Текст книги "Чака"

Автор книги: Марат Брухнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

И вот теперь этот новоявленный друг счел своим долгом сопутствовать Чаке в этот столь важный для него день.

На пастбище все шло поначалу обычным путем: старшие ребята погнали коров с быками дальше, на более сочную траву, а Чаке вместе с младшими мальчишками, пасущими, как и он, овец и коз, пришлось остаться на том месте, где всего несколько дней назад пасся крупный рогатый скот. Овцы довольно быстро сбились в общую отару, а ребята занялись своими мальчишескими делами, только изредка отрываясь от игр, чтобы вернуть особенно далеко отбившуюся овцу или козленка. Чака неплохо подготовился не только для трудов мужчины, но и для игр со сверстниками.

Несколько дней назад он вылепил из глины и тщательно высушил на солнце фигурку быка, чуть подлиннее собственной ладони. Правда, у быка этого вместо ног торчали короткие обрубки, но не ноги были у него самым важным, а рога, и Чака немало попотел над ними – они получились не слишком длинными и не слишком толстыми – в самый раз. Теперь он сразу же решил испытать их прочность на деле. Еще до того, как он был допущен к пастьбе овец, ему не раз доводилось следить за играми других ребят – зажав в руках глиняные игрушки, мальчики заставляли их бодаться и старались при этом обломать рога бычку противника. Игра получалась весьма азартной, поскольку окружающие громкими криками подбадривали противников, принимая сторону того или другого. Игра эта столь широко распространена, что о человеке, совершившем опрометчивый поступок, говорят, что он поставил не на того быка.

Даже здесь, среди маленьких пастушат, Чака оказался самым младшим. Он понимал, что его не особенно охотно допустят к игре, ибо какая честь от победы над мальчишкой, впервые появившимся на пастбище. Выйди же Чака победителем, проигравшему никак не избавиться от неминуемых насмешек. Но Чака знал, что бычок его хорош, и терпеливо дожидался своего часа. На пастбище, как и повсюду, были свои заводилы. Двое подростков, которым уже в недалеком будущем предстояло перейти на новую, более высшую ступень и стать пастухами коров, считались здесь непререкаемыми арбитрами в играх и мальчишеских спорах. По давно заведенному порядку они первыми затеяли поединок. Остальные обступили их настолько плотным кольцом, что Чака оказался вообще оттертым в сторону. Потоптавшись на месте, он наконец обошел играющих по кругу, но, кроме тесно сгрудившихся спин, так ничего и не увидел. О ходе сражения он мог судить только по отдельным выкрикам более счастливых зрителей. И тут мальчик снова обратил внимание на И-Мини. Пес лежал, опустив тяжелую голову на лапы, и только изредка поглядывал на пастухов, в шумной ватаге которых затерялся его любимец. Теперь же, когда и Чака оказался за пределами круга играющих, пес поднялся и выжидающе глянул на него, как бы напоминая, что пора возвращаться в крааль. Он еще не знал, видимо, что отныне Чака должен ежедневно пребывать на пастбище. И мальчик решил не подходить к нему – пусть привыкает.

Поединок затягивался, видимо, силы и искусство сражающихся были равными. Потом взметнулся дружный вопль, и круг немного раздался. Чака тут же протиснулся в пего и увидел, что на траве, торжествующе подняв своего неповрежденного бычка, сидит Мзики. Его более рослый соперник только что грохнул поломанную фигурку оземь и что-то сердито объяснял своим сразу погрустневшим сторонникам. Мзики без особого труда обломал рога быкам еще двух мальчишек и ждал новых противников. Но никто из ребят не отзывался, возможно, им просто жаль было своих игрушек. И тогда Чака присел на корточки напротив Мзики, крепко сжимая в ладони своего бычка. Мзики, который, несмотря на малый для мальчика его возраста рост, был все же на добрую голову выше Чаки, для начала обрушил на своего противника целый град насмешек.

