Текст книги "Во тьме"

Автор книги: Максим Шаттам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

11

В конце XI века, во время первого крестового похода, рыцари осаждали Антиохию восемь месяцев подряд. Мусульмане защищали свои ценности так долго, как могли. Беря их в плен, крестоносцы отрубали им головы и бросали через стену, чтобы напугать осажденных и распространить среди них болезни. Давайте на краткий миг закроем глаза и представим себя внутри стен, вздрагивающих от ударов вражеских камней. Представим мужчин, женщин и детей, наблюдающих, как под покровом ночи приближается армия рыцарей с запада Дрожащие факелы, забрала, скрывающие лица, боевые машины и наполненные головами корзины. Укрепления Антиохии готовы пасть, ничто не может остановить христиан. Они хлынут на улицы, неся в блеске своих клинков смерть. Сердца осажденных сжимаются от предчувствия резни, кровь бурлит в чреве у женщин, беззвучно плачут дети. Они знают, что умрут, и плачут от страха сильнее, чем от ненависти. Тысячи взглядов блуждают по сторонам, пока стенобитные машины ломают большие ворота. Все кончено. Смерть уже внутри.

Тысячу лет спустя сквозь густой, заволакивающий Бруклин туман те же напряженные взгляды, то же рождаемое ужасом глухое смирение навсегда отпечатываются на холодной бумаге.

Свидетели страдания – фотографии – только что приколоты кнопками к стене, освещаемой полосатыми, целомудренными полосами света от неоновых ламп. Над фотографиями видны бугорки, из-за этих бугорков кнопки часто вываливаются из стены, и белые бумажные прямоугольники оказываются на полу, иногда надают в ее кофе, особенно когда от сквозняка захлопывается дверь.

Между этой стеной из взглядов и четырьмя окнами стоят несколько столов, стулья и даже софа, прожженная сигаретами и усеянная всевозможными пятнами.

В окно видна улица Берген – она пролегает тремя этажами ниже; вдоль нее стоят полицейские машины. В 78-м участке Нью-Йорка эту комнату называют «стакан» – когда все в ней начинают разом курить, воздуха не остается в принципе; именно здесь происходят собрания или – очень редко – создаются группы быстрого реагирования, если случается что-то серьезное; впрочем, таких случаев за четверть века было не больше десяти.

Сегодня в своем логове, «стакане», расположилась следственная группа, состоящая из Бо Эттвела, Аннабель О'Доннел и Фабрицио Коллинза, а также Джека Тэйера, координирующего всю работу.

Кабинет был завален принесенными делами, куртками и пропах дешевыми дезодорантами.

Карикатурист оттянулся бы всласть, реши он изобразить происходящее в «стакане». Вначале он нарисовал бы мужчину с изборожденным морщинами лицом, похожим на старый сухофрукт: Тэйера. Рисуя Аннабель, он подчеркнул бы ее расовые корни и мускулы – фигура сидящего на амфетаминах бодибилдера. Фабрицио получился бы типичным итальянцем: тщательно подобранный костюм, напомаженные волосы, черные очки и неизбежная шляпа-«борсалино», – все противоречило тому, чем он являлся на самом деле. Наконец, лейтенант Бо Эттвел, самый трудноизобразимый. Если бы пришлось все же рисовать его, лишь «Сын Человеческий» Магритта с его «котелком» и яблоком вместо лица соответствовал бы образу Бо, придавая этому необычному персонажу определенную уникальность.

Эттвел поблагодарил собеседника и повесил трубку. Он взял клочок бумаги, на котором только что записал имя, и приколол его под одной из фотографий.

– Тридцать четвертый опознан, – прокомментировал он тоном, в котором странным образом соединились гордость и грусть.

