Текст книги "Чака"

Автор книги: Марат Брухнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава X

Среди людей зулу уже давно кружили неясные, но устойчивые слухи о каких-то белых пришельцах, отличных даже от жителей бухты Делагоа, с которыми нгуни вели торговлю уже во времена Дингисвайо. И вот наконец в один прекрасный день индуна, прибывший с земель, лежащих у морского побережья, доложил Чаке о некоем человеке, который попросил убежища в его краале. Человек этот принадлежит к племени коса и зовется Джекотом Мсимбити. С одной стороны, он как будто хорошо знаком с этими белыми, но с другой – то, что он рассказывает о них, об их обычаях и повадках, настолько противоречит здравому смыслу, что поневоле возникают сомнения относительно правдивости его слов. Не слишком доверяя чужеземцу, но, однако, и не будучи в состоянии опровергнуть сказанное им, индуна счел необходимым привести своего гостя сюда, в крааль Чаки, дабы Великий сам выслушал его россказни и решил, содержатся ли в них сведения, ценные для народа зулу.

Чаке в этот день предстояло решить несколько судебных дел особой важности, а поскольку приговоры тут же приводились в исполнение, то когда наступила очередь приведенного индуной человека, тот уже точно знал, что ему следует говорить одну только правду.

Он назвал себя и подтвердил, что действительно провел много лун в плену у белых, где претерпел множество мук, прежде чем сумел наконец бежать, дабы предстать перед лицом вождя зулу.

– Разве народ твой воюет с белыми? – спросил Чака.

– Нет, отец мой.

– Так как же ты оказался в плену?

И тут Чака, поначалу сомневавшийся в искренности Мсимбити, удостоверился в том, что человек этот вознамерился говорить только чистейшую правду, ибо, никем не принуждаемый, он признался в совершении тягчайшего преступления – краже скота. Оказалось, что именно за это он был схвачен белыми.

– А как же ты, пойманный на месте преступления, избежал казни?

И тут Мсимбити поведал такое, что Чаке сразу стало понятно, почему приведший своего гостя индуна отказывался верить ему: белые вместо того, чтобы казнить преступника, сохраняют ему жизнь, но лишают свободы, запирая в каменные здания, и содержат в невыносимых условиях. Более того, здания эти находятся на острове, со всех сторон окруженном морем, и бежать оттуда невозможно.

– Но ты все же бежал, чтобы предстать перед нами? – усмехнулся Чака.

– Я бежал, отец мой, но только не с этого острова.

Из рассказа Мсимбити следовало, что белый вождь, поставленный над заключенными, передал нескольких из них, тех, кто научился понимать язык белых, другому вождю, который командовал судном – а это такой деревянный дом, в котором плавают по морю. Тот же, в свою очередь, отдал Мсимбити другому белому индуне, который тоже имел свой морской дом. Шестеро белых людей вместе с Мсимбити решили высадиться на берег, но лодка опрокинулась и разбилась о прибрежные камни. Четверо белых утонули, а двоим удалось добраться до берега. Причем одного из них на берег вытащил именно он – Мсимбити. Оба этих белых были индунами, судя по тому, как властно покрикивали они на остальных. И вот тут второй белый, тот, что сумел спастись своими силами, неожиданно набросился на Мсимбити с кулаками. Понимая, что он находится в стране дружественных зулу, о которых ему еще дома рассказывали столько хорошего, Мсимбити воспользовался первым удобным случаем и сбежал от белых.

– А как же ты спасся, да еще помог спастись белому, если белые, привычные к морю, утонули? – спросил Чака.

– Я вырос на морском берегу и умею плавать.