В словах его вроде бы не было ничего обидного – он называл Чаку «великим сыном великого вождя», сыном «великого воина», «непобедимым», да только тон этих похвал был настолько издевательским, что все постепенно принялись хохотать. Чака терпеливо сносил насмешки, медленно пододвигая своего бычка к бычку Мзики. Тот решил было расправиться с ним сразу и, зацепив рогом за рог, стал с силой поворачивать бычка. Но Чака крепко вцепился в глиняную фигурку, пытаясь ни в чем не уступить противнику. Тут Мзики, чувствуя, что может обломать рога у своей игрушки, ослабил нажим и резко повернул руку в обратную сторону, но и на этот раз у него ничего не получилось. Зрители хранили молчание, и до Чаки доносилось только их взволнованное сопение. Полагая, что Чака не вполне знаком с правилами игры, Мзики решил пойти на явное плутовство и принялся толкать рог Чакиного бычка лбом своей игрушки, но тут за Чаку вступился Мвази, и все опять началось сначала.

У Чаки уже стала затекать рука – он, видимо, от излишней старательности и из боязни нового подвоха слишком сильно сжимал фигурку, но и Мзики, одержав столько побед, успел изрядно утомиться. Однако интерес присутствующих не ослабевал. Теперь уже раздавались подбадривающие крики в адрес Чаки, а больше всего тут усердствовали посрамленные сторонники Мвази. Вдруг послышался чей-то крик:

– Эй, Чака! «Подарок» отца уходит к бутелези…

К этому Чака никак не был подготовлен. Он, правда, сразу понял, о чем идет речь. «Подарком» называли одну из овец его отца, но в краале никто не осмеливался произносить эту кличку вслух. Не вполне понимая, каким образом овца может влиять на престиж вождя, его отца, Чака все же невзлюбил ее, а странная окраска этой овцы только лишний раз напоминала и ему и всем окружающим о ее существовании.

Появилась она в краале недавно, и связано это было с событиями, неприятными не одному только Сензангаконе, но и всем людям зулу. Примерно две луны назад, выведенный из себя все учащающимися нападками бутелези, Сензангакона решил разрешить спор оружием. Из дальних краалей были срочно собраны молодые люди вдобавок к тем двум-трем десяткам воинов, которые постоянно находились при вожде. Решив тряхнуть стариной, пришли и ветераны, хорошо помнившие сражения еще при отце Сензангаконы, который в молодости был известным забиякой. Бутелези был послан вызов, а женщины тут же принялись готовить пиво. В назначенный срок Сензангакона велел заколоть двух быков из своего стада, и наутро вся его армия, насчитывающая сотни полторы воинов, двинулась на бутелези. За воинством увязались женщины с пивом и подростки с различной снедью.

Да только ничем хорошим это не закончилось. Храбрецы бутелези настолько досадили воинам зулу своими насмешками, что те, метая на ходу копья, бросились на врага. Все разгорячились до того, что успели метнуть в противников по три копья, пока добежали до укрывающихся за щитами врагов, а поскольку почти все они только и имели по три копья, то оказалось, что большинство подбежало к врагам, в сущности, безоружными. Тут-то бутелези, не теряя времени зря, и захватили изрядную часть воинов зулу в плен. Самое обидное во всем этом было как раз то, что во главе атакующих зулу находился Сензангакона. Именно он и подал пример несдержанности, за что и поплатился, попав одним из первых в плен.

Крепкого и вкусного пива наварили женщины зулу, да только потчеваться им довелось бутелези. Потери с обеих сторон были невелики, а захваченные пленные и, главным образом, пиво привели бутелези в благодушное настроение, поэтому, кода к краалю победителей подходило их войско, ведя под конвоем незадачливых зулу, недавние противники уже перекидывались шутками, а в краале Пунгаше, вождя бутелези, дело и вовсе завершилось общей пирушкой.

Правда, женщинам зулу пришлось с поля боя отправляться несолоно хлебавши за скотом, чтобы выручать своих соплеменников. Выкуп потребовали нетяжелый, только за Сензангакону Пунгаше запросил трех быков.

