Текст книги "Мама, папа, я и Перестройка (СИ)"

Автор книги: Марципана Конфитюр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

2.5

Детский сад встретил меня запахом мокрых колготок, манной каши, ячменного «кофе» и скверно работающей канализации. От вида «собратьев по разуму», копошащихся в раздевалке, мне стало жутковато. Целый день в компании полутора десятков шестилеток! Бог, которому я молился вчера перед сном, точно решил приколоться надо мной за моё нытьё и неверие одновременно...

Зато шкафчик свой узнал я сразу: уверенным шагом дошёл до него, находящегося в самом конце длинной пеналообразной комнаты и обнаружил внутри смутно знакомые коричневые сандали. Папа остался у входа и лишь одобрительно помахал, глядя, как ловко я раздеваюсь и обуваюсь самостоятельно. Малышня никак особо на меня не реагировала: значит, выглядел я нормально, не примечательно, и шкафчик выбрал правильно, при том, что заметьте, не знал, что на нём нарисовано! Да-да, мой шкафчик один на всю группу был, можно сказать, без рисунка: дело в том, что его дверца когда-то давно застряла между стеною и батареей в открытом виде, так что узнать, что там изображено с другой стороны, было невозможно, равно как и закрыть шкаф... Как видите, я с детства был «везунчиком».

Вид помещения группы вызвал у меня желание заплакать и засмеяться одновременно. Эту комнату я помнил превосходно. Дело было, наверное, в том, что когда мы в садике изучали понятия «лево» и «право», воспитательница сказала, что первое – это в сторону окна, а второе – в сторону туалета. С тех пор, соображая, куда повернуть и в какой стороне что находится, я был вынужден снова и снова представлять себя в детском саду и припоминать расположение отхожего места. Кстати говоря, оно тут было примечательным: со стенкой, наполовину нормальной, а на вторую, верхнюю, половину, сделанной из стекла. Возможно, это помещение с этим туалетом предназначались для каких-то совсем маленьких детей, я без понятия: наша подготовительная группа базировалась именно здесь и играми «в доктора» по понятным причинам не увлекалась.

На завтрак были, как все, вероятно, уже поняли, манная каша с кофейным напитком, а также хлеб с маслом. Попрощавшись с папой, я уселся над тарелкой и стал грустно месить наполняющую её комковатую субстанцию. Повздыхал, потом съел одну ложку. Разгрызать комочки было любопытно: я бы сказал, они чем-то напоминали паровые булочки из корейского ресторана. В целом же вкус был уныло-противным: именно таким, какого я надеялся никогда больше испытывать, став взрослым в прошлой жизни. Чем есть это, уж лучше было просто посмотреть по сторонам: я переводил взгляд с одного ребёнка на другого, силясь сообразить, кого как зовут, но почти что безрезультатно: вроде, вспомнил только парочку имён. Сами лица одногруппников по большей части казались мне смутно знакомыми, но не ассоциировались ни с чем. Интересней, чем детей, было разглядывать располагавшуюся недалеко от моего стола кукольную комнату с роскошными игрушечными вещами – шкафом, кухонным гарнитуром, столом, стульями, посудой как настоящая – и тремя куклами ростом почти что как мы. «Вот это великолепие! – Подумалось мне невольно. – Всё большое, всё как настоящее! Не то, что дурацкая Барби и её дурацкий розовый мирок!». В таком домике и мне, парню, поиграть было бы не западло! «Если девчонки на роль папы позовут, то соглашаюсь», – решил тут же про себя. Правда, в кукольной комнате царил подозрительно идеальный порядок и даже куклы сидели так, словно позировали для фотографий, а не служили игрушками...

– Голосов, активнее едим, ворон не считаем! – Крикнула из-за спины воспитательница.

Я вздрогнул. Все дети тут же уставились на меня, а я обернулся и, в свою очередь, уставился на неё. Звали её Илиада Михайловна – это я помнил великолепно – и лицо её было таким же пугающим как перспектива читать поэму Гомера в переводе Гнидича (или как его там зовут?), а не в пересказе для детей.

– Что уставился как баран на новые ворота? Первый раз в жизни увидел? – Тут же выдала она.

