Текст книги "Зашифрованный план (сборник)"

Автор книги: Максимилиан Кравков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Так почти в каждом произведении последних лет писатель подмечал новые качества, что созревали под воздействием социалистических начал в душах золотодобытчиков. То это чувство советского патриотизма, кое-кому ранее не знакомое, то гордость коллективными достижениями, то бескорыстный труд или героический поступок.

Жизнью своих товарищей заплатили артельщики за невероятно трудно добытый большой самородок. Они не хотят использовать его на что-то обычное и отдают на постройку аэроплана («Самородок»). Заскучал «вольный старатель» Ефим Иванович по бродяжьей жизни. Артельная работа, по его мнению, крохоборная, не рисковая, неинтересная. «Эх, то ли дело с лотком и ружьишком в тайгу удрать!» Но грянула над артелью беда – гидравлическая установка напоролась на ледяную гору. Загорелся Ефим Иванович, находчивость и незаурядную смелость проявил, выручил артель. И так дорога стала для него артель, что уже никуда из нее не уйдет («Золото»).

И ранее Кравков тяготел к занимательным сюжетам, к прихотливым изломам повествования, к стремительным ритмам неожиданных происшествий (вспомним, например, повесть «Ассирийская рукопись»). Теперь, еще более захваченный сложностью и необычностью нового мира, он все выстраивает на острейшем столкновении противоборствующих сил. Драматическая напряженность, крутые повороты в развитии событий, сшибка своеобычных характеров свойственны его позднейшим произведениям. На самоанализе держались некоторые его первые вещи, теперь во главе – событие, действие, поступок, но не в ущерб психологическому наполнению. Его фраза стала обнаженней и мускулистей, точнее, и она всегда окрашена бойцовским темпераментом писателя.

«Зашифрованный план» – типично приключенческая повесть. Все в ней есть: тайна, поиск, погоня, нежданно-негаданные ходы и выходы.

Читатель увлечен, захвачен изменчивым ходом событий. Но увлечен он еще и потому, что Кравков – художник. Герои повести – это живые люди, характеры.

«Мороз не шутит, вода ледяная. А Максаков в коротеньком полушубке, расставив толстые ноги, отбивает кайлой породу. С грохотом сыплется она в подставленный лоток. Натуживаясь так, что даже щеки краснеют, арендатор подымает лоток и бежит с ним к ручью.

Невольно хочется посмотреть. Уж очень уверенные у него движения. Я останавливаюсь.

Рукава у него засучены. Породу он перемешивает в воде голыми руками, потом молодецки встряхивает лоток, сбрасывает пустые камни. Полощет долго, опять встряхивает. В лотке остается один черный шлих. Тогда слегка плескает водицей, шутя наклоняет лоток – шлих разбегается. В лотке блестит золото… Ловко! Прямо как фокусник.

Максаков знает, что здорово вышло, и весело смеется, потирая остуженные пальцы.

– Ну и моете вы! – одобряет его один старатель. Улыбаются и другие.

– Этаким вот, – поднимает Максаков над снегом ладонь, – без порток по приискам бегал. Пора научиться!»

Концессионер Максаков раскрывается как ловкий делец, не останавливающийся даже перед преступлением, чтобы завладеть зашифрованным планом участка. И образ его в нашем сознании складывается из таких вот динамических сцен и картин, из таких речевых характеристик, которые приоткрывают внутренний мир довольного собой, уверенного и на первых порах преуспевающего коммерсанта. Планом он так и не завладел. Ему помешали настоящие патриоты, люди смелые и самоотверженные. Однако, рисуя его, Кравков далек от примитивной схемы. Максаков умный и сильный враг.

В повести «Зашифрованный план» главный герой не Максаков, а тот, кто помешал ему нажиться за счет государства, кто после всех мытарств даст победную телеграмму: «План расшифрован, концессия сорвалась, государство будет работать на Буринде…». Не в том суть, что Максаков побежден, а в том, что родились, живут и действуют люди другой формации, других социальных целей, другой морали. О них-то живо и молодо, с большой верой в их счастливое будущее и рассказал в повести Кравков.

