Текст книги "Мама, папа, я и Перестройка (СИ)"

Автор книги: Марципана Конфитюр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Мама, папа, я и Перестройка

1.

Вечером мать позвонила мне и сообщила о смерти деда.

– Бедненький... Всю жизнь работал, – прорыдала она в трубку. – Света белого не видел... И всё ради семьи, ради единственного внука...

Последнее время сам по себе голос матери вызывал у меня рефлекторное чувство вины, как свет лампочки – отделение желудочного сока у собаки Павлова. Но сейчас это был просто выстрел в сердце. Я мгновенно возненавидел себя за то, что недостаточно ценил деда, недостаточно проводил с ним времени, недостаточно внимательно выслушивал пересказы любимых им книжек про попаданцев... Не принёс деду арбуз в этом году. Не купил новый планшет, хоть собирался. Не сумел уговорить его обследоваться вовремя. И, главное, не мог теперь исправить ничего уже!

– Обои собирались переклеить, – добавляла мать, тем временем. – Ждали-ждали, когда ты поможешь... Да так дед и не дождался! И правнуков тоже не дождался. А ведь он так мечтал о них!

Что и говорить, в вопросе производства правнуков я оказался просто полным бездарем. В свои сорок лет ни разу не женился. Даже серьёзные отношения у меня были всего одни-единственные: с Иркой Поляковой из соседнего подъезда. Одно время мы с ней даже жили вместе, но не заладилось. Ирка была слишком уж повёрнута на своей внешности: видимо, насмотревшись глянцевых журналов, она без конца говорила о том, что должна похудеть, садилась на «пэпэ», потом срывалась, потом снова начинала, а заодно принималась ещё морить голодом и меня – типа для профилактики. Ещё хуже было то, что её загоны по поводу своего тела распространялись на нашу интимную жизнь: находиться при мне голой Ирка не могла категорически, да и вообще была в сексе удручающе стеснительной. Впрочем, я и сам-то не сказать, чтобы гигант... Но это я понял уже много позже, когда мы расстались. А тогда поначалу надеялся, что найду кого-нибудь получше. Потом с удивлением обнаружил, что очередь из девчонок ко мне не строится, потом пробавлялся случайными связями, потом загрустил, а потом и забил на всё это, придя к выводу, что никакая женщина не сравнится с правильно подобранной кинолентой из интернетика и своей родной рукой... Так что в этом плане я и правда всех подвёл.

– Я, наверно, тоже уже внуков не дождусь, – расходилась мать больше и больше. – У Наташки Супруновой уже двое... У Гали уже старший в школу пошёл... Да вон, твоя сестра, уж на что непутёвая, тоже родит через месяц! Будет внук у Кольки... Одна я вечно последняя, брошенная и ненужная никому!

Моей сестрой, отчего-то избегая её имени, мать называла Юлю – дочь моего отца от второго брака. Развелись родители в девяносто первом году, в последние месяцы жизни СССР. Юлька родилась уже в новой России, в девяносто третьем, то есть, была меня младше на десять лет. Думаю, мать раздражало то, что вторая семья у отца получилась удачней, чем первая: жили они до сих пор, не скандалили (по крайней мере, Юлька так рассказывала), да и в материальном плане, похоже, были довольны. Правда, пришло это довольство далеко не сразу: за полгода до развода с матерью отца сократили со старой работы, и несколько лет он, инженер с красным дипломом, вынужден был то наниматься на сбор апельсинов в какие-то тёплые края, то делать за деньги ремонты, то писать курсовые оболтусам, то ходить по центру города с рекламой подозрительной конторы по сбору ваучеров, кинувшей в итоге и его тоже... Лишь в конце девяностых он с приятелем решился открыть небольшую фирму, занимавшуюся сборкой и ремонтом компьютеров и оргтехники. Теперь эта фирма переросла в интернет-магазин – не самый раскрученный, но приносящий достаточный доход для того, чтобы досрочно выплатить ипотеку за трёшку, а теперь ещё и Юльке взять квартиру в новостройке... Я же после того, как мать переехала к деду, чтобы за ним ухаживать, жил всё в той же однушке, куда меня сорок лет назад принесли из роддома, и даже не помышлял о ремонте.