Лейтенант Эттвел разменял пятый десяток, его внешность соответствовала стандарту «обычный американец»: небольшой живот, отмеченные стрессом черты лица; завершали портрет типичного жителя Нью-Йорка купленные на распродаже костюмы. Его губы, казалось, никогда не отдыхали; прямой рот плюс глубоко посаженные глаза создавали выражение, позволявшее Бо экономить другие выразительные средства. Если бы не выступающая вперед челюсть и черные брови, контрастировавшие с волосами серого цвета, его было бы невозможно отличить от среднестатистического горожанина. По его плохому настроению было ясно, что в команде он хотел быть «номером один».

Он отступил на шаг и скрестил руки на груди.

Неслабое зрелище. Когда члены группы смотрели на стену, вдоль позвоночника у всех пробегала дрожь.

Шестьдесят семь фотографий и столько же человек, выстроившихся в длинные ряды смертников. Аннабель невольно сравнила эти взгляды и запечатленный в них ужас с воспоминаниями о жертвах холокоста; на мгновение ей показалось, что она смотрит на бесконечные ряды людей, ждущих перед воротами Освенцима. Столько же невинных лиц, столько же выброшенных на ветер иллюзий.

Дверь отворилась, внутрь кабинета ворвался шум из коридора, и к команде присоединился капитан Вудбайн. Вид у чернокожего гиганта был озабоченный.

Джек Тэйер хлопнул в ладоши:

– Устраиваемся и делимся всей информацией. С самого начала.

Они сели вокруг длинного стола, освещаемого маленькими медными лампами. Через несколько минут брызнули слова, разгоняя удушливые пучки теней; дым сигарет стал широкими кругами плавать по комнате, словно эфирная митра, придавая кабинету сходство с настоящим «стаканом».

Снаружи облака поглотили дневной свет, солнце полностью исчезло.

Эттвел произнес баритоном:

– В пятницу 18 января, то есть три дня тому назад, Спенсер Линч был арестован по причинам, которые всем нам известны. В настоящий момент он все еще находится в коме, врачи думают, что он выживет, но не знают, когда он очнется и каким выйдет из комы. Ладно. Дома у этого Линча мы нашли шестьдесят семь фотографий детей, мужчин и женщин разных возрастов.

Вудбайн, казалось, вдруг проснулся; он, словно все еще не понимая, взглянул на фотографии.

– Насколько удалось выяснить, похищенные люди принадлежат к вполне благополучным семьям, – продолжал Эттвел таким тоном, словно руководил группой. – Фотографии были расположены в определенном порядке. Составлены в три различных «блока». Три полароидных снимка, изображающие жертв Спенсера Линча, находились отдельно. Два других «блока» разделяло подобие проведенной по стене черты. По одну ее сторону – пятнадцать обычных любительских фотографий, по другую – сорок девять ужасных снимков. Все сделаны цифровым фотоаппаратом, затем напечатаны на специальной бумаге хорошего качества. Каждый снимок, очевидно, тщательно продуман и сделан без риска для фотографов. Априори никаких зацепок, которые могли бы вывести нас на их след.

– Вы хотите меня уверить, что шестьдесят семь человек заставили позировать и сфотографировали просто вот так, без явной причины? – спросил капитан Вудбайн, ждавший простого подтверждения собственных слов, но все еще не решавшийся поверить.

– Боюсь, что кошмар только начался. Джек…

Эттвел повернулся к подхватившему нить беседы Джеку Тэйеру, оказавшемуся у доски с тремя латинскими фразами.

– Caliban Dominus noster, In nobis vita, Quia caro in tenebris lucet, – прочитал он. «Калибан наш бог. В нас жизнь. Ибо тело светит во мраке». Три фразы. Мы пытаемся выяснить, знал ли Спенсер латынь, но это кажется маловероятным. Скажем так, это не его профиль. У него дома мы не нашли ни словаря, ни чего-то подобного; но мы постараемся прошерстить книги, которые он читал, чтобы убедиться, что фразы не взяты оттуда.

– Думаешь, их несколько, так? – спросил Вудбайн. – Секта, сатанисты или уж не знаю, кто еще.

Прежде чем ответить, Тэйер оглядел собравшихся.

