Текст книги "Печатная машина"

Автор книги: Марат Басыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

В одну из ночей сестра сделала укол, а потом легла сверху, не давая мне ни встать, ни развернуться, ни выскользнуть из-под нее.

– Я тебя спасу, – шепнула она в самое ухо, и тут мне удалось вывернуться.

Она едва не упала на пол, я успел поймать ее за бедро. На ее лице не было повязки. Что это означало? Что моя болезнь, наконец, отступила от меня, отказавшись от лакомого кусочка? Что я был свободен? Или что эта женщина, так же, как и я, словила вирус и теперь сжигала за собой все мосты?

Она приблизила свой рот к моему и впилась в губы. Под халатом ничего не было. Тело было горячим, как при высокой температуре. Она начала иступленно меня целовать, все лицо, пока я ладонями не поймал ее лицо и не заставил принять мой язык. Член и язык вошли одновременно, и она задохнулась от двойного проникновения. Я начал двигаться, и она – навстречу мне, – какое-то время понадобилось приспособиться к движениям, найти ритм. Я чувствовал, как с каждым толчком в ней нарастает крик, как сильно, уже совсем не контролируя себя, она сосет мой язык, покусывая его острыми зубами. Мы заорали одновременно, заорали на весь спящий госпиталь, как два горца, одновременно лишаясь голов и теряя ускользающую вечность.

– Мы перебудили весь этаж, – тихо смеялась она потом, прижимаясь ко мне остывающим телом.

– Что ты наделала? – шептал я в ответ и таял от ее дыхания.

– Мне все равно, – выводили ее губы. – Скоро мы все умрем. Все погибнем.

Вот кто действительно сошел с ума, думал я во тьме, с ужасом пытаясь разглядеть ее черты. Ее болезнь была сильнее моей во сто крат.

– Я спасу тебя, – шептала она. – Спи, солдат. Я тебя спасу.

Летуны продолжали маршировать на плацу и горланить свои дурацкие песни. «Ебать наши лысые головы, – выводили они, приспосабливая дебильную свою речовку под строевой шаг, – ебать-колотить нас всех, если мы кого-нибудь боимся. Пусть распахнутся перед нами ворота ада, мы пройдем пехотным строем по главной его улице и заставим отсосать любого, кто встретится на нашем пути».

Я слушал этот бред и потихоньку охреневал от такого кощунства. Послушать их, сам черт этим мудакам был не страшен в диком их запале. Сейчас, сидя на подоконнике с сигаретой в зубах, я понимал, насколько глубоко все они были поражены, насколько сурово искалечены, и, чтобы излечиться, каждому из них не хватило бы жизни. Господи, твердил я про себя как заведенный, спаси и сохрани. Спаси и помилуй, Господи.

Теперь сестра приходила каждую ночь. Она была не очень красива, как выяснилось, но какая мне была разница. У нее были те же глаза, которые целых три недели изучали меня, испытывая то ли на прочность, то ли на слабину. Теперь они также испытывали меня своим блеском. В них я находил то, что до сих пор не хватало мне все это время, что я был без нее. Каждую ночь она выпивала, высасывала меня до дна, до последней капли, чтобы утром я мог проснуться чуть обновленным, нежели ложился вчера. Это ли было ее спасением, или оно ждало меня впереди, я старался не думать, а просто как можно больше брать из того, что она мне давала.

Мои двери были открыты, и я мог шататься по коридорам госпиталя, но я не делал этого. Что я мог там увидеть? Свободу? Ох-хо-хо, это смешно звучало! Свободы здесь не было. Свобода была только в ней, в некрасивой медицинской сестре с офигенными ногами, между которыми как раз и открывались врата свободы. У моей спасительницы были две девочки и муж – капитан-особист, но, кроме всего этого, она обладала подлинной высотой, несмотря на свой небольшой рост. Я входил в нее, и она поднимала меня на эту высоту, и у меня захватывало дух от открывающейся мне свободы.

Наконец майор справился с моей болезнью. По крайней мере, он так решил. Снова приходили офицеры и заглядывали мне в рот, цокая языками. Они восхищались проделанной работой. «Да, – говорили они, – Палыч (майор) – мастер, бляхо! Поставил на ноги, буквально с того света вытащил пацана. Мастер, что и говорить».