Вся группа засмеялась над этой остротой, а я, получив, на всякий случай, напоминание, что, если каша не будет съедена, то окажется у меня за шиворотом, повернулся обратно к тарелке, решив, так и быть, поесть, но потом освоиться, собраться с силами, может быть, вырасти и отомстить воспиталке... Минуту спустя Илиада и нянечка уже забыли обо мне и обсуждали цены на колготки в кооперативном магазине, а я уже проглотил три ложки проклятой каши, решив покончить с ней как можно быстрее, когда вдруг оказалось, что девочка, сидящая за столом рядом со мною, хлюпает носом.

– Ты чего? – спросил я её тихо и вдруг понял, что лицо этой девочки выглядит для меня знакомее, чем все остальные.

– Я испугалась, что она и правда тебе на голову... – Зашептала соседка испуганно.

Её прервал суровый возглас Илиады:

– Полякова! Почему опять ревём?!

От этого страшного звука моя соседка заплакала во весь голос.

Под новый взрыв ругани воспитательницы ко мне пришло осознание: это же Ирка! Моя бывшая... В смысле, будущая! Надо же, а я-то и не помнил, что мы вместе в сад ходили, думал, во дворе уже в пятнадцать познакомились... Хотя, конечно, ровесники, из одного дома – мы же просто обязаны были оказаться и в одной группе детского сада! И уже тогда Ирка была не в меру мнительной и нервной... Зато она получалась вроде как самым близким для меня человеком в этом заведении. Стоило держаться к ней поближе: ведь хоть с кем-то мне надо общаться.

Я погладил Ирку по руке и сказал, как мог ласково, что воспитательница на самом деле не будет никому ничего выливать за шиворот: это она так шутит. Ирка помаленьку успокоилась. Воспиталка постепенно оставила её в покое. Я кое-как доел кашу и решил вознаградить себя за это хлебом с маслом: уж они-то не могли быть настолько невкусными! Правда, засада оказалась в том, что масло выдавалось в виде холодного твёрдого кубика, а никакого ножа для намазывания его на бутерброд не выдавалось: очевидно, из опасений, как бы мы друг друга не порезали. Мазать ложкой было жутко неудобно: куб выскальзывал. Я решил, что попробую пальцем: от тепла тела масло как раз же и размягчится.

– Явно он с моста-то неспроста упал! – Послышалось сзади, от воспитательского стола. – Утопить хотели!

– Кто? – Спросила нянечка.

– Известно кто! Враги демократии и плюрализма! Те, из-за кого сейчас в магазинах шаром покати! Белых детских носков днём с огнём на найдёшь! Специально их прячут! Мне одна женщина рассказывала, что в лесу гору таких носков видела гниющих дефицитных – их там вывалили, чтоб они народу не достались...

– Чёртовы спекулянты, – вздохнула нянечка. – В общем, да. Наверно, так и есть. Я слышала, когда он в Свердловске работал, то по магазинам ходил, продавщиц всё заставлял из-под прилавка доставать и отпускать народу...

– Точно! – Поддержала Илиада. – Потому враги Перестройки его и ненавидят! Перестройка это ведь что? Это продолжение Октября! А он за народ, коммунист настоящий... ТАК! Голосов! Ты зачем там пальцем масло ковыряешь?! Ешь нормально!

2.6

После завтрака были занятия. Столы, сдвинутые попарно для еды, были разъединены и превращены в парты.

Блин, а как я радовался, когда закончил свою идиотскую «академию менеджмента», что мне никогда больше не придётся сидеть за партой!

Ладно, по крайней мере, у меня впервые в жизни есть реальный шанс стать лучшим в классе... Выделиться умом среди шестилеток...

Первой шла математика. Илиада Михайловна велела нам по очереди придумывать задачи на сложение, а потом решать то, что придумали другие. Честно скажу: это было скучнее, чем самые ненавистные логарифмы! Сначала один мальчик предложил сложить одно яблоко и ещё одно. Потом одна девочка предложила прибавить одну куклу к двум. Следом шла очередь Ирки:

– В очереди на бесплатный санаторий стояло сначала три ликвидатора, а потом к ним подошёл ещё один, – принялась сочинять Полякова.

Задача зашла хорошо, её быстро решили. Я тоже решил выдать актуалочку и, подняв руку, начал:

– Булка хлеба стоила три рубля, а потом стала на два рубля дороже. Спрашивается: сколько...