– В настоящий момент мы полагаем, что их трое. Все указывает на это: съемка с трех разных штативов, расположение фотографий на стене у Линча, даже цитата, разбитая на три фразы. Может, я и преувеличиваю, но Спенсер не один, это точно. Есть кто-то еще.

Настала очередь Аннабель встать и взять конверт со стола.

– В своей дыре Спенсер хранил письмо, – объяснила детектив. – То ли ему его принесли, то ли он сам его где-то нашел – один конверт без имени и адреса. Внутри открытка, точное происхождение которой мы пытаемся установить. Пока мы ждем результаты, прочту текст на обороте – он говорит о многом.

Аннабель вытащила открытку – на черно-белом снимке был изображен городок, пересеченный узкой речушкой, – и бесстрастным тоном начала читать:

«Ты растешь. Делаешь меньше глупостей. Теперь ты должен научиться быть как мы. Невидимым. Преодолей себя, прояви хитрость: в семействе Джона Уилкса ты найдешь JС 115. Маленькое примечание: это семейство возит на своей спине богатства земных недр. Оно обитает в верховьях Денвера… Будь достойным и до скорого, мой маленький. С. Боб».

Вудбайн увидел, что его сигарета погасла в стоящей напротив пепельнице.

– Есть подпись: «Боб», – закончила Аннабель. – Очевидно, Спенсер сжег остальные письма и открытки, в его мусорном ведре мы нашли сгоревшую бумагу. Эту он получил недавно, и ему просто не хватило времени ее уничтожить.

– На конверте указан индекс? – спросил Вудбайн.

Аннабель уже собиралась ответить, но Эттвел опередил ее, что заставило женщину почувствовать раздражение: Бо хотел в одиночку позировать в лучах софитов.

– Да, причем там была еще и какая-то блестящая пыль. Сейчас мы ждем результаты из лаборатории. Следы от липкой ленты на обороте конверта. Мы думаем, письма были приклеены скотчем к какому-то предмету, и Спенсер хотел перечитать их позднее. Кто отправитель? Когда письмо было отправлено? Как? Над этим мы сейчас и работаем.

Фабрицио Коллинз все это время сидел молча. Его длинные темно-русые волосы были стянуты в хвост, а на превосходно выбритых щеках отражался свет ламп. Это был красивый мужчина, лицо которого портили лишь зубы, беспорядочно торчавшие во рту, из-за чего он не позволял себе улыбаться. Прежде чем присоединиться к разговору, Фабрицио погладил волосы.

– А еще мы пытаемся установить имена всех… этих людей. – Он смущенно указал на фотографии. – Нужно время, но мы уже значительно продвинулись, мы уделяем этому больше всего времени. Мы знаем тридцать четыре имени из шестидесяти семи. Большинство считаются пропавшими без вести.

– Господи…

Коллинз продолжал, теребя воротник дорогой рубашки-поло:

– Изучая даты исчезновений, значащиеся в заявлениях, можно сделать вывод, что самое раннее произошло в июле 1999 года. Пока установлены личности только половины жертв, и есть еще вторая половина, то есть эти парни потихоньку занимаются своими делом как минимум уже два с половиной года! Представляете?

Аннабель вырвала лист из блокнота и, положив на стол, толкнула к капитану.

– И наконец, – сказал она, – у нас есть татуировка, которую Спенсер Линч сделал на коже Хулии Клаудио: 67 – (3). Сейчас, – продолжила детектив, – мы понимаем ее значение: 67 – общее число похищенных, 3 – его персональный счет. Вроде бы все предельно просто, но так получается наиболее логично.

– Может кто-нибудь объяснить мне, о чем вообще речь? – прогремел голос Вудбайна.

Над столом повисло болезненное молчание, призрак леденящей душу загадки.

– Полагаю, мы наткнулись на отвратительную тайну, которую несколько человек старались скрывать в течение длительного периода времени, – резюмировал Эттвел. – Даже будучи сверхковарными, похитить одного за другим шестьдесят семь граждан этой страны, день ото дня заметая следы… Они должны быть хорошо организованными.