Майор млел от удовольствия, похлопывая меня по плечу, а я стоял с открытым ртом и вместо благодарности испытывал ненависть. Я был подопытным кроликом, только и всего. Я был лысой черепахой в коробке из-под обуви. Я был черт знает кем.

Уколы прекратились, последняя таблетка была проглочена.

Наступало время прощания.

Наутро за мной должна была приехать машина, но до этого должна была прийти она.

Я ждал ее, боясь сомкнуть глаза. Боясь пропустить самый первый момент ее прихода. «Этот раз будет последний», – стучало в моей голове. Последний.

Она вошла и включила свет.

Ослепленный, я сел на кровати.

– Одевайся, – она вывалила мне на колени мою одежду. – Живо.

Ничего не понимая, я принялся судорожно одеваться.

Она смотрела на меня, и я видел, как дрожат ее руки.

Наконец я натянул сапоги, надел шинель и шапку. Подпоясался ремнем.

– Готов? – в ее глазах стояли слезы.

Я кивнул, не в силах что-либо сказать.

Каким-то шестым чувством я понял, что происходит. Что должно было сейчас произойти.

Мы вышли за порог, и она отперла входную дверь в торце коридора. Сразу пахнуло морозным воздухом. В голове стало ясно и пусто. Она пропустила меня на крыльцо. Передо мной чернело небо с мириадами звезд. Слева желтела половинка луны.

Я обернулся к ней.

– Беги, – сказала она и вдруг перекрестила.

Я молча смотрел на нее.

– Беги, – повторила она.

И я побежал.

Я бежал, стараясь не думать, кого я оставлял за своей спиной и что ждет меня впереди. Я бежал без всякого желания оглянуться, в страхе вместо женского силуэта в прямоугольнике света увидеть вырастающий на горизонте огромный ядерный гриб. Я бежал к тому, от чего пытался скрыться более месяца назад, понимая, что скрыться невозможно. Теперь понимая очень хорошо. Мой бег был легок и прозрачен. С каждым шагом я все больше растворялся в ночном воздухе. Который уже не обжигал моих легких. Потому что я. Постепенно. С каждым вдохом. Становился им.

8. ХАОС

У нее были короткие ноги и большая задница. Она шла впереди меня, постоянно оглядываясь и глумливо мне улыбаясь. Что-то дикое сквозило в ее взгляде – это сбивало с толку. Я не мог понять, что я к ней чувствую. Не мог собрать все свои ощущения в один пучок. При ходьбе она крутила жопой и так, и эдак – наверное, ей казалось, что это должно выглядеть соблазнительно. Господи, мне оставалось полтора месяца до дембеля, и весь ее нелепый вид и все вульгарные движения были ничто по сравнению с тем, что мне пришлось пережить за последние два года. Я воспринимал это как окончание трудного пути. Весь этот затянувшийся бред сжался до размеров ее крепко сбитого тела, которым мне пока никак не удавалось овладеть, – может быть, потому, что я привык, что до сих пор он сношал меня, а теперь вот по какой-то необъяснимой прихоти решил подставить свой зад.

Ее звали Рита, ее звали Марго и, наверное, звали как-то еще, но все эти имена были невесомы, пусты, потому что не имели никакого значения. Все, что я хотел, это справиться с собой, со всем тем, что происходило внутри меня, что открывалось неявственно, но довольно ощутимо. Я шел за ней по тропинке, меж камышей, время было раннее, бежевая ночь медленно перетекала в такого же цвета утро, и где-то вдали гудел паровоз, который должен был увезти меня из этих мест.

И вот она крутила задом, играла ножными мышцами, немного подпрыгивая при ходьбе, – так, что я, глядя на нее, невольно ощущал себя стариком, измученным и печальным, обреченным на то, чтобы только смотреть и вздыхать, не в силах найти подходящих слов, не говоря уже обо всем остальном. Это было четвертым нашим свиданием, а я никак не мог ей присунуть, потому что мой член в последний момент тушевался, как если бы вдруг увидел себя в зеркале и ужаснулся вздутых вен у самой своей головки. Дойдя до большого валуна, лежащего, как в русских сказках, посреди дорожки, мы прощались. Она что-то еще говорила, гримасничая изо всех сил, целуя меня крепкими губами, словно высасывая последние остатки моего мужества, и, махнув ладонью, скрывалась за поворотом. За ней смыкались камыши, она ныряла в них наподобие болотной русалки, и мгновенно все стихало. Я брел обратно, утомленный бессонной ночью и безуспешной борьбой со своей слабостью, отягощенный чувством бессилия и тоски. Все это выглядело нелепо, я был сломлен и в то же время понимал, что вся эта чепуха закончится сразу, как только я сяду в свой вагон.