– И вовсе ты не ненужная, – ответил я матери то, что она, очевидно, хотела услышать.

– Да речь сейчас вообще не обо мне! Ты, что, не понимаешь?!

– Ну ты же сама начала...

– Не цепляйся к словам!.. Ох... Да что там... Тебе ж говорить бесполезно! Для тебя деда давно не существовало! Есть он, нет ли – всё равно!

Признаюсь, последнее время дед не был моим излюбленным собеседником. Да и то, что он скоро умрёт, было ясно. В свои восемьдесят восемь он уже постоянно всё забывал, путался кого и как зовут, часто называл мать именем бабки, умершей от рака в девяносто втором году, и всё хуже различал прочитанное в книгах, увиденное по телевизору и произошедшее в реальной жизни. Признаюсь, последнее время я редко навещал их с матерью в том числе потому, что с трудом переносил злобные вопли, несущиеся из постоянно включённого телевизора и бесконечные разговоры деда о том, как он спас бы СССР, если бы перенёсся на несколько десятилетий назад. Кстати, он и мать на попаданцев подсадил. Они вместе обожали пересказывать мне разные сюжеты про мужиков, оказавшихся в брежневских временах и прокручивавших там разные мутные схемы с перепевом чужих песен, переписыванием чужих книг и даже строительством бизнес-империи при развитом социализме. На мои замечания о том, что эти схемы как-то не айс, они дружно злились. И всё же это вовсе не означало, что о смерти деда я не горевал. Просто от того человека, который во многом вырастил меня и даже заменил мне отца, по сути уже мало оставалось...

– Мне не всё равно, – сказал я спокойно, как мог.

– Да конечно! «Не всё»... Три недели почти тебя не было! Дед же о тебе только и спрашивал! Всю жизнь положил на твоё воспитание, можно сказать! Во всём себе отказывал... На море сколько не был!

– Я вам летом предлагал поехать в Турцию.

– Какую ещё Турцию?! Смеёшься? В его возрасте! Тоже мне, вспомнил!

Я просто вздохнул, не стал спорить.

– Машину тоже так и не купил, – продолжила мать, всхлипывая. – Всю жизнь о ней мечтал! Говорил: «Вот будет у меня машина, посажу вас всех в неё и повезу в путешествие на Кавказ!».

– Для машины он уж старый был, – заметил я.

– Причём тут это?! Старый или нет – какая разница?! О, Господи! Естественно, сейчас это было бы уже невозможно! Я тебе о чём талдычу?! Про его мечту вообще! По жизни!!! Ясно?

– Ясно.

– Так вот, – сказала мать, чуть успокоившись. – О машине он мечтал всю жизнь. Сколько я себя помню. Но жили-то мы бедно, уж какая там машина... Я когда росла, мне то пальто надо новое, то сапоги... А потом стал откладывать, заявку отправил, накопил в основном, вроде... В январе девяностого года пришло приглашение. Пришлось отказаться. И всё...

– Почему пришлось отказаться? – Спросил я в надежде увести разговор с критики моей личности на безобидные семейные воспоминания.

– «Почему, почему»?! Потому что денег не было, почему же ещё-то! Он на «Москвич» рассчитывал, а пришло почему-то на «Жигули».

– И поменяться нельзя было?

– Нет, конечно! – Мать фыркнула. – Ты вот этого не знаешь ничего! Раньше-то машины просто так не продавали! Очереди иной раз годами ждать приходилось! А как придёт – со всех ног надо бежать и покупать! Иначе пропадёт! Ну а дед купить не мог.

– Взял бы в долг.

– Постеснялся. Папа очень скромный человек был... Решил: «Ладно, не судьба сейчас, займу очередь снова, а тем временем скоплю уже на «Волгу»!». Скопил! Как же! Через год дерьмократы украли всё! Всё прахом пошло! Все запасы! Из-за этого чёртова Ельцина деньги, на которые машину купить можно было, стали стоить как две палки колбасы!

– Грустно, – сказал я.