– Это мягко сказано, – усмехнулся Тэйер.

– Но кто «они»? Что за ублюдок организовал подобие секты, похищавшей этих несчастных?! – негодовал Вудбайн.

В тишине раздался голос Аннабель:

– Они действительно сумасшедшие. Это и есть ответ на вопрос, зачем им нужно было похищать людей. Посмотрите на эти лица, на них все написано. Никакой, на хрен, логики, среди них ведь даже дети есть!

Четыре детектива провели уик-энд в этом кабинете, занимаясь расследованием и сопоставляя первые выводы, и они все чувствовали себя уставшими. На фотографиях было изображено столько мужчин и женщин, что в таком количестве фактов, казалось, просто невозможно разобраться. При каждом «мозговом штурме» появлялись новые версии.

– Эй! Минуту! Это ведь еще не все, – воскликнул вдруг Фабрицио Коллинз.

Маленькое собрание проследило за взглядом своего молодого длинноволосого коллеги, направленным на «стену страдания».

– Среди них есть женщины, от юных до зрелых, то же самое с мужчинами. Присутствуют представители всех этнических групп, правда, белых больше. Но если вы хорошенько присмотритесь, то не увидите среди жертв стариков. Я хочу сказать, что самому пожилому из всех – около пятидесяти. Большинству же – от двадцати до тридцати.

– Точно, – одобрил Тэйер. – Вот этот младше всех. – Он указал на мальчика, в глазах которого не было слез – видимо, все они к моменту, когда его сфотографировали, уже пролились. – Томми Хиккори, ему восемь; столько же, сколько Карли Марлоу, вот этой девочке.

Все кроме Вудбайна что-то пометили у себя в блокнотах. Потом Эттвел, по-прежнему бесстрастный, оглядел команду и подытожил:

– Если конкретно, то у нас есть шестьдесят семь фотографий, подобие молитвы на латыни и загадочная открытка. Плюс множество второстепенных зацепок, перечень вещей Спенсера, результат анализа пыли на конверте, список сокамерников Линча…

Вудбайн покачал головой:

– Завтра сюда из Центрального управления Северного Бруклина прибудут три детектива, они помогут вам, можете распоряжаться ими по своему усмотрению. – Капитан поднял вверх указательный палец: – Распоряжение шефа полиции. СМИ не должны ничего знать о шестидесяти семи фотографиях, я не хочу дополнительного давления. Ребята из Центрального управления помогут вам подобрать правильную информацию для прессы. Вы оставите все свои предыдущие дела, они будут перераспределены, мне нужно, чтобы вы вплотную занялись только этим. ФБР отдает в наше распоряжение свою лабораторию, а полиция штата готова при малейшей необходимости помогать нам.

– Федералы не собираются вмешиваться в это дело? – забеспокоился Эттвел.

– Нет, этот кошмар теперь на слуху у мэра и даже у губернатора, они хотят, чтобы все было сделано нами самостоятельно. Вы остаетесь на линии огня, но нам срочно нужны результаты. – Вудбайн вновь бросил взгляд на стену, взглянув в множество умоляющих глаз. – Надеюсь, что сейчас не все эти люди мертвы, – прошептал он.

Джек Тэйер положил руку на плечо капитану. Обоих связывала многолетняя дружба.

– Я… На твоем месте я не был бы столь оптимистичен. Существуют моменты, которые мы пока опускаем.

Ноздри Вудбайна втянулись, его нервозность становилась все заметнее.

– Молитва на латыни, найденная нами у Спенсера, была написана кровью. Утром из лаборатории пришел факс. Это человеческая кровь.

Вудбайн закрыл глаза, он даже не удивился. Эттвел внес пояснение, добавив:

– На самом деле, это смесь из крови нескольких людей. Скольких – лаборатория не смогла установить.