Максимилиан Кравков как писатель сделал немного. Лучшее в его творчестве по объему невелико. Но то, что сделано им хорошо, входит в нашу литературу как ее необходимая частица, по-своему яркая, по-своему неповторимая.

Н.Яновский

ЗАШИФРОВАННЫЙ ПЛАН
Глава первая
1

Говорит мне Иван Григорьевич – старый десятник приисковой конторы:

– Достать бы нам эту тетрадку и были бы мы с тобою, Сергеевич, первые люди по здешнему прииску!.. Была она в красной сафьяновой корке. И запомни еще, золоченая буква «Р» отпечатана у ней на переплете…

За окном – ночь, просветленная снегом. В комнате нас двое. Сидим в полушубках и шапках. Иногда подходим к железной печке, достаем уголек для прикурки.

Стол мой завален листами чертежной бумаги и полуразвернутыми картонами планов.

Я принимаю архив разведки. Керосиновая лампа озаряет наши головы, одинокие в просторе мрака. В облаке теплого красноватого света мы одни в покинутом на ночь доме.

– В сафьяновом переплете? – машинально переспрашиваю я, любуясь картой.

Сделана она с большим мастерством. В нашем, тысяча девятьсот двадцать четвертом, году так еще не научились делать. Точность, изящество!.. Плотный ватман не пожелтел за годы. Акварель положена чудно!..

Эта карта и напомнила Ивану Григорьевичу о таинственной тетради в красном сафьяновом переплете. Еще в царское время видел он ее у золотопромышленника Рудакова, которому принадлежал тогда разрабатываемый нами теперь прииск.

Интересная карта! Это план огромной разведки… Немало, вероятно, было потрачено на нее и времени, и денег.

– Буринда это, не иначе, – убеждает меня Иван Григорьевич. – Рудаков ведь четыре года ее шурфовал!

Я пожимаю плечами. Трудно что-нибудь сказать. В отличие от обычных карт, эта совсем нема. Даже нет названий речек. Через лупу я отыскал только одну полустертую карандашную надпись – над каким-то ручьем – «Торбалык».

Принято, что шурфы, изображаемые на картах квадратами, красятся красным, если содержат хорошее золото, и желтым, когда только обнаруживают следы металла. Пустые шурфы не закрашиваются вовсе.

Здесь же все квадраты однообразно залиты синею тушью, и у каждого свой номер.

Пояснений никаких – полная тайна!

У меня нет оснований особенно интересоваться этим планом, но Иван Григорьевич настаивает. Любит он всякие тайны!..

– Где река Торбалык? – спрашиваю я.

Брови Ивана Григорьевича, округляясь, поднимаются над прищуренными глазами. Широкое лицо с красноватым носом и седыми отвисшими усами клонится набок.

– Не слыхал, – говорит он тихо, – Может быть, не у нас?

– А может быть, и план-то нездешний, Иван Григорьевич?

– Рудаковский план, – продолжает настаивать старый десятник. – Я тебе говорю, что это разведка Буринды… Река-то на полдень течет, вот и на плане эдак же…

Он начинает волноваться.

– Хитрый, дьявол, какой! Увез объяснение и всю работу похерил…

Я откладываю немую карту в папку с пометкой «Неизвестные».

Уже с месяц, как я вожусь в конторе, стараясь привести в порядок дела разведки. Явились мы сюда с поручением треста. Каждый работает на своем участке. Мы – это новый управляющий, инженер и я. Работаю я здесь в качестве топографа и горного техника.

Прииск возглавляем мы трое. От треста у нас задание: поднять производство, упавшее до немногих процентов довоенного промысла.

С начала гражданской войны сюда никто до нас не заглядывал. И жили здесь старожилы и работали как бог на душу положит – серо, уныло, непроизводительно.

С нашим приездом прииск ожил. Приискатели расшевелились. Стали рождаться предложения. Вспомнились старые, неосуществленные проекты.

Я счастлив, что набрел на Ивана Григорьевича. Кем только он не работал на приисках! И конюхом, и забойщиком, и разведчиком.

Много видел Иван Григорьевич людей – и малых, и знаменитых. Мне он называл фамилии известных ученых, некогда приезжавших в эти края. Служил он им всегда неизменным проводником.