– «Грустно»! Тебе грустно вот, а у людей вся жизнь под откос пошла! Ты мелкий был, не знал ничего этого, не чувствовал... Мы тебя оберегали... На себе экономили... Старались, чтобы ты ни в чём нуждался... А машина, думали, ну ладно, ну потом... И так и всё... Мои все накопления в «МММ» сгорели...Папа твой нас бросил, как ты знаешь, положиться было не на кого... А притом ещё мамин диагноз...Нам сказали, что лечиться уже поздно...

Мать снова зарыдала. Не знаю, зачем, но она принялась перебирать в памяти все беды, постигшие её за последние тридцать пять лет. Мне было больно, что она на меня нападает, больно от смерти деда, больно от того, что больно ей, но я не смог придумать ничего лучше, чем молча выслушивать поток её самоистязательных речей. Она словно била меня словами подобно тому, как иные люди в бессильном отчаянии бьют кулаком стену, дверь или что-нибудь вроде того. Оставалось лишь надеяться, что так ей было легче. Что об меня она вроде как притупляла своё горе.

Наконец, я услышал в трубке дверной звонок, взволнованное материно «кто там?», лязг замков и обращённое ко мне:

– Это из морга. Забирать его приехали... Хотя тебе, конечно, наплевать... Сейчас по телевизору как раз была передача про молодёжь. Вам сейчас вообще на всё плевать. Вам всё – игрушки...

***

Когда разговор закончился, у меня не осталось сил ни на что, кроме как упасть на свой продавленный диван и сделать то, чему я, казалось, давно разучился – заплакать. В интернетах пишут, что плакать якобы полезно, что воздерживаться от этого чревато сердечно-сосудистыми заболеваниями, что от слёз бывает легче... Ну, не знаю. Лично я только почувствовал себя ещё большим ничтожеством, чем перед этим. Хотя – куда уж больше...

Я был главным проектом в жизни и моей матери, и деда, и бабки, пока та была жива. Они хотели видеть меня успешным, семейным, способным обеспечить продолжение рода для себя и приятную старость для них... И я всех их подвёл! Они сложили все яйца в одну корзину, а эта корзина оказалась ни на что не годным куском говна, которому лень даже найти потрахаться, не говоря уж о бизнесе или о просто толковой работе!

Чёртов неудачник! Ненавижу!

Если бы только можно было вернуться обратно и всё исправить!.. Да что там... Исправить хоть что-нибудь! Пойти после школы в другой институт. Активнее искать себе девчонку, пока внешность позволяла. Или, в конце концов, деду машину купить, пока тот ещё мог сам водить её!

Надо же, он всю жизнь мечтал о машине, и так и не вышло...

Всю жизнь вкладывался в меня и так ничего и не получил взамен...

Господи! Если Ты есть! Дай возможность вернуться назад! Хоть немного улучшить жизнь деда! Клянусь, я бы не вернулся обратно, пока не нашёл бы способ раздобыть ему хотя бы «Запорожец»...

Ох, блин, что я несу? Я же в бога не верю.

Какое я чмо. Ещё чмее, чем думал до этого.

Я столько раз слушал россказни деда про попаданцев, что тоже сдвинулся разумом на этой почве...

Всё же, Господи, прошу тебя, пожалуйста...

Я жалок.

Если б всё начать с начала!

Если б только...

С этой мыслью я, заплаканный, как маленький, уснул.

2.1

Проснулся я от того, что меня гладили чьи-то огромные руки. А потом нежный голос, знакомый и незнакомый одновременно, произнёс:

– Вставай, Андрюшенька! Надо в садик идти! Зубки чисть, одевайся, давай!

Я открыл глаза и увидел маму. Только не ту, с которой разговаривал накануне, не ту, которую разочаровал и которая десятками минут объясняла мне тот факт, что со мной говорить бесполезно, а молодую. У неё были белые руки без морщин, объёмные химические кудри под Пугачёву на природно рыжих волосах, и улыбка – не жалобная старушачья, а искренняя, энергичная, полная оптимизма. Огромные висячие серьги доставали почти до надставленных ватными увеличителями плеч кокетливой блузки с большими воланами на груди... Я помню эту ткань, я же ей стол на кухне вытирал совсем недавно!

Или это мне приснилось?