Илиада Михайловна сразу меня перебила. Оказалось, моя задача ни на что не годится: во-первых, булка стоит слишком дорого, во-вторых, подорожать она не может, потому что цены вечны, в-третьих, задачи нужно придумывать только на прибавление единицы, поскольку двойку прибавлять уметь детсадовцам ещё не полагается. И хоть сосед по парте и шепнул мне «пять рублей», я пришёл к выводу, что нужно не выпендриваться.

Дальше было рисование. Нам раздали акварельные краски, кисти, наполненные водою баночки из-под белковой икры и велели нарисовать, как мамы следующей осенью поведут нас в первый класс. Пожалуй, это было пока что самое приятное за день. Рисование здорово оттягивало, а притворяться более ребёнком, чем я есть на самом деле, во время этого занятия не приходилось: обращаться с красками я толком не умел никогда, да к тому же новые детские пальцы оказались крайне неуклюжими. Тем не менее, фигурки мамы и моя к концу занятия на моём листке появились: они шли, взявшись за руки, с портфелем и гладиолусами из правого конца бумажки в левый. Доволен своим рисунком я был ровно до того момента, как сосед, ещё недавно ловко сложивший три и два, не начал над ним смеяться, вопрошая почему у моих персонажей по одному глазу и носы не посередине, а сбоку. Его собственная мать и он, конечно, шли, вывернув лица в анфас к наблюдателю. О том, что такое «профиль», в нашей группе никто не имел понятия, а над тем, что я изобразил уродов, вскоре хихикал весь ряд. Так я понял, что не выпендриваться надо ещё уметь.

2.7

После занятий мы кое-как оделись, выстроились парами на крылечке и отправились гулять на свою площадку. Чтоб гулять было не скучно, нам была выставлена пластиковая корзина с потасканными, порой сломанными игрушками: я вспомнил, как по мере их полной утраты нам время от времени велели приносить из дому новые и сдавать в общее пользование. Таким образом, прогулочная корзина была чем-то вроде пенсии для разлюбленных или обещавших в скором времени прийти в негодность игрушек. Впрочем, нет, скорее эти игрушки были рекрутами, сданными в солдаты, потому что их не жалко: перед неминуемой гибелью эксплуатировались они нещадно.

Играть без компьютера я разучился, так что, хотя и не стал пренебрегать содержимым корзины, чтобы не выделяться, но лучшие игрушки уступил братьям по разуму, практически опустошившим хранилище в течение пары десятков секунд. В итоге мне досталась пластмассовая лягушка с двигающимися, похожими на таблетки в блистерах, глазами. Я немного поковырял ей как совком в песочнице, но быстро заскучал и отправился на лазалки, на которых в течение следующих нескольких минут повисел вверх головой, вниз головой, боком, другим боком, дважды застрял, но сам выбрался и пришёл к выводу, что в этой жизни непременно буду вести самый что ни на есть активный образ жизни, чтобы к сорока годам быть огурцом, а не тощим жирдяем с хилыми ручонками и мягким белым пузом... Кстати, наблюдение: если в прошлой взрослой жизни от любой активности сразу хотелось лечь и поотдыхать, то в этой, детской, от любой пассивности, напротив, накатывало желание поскорее вскочить и побегать.

Наскучив лазаньем, я заметил, что Ирка играет одна и решил к ней прибиться: одиноко было очень, если честно, да и странным необщительным типом прослыть раньше времени не хотелось (к сорока всё равно таким стану, но в эту вторую попытку попробую быть дружелюбным). У Ирки был резиновый медведь в резиновом народном сарафане и с огромной дыркой посередине морды.

– Хочешь, поменяемся? – Галантно предложил я. – Смотри, у меня есть лягушка. И она совсем не сломанная. Она лучше, чем рваный медведь. Хочешь?

– Нет, – сказала Ирка.

Она потрясла своего медведя вверх ногами, и вскоре из дыры в его башке выпал маленький обрывочек бумаги. Ирка подняла его и гордо показала мне: это было изображение ягодки, вырванное из фантика от конфеты «Клубника со сливками».

– Медведь ягоду ест, понимаешь? – сказала она. – Покормить его хочешь?

Я не стал отказываться и несколько раз покормил медведя бумажной ягодой, а потом достал её обратно. Наверно, опыт сорока лет, прожитых в предыдущей жизни меня испортил, но эта милая изобретательная игра наводила меня на мысли о пищевом расстройстве... Или это Ирка уже в этом возрасте показывала склонность к отклонениям в этой сфере?