Наутро женщины зулу под эскортом нескольких старых воинов пригнали к воротам крааля Пунгаше скот, и пиршество возобновилось с новой силой. Теперь, когда самое неприятное осталось позади, вчерашние противники вели себя как старые и добрые друзья, какими они, по сути дела, и были. Пунгаше усадил Сензангакону рядом бой на почетном месте и угощал его самыми изысканными блюдами. Сензангакона же, изрядный знаток яств и большой любитель выпить, не скупился на похвалы щедрому хозяину. Особенно он расхваливал поданную баранину. Баранина и впрямь была хороша, кроме того, не хвалить же ему мясо быков из собственного стада. Явно польщенный Пунгаше предложил своему пленнику-гостю осмотреть его отару, а отару эту – предмет зависти соседей – посмотреть стоило. Овцы были подобраны одна к одной, и все они были невиданной масти – белые, с черно-коричневой головой. Тут уж Сензангакона, не кривя душой, принялся осыпать похвалами и доблести Пунгаше, и достоинства его стад. Кончилось это все тем, что когда воины зулу, изрядно отяжелевшие от выпитого и съеденного, двинулись наконец к своему краалю, во главе их вышагивал Сензангакона, гордо таща за собой на веревку подаренную ему Пунгаше темноголовую овцу. Путь был неблизким, и молодые воины несколько раз предлагали вождю взять на себя заботы о животном. Но Сензангакона не уставал твердить, что это подарок его друга и даже более того – залог благополучия не только его, Сензангаконы, но и всех людей зулу.

В краале выяснилось, что предусмотрительные женщины унесли на поле битвы далеко не все заготовленное пиво, да к тому же наварили и нового, справедливо полагая, что мужчинам захочется запить им горечь поражения. Запас оказался порядочным, и Сензангакона решил, что не имеет смысла откладывать пирушку на завтра. Наскоро умывшись с дороги, он тут же потребовал пива и принялся угощать им свих соратников. Далеко за полночь он велел привести овцу из крааля Пунгаше прямо к своему дому и принялся расхваливать ее. Кувшины с пивом ходили по кругу, а у овцы обнаруживались все новые и новые достоинства.

Из речей Сензангаконы явствовало, что он не так уж прост и сражение с бутелези было затеяно им не зря. Подумаешь, одно проигранное сражение! Но ведь зато люди зулу заполучили теперь овцу бутелези, потомство которой насытит все их краали! Подумаешь, три быка, да ведь отара таких овец стоит сотни отборных быков. И более того, ценой малой крови люди зулу пользуются теперь дружбой и расположением могущественных соседей. Разве это не так? Вот перед ними подарок его друга Пунгаше, залег прочности их союза.

Пиршество закончилось уже на рассвете, а наутро и сам Сензангакона позабыл многое из сказанного им этой ночью. Но с легкой руки какого-то остряка за диковинной овцой прочно закрепилась кличка «Подарок».

И вот именно эта овца, только недавно пущенная в отару, отбилась сейчас от своих товарок. Может, она и впрямь решила отправиться па поиски стада Пунгаше? Обычно овцы пасутся тесно сбитой массой, и вернуть в отару отбившуюся овцу не составляет никакого труда. Потому-то присматривать за ними поручают самым маленьким. Но тут было что-то новое: овца, точно заранее наметив себе определенную цель, рысцой двинулась в путь.

Так и не выпуская из руки бычка, Чака наспех подобрал свои палки и бросился в погоню. Но не тут-то было – овца тоже припустила. Чака уже успел здорово запыхаться, когда заметил, что вслед за ним с мягко подрагивающей холкой, размеренной рысцой трусит И-Мини. Овца успела удрать так далеко, что среди высокой травы мелькала только ее спина. Тогда Чака, окончательно отчаявшись, вспомнил об И-Мини. А что, если тот сумеет ему помочь?