Все началось с банальной пьянки, которая случилась в одну из белых ночей. Славику Сулиму родители прислали денег на его день рождения – не знаю, на что они рассчитывали, засылая ему кругленькую сумму, но потратил он их весьма прозаично. Мы затарились молдавским крепленым вином в больших темных бутылках, называвшихся бомбами, и с нетерпением ждали часа, когда комендант, устав от раздачи пистонов, свалит, наконец, домой.

Так и произошло. Скрипа и Курочка привели своих подруг – Зойку и Марго. Наяды вели себя вызывающе. Казалось, наши взгляды будили в них тайные желания. Здесь, на краю занюханного северного городка, в солдатской каптерке, они воображали себя топ-моделями. Наше внимание было сродни фотовспышкам.

Не помню, когда я заметил интерес в ее глазах. Может быть, тогда, когда, взяв в руки гитару, сбацал что-то щемящее про яблоневый сад и музыканта с расстроенной скрипкой. Все это было не важно, за два года я привык к такому выражению своего одиночества. Я неплохо пел и мог вызывать разные дешевые чувства.

Короче, мне показалось, что Марго положила на меня глаз. В конце концов, всегда выбирают женщины – именно за ними остается последнее слово и решение давать или не давать. Зная, что от меня мало что зависит, как бы я ни распускал свой хвост, я просто ждал, когда меня поманят пальчиком. Курочка был клевым парнем, но сегодня его козыри, похоже, были у меня.

Время уже подбиралось к утру, когда Скрипа потащил свою девушку в сушилку. Это было нормально – он имел на это право, и Зойка пьяно посмеивалась и вертелась скользким обмылком в его могучих ладонях. Через минуту все казарменные помещения наполнились ее страстными воплями.

Курочка захотел того же и протянул Марго руку. Марго даже не посмотрела на него. Они сидели немного в стороне от стола, за которым мы продолжали попойку. Именинник лежал возле наших ног, улыбаясь во сне и пуская пузыри. Я краем глаза наблюдал за парочкой.

Курочка наседал, и его бубнеж тонул в Зойкиных воплях. Марго тупо уставилась в пол, словно ища поддержки у своих кроссовок, спрашивая у них совета. В эти мгновения она не смотрела на меня, сама решая сложную ситуацию.

Я упустил момент исчезновения Марго, потому что переключился на дембеля-летуна, непонятно каким образом оказавшегося за нашим столом. Он сидел в гражданской одежде и был похож на торговца оружием или наркодилера – так смешно он выглядел. Вдруг жахнула дверь, как будто ее припечатали с той стороны огромной гербовой печатью.

Курочка сидел один. Его усы выражали показное равнодушие, но в глазах вспыхивали злобные огоньки. Первым очнулся летун.

– Куда она помчалась? – спросил он почему-то меня.

Я пожал плечами, думая о том же.

Курочка молчал.

Почти сразу же в каптерку ввалился Шамшура, ходивший отлить.

– Ритка побежала к болотам, – заявил он с ходу. – Слышите, эй! К бо-ло-там!

Курочка опять никак не отреагировал, зато летун тут же растопырил перья.

– А что, – быстро сказал он. – Это же не опасно?

Я снова пожал плечами, пытаясь сдержать себя и не ринуться за ней следом. Мне сейчас чудилось, что весь этот цирк был устроен специально для меня.

– Так не опасно?

– Как сказать, – туманно произнес я.

– Что ж мы сидим! – заорал летун. – Давай за ней!

Он вскочил на ноги и, бросившись в дверь, перелетел через ближайшую кровать, набирая высоту. Не глядя на Курочку, я встал и вышел следом.

В Печоре белые ночи не такие, как, например, в Питере. Кажется, солнце не опускается за горизонт, а просто присаживается на корточки у самого его края, чтобы справить нужду и немного передохнуть. Спать, накрывшись простыней, спасаясь от света и комаров, здесь привычное дело.