После революции, старик стал десятничать при конторе. Знает он свое дело очень хорошо. А лучшего указателя по району и не сыщешь.

Иван Григорьевич вечно ищет работы и людского говора. Когда он один, то всегда грустит. Это у него с тех пор, как белые убили сына. К каждому новому человеку, если он хоть немного напоминает погибшего, старик быстро и крепко привязывается.

Вот и мне он говорит, что я такой же высокий и с таким же сухим и открытым лицом, как у покойника Васи. Только волосы у него были черные, а мои светлые…

Я хмурюсь. Неловко чувствуешь себя перед открытым человеческим горем, которому не можешь помочь.

– Не идет у меня из башки рудаковская книжка! – говорит на прощанье Иван Григорьевич.

2

Над горами, над ярусами зеленых пихт висит беспросветная серая пелена. Она срывается иногда облаками метели, и тогда будто рушится само небо, рассыпанное в снежинки.

По белым корытам речных долин укатались гладкие дороги. Но перебивается еще на тепло погода и черным мерцаньем дрожат незастывшие полыньи.

Мы едем с нашим инженером уже пятый километр, а старая разведка все еще не кончается.

Через всю долину Буринды, от берега к берегу, через ровные промежутки, зияют провалами старые ямы. Это – шурфы. Ими определяли золотоносность долины.

Каждый шурф в свое время сулил надежду, приносил или радость, или разочарование. Теперь это просто ямы, в которых по неосмотрительности можно сломать себе шею.

Я волнуюсь. Недаром, не зря на таком большом расстоянии расшурфована долина!

– Может быть! – соглашается инженер.

Мы подъехали к речонке Тее. На ней когда-то стояла рудная фабрика. Теперь из сугробов снега торчат только несколько маленьких домиков.

Тут мы встретили небольшую артель золотоискателей. Люди без плана растерзали под снегом землю, кое-как раскидали желтые и черные комья… В печуре, без всяких крепей, копался чумазый парень.

– Вас же задавит! – ужаснулся инженер.

– Третий год работаем – не давит, – угрюмо пробормотал один из артельщиков.

Люди смотрели исподлобья, недружелюбно. Ишь, дескать, птицы какие! Приехали – и сразу распоряжаться!

– Десятник! – позвал инженер. – По-твоему, как, правильна эта работа?

Инженер глядит в упор, ответа ждет настойчиво. Десятник долго моргает, потом сознается:

– Нет…

– Завтра же крепи поставьте!..

Видно, что людям не хочется этого делать. Лишние хлопоты, лишнее время… И так бы обошлось! И все же, через досаду свою, они молча выслушивают распоряжение инженера, потому что, знаю, тоскуют в душе по руководству.

Мы проходим по хаосу разрушения. Краснеет в снегу ржавлеными пятнами котел локомобиля. Он завалился набок, оброс кустами. Точно зверь лесной, безвестно издохший в трущобах, дотлевает он под зимним небом.

– Безотрадное у меня впечатление, – говорит инженер. – Сколько мест мы с вами проехали, а видели вы хоть один объект, который позволил бы развернуть настоящую работу? Нет? Ну и я не видел! Так, обглодки остались. Не будет здесь толка…

Я возражаю:

– Как вы можете утверждать без разведки?

Но инженер упрям:

– Я о нынешнем дне говорю. Выручить прииск может только особый случай, который даст возможность немедленно черпать металл… Об этом я и сообщу тресту!

Мы устали и начинаем раздражаться.

Вечереет. До сна надо поговорить еще с артельщиками. В одном из домиков собирается с десяток людей. У всех настороженные взгляды. Что-то расскажут новые люди?

Не умеет мой инженер зажигать народ! Правильно говорит, и дельно, но скучно. Не открывает он обнадеживающих перспектив! И у меня только одни митинговые слова получаются…

Слушают хмуро артельщики, и чувствуется, что нет у них к нам должного доверия.