– Вперед, И-Мини, вперед! – выкрикнул он и указал рукой на удаляющуюся овцу. Пес как будто только и дожидался этого. Тяжелыми прыжками он бросился вперед, стремительно сокращая расстояние. Чака в изнеможении опустился на траву, но тут же встал, желая посмотреть, как пес справится со своей задачей. Поведение И-Мини ничуть не походило на поведение пастушеских собак. Догнав овцу, пес бросился к ней, та метнулась в сторону, но он двумя прыжками снова настиг ее. И что самое удивительное, Чака так и не услышал обычного лая. Потом и овца и пес вовсе исчезли в траве. Предчувствуя недоброе, Чака побежал из последних сил. То, что он увидел, превосходило самые мрачные его предчувствия. Нелепо подвернув голову, ни траве лежала овца, а чуть в стороне от нее сидел И-Мини, спокойно, с полным сознанием выполненного долга дожидаясь своего маленького хозяина. Все еще рассчитывая на что-то, Чака с трудом повернул овцу на бок и увидел на ее горле страшную рваную рану. Не зная, что предпринять, Чака обежал к мальчишкам. Теперь уж было не до игр. После долгих и безуспешных споров решили, что все равно придется дожидаться дневной дойки. В полдень двое старших ребят на палке понесли задушенную овцу к краалю. Шагали молча. В хвосте процессии понуро тащился Чака.

Сензангакону охватил великий гнев. Распаляясь все больше от собственных слов, он кричал, что этому мальчишке ничего нельзя доверить, что теперь рухнуло благополучие его дома, что неблагодарный сын хочет разорить его, что из-за нерадивости Чаки пропали теперь те три быка, которые якобы были внесены в обмен за овцу. Понимая несправедливость своих слов, Сензангакона окончательно обозлился и решил было собственноручно выпороть Чаку. Но тут вмешалась Нанди. Она тоже не выбирала выражения, а если и выбирала их, то только для того, чтобы побольнее уязвить самолюбие своего мужа и вождя.

Совершенно позабыв о сдержанности и почтении, она кричала, что Чаке не за что быть благодарным отцу, что овца это и есть овца, а никакой не бык и тем более не три быка, что Сензангакона уж больно щедр, когда речь идет о выкупе его собственной персоны, но что когда следовало послать быков ее, Нандиным, родным, он не проявлял такой щедрости, что если бы ее муж не был толстой и трусливой бабой, то люди зулу захватили бы весь скот бутелези, а не выпрашивали бы у них овец. Все это она вопила так громко, что ее было слышно и в соседних краалях.

Сензангакона сначала опешил от ее ярости, но обвинения в трусости он уж никак не мог стерпеть.

– Можешь убираться к своим э-лангени, которые так щедры на девушек с детьми, – закричал он во всю мощь своих легких. – Убирайся к ним со своим Чакой – все равно этот мальчишка ни на что не пригоден.

Нанди бросилась к своей хижине, так сильно рванув за собой Чаку, что тот чуть было не свалился от неожиданности. Там она торопливо собрала нехитрые пожитки и наспех завернула их в циновку. Посадив на спину маленькую Номцобу, взяв за руку Чаку, с циновкой под мышкой, она вышла за ворота крааля и, ни разу и не оглянувшись на дом, в котором провела семь безрадостных лет, зашагала в сторону родного крааля.

Путь их пролегал через пастбище. На вытоптанной траве валялся брошенный в спешке глиняный бычок Чаки, но мальчику даже в голову не пришло его поднять.