– Ир, а ты конфеты любишь? – Спросил я.

– Люблю, а что? – Произнесла настороженно моя будущая бывшая.

– Да так просто... А колбасу любишь? Копчёную, например?

– Очень... – Ответила Ирка мечтательно.

В будущей жизни конфеты и колбаса будут для неё едва ли не ядом, причиной скандалов, источником нервяков и вечно угрожающими врагами.

– А тебе их много есть дают? – Спросил я следом.

– Нет. Не очень.

– А когда вырастешь, станешь сама себе главная, будешь их есть, сколько влезет?

Ира посмотрела на меня с непониманием. Не ответила.

– Ну когда станешь взрослая, ты будешь есть много конфет и колбасы? Или не будешь? – Сформулировал я заново, попроще.

– Конфет и колбасы много нельзя есть.

Узнаю свою сожительницу!

– Это почему же?

– Потому что дефицит! – Сказала Ирка, заставив меня почувствовать себя мелким, сопливым, не знающим жизни придурком.

Решил сменить тему:

– Ирка, угадай, а вот что больше: сто двадцать минут или шестьсот секунд? – Загадал я ей папину утреннюю загадку.

– Шестьсот секунд больше, – утверенно ответила собеседница. Чуть позже добавила: – Бабушке.

– Что значит «бабушке»?

– Моей бабушке больше нравится «Шестьсот секунд». Потому что там про веру и народ русский, – явно не своими словами сказала Ирка. – А ты что, не смотрел?

Я растерянно почесал репу и тут же сделался Ирке неинтересен. Сообразил только, что речь, видимо, шла о какой-то телепередаче, которой я категорически не помнил. Кажется, в эту эпоху для молодёжи не смотреть телевизор это всё равно, что в мою эпоху – смотреть. Моя будущая бывшая опознала во мне отсталого человека и, не мешкая, умчалась на веранду – играть с более продвинутыми детками. Я не сдался и поплёлся следом.

Оказалось, что на веранде – так, если кто не знает, называлась крытая деревянная площадка со скамьями, где с малышнёй можно было проводить какое-нибудь мероприятие на свежем воздухе, – сидел какой-то парень, которому Илиада Михайловна велела там оставаться в наказание за бросание песка в лицо товарищам. Когда я приблизился к месту заключения, оказалось, что Ира и её подружка затеяли игру в зоновскую столовую и уже угощают сидельца (они называли его «тюремником») песочными куличиками. Мне было сказано, что в тюрьму, то есть, на веранду, я заходить не могу, если не сижу и не работаю там, и так как повар – это женская работа, мой единственный шанс подключиться к игре – это охранять заключённого, пока тот «ест» из пластиковой формочки. Я не захотел быть вертухаем и ушёл.

Следующим моим развлечением стало наблюдение за завозом товара в овощной магазин, находящийся около садика. Вместе с троими другими любителями зрелищ мы стояли, прижавшись лицами к детсадовскому забору и смотрели, как из огромной машины происходит выгрузка картошки. В ходе этого процесса начал накрапывать дождь. Воздух вокруг запах мокрой землёй, подгнившими овощами и тленом. Впрочем, моих товарищей это совершенно не огорчило: они начали по очереди цитировать фразу из «Винни-Пуха»: «Кажется, дождь собирается», причём делали это с каждым разом всё громче и громе, всё возбуждённее и возбуждённее.

Дождь усиливался тоже.

В конце концов, нас всех погнали прочь с площадки, не дождавшись положенного по расписанию момента окончания прогулки.

2.8

Обед был ещё не готов, так что в ожидании его нам было велено посидеть на выставленных в два ряда стульях и поиграть в молчанку. Правила этой увлекательно игры были несложны: все молчат, а ведущий смотрит, кто молчит лучше других, молча указывает на него пальцем, а потом меняется с ним местами.

– Обожаю эту игру! – Промолвила Ирка,услышав задание.

Честно говоря, мне она тоже понравилась: целых десять минут можно было сидеть в тишине, прерывавшейся разве что пару раз чьими-то шепотками и суровыми окриками Илиады.

На обед был рассольник, хвост жареной рыбы с пюре и компот.

– Суп едим ложкой, а рыбу руками. Припиваем компотом, – проинструктировала всех нас воспитательница.