– Все это так, – говорит, поднимаясь, один из рабочих (руку он заложил за борт пиджака, смотрит в незримую точку), – но, все это не главное. Главное вы, товарищ инженер, придержали. Рабочие золото найти не умеют. А знают, что оно есть…

– Есть! – убежденно поддерживает его собрание.

Вместе со всеми хочется крикнуть и мне: есть!

– Пора нам помочь, – укоризненно продолжает рабочий, – потому что который уж год мы прииск позорим и хлеб советский задаром едим! А движения нет. Тот потолкует, другой расскажет. А мы, как сидели на старых отвалах, так и сидим. Дайте нам новую россыпь, товарищ инженер!

Видно, что инженер задет за живое. Он отвечает сердито, будто собирается ринуться в драку.

– Хорошо! Люди вы местные, ну-ка, выкладывайте! Где, по-вашему, в первую очередь разведку поставить нужно?

Молчат. Вопрос прямой. Сразу на него и не ответишь. Выручает десятник.

– На Буринде, конечно! Наши родители уши об ней прожужжали. Ручались, что золото богатейшее. Разве даром ее Рудаков шурфами избил? Ему революция не дала, а то бы во какое здесь дело раздули! А мы в одиночку, понятно, не можем…

– Согласен! – успокоившись немного, говорит инженер. – Завтра, десятник, иди в шурфовку! Воды не боишься?

– Будет вода! – гудят голоса. – У самой-то речки? Как же не быть!

– Я тоже думаю, – замечает инженер. – Так вот, справитесь без насоса?

– Какая же без насоса работа!

– Но нет же насосов на прииске, сами вы знаете! – кричит инженер, и голос его трепещет от обиды. – Все ведь растащили!.. И сапог тоже нет. В ботинках ты в шурф не полезешь? Вода в ноябре не шутит!

– Не полезешь! – подавленно соглашаются артельщики.

Инженер поникает от тяжести своего бессилия. Продолжает он уже тихо, устало:

– Не могу я очки вам, ребята, втирать. Не могу обещать, что завтра же заработают машины… Достанем средства, выпишем оборудование, тогда увидим… А пока вот чего – приберите-ка мне к месту локомобиль и трубы…

Мы победили. Но нерадостна эта победа. Даже стыдно смотреть в глаза рабочим – так мы слабы еще.

Но золото все же есть, думаю я, и вспоминаю о Торбалыке.

– Товарищи, где река Торбалык?

Рабочие переглядываются, думают… О Торбалыке никто ничего не знает.

3

Вчера нежданно-негаданно к нам прикатил арендатор-концессионер, с письмом из треста.

В письме сказано, что так как сами мы затрудняемся «в кратчайший срок сделать прииск достаточно доходным, то на известных условиях территория его может быть передана в аренду гражданину Максакову..»

В письме приведены также пункты, по которым может состояться сделка.

Узнал я об этом от Ивана Григорьевича. Чуткий нос его быстро пронюхал новость.

Встретив меня в коридоре, он хитро сощурил глаза и невесело спросил:

– Бают, новый хозяин приехал?

Меня взяла досада. Поторопился инженер со своей оценкой!

В кабинет меня позвали для разных справок. Максаков выглядел крепким, рослым мужчиной. Сидел он на стуле и, развалясь, курил толстую папиросу. На темном, как у цыгана, и пьяном лице его играла сладкая улыбка. Казалось, всем он рад, для всех любезен. Так приятностью и сверкает!

– Арап! – толкнул меня под бок инженер.

– Ну, арап или нет, а обеспечение представил, должно быть, солидное, если трест согласился иметь с ним дело…

Управляющий наш деловито-вежлив. Партийной дисциплинированности от него не отнимешь. Что частный капитал допущен сейчас временно для возрождения производства – усвоил хорошо, и что тут нужна особая, большевистская тактика – тоже.

Инженер, как мне кажется, обескуражен. Ему, может быть, стыдно за техническую нашу несостоятельность, и именно сейчас, когда она подчеркнута приездом Максакова.

Арендатор привез с собой карту. На ней отмечен большой участок, который он и собирается получить в аренду.

Я изумляюсь. Для этой площади мы почти не имеем разведочных данных! Не знаем запасов…

– Но позвольте, – я тяну к себе карту и начинаю понимать.