Я догнал летуна за асфальтовой дорогой, откуда начинались болота. Целое море болот! О, эта северная топкая равнина, бесхитростная на первый взгляд! Любой шаг может оказаться последним, так, по крайней мере, думал я в тот момент. Где-то далеко впереди я разглядел фигуру Марго, то исчезающую из виду, то вновь появляющуюся над болотом.

Мы были пьяны – здесь, на воздухе, это чувствовалось особенно отчетливо. Я смотрел на бегущего летуна, на его спину, на белую фасонистую куртку и такие же штаны, как они моментально становятся бурыми после первого же погружения в болотную жижу. Что ж, это было весело и легко, это было похоже на яркое продолжение всех безумных дней. Я тоже оттолкнулся от тверди и прыгнул на ближайшую кочку, которая тут же утонула под моим весом.

Ха-ха-ха! Мы настигли ее почти на середине болотного царства. Теперь оно окружало нас подобно необъятному вселенскому хаосу. Мы копошились в нем, как муравьи в огромной куче. Все трое выбились из сил. Меня душил смех, летун был, напротив, сосредоточен и серьезен, Марго же добавила от себя решительный настрой немедленно погибнуть. Вырываясь из наших рук, она бросалась по сторонам, ища глазами омуты поглубже, при этом воя и похахатывая.

– Пошли на хуй! – кричала она, сверкая безумными белками. – Все равно! Мне все равно!!

Нам то и дело приходилось выковыривать ее из глубин, разрывая на ней и на себе одежду, глотая зловонную жижу, плача и смеясь одновременно. Что-то дикое было во всем этом действе – случайно увидевший нас задохнулся бы от ужаса и омерзения. Но никто не видел этого безобразия…

Потом все трое лежали на спине и смотрели в небо, полностью выбившись из сил. Наверное, мы с летуном все же спасли ее в то утро – кто мог знать, чем бы это закончилось, не окажись нас рядом. Марго и правда была безумна – небо же светлело на наших глазах, наливаясь привычной синевой.

Прошел еще час прежде, чем нам удалось выбраться на сушу. На кого мы были похожи! Особенно жалко выглядел летун, еще пару часов назад смотревшийся как жиголо. Марго же все шло к лицу, вернее, к ее внутреннему бедламу. Себя оценить я не мог.

Нам попалось небольшое озерцо. Девушка тут же скинула с себя одежду и, оставшись в одних трусиках, бросилась в воду.

– Я ее выебу, – шепнул мне летун, так же раздеваясь.

В общем-то, я был не против такого развития событий, потому что и сам настраивался на нечто подобное. Стянув куртку и штаны, я полез вслед за ними.

Теперь мы плескались, как дети. То, что невозможно было на болотах, легко происходило здесь. В один из моментов игры она подплыла ко мне и, прижавшись холодной грудью, обняла за шею.

– Давай сбежим от него, – шепнула она. – Давай.

Я кивнул, и мы разлепились. Потом, когда летун занырнул особенно глубоко, я погреб к берегу. Быстро подхватив одежду, мы скрылись в прибрежных кустах.

Кто пытался совокупиться на природе, тот поймет, о чем я говорю. К тому же Марго, играя в какую-то свою игру, долго упиралась, прежде чем позволила стянуть с нее трусики. Мои давно висели на каком-то суку, и комары и слепни принимали мою эрекцию за вызов. В конце концов, поерзав на вертящейся подо мной Марго, я проклял все на свете и, скатившись с нее, спешно оделся. Пошло оно все к чертям, твердил я про себя, пока она, презрительно усмехаясь, натягивала трусы.

Мы вышли на тропинку и столкнулись с летуном. Встреча была неожиданна для всех действующих лиц. Первой опомнилась Марго, сразу же кинувшись в чащобу. Ее никто не стал догонять. Убитые усталостью, мы с летуном добрались до казармы и, поднявшись на вышку, завалились спать.

В следующий раз я увидел ее через пару дней. Я валялся на кровати и смотрел телевизор, когда вошел один из арестованных, работавших за пределами комендатуры.

– Там к тебе пришли, – сказал он, переминаясь у тумбочки дневального.

– Кто? – спросил я.

– Баба, – ответил он, озирая наше спальное помещение. – В тракторе сидит.

Мне стало интересно. За нашим забором стояли два трактора – гусеничный и колесный. Они давно вросли в землю, пустив металлические корни. В одном из них сидела Марго.