– Это можно проверить, – произнес Чака не предвещавшим ничего хорошего голосом и тут же приказал нескольким воинам бросить Мсимбити в реку, выбрав для этого местечко поглубже. Люди зулу, перебирающиеся через реки только при помощи плотиков из камыша, поняли, что лгун попался в ловко расставленную ловушку. Но он не проявлял никакого беспокойства. Поглядеть на расправу с ним отправились даже несколько индун из ближайшего окружения Чаки. Однако неунывающий Мсимбити, брошенный довольно бесцеремонно в воду, сначала скрылся под водой и пробыл там так долго, что разочарованные зрители собрались было уйти, но потом появился на поверхности и поплыл сначала по течению, а потом, к всеобщему изумлению, и против течения. Добравшись до стоящих на берегу стражников, он как ни в чем не бывало выбрался на берег, отряхиваясь как собака и добродушно улыбаясь.

Чаке тут же доложили об этом, и он, окончательно поверив рассказу Мсимбити, наградил его почетным прозвищем «Пловец» и приказал ему остаться в Булавайо, рассчитывая воспользоваться им как переводчиком.

Злоключения Мсимбити, правдивость рассказа о которых ему пришлось подтвердить столь необычным образом, имели свою предысторию.

В далеком Лондоне Британское адмиралтейство решило отправить гидрографическую экспедицию для обследования юго-восточного побережья Африки. Экспедиция эта, возглавляемая капитаном Британского королевского флота У. Оуэном, вышла из Вулвича 10 января 1822 года, а из Кейптауна – 31 августа того же года и прибыла в бухту Делагоа 27 сентября.

Во время стоянки в Кейптауне капитан Оуэн получил для использования в качестве переводчиков и грубой рабочей силы несколько заключенных из тюрьмы на острове Роббен. Среди них был и уже известный нам Джекот Мсимбити, которого англичане вскоре «перекрестили» в Джекоба.

Завершив работы в бухте Делагоа, Оуэн вернулся 27 июня 1823 года в Порт-Элизабет, чтобы пополнить запасы продовольствия. Пока грузился корабль Оуэна, в порт вошел принадлежащий Джеймсу Сандерсу Кингу бриг «Солсбери», который был зафрахтован торговой компанией, возглавляемой Ф. Дж. Феруэллом и А. Томпсоном. Феруэлл, некогда и сам лейтенант Британского королевского флота, потом, отказавшись от военной карьеры, стал купцом. Теперь этот почтенный негоциант решил вложить свои капиталы в торговлю с жителями восточного побережья Африки. Им-то и переуступил капитан Оуэн двух переводчиков. Не ограничившись этим, Оуэн снабдил Кинга копией составленных его экспедицией карт побережья Наталя вплоть до бухты Санта-Лючия, находившейся уже во владениях Чаки. Оуэн попросил капитана «Солсбери» обследовать эти районы и передать потом карты морскому командованию в Кейптауне. И «Солсбери» с Феруэллом и Томпсоном на борту отправился в дальнейшее плавание. Шторм помешал бригу войти в залив Порт-Наталь, но зато была предпринята попытка высадиться в бухте Санта-Лючия, которая и закончилась гибелью лодки и четырех матросов.

Оказавшись из-за излишней горячности Томпсона без переводчика, Феруэлл не сумел наладить контакта с жителями побережья и с большим риском вынужден был вернуться на борт брига. На обратном пути погода благоприятствовала мореплавателям, и им удалось наконец войти в Порт-Наталь и стать на якорь у острова, который в честь этого события был назван островом Солсбери.

Здесь они расположились на длительную стоянку, и Кинг, во исполнение данного им Оуэну обещания, произвел промеры глубин бухты.

Скорее всего именно в это время и произошло окончательное сближение Кинга и Феруэлла. Во всяком случае, торговая компания теперь освободилась от одного из компаньонов и вместо «Феруэлл, Томпсон и K°» могла именоваться «Феруэлл, Кинг и K°».