На вид маме не было ещё и тридцати. А мне, выходит... Я оглядел свои непривычно нежные руки странной формы, заметил, что наша единственная жилая комната стала вдруг непривычно просторной, потом обратил внимание, что лежу в детской кроватке, окружённой со всех сторон деревянными рейками. Правда, я из неё уже вырос, поэтому в противоположном от головы конце этой напоминающей звериную клетку конструкции, часть палок была спилена и приделан кусок ДСП. Так что мои ноги высовывались сантиметров на десять за границы этого младенческого лежбища...

Но от этого было не легче.

Я, значит, ребёнок?..

Значит, бог, в которого я не верю, всё-таки типа услышал мою типа молитву, так, что ли, получается?

Приколоться решил?!

В детских сад меня кинуть?!

Это что же, всё теперь с начала? Первый раз в первый класс? Десять лет сидеть в школе?! Потом снова не спать ночей и зубрить, поступая в ненужный мне институт?! Пересиливать стеснение, первый раз подходя к девушке, а потом ругать себя последними словами после отказа?!

Нет, нет, только не это!!!

Это, блин, злая шутка какая-то!!!

Бог, верни меня немедленно обратно!!!

От ужаса случившегося внутри у меня что-то переклинило, и я неистово зарыдал: не просто заплакал слезами, как это случилось со мной взрослым после смерти деда, а прямо-то истошно завопил. Более того, от звука собственного рёва мне вдруг сделалось так жутко и накатило такое чувство беспомощности и безнадёжности, что я стал рыдать ещё сильнее.

– Ну-ну, – сказала мама. – Ну не надо. Я понимаю, что в садик не хочется. Но что поделаешь? Нам с папой тоже не хочется на работу. Но, Андрюша, есть же слово «надо»! И потом, сегодня четверг, завтра пятница. Всего два дня осталось, потом будут выходные!

– Ну потом-то снова будет понедельник! – Прорыдал я.

– Так это нескоро!

С этими словами мама обняла меня, почесала спинку, прижала к себе. Удивительно, но ужас отступил. Я почувствовал, как будто то кошмарное, что угрожало мне минуту назад, отступило, и я спасён. Мне стало легче. Прижавшись к тёплой маме, я подумал, что, быть может, жить жизнь заново – не так уж это плохо.

2.2

Из зеркала в ванной на меня посмотрел белобрысый ребёнок с заплаканной рожей – тот самый, фотография которого стояла у мамы на тумбочке, когда я последний раз навещал их с дедом. Подумалось, что это тело подходило мне даже больше, чем прежнее: я ведь и в сорок лет предпочитал игры всем остальным занятиям, женщинами особо не интересовался, карьерных устремлений не имел...

А может, в том и дело, что мне, детсадовцу, просто приснилось, что я взрослый дядька? Может, у меня не было взрослой жизни и взрослых достижений именно тому, что им просто ещё неоткуда взяться было?

Сорок лет, надо же... Это почти как сто. Или миллион.

Я поелозил во рту зубной щёткой и только потом вспомнил, что забыл положить на неё пасту. Увидел жёсткий алюминиевый тюбик «Чебурашки». Выдавил немного себе на язык – оказалось вкусно. Чистить зубы второй раз мне было лень, поэтому я начал просто размазывать комок пасты по рту языком, одновременно играя зубной щёткой с красивой струёй воды, разбивающейся о поверхность старой толстой синей раковины, и наблюдая за тем, как здорово сыплется время в песочных часах, находящихся здесь же. Мне стало спокойно. Паста во рту съелась, я лизнул ещё комок и очень захотел сделать ещё что-нибудь интересное с этой волшебной субстанцией. Было бы неплохо, например, намазать кран и посмотреть, как она будет пениться, а потом...

– Андрюша! Ты снова ешь пасту?!

– Нет, я просто...

– Мы же договаривались! Зубную пасту едят только маленькие детки, а ты уже взрослый, ведь правда?

– Я взрослый, – повторил я.

Кажется, детский организм пытается взять верх над моим взрослым разумом. Надо почаще себе повторять, что я взрослый! Раз уж так вышло, что я попал в прошлое, надо всё-таки суметь как-то воспользоваться преимуществами своего послезнания...