Вот что! Туда вошла река Буринда! Но все-таки, что может знать он об этой речке?

Максаков говорит солидно, стараясь держаться с достоинством:

– Я старый золотопромышленник. В Ленинграде, в тресте, меня отлично знают. Мне предложили материалы по нескольким районам, я выбрал ваш. У меня есть нюх и смелость к риску! Может быть, заработаю… А провалюсь – значит, заплачут мои денежки… Прииск я обстрою, оборудую. Когда аренда кончится, все останется вам… Свою выгоду я понимаю хорошо и ссориться с государством не намерен… Ну… и опыт кое-какой имею…

Максаков добродушно смеется. Я не верю в этот смех. Мне кажется, что этот делец высокомерно презирает нас с высоты былого своего величия. И презирает, и боится… У меня появляется к Максакову неприятное чувство, загорается неприязнь.

– Изложите ваш план, – хмуро говорит инженер. – Поглядим, какой у вас опыт!

Я благодарно взглядываю на него – хорошо сказал, без церемонии!

Арендатор, однако, словно не заметил недружелюбного тона инженера.

Он по-прежнему добродушно улыбается.

– Да, с удовольствием! Без планов я – спекулянт!..

Подо мною крякает стул. Управляющий укоряет меня глазами.

– Итак, граждане, – начал Максаков, – как вы видите, я интересуюсь наиболее выработанными площадями. Удивительного в этом ничего нет, потому что я собираюсь перемывать отвалы… Да, да! Старые громадные отвалы, в которых, конечно, осталось достаточно золота! Не ожидали?

Я прислушиваюсь. Любопытная мысль! Не откажешь ей в расчете. Золота в отвалах, конечно, много. И если уметь, то работу можно поставить легко и просто.

– Мною, – продолжал Максаков, – выбран такой участок, где старые работы особенно густы. – Там отвалы на каждом шагу. А в середине участка проходит река Буринда. Не выкинешь же ее из плана? А потом, если будем здоровы да живы, мы и по этой долине разведочку проведем. Для прииска будет полезно..

Инженер смущен. Он не возражает и что-то записывает в блокнот.

Мы переходим к пунктам предполагаемого соглашения.

Перед обедом Максаков просит ознакомить его с чертежами и планами, относящимися к облюбованному им участку. Я советуюсь с управляющим. Подумав, он тихо напутствует меня:

– С этим будьте особенно осторожны. Он может нас здорово облапошить! И отказать нельзя! В этом и смысл аренды, чтобы поднять производство, чтобы больше добыть золота. Куда же он денется без необходимых материалов?

Действительно, положение щекотливое!

Планы мы показываем Максакову вместе с Иваном Григорьевичем. Арендатор жадно набрасывается на документы. Он буквально ложится на стол, широко расставив локти.

Я пробую объяснять, но сразу же чувствую, что это совсем не нужно! Максаков быстро разбирается сам, оценивая материалы с одного взгляда.

В тишине резко шуршит перебираемая бумага. Тихо вздыхает Иван Григорьевич. Арендатор отбрасывает одну папку за другой.

«Нет, – думаю я. – Так документы не рассматривают. Уж слишком быстро, уж слишком уверенно! Безусловно, он что-то ищет». – Добродушное и веселое лицо арендатора сереет, становится скучным. Он, видимо, разочарован. В глазах появляются жесткость, в голосе недовольные, почти сердитые нотки. Чего особенно церемониться с нами! Один топограф, а другой и вовсе – мужик-десятник…

– А еще? – спрашивает он, отбрасывая последнюю папку.

– Больше нет ничего!

– А вы поищите получше!.. А эта папка?

Черт побери! – Максаков указывает на папку с надписью «Неизвестные». Я накладываю на нее руку:

– Это не относится к участку!

Иван Григорьевич отчаянно давит под столом мою ногу. Максаков вспыхнул, потянулся всем телом:

– Все равно, дайте!

Я спокойно бросаю папку обратно в шкаф и с удовольствием выговариваю:

– Вы пока еще здесь не хозяин!

Максаков краснеет, шумно поднимается из-за стола, но, сдержавшись, обиженно произносит:

– Странно!