Итак, мужественные негоцианты вернулись в Кейптаун с готовым планом, согласно которому они и разделили обязанности. Чем занялся Томпсон, мы не знаем, но Кинг с первым же попутным судном отправился в Лондон, дабы заинтересовать британское правительство перспективами развития торговли на восточном побережье Африки. Феруэлл с той же целью принялся бомбардировать проектами местные власти. Правда, не очень рассчитывая на Кинга, он взял себе в компаньоны некоего Генри Фрэнсиса Финна.

Компании по эксплуатации ресурсов восточного побережья Африки возникали весьма легко, компаньоны вступали в содружества и расторгали союзы без особых колебаний, но это отнюдь не свидетельствовало об их легкомыслии или пренебрежительном отношении к «высоким целям». Просто в этих краях «бремя белого человека» взваливали на себя те представители «строителей Британской империи», которые никак не могли тягаться со своими коллегами, осевшими в иных, уже освоенных районах земного шара. У тех уже были сделаны капиталовложения, в Лондоне открыты солидные конторы, а в банках – не менее солидные счета. На конкурентов они смотрели настороженно, а «вольным стрелкам», которым, кроме собственной, замешенной на авантюризме предприимчивости, нечего было вложить в дело, нетрудно было и на рее повиснуть.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что мистер Феруэлл так легко менял компаньонов. Не будем же удивляться и тому, что, отправляясь в Англию, Кинг не передал карт Оуэна со своими коррективами представителю морского ведомства в Кейптауне, а повез их в Лондон. Там он, ничтоже сумняшеся, объявил себя автором привезенных карт. Адмиралтейство приняло отважного исследователя с распростертыми объятиями и, дабы поощрить здоровую инициативу, присвоило Д. С. Кингу звание лейтенанта Британского королевского флота.

Не дремал тем временем и Феруэлл. Он вручил губернатору колонии лорду Чарлзу Сомерсету прошение, в котором, поплакавшись на предыдущую неудачу, выражал непреклонное стремление сделать «новую попытку в надежде, что, устроив там (в Порт-Натале. – М. Б.) стоянку, мы сможем вести товарообмен с туземцами, а это, в свою очередь, приведет и к иным выгодам».

Лорд Чарлз не устоял перед такой перспективой и дал свое губернаторское благословение, с тем, однако, непременным условием, чтобы общение с туземцами было дружелюбным и честным. Новоявленным колонистам запрещалось, кроме того, приобретать какие-либо территории. Оговорка эта носила чисто формальный характер – уж слишком хорошо было известно лорду Чарлзу, какого типа негоцианты ведут коммерческие дела у него в колонии.

Заручившись согласием губернатора, Феруэлл зафрахтовал два судна – «Джулию» и «Энн», чтобы высадить в Натале банду пестрого сброда в количестве сорока душ. В марте 1824 года «Джулия» с частью торговой экспедиции, возглавляемой Финном, вышла из Столовой бухты и благополучно прибыла в Наталь в конце того же месяца.

Финн с несколькими спутниками направился в глубь страны, пытаясь через местных вождей испросить аудиенцию у верховного правителя этого края – Чаки. Остальные принялись строить жалкие хибарки из обмазанных глиной ветвей, которым предстояло стать зародышем города Дурбана.

О продвижении Финна Чаку регулярно оповещали гонцы, отправляемые каждый день главами краалей, по чьим землям проходила эта странная процессия.

Чака решил под благовидным предлогом оттянуть аудиенцию, выяснить истинные намерения белых и только тогда встретиться с ними. Однако, не желая обидеть посланцев белого вождя – а именно за таковых выдавали себя эти люди, – Чака распорядился послать им сорок голов скота и слоновую кость. Он также приказал сообщить им о том, что посещение Булавайо придется отложить до тех пор, пока не будут сделаны приготовления для достойного их приема.

Финну, который стремился опередить Феруэлла в налаживании отношений с вождем зулу и тем самым занять главенствующее положение в фирме, пришлось несолоно хлебавши и проклиная на чем свет стоит любовь вождя зулу к церемониям проделать стомильный обратный путь к побережью. Правда, полученный скот и слоновая кость несколько смягчили его.