Опытному капитану, занимавшемуся разными безумными историями на протяжении двадцати трех лет работы в полиции, показалось, что шестьдесят семь пар глаз с фотографий обращены к нему.

Напряжение сдавило его грудь так сильно, что из глаз почти потекли слезы бешенства.

Почему вы делаете это? Кто вы?

Но больше всего его мучал вопрос, как человеческие существа вообще могли участвовать в подобной дикости, участвовать расчетливо и холодно, и с какой целью?

12

Нью-Йорк с пригородами, расположен поверх тектонической плиты, спускающейся к берегу океана. С высоты в тот самый момент, когда ночь понемногу начинает разворачивать свои красоты, он напоминает огромное, переливающееся множеством огней пятно.

Местами видны тревожные отблески мигалок полицейских машин, двумя цветами – красным и синим – отражающиеся на фасадах зданий. Они ритмизируют жизнь тамошних угрюмых улиц. Если бы потребовалась музыка, чтобы создать достойный аккомпанемент этому зрелищу, то вполне – усилиями меланхолического, медленного и мрачного хора – можно было бы исполнить по случаю гимн миллионам этих неведомых жителей, странным образом совершенно одиноких среди суеты мегаполиса.

В глубине одного из местных каньонов мы видим женскую фигурку, идущую навстречу общему людскому потоку. «Очередная долбаная телка», – могут сказать одни; «Милашка», – возразят другие: крепкие мускулы, подтянутая кожа, твердая походка.

Сопротивляясь порывам ветра, Аннабель, полностью погруженная в свои мысли, поднялась по Клинтон-стрит с набитой делами бумажной сумкой в руке. Пересекла Джоралемон-стрит и посреди улицы на секунду исчезла в облаке густого пара, поднимавшегося над водосточной решеткой. Едва ее нога ступила на тротуар, завибрировал, а затем начал звонить мобильник.

Вот черт! Дайте же мне хоть мгновение побыть одной, – рассердилась она.

Найдя небольшое укрытие перед зданием банка, Аннабель поставила сумку.

– О'Доннел. Слушаю, – произнесла она, переводя дыхание.

– Привет. Это Джошуа Бролен, можете говорить?

Аннабель придержала сумку коленом:

– Валяйте.

Частный детектив с ходу бросился в атаку:

– Я только что встретился с парикмахером, которому Спенсер Линч продавал волосы своих жертв. Парень странный, но выглядит искренним, как мне показалось. Видимо, он замешан в каких-то мелочах и боится; правда, там ничего серьезного. Думаю, вы уже поняли, что он не…

– Да, его не в чем упрекнуть.

– М-м-м… – Раздался выдох, как будто Бролен выпустил струю дыма. – Это неудивительно. Зато я навестил родителей малышки Паунер, той, которую Спенсер Линч похитил первой. Здесь тоже ничего экстраординарного. Я больше сосредоточился на этой части дела. На…

– Бролен? Послушайте, вы действительно решили погрузиться в это всерьез?

– Я просто стараюсь соблюдать правила игры, услуга за услугу. Вы мне кое-что рассказали, теперь моя очередь держать вас в курсе своих новостей.

Аннабель чуть-чуть распрямилась. Эта игра по правилам ей понравилась, она была неожиданной и приятной. Сперва показавшийся ей хитрым, частный детектив убедил ее, что готов помогать. Она не могла удержаться и не задать самой себе вопрос: как долго он будет поступать подобным образом? Аннабель глядела на проходивших мимо людей, старавшихся не толкнуть ее, но при этом в упор ее не замечавших.

– В каком отеле вы остановились? – решилась она.

– «Каджо Мэншн» на Атлантик-авеню. А зачем это вам?

– Я приеду, – выдохнула она. – Так будет проще.

Повесила трубку, подняла сумку с делами, развернулась и побрела дальше, сквозь лучи автомобильных фар и поток пешеходов.