Я сел рядом с ней и прикрыл дверцу. Стекол в кабине не было. Прямо перед нами под наблюдением казаха Жениса копалась в земле группа арестованных военных строителей.

– Привет, – сказала она, улыбнувшись. В ее волосах торчала заколка в виде стрекозы.

– Как ты добралась в прошлый раз? – спросил я, ощущая некоторую неловкость.

Она засмеялась. Я посмотрел на нее внимательнее. Она была совсем некрасива, но в моменты смеха ее лицо преображалось. Оно становилось понятным, как любое красивое лицо, наполняясь какой-то внутренней гармонией. Словно слаженно работающие органы – почки там, печень и так далее – заставляли внешнюю антенну, принимавшую их импульсы, настраивать под них всю оболочку. У нее были крепкие белые зубы, и я вдруг подумал, какой сладкой должна быть на вкус ее слюна.

– Позвать Курочку? – на всякий случай спросил я.

Она покачала головой.

– Я пришла к тебе, – сказала она и ткнула пальцем в мое плечо. – Ты что, не понял?

Я понял. Мы просидели в тракторе всю ночь. Это снова было похоже на фарс, но кто знает, как он выглядит по-настоящему, если никто не видел его в глаза? Тот, настоящий фарс, а не вымышленный и высосанный из пальца?

Не знаю, не знаю. Могу утверждать только одно, что так хорошо мне не было уже давно. От нее шли какие-то волнительные токи, или же это мои, бьющие из меня, отражались от ее кожи и снова входили в мою грудную клетку. Она была некрасива и где-то неуклюжа, но разве это имело большое значение? В тот миг, когда на тебя устремлены глаза, когда их взгляд вопросителен и лукав, что ты можешь поделать, обезоруженный и мягкий, как пластилин?

В тот раз мы даже не поцеловались. Это произошло на следующую ночь. Мы снова пили, теперь уже на заброшенном КПП, у самой дороги, ведущей к летунам на горку. Естественно, среди нас были Курочка и Зойка. Меж нами троими образовалось электромагнитное поле, и его напряг рос с каждой минутой. Все разрешилось мирно, потому что Курочка, в принципе, был понятлив и незлобив. Он мог урыть меня с трех ударов, но я был старше его во всех смыслах. Может быть, поэтому Марго выбрала меня, думал я, зажимая ее на длинной скамье, когда все разошлись кто куда. Разгоряченные алкоголем, мы боролись с ней в полутьме, едва не падая на пол с деревянного настила, изнемогая от желания и борьбы. Когда же, наконец, ее сопротивление было сломлено, мне уже ничего не было нужно – произошел самострел.

В тот раз я проводил ее до большого валуна, разделявшего новый и старый город, и с тех пор провожал постоянно. Она приходила ко мне через ночь, а я потом отсыпался, где придется: на вышке, на кухне и даже пару раз в пустующей одиночной камере. Меня никто не трогал – я был пустым местом, с меня больше нечего было брать. Я полностью сосредоточился на Марго и мыслях о доме, и эти два направления разрывали меня пополам.

Я слышал истории о том, как привозят из армии беременных подруг и с ними все безумие, весь бред и весь тот фарс, о котором я уже говорил ранее. Ведь всегда все было понятно без слов – как такое получалось на самом деле, без самообмана, без запудривания мозгов себе и другим. Такие девочки присасывались к воинским частям с единственной целью залететь и уехать из этой своей дыры, прихватив с собой другую, которая всегда была при них. Найти такого лоха, который бы, поверив в неповторимость и невозвратимость уходящего, был пленен очарованием настоящего, этим осколком счастья, тускло блестевшим на солнце. Если не получалось с одним, они тут же находили другого, потом третьего, четвертого, пока не добивались желаемого. Это было понятно, но не до конца. Что-то оставалось за гранями простых конструкций, в том, что нельзя было описать словами, которыми обычно описывают банальный трах.

Я не хотел в это верить. После того как у нас все получилось и я достиг цели, я не охладел к ней, а, наоборот, стал тянуться. Она действительно была маленьким хаосом, я его чувствовал в ее теле, когда погружал в нее свой член, и это пленяло меня больше всего. Мне казалось, я нашел утешение в том, что наконец-то мог ощутить его своей головкой. Я мог получать наслаждение от соприкосновения с ним – что могло быть значимее для человека, ищущего истинные причины печали.