В Порт-Натале его встретил прибывший на «Энн» Феруэлл с остальными участниками экспедиции. Дела задержали главу торговой фирмы в Столовой бухте на шесть недель. Компаньоны решили дождаться «Джулии», которая увезла слабых духом обратно в Кейптаун и должна была доставить сюда новую партию охотников до Наталя. Но они так и не дождались ее – «Джулия» затонула, и предприимчивые авантюристы пошли на корм рыбам. «Энн» также увезла обратным рейсом робких и нерешительных. Таким образом на берегу остались избранные. Это были: Феруэлл, Финн (Мбуязи ве Теку), Генри Огле, слуга Феруэлла, Джон Кейн – плотник, Томас Холстед, Джордж Бриггар, Попхэм и Петерсон. Люди эти принадлежали к той породе искателей приключений, неунывающих, беззастенчивых, жадных до наживы, из которых рекрутировались «строители Британской империи».

Постоянно следить за действиями белых было поручено Мхлопе, который даже построил ради этого крааль недалеко от поселка белых. Из его донесений следовало, что белые не рассчитывают на новое пополнение своих рядов, что целью их является обмен товаров на скот и слоновую кость, что товары их добротны и красивы, но что сами они довольно беспомощны и опасности не представляют. Охотятся они при помощи ружей – таких же, что и у португальцев из бухты Делагоа, но искусными охотниками их никак не назовешь. Ружья их часто гремят впустую, а иногда даже, особенно по утрам, и вообще отказываются греметь. Неудачи эти, кстати сказать, довольно часто приводят белых в бешенство, и они, забывал о приличествующей мужчинам выдержке, разражаются ругательствами, являя собой смешное и нелепое зрелище. Жилища они строят из грязи и веток, подобно ласточкам, и живут, не заботясь о чистоте и удобствах. Тем не менее, по крайней мере, двое из них непрестанно утверждают, что они являются посланцами и друзьями великого вождя белых, короля «Джоджи», и от его имени добиваются права быть представленными Чаке.

И Чака решил, что наступило время встретиться с ними. Для этой цели он вызвал в Булавайо вождя мтетва Мбикваана. Чаке в его стране нечего стыдиться и скрывать. Пусть белым покажут по пути все, что они пожелают увидеть, а в знак особого доверия к ним с Мбиквааном будет идти минимальное число воинов. Тем временем Чака приказал стянуть к Булавайо большую часть своих полков. Велено было также перегнать на близлежащие пастбища отборные стада племенного скота. Богатство и военная мощь зулу должны произвести на белых самое благоприятное впечатление. И уж если королю белых захотелось дружбы с людьми зулу, то пусть он знает, что это будет дружба равных. Если же белые замышляют что-то недоброе – парад полков Чаки отобьет у них охоту мериться силами со своим северным соседом.

На следующий день путешественники увидели раскинувшуюся внизу широкую панораму долины реки Умлатузи с холмами и долинами, поросшими мимозой. В центре долины лежала ставка Чаки – крааль Булавайо.

После долгой и пышной церемонии гостям предложили места на циновках перед Чакои и подали пиво. Он предупредил своего переводчика Мсимбити, или, как теперь его называли, Хламбаманзи (Пловец), о том, чтобы тот проявил все свое искусство.

Вождю зулу хотелось послушать людей посторонних, а поэтому способных трезво судить о том, что проделал он на землях нгуни. Ведь если в дни его юности, дни не столь уж далекие, скромные владения Дингисвайо казались необъятными просторами, а армия мтетва была самой могущественной среди нгуни, то с чем же можно сравнить величие народа зулу, когда во владениях Чаки земли мтетва занимают лишь один из округов, а вся их армия, некогда считавшаяся грозной силой, не устояла бы теперь против двух-трех его полков.