Глава II

Неожиданное возвращение Нанди с двумя детьми в крааль И-Нгуга не обрадовало никого. По настоянию Мфунды ее временно поселили в доме младшей сестры, которая уже подросла настолько, что пожелала жить в отдельной хижине. Потом мужчины построили Нанди собственный дом, да так этим все и ограничилось. Положение в краале было весьма незавидным. В ее возрасте, да еще с двумя детьми полагалось бы иметь свое хозяйство. Но основа благосостояния – скот, а откуда было его взять? Вот и пришлось ей жить при матери на положении не то помощницы, не то нахлебницы. И хотя ока честно трудилась не покладая рук, родные косились на нее. Правда, никто не попрекал ни ее, ни детей съеденным куском, но, сколько бы ни работала она дома и в поле, воспринималось это как должное. Чака с первых же дней исправно ходил па пастбище. Он ревностно выполнял обязанности пастуха, однако против него тут же ополчились сверстники. Судьба Нанди и ее детей была предметом всеобщего обсуждения, и мальчишки изощрялись друг перед другом в придумывании различных способов досадить Чаке и его матери, опозорившим все племя. Заступиться за них было некому, а возможность безнаказанно поиздеваться над сыном вождя только больше подстегивала изобретательность его мучителей. Будь Чака сдержанней или научись он терпеливо сносить обиды, всем, может, и наскучило бы вскоре это занятие. Но смирению он так никогда и не научился, постоянно заводя с обидчиками безнадежную драку. Более того, всякий раз, когда Нанди удавалось добиться у обычно скрытного Чаки признания в причиненных ему обидах, она подымала крик на весь крааль, над чем немало потешались его обитатели.

Выделяясь ростом и силой среди своих сверстников, Чака мог бы легко победить в драке любого из них, но в том-то и дело, что ему никогда не удавалось встретиться с противником один на один. Тогда он выработал новую тактику. Отбросив принятый среди мальчишек всего мира | ритуал вступления в драку, он молниеносно бросался на обидчика и успевал задать ему жестокую трепку до того, как к тому поспевали на выручку товарищи. Желающих задирать его становилось все меньше и меньше. Привычка рассчитывать только на собственные силы была, таким образом, привита ему в самом раннем возрасте, а положение отщепенца и постоянная угроза оказаться высмеянным заставляли его с особой тщательностью следить за своими поступками. Все реже вспоминалась ему жизнь в отцовском краале, и, если бы не Нанди, он, возможно, и вовсе позабыл бы о тех днях. Однако но вечерам Нанди, страдая от униженного положения в родном краале, пыталась подыскать слова утешения и заглушить собственную боль. Утешая сына, она постепенно и сама поверила, что мальчику се предстоит славная и завидная доля, что все свалившиеся на их головы беды – лишь временные испытания, а пройдя их, ее сын, ее огонек – ум-лилване – как она называла его, прочно займет в жизни то высокое место, на которое он имеет полное право и по рождению и по своим качествам.

Постепенно Нанди сдружилась с Нцевой, которая вышла замуж за одного из обитателей И-Нгуга. Она выросла у истоков реки Аматпкулу в племени ама-мбедвенн и здесь, среди э-лангени, чувствовала себя неуютно и одиноко. Нцева часто рассказывала Нанди о своих родных местах, и если верить со словам, в мире трудно найти людей более достойных, чем ее соплеменники.

Родные места ее были далеко, и она очень редко могла навещать своих родственников. Обычно она делала это в период дождей, когда трудовая жизнь крааля затихала, и проводила там по нескольку дней. Каждый раз Нцева звала с собой Нанди, как бы понимая, что той бывает особенно тоскливо в эти ненастные дни. Нанди отправилась бы из крааля куда угодно, только бы не видеть опостылевшие ей лица, но решилась она на такое длительное путешествие только тогда, когда Чака уже подрос достаточно для того, чтобы уметь постоять не только за себя, по и за сестру.