Скрипучим, тяжелым шагом направляется Максаков к двери. Уходя, пожимает плечами:

– Очень, очень странно!

4

Тихо в тайге. Ниже и ниже спускается плоское небо, серое, без теней. Мороком оно медленно наваливается сверху.

В безветрии цепенеют пихты. Зачарованно дремлет хвойный лес. В ушах начинает звенеть от глубокого, всепроникающего безмолвия…

Я прошел сегодня на лыжах многие километры. Сегодня мой день – свободный. Спустившись на узкую речку, впадающую в Буринду, я попал в березняк. Желтыми лоскутами висят на ветвях неопавшие листья. Через снег проступает щетина иссохших трав. Мягкими, ватными ямками значатся по ночной пороше заячьи следы.

В одном стволе моего ружья дробь на рябчика, в другом – картечь. Не последнее дело подстрелить себе на обед дичину!

Живу я бродягой. Один-одинешенек. Питаюсь в столовой, невкусно и однообразно.

Я трогаю лыжи. Иду как по шелку. Шуркает камыс[1]1
  Камыс – шкура с ног оленя, которой, мехом наружу, обтягивают скользящую поверхность охотничьих лыж.


[Закрыть] легко и скользко.

Вдруг впереди от куста отрывается белый комок и шаром мелькает среди травинок. Я сдергиваю ружье. Не глядя, поднимаю курок.

Хлопает выстрел. С ним паром подымается дым… Попал – лежит!

Я бросаюсь, как зверь. В такие минуты всегда дичаешь. За уши я поднимаю крупного, матерого зайца. Ого! Вот это удача!

Переваливая гору, я задыхаюсь. От долгой и быстрой ходьбы стало жарко. Останавливаюсь передохнуть. Кругом – роскошный простор. Один за другим ступенями тянутся к туманному югу длинные, синеватые хребты гор. Далеко за ними, как головы сахара, угрожают и манят неприступные гольцы-таскылы.

В глубокой, как ковш, котловине я делаю привал. Сбиваю с горелого пня боярскую шапку снега, сажусь и вытаскиваю свой альбом.

Немножечко я художник. Я остро люблю краски. Меня настраивает запах терпентина и макового масла. Тогда мне хочется проглядеть насквозь природу и увидеть в ней недоступное для простого глаза. Но это редко – в часы досуга.

Сейчас, в очарованной тишине, шуршит по картону карандаш. Красные серьги висят на кусте калины. Из снега показывается полевой мышонок, перекатывается пушным клубочком. Откуда-то вспархивает на сушину зеленый дятел. Дробно срываются в тишине рассыпающиеся стуки. Вдруг я резко вздрагиваю… Сзади стоит человек. Он точно вырос из-под сугроба.

Человек добродушно смеется. Это охотник-шорец.

– Э-э, знакомый! Василий Семенович!

Его желтое, смуглое лицо все в морщинах. И глаза, как морщинки, – узкие щелочки. На подбородке седой клочок волос… С его древнего и лесного лика на меня глядит Восток…

Я протягиваю папиросу. Он берет охотно. Не снимая лыж, присаживается на корточки.

Василий Семенович – старый и знаменитый медвежатник. У него и сейчас за плечами винтовка на сошках. В граненый ствол ее свободно входит мой палец. Старик одобрительно кивает на зайца.

– Убил? Ха-ха… Хорошо!..

С любопытством Василий Семенович смотрит на мой рисунок. Он остро приглядывается и вдруг громко и довольно хохочет.

– Узнал, Василий Семенович?

– Все, все узнал! Ха-ха! Это – Буринда! Это, с правой руки, Мулук. По левую – Торбалык-Су.

Су – это по-шорски вода. Но… Торбалык?.. Я вскакиваю от осенившей меня мысли.

– Как Торбалык? Приток Буринды?!

Василий Семенович кивает утвердительно:

– Ага! Ага! Старые люди так звали, наши, шорские люди. А русские – Торбалык Теей зовут..

Так вот оно что! Значит, мой план безымянной разведки действительно план Буринды. Какое великолепное открытие!