Простыми и понятными словами Чака говорил о строгом порядке, царящем в его землях, и сравнивал его с недавним разбродом и своеволием вождей. О богатстве людей зулу, о том, что созданная им армия не имеет себе равных и что она и только она является гарантией всего этого порядка и благополучия.

Он поинтересовался, велика ли страна белых и кто управляет ею, каков возраст короля Георга и много ли у него жен, каковы обычаи белых и строго ли они соблюдаются, богаты ли их соотечественники скотом и как строят свои жилища. Больше всего интересовала его их армия, но на первый раз, чтобы не вызывать подозрений, он воздержался от вопросов о ней. В ответах белых было много непонятного и странного, и Чака не знал, можно ли им верить. Правда, услышав, что король Георг весьма преклонного возраста, но довольствуется одной-единственной женой, он расхохотался и объявил: тот только поэтому и дожил до своих лет, но было бы лучше, если бы «брат Джоджи» последовал примеру Чаки и вовсе отказался бы от брака.

Понимая, что гости его устали с дороги, Чака решил прекратить беседу и оповестил их, что они будут отведены сейчас в специально для них построенный крааль на окраине Булавайо.

Настоящие торжества по случаю приезда гостей начались на следующий день. Если вчера знакомство с белыми сводилось только к беседе, да еще наверняка перевранной переводчиком, сегодня посланцы белых людей смогут воочию убедиться в том, что в сказанном Чакой не содержится ни крупицы лжи. К белым был отправлен гонец с приглашением на празднество, и они, тоже не желая ударить в грязь лицом, явились верхом на лошадях, хотя расстояние, отделявшее их жилище от места парада, было ничтожным. И все же им предстояло почувствовать, что здесь, на этих землях, все вершится волею Чаки, он один хозяин жизни и смерти своих подданных, и белым – на лошадях они или пешие, могущественна их армия или нет – придется считаться с этим. Чака заранее приказал держать одного из осужденных на смерть преступников среди индун, окружавших его во время утреннего омовения. Когда белые подошли к Чаке, он после обычного обмена приветствиями самым небрежным тоном приказал казнить преступника. Казнь была совершена тут же, и на белых произвела должное впечатление.

Во время парада англичане насчитали пятнадцать полков. Один за другим проходили они мимо белых церемониальным маршем. У воинов каждого полка были особые щиты и плюмажи. После парада начались пляски, от которых содрогалась земля. Затем прогнали стада. Но самое изысканное зрелище – пляски полков девушек – было припасено напоследок.

Белый весьма подробно записал разговоры, которые вел с ним Чака, не умолчав даже о том, что вождь зулу высмеивал их порядки и хваленое всеведение. Спор с ними – а спор этот Чака будет вести до самого своего смертного часа – был, но существу, попыткой обосновать разумность и целесообразность образа жизни народа зулу. Конечно же, белые – великие искусники, они владеют секретом изготовления множества вещей, на первый взгляд ценных и заманчивых. Взять хотя бы эти разноцветные огни, которые с треском вспыхнули высоко в небе по велению белых в первую ночь их пребывания в краале Булавайо, – зрелище было великолепным, и почт и все глазели на него, раскрыв от изумления рты! Однако, оставшись наедине с собой и хорошенько обдумав услышанное и увиденное, он приходил к мысли о том, что здесь, в его стране и среди его народа, многие вещи, столь расхваливаемые белыми, окажутся бесполезными, а многие их обычаи – бессмысленными.

Все эти возражения он и высказывал в кругу своих индун, и часто бывало так, что, поставленные в тупик его меткими замечаниями, белые ничего не могли возразить. Иногда он намеренно выставлял белых в нелепом виде, рассчитывая на то, что, раздраженные его замечаниями, они в запальчивости скажут больше, чем намереваются сказать, и ему удастся услышать то, что они наверняка предпочли бы утаить.

