Тогда вам кажется, будто вас ведет спрут и каждое его щупальце разветвляется на тысячи чувствительных нервов. Эти гибкие стебельки способны направить в вашу сторону любую дрожь, любое завихрение атмосферы, самую разреженную вибрацию. Как только вы отождествляетесь с этим существом, то улавливаете все, что затевается, и начинаете по-настоящему ползать. Вы находитесь, так сказать, в средоточии дыхательного процесса, но его конденсат состоит не из водяного пара, а из крошечных глазчатых алмазов. С осознанием, предшествующим каждому наблюдаемому факту, вы бросаетесь из одной трубы в другую. Мгновение назад вы с терпением насекомого внимали ощупываниям своих усиков и догадывались о продвижении корешков, которые углубляются в суть вещей и при отходе впрыскивают в ваши артерии превосходный эликсир визуальных уравнений. Теперь же торопитесь из одной сети в другую, стремясь удостовериться в том, о чем позволила вам догадаться тихая вибрация этой смутной барабанной перепонки. Однако вы должны знать: даже произведя сто раз проверку такого типа, вы не сдвинетесь ни на миллиметр. Просто будете ждать, пока в вас содрогнется спрут, выдавая вам свой улов тайн. Этим, впрочем, хорошо объясняются внезапные кончины.

Если, например, сердце редактора забьется в унисон с сердцем спрута, смерть станет неизбежной и наступит в виде гигантского клеточного пожара, в котором одновременно с образами мгновенно сгорит всякая энергия. Неопытный новичок на краткий миг превращается в матрицу собственной памяти в форме спрута, всасывается в центр самого себя и исчезает. На жаргоне говорят, что его «заглотнуло».

13. Различные замечания

Ни одно наблюдение, проведенное из альвеол, не позволяет утверждать, что реестр обязательно должен принимать форму окончательного доклада, которой, не смея в этом признаться, отдает предпочтение Ламбер. Тем не менее одно из двух: либо реестр соответствует выражению реальности, либо он просто является упражнением, призванным довести упряжку редактора до двери мыслящих сетей, о существовании которой он дотоле не подозревал, или, возможно, оправданный страх побуждал его этой двери избегать.

Может также статься, что внезапное исчезновение некоторых редакторов (случай Слоджиа) привело к отклонению сообщества, которое некогда было многочисленным, а сегодня ограничивается старым чудаком, приютившимся где-то в 12-й, и Ламбером.

При рассмотрении фактов данное отклонение, вне всякого сомнения, выражается в постепенном забвении некоторых сетей и усилении интереса к другим. Такого рода катастрофа стала еще неизбежнее, поскольку редакторы стали поддаваться озлобленности. Разумеется, само существование альвеол толкает на такой отход в сторону, ведь если объектив остается безразличным к передаваемому образу, то взгляд наблюдателя, наоборот, охотно к нему привязывается.

Ламбер, который не может этого не знать, наверняка подосадовал бы на себя, что пренебрег сотрудничеством, пусть даже неудовлетворительным, такого компаньона, как я. Тем не менее одной ясности ума не хватает для пресечения нырка в неописуемое исступление всякий раз, когда одно из моих наблюдений противоречит его заметкам. Я вижу в этом доказательство того, что он стал заложником своего зрения.

Если такова реальность, чем способны ему помочь продолжительные уходы в самые дальние сети? С другой стороны, если мои предположения подтвердятся, разве я не вправе считать, что лестничная площадка, доступ куда мне открыт, – всего лишь театр второстепенных превращений, о котором мог бы сделать доклад лишенный фантазии секретарь?

Я убедился, что ближайший отрезок 6-й сети усеян тупиками, но он позволяет добраться до трех соседних альвеол, несмотря на повороты, которые приходится совершать, прежде чем расположишься в одной из них.

С этих трех постов мы могли наблюдать сцены, которые обычно предлагают лишь дальние сети. Я хочу поговорить об этих великих перемещениях людей с гладкими лицами, которые можно опознать, несмотря на отсутствие черт. Это доказывает, что 6-я и 2-я сообщаются между собой. А ведь подобная возможность казалась совершенно исключенной…

Решив, что благодаря этому открытию я выделил первый элемент образного доклада, Ламбер включил запись о нем в свой реестр. Полагая со своей стороны, что он хорошо ко мне относится, я упомянул при нем о возможном наличии шахты на западном отрезке 6-й сети. Он не отрицает такой вероятности, но отговаривает меня туда идти.

– Вы входите во вкус, – сказал он мне. – Поверьте, меня это радует. Однако опасайтесь спускаться до этого уровня. Там внизу нечего смотреть, ручаюсь вам: ничего, кроме сточных желобов, что ведут к новым желобам, в конце которых вы встретите лишь зловоние завершающих вод…

14. Цементированная пещера

Пятнадцать часов. Оснащенные фонариком и шахтеркой каской, которые нам любезно предоставил дом, мы продолжаем свое индивидуальное исследование сетей.

Мы не спеша долезли до открытой альвеолы, которая на седьмом этаже здания выходит в шахту двора, окруженного четырьмя гладкими стенами. Убеждаясь, что обрели некоторую ловкость в перемещениях, а также лучше запомнили круговые маршруты, мы радуемся, что достигли своей цели, не потревожив чутье той твари, что рыщет под землей, жаждая человеческого пота. Вздохнем полной грудью.

Неудобство в том, что приходится запрокидывать голову далеко назад и высовываться над пустотой, если хочешь увидеть целиком скромный прямоугольник неба, ограниченный краями крыши. Малейшая невнимательность грозит смертельным падением.

Когда сидишь, свесив ноги внутрь, можно едва различить полоску голубого неба. Чтобы увидеть больше, есть лишь одна возможность: необходимо лечь навзничь и на лопатках проползти на полгруди. О, одиночество!

Как только мы решаемся на эту авантюру, для нас разрешается загадка больших камней, сброшенных на площадку альвеолы: их переноска по всей длине сети, очевидно, потребовала громадных усилий.

Правда, с таким камнем у бедра вы получаете мощный противовес и, обратившись лицом к небосводу, вполне можете с четверть часа помечтать. К сожалению, спустя некоторое время в ногах и пояснице возникает острая боль. Приближается миг, когда очарование небесным отверстием переходит в притяжение к тому, что внизу…

Пока жили снаружи, мы почти никогда не поднимали взгляд. Когда небо сверху, когда оно входит в окно и ласкает ветерком кровли и кроны деревьев, кому пришло бы в голову его созерцать? Различать только малый его лоскуток мучительнее, нежели видеть все целиком. Лишь на миг устремив взгляд в лазурь, здесь приходится рисковать жизнью, а при невнимательности – с нею расстаться.

Сколько нам подобных, завороженных этой красотой, предавали тела свои пустоте? Сколько их приползало сюда, дабы насладиться несколькими секундами свободного парения в воздухе, а затем удариться внизу хребтом или черепом о плиты, погруженные во тьму?

В то самое мгновение, когда я это записываю, мне мерещится постепенно нарастающий плеск. Да ну ее к черту, эту бездну! Голубой экран опрокидывается, и вот мы уже стоим на одной дрожащей ноге. Как легко распуститься…

Перед темной пастью альвеолы, за которой скрещивается множество зловонных пищеводов, готовых вновь увлечь нас в свой извилистый клубок, мы спрашиваем себя: это видение, жизнь или оконченная работа? И каких небес, способных заставить нас забыть лазурь, можно коснуться внизу?