А Чака тем временем превратился в подростка, и ему доверили присматривать па пастбище за быками. Если он чем и отличался от своих сверстников, то разве только некоторой нелюдимостью и серьезностью не по годам. Забота о матери рано легла па его плечи, поэтому он всячески старался облегчить ее участь. Так, если остальные пастушки занимались обычными детскими играми просто ради того, чтобы дать выход кипучей мальчишеской энергии, то Чака пытался извлечь из этих развлечений максимальную пользу. А игры эти, состоящие в большинстве своем из подражания делам взрослых, помогали мальчикам стать достойными мужчинами. Так, ребята скатывали с холма шарообразный, величиной в среднюю дыню корень растения интсема и, рассыпавшись по склону холма, метали в него свои игрушечные копья. Здесь у Чаки не было соперников. Несколько уступал он в другой игре, при которой по земле разбрасывались ягоды: в них нужно было попасть маленькой заостренной палочкой. Палочку упруго зажимали между мизинцем, большим и средним пальцами и с силой бросали в цель. Наградой служила приятная на вкус ягода. Впрочем, Чака давно уже считал это занятие детской забавой.

Особенное искусство он проявил при ловле птиц. Он умел расставлять индлване – силки из укрепленной на колышках петли, настраивал исифе – ловушку-давилку из плоского камня, опирающегося на хитроумно поставленные палочки, пользовался также и силками с клеем. Он никогда не упускал случая принять участие в охоте на птиц со старшими ребятами, которые уже имели собак и пользовались метательными дубинками. Правда, добиться того, чтобы его приняли в свой круг старшие, было нелегко. И вовсе не потому, что Чака был еще мал или неловок на охоте. Дело в том, что вся добыча по неписаному, но бесспорному закону принадлежала отцам малолетних охотников, а поэтому «послушные дети», приносящие отцу дичь, никогда не пользовались результатами своих трудов – им доставались только жалкие объедки. Вот ребята и жарили тут же в поле «утаенную» дичь, Однако Чака всегда старался принести всю свою добычу матери, прекрасно сознавая, что для них, не имеющих собственного скота, птичье мясо является немалым подспорьем. Аппетитный запах поджаренной дичи доносился до соседних домов, и раздразненные им отцы семейств не скупились на упреки своим сыновьям, ставя тем в пример старательность и добычливость Чаки. Само собой разумеется, что упреки эти не помогали Чаке завоевать расположение сверстников и более старших ребят.

Однажды Нанди принимала гостей. С визитом к ней пришла из далекого крааля Эси-Клебени Мкаби в сопровождении Мкабайи и Лангазаны. Они притащили с собой множество гостинцев, и в хижине Нанди было устроено настоящее празднество. До поздней ночи просидели они при свете очага, делясь новостями о женитьбах, рождениях и смертях. Воспользовавшись тем, что Мкабайя вышла поболтать с одной из своих приятельниц, Мкаби более свободно заговорила о семейных делах Сензангаконы. Нет, пусть Нанди не думает, что только ей пришлось пострадать из-за сумасбродства вождя зулу. Сензангакона окончательно запутался. Естественно, вождю незачем ограничивать себя двумя-тремя женами, но ведь существует порядок, и муж должен каждой из них указать ее место. Взять хотя бы эту Биби. После того как она родила Сензангаконе сына Сигуджану, на нее совсем не стало управы. Как будто у вождя зулу нет других сыновей – например, Бакуза, сын Сензаны дочери Сондабы, не говоря уже о первенце Чаке, а кроме того, разве Мкаби кто-либо лишал ее прав первой и «великой» жены Сензангаконы? Но не только в этом корень бед людей зулу. Вождь их, несмотря ни на что, продолжает считать себя непревзойденным воином. Вбил себе в голову, что может тягаться с Мацингвааном, вождем цуну, и вечно ввязывается в ссоры с воинственным соседом, и каждый раз домочадцам приходится гнать скот в качестве выкупа, дабы вернуть незадачливого вояку к родному очагу.

Подруги торопливо, перебивая друг друга, рассказывали подробности, а Нанди время от времени поглядывала на правую половину, где давно уже спал крепким сном Чака. Слушая историю злоключений ненавистных ей зулу, она окончательно уверилась, что только под властью ее сына они сумеют восстановить былую репутацию.