Белые, однако, продолжали расхваливать порядки и богатства своей страны, а поскольку никто, кроме Мсимбити, не имел возможности наблюдать их ранее, то людям зулу приходилось верить им на слово. То же обстоятельство, что Хламбаманзи пребывал у них на положении преступника, заставляло и к его словам относиться весьма сдержанно. Правда, белые, признавая, что многое из рассказанного их бывшим узником соответствует истине, не уставали твердить о том, что места, где побывал Мсимбити, – это еще никак не их страна, что родина их лежит на расстоянии многих лун пути морем и что уж там-де царят подлинные порядки и благоденствие. А как проверить правдивость их слов, если даже здесь, в их южных владениях, побывал только все тот же Мсимбити? Ни слова, ни поступки белых не таили никакой угрозы народу зулу. Более того, они утверждали, что являются друзьями и посланцами короля Джоджи. А тот только и желает наладить дружбу с Чакой, слава о делах которого докатилась уже и до их далекой страны. Дружба эта, а возможно, и военный союз двух великих народов принесут огромную пользу и будут выгодны и тем и другим.

Через несколько дней празднества были закончены, обе стороны обменялись дарами, и белые начали собираться в обратный путь. Чака велел щедро одарить их скотом, дабы посланцы белого короля не могли посетовать на то, что у людей зулу не нашлось для них сытной пищи. Наступило время прощаться. Было условлено, что Феруэлл со спутниками вернутся в Порт-Наталь, а Финн останется в Булавайо с тем, чтобы поддерживать связь малочисленной колонии белых с Чакой.

Элемент новизны постепенно утрачивался, и довольно скоро все привыкли к тому, что нелепую фигуру Финна можно встретить в любое время если не в краале вождя, то где-нибудь в близлежащих окрестностях, куда он нередко отправлялся па охоту. Прогулки эти тяжелым бременем ложились на толмача, без помощи которого белый на первых порах не мог и шагу ступить. Поглазеть на диковинного пришельца стремились теперь только гости из самых далеких районов страны или посланцы чужих племен, прибывающие в Булавайо по различным делам. Но оказалось, что Финн тоже утратил интерес к местным жителям. Он затевал разговоры с пришельцами из отдаленных мест и непременно задавал им одни и те же вопросы об охоте, количестве скота, о реках, протекающих рядом, о лесах и рощах. Спрашивал, далеко ли от всех этих мест до морского побережья. Самым неприятным для толмача было то, что содержание всех разговоров белого приходилось самым подробным образом передавать Чаке, а при каждой встрече с суровым вождем зулу бедного Пловца буквально трясло от страха. Однако вскоре и сам Чака утратил интерес к беседам белого – видимо, того и впрямь волновала одна лишь слоновая кость, а то, что белые узнают, где и сколько добывается слоновых клыков, не может повредить народу зулу.

Участвовавшие в празднествах полки были давно разосланы но своим военным краалям, стада пастухи увели па пастбища, и жизнь в Булавайо пошла своим чередом. Это был период относительного затишья, и казалось, ничто не предвещало беды. А тем временем произошли некоторые перемены – исконный враг зулу Звиде, разбитый и опозоренный, укрывшийся с остатками ндвандве на северо-западе во многих днях пути от владений Чаки, умер. Но даже смерть его была использована для того, чтобы нанести удар в самое сердце народу зулу.

По обычаю, смерть вождя скрывали не только от его подданных, чтобы избежать борьбы за власть и связанных с нею смут, но и от всех вообще. В случае необходимости кое-кому говорили, что вождь «занемог», а правда это или нет – узнать было трудно, да и тут следовало держать свои догадки при себе, ибо особа вождя священна, а распускать ложные слухи о его здоровье или, что еще страшнее, – о смерти означало рисковать собственной жизнью. Поэтому, когда незадолго до появления белых людей Чаке донесли, что у ндвандве творится что-то неладное, он решил более тщательно разведать положение дел у его некогда грозного противника. Но визит белых, связанные с ним празднества и перемещения полков, необходимость продумывать новые планы поглотили все его внимание, а кроме того, ндвандве были теперь далеко и, не оправившись от жестокого поражения, не могли представлять собой сколько-нибудь серьезной угрозы для возросшего могущества зулу.