2.3

После водных процедур мама велела одеваться. Честно скажу: больше всего смутили меня колготки. Не носил я их уже примерно тридцать лет и три года – и надеялся, что больше не придётся. Однако главную премудрость детсадовского одевания моя память сохранила превосходно: одна полоска – спереди, две – сзади.

Блин, я чувствую себя как извращенец...

Надо будет как-нибудь аккуратно разузнать, нельзя ли ходить в садик без колготок... Но это потом, не сейчас. Сейчас главное освоиться и не вызывать лишних вопросов.

Натянув поверх колготок шорты, а на верхнюю часть тела – фланелевую рубашку с жёлтыми уточками, я отправился на кухню. Старый белый гарнитур с красными часиками, пузатый холодильник с ручкой-рычагом, разноцветные эмалированные кастрюли и такой же чайник для плиты, огромная бело-оранжевая лампа над столом, похожая на летающую тарелку и позволяющая опускать или поднимать себя... Ничего этого я, оказывается, не помнил, но узнал тотчас же, как увидел – это словно были вещи из старых, забытых, но сохранённых в укромном уголке моего мозга снов.

За столом сидели родители и доедали перловую кашу. Сейчас, продрав глаза, я заметил, что мать ещё краше и улыбчивее, чем мне это казалось из кровати. Отцу на вид было лет тридцать. Среди его чёрных волос ещё не было ни одного седого; странная рубашка с мелкими психоделическими рисунками и странными длинными концами воротника обтягивала его стройную фигуру и точно не налезла бы мне в сорок; огромные квадратные очки в толстой оправе к удивлению не портили лица. Но главное – отец был вместе с матерью. А ведь я почти не помнил, как всё было до развода...

Я подошёл к отцу и уткнулся ему в подмышку.

– Сейчас-сейчас, Андрейка, – сказал он. – Две минуты доедаю и идём.

Я не стал говорить ему, что вовсе не тороплюсь в свой дурацкий садик, а просто ужасно рад видеть. Просто чуть-чуть подышал ему в бок, пощипал, потом обнял... Потом снова огляделся. Над головами родителей висел календарь на 1989 год с Аллой Пугачёвой. Интересно, актуальный или старый?..

В поисках ответа на этот вопрос я обратил взор туда же, куда вместе смотрели родители – на маленький чёрно-белый телевизор в то ли деревянном, то ли имитирующем дерево корпусе. Там под надписью «120 секунд» и рядом экраном, показывающим часы, как в программе «Время», сидели какие-то люди и не по-телевизионному тихими, расслабленными, я бы даже сказал, задушевными голосами обсуждали проблему возвращения советских пленных из Афганистана. Один из участников передачи сказал, что его коллеги уже обращались за посредничеством к госпоже Беназир Бхутто, а вскоре планируют говорить и с товарищем Наджибуллой.

– Бросили наших ребят, – буркнул папа. – Затеяли эту дурацкую войну и бросили их там...

– Ничего, – сказала мама. – Это в прошлом. Теперь новое мышление, и больше так не будет.

А я сперва сразу напрягся от того, какие опасные политические разговоры они водят, а потом осознал, что надо будет осваиваться не только в новом-старом теле, но и в новой-старой реальности. Внутри заворочались воспоминания. Кажется, мне знакомы эти ведущие, эта картинка из телевизора, этот тон, это название...

– Сто двадцать минут... – пробормотал я, таращась в ящик.

– Молодец, Андрейка, – сказал папа. – Ты, оказывается, уже все буквы знаешь!

– И все цифры, – ляпнул я.

– То есть, в школу уже можно не ходить, – сострила мама, и родители засмеялись.

– А сто двадцать минут это сколько часов? – спросил папа.

– Сколько часов? – Растерянно переспросил я.

Всё ещё взбудораженный тем, что со мной случилось, я не очень хорошо соображал.

– Три... Нет, десять!.. А, нет, два.

Я почувствовал себя идиотом, но родители, похоже, ожидали от детсадовца чего-то в этом роде – и довольно засмеялись.

– А что больше: сто двадцать минут или шестьсот секунд? – Продолжал допытываться папа.

– Шестьсот секунд?.. – Пробормотал я, соображая, что как будто где-то слышал это словосочетание. Но где же?