На следующее утро Чака отправился на пастбище в особенно радостном, приподнятом настроении. Впервые за много лун ему казалось, что в вельде просто скучно, что солнце слишком медленно ползет по небосводу и долгожданный полдник так никогда и не наступит, – Чаке не терпелось вернуться домой, где его ждали добрые тетки. Но нее шло своим чередом, и он, постепенно успокоившись, принялся более тщательно следить за стадом, может только чуть чаще, чем обычно, срываясь с места, чтобы прикрикнуть на отбившегося от стада быка. Возможно, не будь он с утра так возбужден, ему никогда бы ц не удалось обнаружить черную мамбу. Собственно, поначалу он и впрямь ничего не разглядел. Он только заметил, как огромный бык, краса и гордость всего стада, вдруг как-то странно шарахнулся в сторону, а потом замер на месте, низко опустив украшенную грозными рогами голову. Чака сразу понял: случилось что-то неладное. Соседние быки испуганно бросились врассыпную, а значит, это не леопард и не какой-либо другой крупный хищник. Ведь в подобных случаях быки сбиваются в круг, прикрывая тяжелыми рогами упрятанных за их спинами коров и телят.

Мальчик закричал на бегу, пытаясь отогнать неведомого зверя, и уже почти вплотную приблизился к быку, когда увидел наконец змею.

Змеи бывают разные – злые и добрые. Добрые – в первую очередь ииьяндезулу и умхлавази, обе зеленого цвета. Первая из них покрупнее и пользуется особым почетом, ибо в нее перевоплощаются после смерти верховные вожди и их ближайшие родственники. Встречается она редко. Сам Чака, например, ее никогда не видел. Умхлавази поменьше, длиной не более руки взрослого человека. Змея эта ярко-зеленого цвета с темными пятнами по бокам и черной полосой по спине. Ее облик часто принимают после смерти люди, некогда жившие в том краале, где она поселилась. Бывает, правда, и так, что глава крааля, если умер он очень старым, превращается после смерти в толстую и крупную змею коричневого цвета – умсенене. Женщина же, какое бы высокое положение ни занимала она при жизни, после смерти может принять облик всего лишь умабибини – небольшой темно-коричневой змейки. Всего несколько дней назад один из пастухов указал Чаке на такую змею, утверждая при этом, что именно в нее перевоплотилась якобы его недавно умершая бабка. Парень был намного старше Чаки, поэтому тот не стал с ним спорить, хотя и младенцу понятно, что такая древняя старуха могла вернуться на белый свет только в образе ящерицы-саламандры, а никакой не змеи. Добрые змеи никогда не причиняют зла и мирно живут в краалях, а иногда даже и в хижинах, где никому и в голову не приходит обижать их. Совсем иное дело злые змеи – так называемые мамбы. К ним относятся черная мамба, хохлатая, коричневая, зеленая и зелено-полосатая. Все они ядовитые, и встреча с ними не сулит ничего хорошего.

Змея, которую увидел Чака, относилась к самой страшной их разновидности – черпая мамба. Ужалив быка, она пыталась теперь скрыться в зарослях кустарника. Чака понял, что быка уже не спасти, но и упускать ядовитое чудовище было нельзя.

– Мамба, мамба! – закричал Чака, пытаясь призвать на помощь товарищей, но крик его лишь окончательно перепугал пастухов, никто и не подумал поспешить ему на выручку… Еще не поздно было вернуться, и никто не посмел бы упрекнуть его в робости. Но вместо этого мальчик швырнул в змею увесистый камень. Перед нею лежала свободная от травы пролысина, и тут только Чака разглядел змею во всю ее гигантскую длину. Почти не шевелясь, чуть приподняв узкую треугольную голову, сверкая на солнце маслянисто-черной спиной, мамба как бы стекала по склону холма, но чтобы не отстать от нее, приходилось бежать изо всех сил. Палки мешали ему, и на бегу он начал метать их в змею, стараясь попасть в голову. Только одну из них, настоящую боевую дубинку, он предусмотрительно переложил в левую руку. Дубинка эта – предмет зависти остальных мальчишек – была самым настоящим оружием юноши, и Чаке носить ее было рано. Но тем не менее он все же старательно выточил ее из самого твердого дерева умсимбити и придал ей форму булавы. Древко ее длиной в руку закапчивалось массивной шарообразной шишкой величиной в два кулака. Подражая взрослым, он старательно отполировал ее поверхность жиром.