Однако Сикуньяна, сын и наследник Звиде, рассудил, по-видимому, по-иному. Похоронив отца в далекой от земель предков стороне и не без оснований считая вождя зулу главным источником всех обрушившихся на ндвандве бед, он решил воспользоваться давним обычаем и отомстить врагу. Считалось общепринятым вслед за умершим властителем отправлять па тот свет не только ближайших его слуг, но и тех, кто принимал непосредственное участие в этих ритуальных убийствах. Правда, их уже убивали тайно, обычно бескровным способом – умганда, то есть удушением. На этот же раз Сикуньяна решил последовать примеру своего заклятого врага – Чаки, который не только оставил в живых некоего Хлати, принимавшего участие в похоронах Сензангаконы, но и приблизил его к себе. И сделал это Чака именно за нападение, совершенное Хлати из засады и причинившее такой жестокий урон арьергарду армии Звиде. Кое-кого из «могильщиков» Сикуньяна призвал к себе и, подробно рассказав историю Хлати, кстати сказать, прекрасно известную всем, прямо объявил им, что, по крайней мере, часть из них может спасти себе жизнь и имущество, если они согласятся принять участие в весьма рискованном, но славном предприятии: им предстоит на много ни мало как пробраться в самое логово льва и убить Чаку. Правда, отправляются они почти на верную гибель, но тут есть хоть какая-то возможность того, что кому-то и удастся уцелеть в поднявшейся после убийства суматохе, а кроме того, подвиг этот зачтется им как участие в очищающем обряде омовения копий. Смерть в бою любой предпочтет смерти от руки палача – и группа обреченных, соблюдая строжайшую тайну, отправилась в путь.

Чака, последнее время постоянно пребывавший в благодушном настроении, чаще обычного устраивал развлечения, нередко и сам принимая участие в танцах и веселье. Именно этим и решили воспользоваться посланцы Сикуньяны.

В тот день пиршество затянулось до позднего вечера, и Чака, не желая прерывать танца, велел зажечь факелы. В неверном свете горящего тростника убийцы вплотную подобрались к танцующему вождю. Один из них, выхватив ассегай, нанес удар, который мог бы оказаться роковым, не заметь Чака в последний момент опасность. Он попытался парировать его, и возможно, что это спасло ему жизнь. Наконечник копья, пройдя сквозь руку, вонзился под левый сосок, прошел между ребрами, не задев, однако, сердца. Посланцы Сикуньяны бросились врассыпную, нанося удары направо и налево, особенно стараясь поразить факельщиков и тем самым еще больше усилить возникшее замешательство. Момент для нападения был выбран исключительно удачно – им всем удалось скрыться.

В конце концов все-таки поймали трех мужчин, подозревавшихся в покушении. Вскоре была организована и карательная экспедиция, направленная против одного из враждебных племен. Воины зулу смели с лица земли несколько краалей и вернулись домой с богатой добычей.

Через несколько дней в Булавайо прибыл мистер Феруэлл, которого в ожидании возможных перемен срочно вызвал сюда Финн. Ранение Чаки лишний раз напомнило Феруэллу о бренности человеческой жизни, и он тут же решил позаботиться о вещах непреходящих, а именно о приобретении солидного земельного участка. Однако свое появление в Булавайо он объяснил Чаке исключительно тревогой о его здоровье.