– А вот и неправильно! – Тут же среагировал отец.

– Коля, прекрати ребёнка мучить, – встряла мама. – Это слишком сложные вопросы для шестилетнего.

2.4

Десять минут спустя я, одетый в детский вариант ботинок «прощай, молодость», именуемый «валашками», тяжёлое негнущееся пальто и дурацкую синюю шапку с завязками и белой полосой вдоль лба, уже шёл вместе с папой в детский сад. От мысли о том, что придётся провести среди малышни целый день, меня подташнивало. Кроме того, по рукам и загривку очень уж неприятно елозила резинка, на которой крепились варежки: собственно, они и не требовались ещё, судя по погоде, был сентябрь или начало октября, и температура, кажется, пока не опускалась ниже нуля... Но родители считали по-другому.

Жёлтые листья, покрывающие деревья и землю, показались мне самым ярким элементом пейзажа, такого знакомого и незнакомого одновременно. Одинаковые серые девятиэтажки, идущие друг за другом и опирающиеся одним концом в серый асфальт, а другим – в столь же серое, низко висящее небо, выглядели чистыми и новыми, но какими-то пустыми без знакомых глазу вывесок «Пятёрочки» и «Вилдберрис», без реклам на окнах, стендах и трамвайных остановках, без натыканных почти что в каждом доме барбершопов и кофеен. Ярких пластиковых горок и качелей во дворах, как я с сожалением обнаружил, тоже не было. Вместо них стояли облупленные металлические агрегаты, смотревшиеся ввиду моего нового размера грандиозно, но уныло. В одном из дворов незнакомая девочка с утра пораньше уже качалась на больших, когда-то бывших красными качелях, оглашая всю округу зловещим скрипом. В общем, немудрено, что надпись «Прячьте спички от детей» на одном из домов показалась мне очень красивой и интересной: она так интригующе светилась красным в утренних сумерках!

Мы с папой миновали несколько одинаковых серых дворов и подошли к железной дороге. Неподалёку от неё стоял релейный шкаф: я вспомнил, как обычно до дороге в сад любил прислушиваться к тому, что гудит он внутри или не гудит, и, чтобы папа не заподозрил, что в теле его ребёнка теперь сидит разум какого-то сорокалетнего мужика, повторил этот ритуал. Для перехода через пути имелся большой серый мост, но по нему надо было долго подниматься, а потом долго спускаться, так что мы предпочитали прямой путь, если конечно, дорогу не загораживал какой-нибудь стоящий товарняк. Так было и сегодня. Держа меня за руку, папа перешёл через первый путь в расчёте что состав, идущий по второму, вот-вот закончился. Мы встали между двух пар рельс, дожидаясь, когда иссякнет бесконечно движущаяся перед нами цепь бензиновых цистерн. Но тут оказалось, что сзади, по первым рельсам, уже тоже приближается состав. В общем, пару минут мы стояли между двух едущих поездов, слушая их равномерный грохот, наслаждаясь ароматом креозота и надеясь, что оба железных зверя не надумают остановиться. Я крепко сжал папину руку. Потом немного подумал и обхватил его всего руками за пояс. Как много лет у меня уже не было этой возможности!

– Страшно было? – спросил папа, когда поезд из цистерн, наконец, кончился, и мы двинулись через второй путь.

– Ну так, – сказал я, глядя на переливающееся всеми цветами радуги масляное пятно в луже между рельсами. – А вот знаешь, у нас у одного мальчика в садике что случилось?

– Что?

– Родители разошлись, – осторожно произнёс я то, о чём размышлял почти непрерывно с той секунды, как проснулся в этом теле. – Его папа к другой тётеньке ушёл.

– Ну надо же!

– Вот так вот.

– Так случается, Андрейка, – сказал папа.

– И у нас так может быть? – спросил я тихо.

– Нет, у нас-то нет, конечно! – был ответ.

Я знал, что это наглое враньё, но не стал спорить. Было бы, конечно, интересно знать, не крутит ли он уже сейчас с той бабой, со второй женой, мамашей Юльки... Но как нормальный ребёнок без послезнаний и разумный попаданец, я смолчал.