Чака вспомнил о том, что во время кладки яиц черные мамбы сами бросаются на людей и преследуют их по вельду с необычайным упорством. Но змея не проявляла агрессивности. Миновав лощинку, разделявшую два холма, змея поползла вверх по каменистому склону. Мальчик сразу же стал отставать. На пути мамбы лежал большой плоский камень, и она представляла собой отличную мишень, когда, приподняв голову, пыталась переползти через него. Чака не сдержался. Палица его, описав короткую дугу, с треском ударилась о камень, отскочила и покатилась вниз к его ногам. Первое мгновение он думал, что промахнулся, но тут началось самое страшное: тело змеи гигантской плетью сверкнуло в воздухе и с влажным шлепком плюхнулось рядом с ним, только теперь Чака разглядел ее ослепительно белое брюхо. Он едва успел подхватить дубинку и отскочить в сторону. Не решаясь повернуться к мамбе спиной, Чака попятился, но, наткнувшись на какой-то куст, потерял равновесие и упал. «Конец», – пронеслось у него в мозгу. Он почти тут же вскочил, но весь успел покрыться холодной испариной. Змея делала какие-то странные движения, и только хвост ее с силой хлестал по сухой траве, оставляя на ней пыльные полосы. Дубинка Чаки перебила ей хребет. У Чаки поначалу просто не было сил, чтобы убежать, но потом он вдруг понял, что опасность миновала. Держась от нее на всякий случай подальше, он, тщательно примерившись, снова метнул дубинку. На этот раз она точно попала в голову мамбы. Потом он несколько раз спускался к подножию холма, чтобы насобирать камней, и долго еще кидал их в раздробленную змеиную голову. Наслышавшись рассказов о необычайной живучести этих гадов, он боялся, что стоит ему уйти, как мамба оживет и скроется. Хвост змеи все еще колотился по земле, но удары его были уже совсем вялыми. Мальчику стало ясно, что теперь змея никуда не денется, и тут его охватила страшная усталость. Он попытался позвать на помощь, но из пересохшего горла вырвалось только какое-то хрипение, и, закашлявшись, Чака опустился на нагретый солнцем камень. Усталость не проходила, и, подобрав дубинку, тяжелым шагом хорошо поработавшего человека он направился к стаду.

Коровы и быки разбрелись по вельду, и только пастухи, обязанные следить за ними, стояли, испуганно сбившись в кучу. На подошедшего Чаку уставились как на выходца с того света. Продолжая хранить молчание, он взял прислоненную к камню колебасу с водой, неторопливо прополоскал горло и, отпив несколько глотков, присел на корточки. Его тут же окружили тесным кольцом, ожидая рассказа. Никто так и не решался задать вертящийся у каждого на языке вопрос. Наконец не выдержал самый маленький.

– Мамба ушла? – спросил он с надеждой. Чака выдержал длительную паузу и только, когда молчание стало уж совсем невыносимым, сказал наконец:

– Я убил ее.

…Когда возглавляемое орущими на бегу мальчишками стадо приблизилось к краалю, навстречу ему высыпало буквально все население. Двое мужчин, прихватив с собой одного из пастухов, отправились на место происшествия, а Нанди, крепко вцепившись в Чакину руку, потащила его к дому, как будто сыну ее все еще продолжала угрожать смертельная опасность. Там она с такой горячностью принялась рассказывать своим гостьям о происшедшем па выгоне, что сам Чака даже и словечка не мог вставить. Смеясь и плача, тараторила она до тех пор, пока кто-то не крикнул, чтобы все шли смотреть на мамбу, которую как раз притащили к воротам крааля. Нанди, не выпуская Чакиной руки, бросилась к выходу.