Чака был растроган. То, что друг и посланец короля белых сам примчался сюда, можно было рассматривать как искреннее проявление дружбы. А дружбу Чака ценил больше всего на свете. Что же касается белых, то и здесь Чака руководствовался только желанием заключить с ними союз. Почему бы, пользуясь знаниями белых, – а в том, что познания их широки, Чака уже давно не сомневался, – не расширить свое влияние еще больше? Правда, посланцы белого вождя, прибывшие на его земли, преимущественно жадны, хвастливы и глупы. Они придают огромное значение вещам несущественным и пустым, не умея при этом пользоваться подлинными благами. Взять хотя бы того же Феруэлла, которому вдруг понадобилось, чтобы Чака поставил какую-то закорючку на исчерканном значками белых клочке гнилой кожи. Если Мсимбити правильно переводит его слова, то получается, что без этого белые соплеменники Феруэлла не признают за ним права на пребывание в отведенном ему Чакой месте. Благодушно посмеиваясь, Чака объяснил ему, что земли эти почти безлюдны и что достаточно сослаться на волю вождя зулу, чтобы никто не посмел чинить препятствий его другу, но Феруэлл снова затараторил, изредка вставляя в свою речь зулусские слова. Мсимбити растерянно умолк. Чака давно уже утратил интерес к предмету их разговора, но просительные интонации человека, только что прибывшего выразить свое соболезнование, заставили его сделать тому и эту поблажку. Он протянул руку за бумагой. Однако Феруэлл попросил стоявших рядом индун подойти поближе и, изредка поглядывая на бумагу, снова заговорил по-английски. Понимая, что белый друг выполняет какой-то важный обряд, Чака решил не мешать ему довести дело до конца. По его знаку индуны слушали незнакомые слова, сохраняя невозмутимую серьезность. А Феруэлл с таким торжественным выражением лица, будто дело шло о его жизни, продолжал свою непонятную речь.

«Я, ингуос (нкоси, что означает «вождь») Чака, король зулусов и страны Наталь, властитель всей области, простирающейся от Наталя до бухты. Делагоа, унаследованной мною от отца… по доброй воле и в обмен на товары сим предоставляю, передаю и продаю Ф. Дж. Феруэллу и K° на вечные времена… порт или гавань Наталь… и окружающую территорию, описанную ниже, а именно: мыс или полуостров у юго-западного входа, а также весь район, простирающийся к югу от Порт-Наталя и далее вдоль берега моря на север и на восток до реки, известной под туземным названием Гумгелоте, протекающей примерно в двадцати пяти милях к северо-востоку от Порт-Наталя, а также всю территорию, простирающуюся в глубь материка до владений нации, именуемой зулусами «Говангневко», примерно на сто миль, со всеми правами на реки, леса, недра и все, что в них находится (…) В удостоверение чего я приложил свою руку, полностью сознавая, что тем самым принимаю на себя все условия и обязательства (…) и по доброй воле даю свое согласие (…) в присутствии вышеупомянутого Ф. Дж. Феруэлла, которого я сим признаю вождем данной страны, обладающего всей полнотой власти над теми туземцами, какие пожелают остаться там (…) при условии предоставления ему скота и кукурузы (…) в качестве вознаграждения за доброту его ко мне, когда я страдал от раны».

Наконец Феруэлл замолчал. Индуны насторожились, не зная, чего от них теперь потребуют. Англичанин протянул бумагу Чаке и, так и не выпуская ее из рук, подал ему перо, предусмотрительно обмакнув его в темную жидкость. Чака нарисовал на указанном месте значок. Перо скрипело и вертелось в руке. Вся эта церемония уже стала раздражать его. Злясь на собственную неловкость, он сурово глянул на вождей, и они поспешно намалевали на бумаге что кому вздумалось, лишь бы поскорее отвязаться от неприятного дела. Но радость и облегчение, отразившиеся на лице белого, были дополнительной наградой за участие в этом бессмысленном обряде.

– Возьми себе быка пожирнее из моего стада – это будет получше, чем вся эта чепуха, – сказал Чака рассыпавшемуся в благодарностях Феруэллу.