Пацаны, мои сослуживцы, посмеивались надо мной, перемигиваясь между собой. Заберет – не заберет, – забивались они ради смеха. Я же решал задачу посложнее: вынесу – не вынесу. Глядя на них, я думал, как и с чем вернутся домой они, что возьмут из этих мест, какую заразу подхватят? Не ту ли, от которой невозможно будет избавиться долгие годы?

Подходили к концу последние дни, и Марго, чувствуя близкое расставание, становилась все печальнее. Казалось, она убавила даже в росте. Я занес в каптерку кровать, и мы всю ночь любили друг друга, как могли. Несколько раз она просила кончить в нее, возможно, без всякого умысла, но я лишь пожимал плечами.

– Зачем?

– Чтобы ты остался во мне, – отвечала она, и я не понимал до конца, что это могло означать, отбрасывая первоначальные мысли о ее коварстве.

Она не спрашивала, возьму ли я ее с собой, просто смотрела на меня, и в ее зеленоватых глазах я видел такую гамму чувств, что сразу же отводил взгляд. Там было все, кроме любви. Или там была одна любовь, вобравшая в себя это все. Я совсем запутался и не мог принять решение. Хаос не способен любить, говорил я себе, но тут же возражал: именно он и есть сама любовь.

Обычно мы оставляли каптерку за час до подъема и, пересекая спальное помещение, выходили на улицу. Однажды она остановилась у кровати одного из новоприбывших из учебки – тот спал, приоткрыв рот и выпростав из-под простыни руки. Парень был совсем юн, его лицо было чистым и свежим, как только что выпеченный батон. Марго всматривалась в его черты.

– Посмотри, какие красивые кисти рук. Какие длинные пальцы, – прошептала мне она.

– Присматриваешься к пополнению? – вырвалось у меня.

Если бы она влепила мне пощечину, это решило бы многое. Но она пропустила мой подкол мимо ушей или сделала вид, что не расслышала.

Потом кое-что случилось за несколько дней до моего отъезда. Мы гуляли с Марго по городу, комендант уже подписал приказ о моем увольнении, оставалось только заполнить обходной лист, но я не спешил. Мы дошли до пятиэтажного дома, в котором жила Зойка. Марго нужно было что-то там забрать у подруги, и я остался ждать ее на скамейке у подъезда. Я закурил. Сидел, дымил сигаретой, уставившись в серый асфальт, и не заметил, как рядом присела пожилая женщина.

– Вот что я хочу тебе сказать, – тихо заговорила она, приблизив свое лицо к моему. – Брось эту девушку.

– Что? – отшатнулся я.

Ее взгляд был требователен, словно она имела право так говорить. Словно была ее или моей матерью.

– Не пара она тебе, – твердо произнесла она.

В глазах женщины плавало безумие. Я снова столкнулся с ним! Меня охватило смятение, я не знал, что на это сказать. Просто встал и пошел прочь. Через несколько секунд я услышал свое имя. Меня догоняла Марго.

– Что она сказала? – в ужасе спрашивала она меня. – Скажи, что?

– Ничего, – я отводил глаза, продолжая движение. – Отстань.

– Подожди! – Марго хватала меня руками. Ее голос дрожал. – Да подожди же ты!

– Отстань, – повторил я, не останавливаясь.

Марго разжала пальцы. Не оборачиваясь, я видел внутренним зрением, как она стоит, припечатанная моими словами. Все было кончено. «Я не могу полюбить непонятно что! – говорил я себе, убыстряя шаг. – Хоть бы и оно любило меня!»

Она приезжала накануне моего отъезда, но я не вышел к ней. Как нелепо смотрелась она в седле тонкого спортивного велосипеда! Мы сидели в каптерке и пили одеколон, отмечая мой отъезд. Он, хаос, был во всем – я покидал его и никак не мог покинуть. Я видел в окно, как Марго, покружив перед воротами, крутит педалями в сторону города. Очередная порция одеколона обожгла мой рот и пищевод и провалилась в желудок. Велосипед скрылся из глаз.

– Не взял, значит, – рассмеялся Скрипа.

– Не вынес, – возразил я.

– Струсил? – серьезно спросил он.

Я не ответил.

На следующее утро я уехал.