К концу обеда тех, кто с ним не справился, соседи не столам немного покормили насильно, а потом воспиталка с позором оправила доедать на мойку – маленькую комнатку при группе, куда мы были приучены относить грязную посуду и где имелась большая кастрюля с объедками. Запах в этой комнате стоял примерно такой же, какой бывает из посудомоечной машины, куда несколько дней назад насовали тарелок и так и не вымыли.

Те же, кто как я, ел эффективно, отправились в спальню.

Ненавижу тихий час!

Вернее, всегда его ненавидел и знаю ни одного человека, придерживавшегося в детском саду иного мнения.

Но делать было нечего. Пришлось раздеться, лечь и замереть. Последнее было необходимо для того, чтобы не привлекать внимания и грубых замечаний Идиады. В начале тихого часа она обычно сидела рядом со своей любимицей девочкой Олей (которую вообще-то всегда называли Ольгой, полным именем, как бы отдавая должное тому, что она выше остальных детей), орлиным взором озирала нас, лежащих, и время от времени делала замечания:

– Маша, не шевели рукой! Петя, не шевели ногой! Вася, глаза не закрыты, ты думал я, что, не увижу?!

Между собой воспитательница и нянечка называли этот процесс: «Пойду усыплять этих».

Я зажмурился, застыл и стал обдумывать случившееся. Раз уж так вышло, что разум мой помещён в тело ребёнка, а тело ребёнка – в детсадовскую кровать, надо было как-то с пользой провести это время вынужденной пассивности. В общем, я дождался, когда все уснули, а воспиталка ушла, и стал строить план действий, задумчиво выдёргивая из сурово жёсткой подушки колючие перья одно за другим...

Если бог действительно существует и он услышал мою молитву, то, наверное, он принял во внимание и клятву не возвращаться обратно, пока я не обеспечу деду автомобиль. Скорее всего, на это должны были уйти годы... Мне придётся еще много месяцев таскаться в этот проклятый садик, десять лет оттрубить в школе, пять лет в институте, потом устроиться на работу, позволяющую каким-то образом накопить на машину деду в ускоренном темпе... И это в начале двухтысячных... Может, заделаться в какие-нибудь профессиональные патриоты? Вступить в «Идущих вместе» или «Наших»? Нет, морока... Лучше просто уйти после девятого класса, поступить в техникум и потом сразу же на работу – так и быстрее и денег уж точно не меньше, чем я зарабатывал после своей «академии менеджмента», служа то продавцом в «Связном», то звонильщиком и предлагальщиком кредитов в колл-центре банка, то рекламщиком рекламных же услуг, то выдавальщиком заказов в пункте выдачи заказов... Хотя не факт, что толковый сварщик или автомеханик из меня выйдет. Кроме того, в любом случае на то, чтобы встать на ноги и начать зарабатывать, уйдёт не менее пятнадцать лет, а дед к этому времени станет уже слишком старым, чтобы учиться водить машину...

Значит, надо добыть её здесь и сейчас: уже в детском саду, в СССР. Но каким образом? Мама что-то рассказывала о том, что для приобретения автомобиля надо было занимать очередь за несколько лет и ждать какого-то там приглашения... Но это если новую. А с рук? Что, если дать объявление, что дедушка купит машину б.у.? Пускай это даже будет «Запорожец»! Если ему позвонит какой-нибудь человек, увидевший это объявление и желающий эту самую машину продать, дедушке наверное будет психологически не так-то просто отказаться. Ну, а если откажется – ему потом позвонит и ещё один продавец! В том же случае, если дедушка примется отказываться упорно, надо будет как-то повоздействовать, намекнуть ему, что жизнь не вечная и советские цены – тоже не навсегда. Шестилетке, конечно, никто не поверит... Но, может, я всё же придумаю, как убедить его?..

Я принялся прокручивать в голове различные изощрённые интриги, при помощи которых можно было убедить деда потратить скопленные на машину деньги уже сейчас, да так, чтобы эта идея бы исходила не от детсадовца, от кого-нибудь умного, взрослого. Увы, ни одна из идей не выглядела реализуемый теми средствами, которые имелись у меня в распоряжении: без Интернета, компьютера, телефона и взрослых связей. Я, однако, не сдавался: думал, думал снова, так и этак...

И уснул в конце концов.

Кажется, едва стоило мне уснуть, как тихий час закончился и пришлось подниматься.

На полдник была булочка с запечённой внутри карамелькой.