Бар отеля заполнялся, группа мужчин в костюмах переговаривалась чуть громче обычного; несколько пар ужинали за стеклянными столиками, на которых горели свечи. Радио тихо исполняло песню Эди Брикелл, которую никто не слушал, кроме, быть может, человека с бокалом мартини. Наконец и он перестал слушать музыку, дабы не выглядеть стариком в глазах окружающих. Допив свой мартини, Бролен принялся листать свежую газету. Глядя на него в этот момент, сложно было предположить, что он неплохой спортсмен, и вовсе не потому, что он оплыл жирком, просто сейчас его поза не давала ни малейшей возможности угадать род его занятий и истинное телосложение.

Входная дверь распахнулась, и на пороге возникла Аннабель. Джошуа Бролен поднялся. Он указал женщине на барный стул возле себя.

– Прошу. Я отвлек вас своим звонком, не так ли? – спросил он, указав пальцем на бумажную сумку, которую держала в руках Аннабель.

– Нет, вы отвлекли меня от тарелки супа и часового просмотра CNN, это ужасно.

– Информационный фастфуд!

Аннабель присела и заказала содовую.

– Что вы хотели мне сказать? Что-то насчет похищения Мередит Паунер, так?

Кивнув, Бролен начал, даже не сделав глубокий вдох. Он был полностью в материале.

– Изучая ее дело, я сделал свои небольшие выводы. В день похищения Мередит отправилась в церковь, собираясь провести там вторую половину дня. Она сказала родителям, что предложила приходскому священнику помощь, хотела сделать что-то добровольно. Согласно полицейскому отчету, священник, служивший в приходе Святого Эдварда, в тот день не видел девушку, однако он признает, что провел большую часть времени дома, а не в храме. Полиция не нашла свидетелей, никто из находившихся в тот день в церкви не отметил ничего необычного. Не запомнил даже отдаленно похожую на Мередит девушку, правда, в приходе тогда было много народу. Копы предположили, что она пропала по дороге туда.

Если внимательно посмотреть на жертвы Спенсера Линча, мы заметим, что они все – разных национальностей, что для серийных убийц является редкостью, обычно они нападают на представителей той расы, к которой принадлежат сами. Словно Спенсер кого-то искал, не зная точно, каким именно образом воплотить свои фантазии. Думаю, что, когда он убивал первую девушку, он просто хотел набраться уверенности, потому и выбрал Мередит – она, как и он сам, чернокожая, молодая и охотно общалась с людьми, любила помогать другим и по природе своей была лишена подозрительности. И он знал ее. С другой стороны, церковь Святого Эдварда и Хайте находятся не так далеко от его дома, все-таки не на противоположном конце города, и это тоже было ему на руку.

Отпив из стакана, который перед ней только что поставили, Аннабель жестом прервал;! Бролена:

– Согласна, вы рассуждаете логично, все сходится, однако откуда взялось утверждение, что Спенсер знал Мередит? Быть может, вывод поспешный, не думаете?

Нет, напротив. На Спенсера набралось целое уголовное досье, но по преимуществу это все мелкие правонарушения, он не был замечен в попытках изнасилования или сексуальных домогательствах; там только «всего один» пример агрессивного поведения. Немного для того, кто готовится совершить три преступления на сексуальной почве в ближайшие после освобождения из тюрьмы месяцы. Нет промежуточной «стартовой площадки» или почти нет, нельзя так легко скатиться до убийства, буквально просто по щелчку пальцев, как это обычно показывают по телевизору.

– О'кей, знаю. А вдруг Спенсер натворил что-то еще, но при этом не был схвачен за руку!

Бролен пожал плечами, было ясно, что довод Аннабель не кажется ему убедительным.

– Это было бы удивительно, он вовсе не хитроумный парень, по собственной глупости засветился на наркотиках, и вовсе уж по-идиотски отличался агрессивным поведением, я читал отчеты. Если бы он попался на чем-то еще, его бы остановили тогда, а не теперь. Полагаю, что пульсирующее внутри желание убивать возникло у Спенсера задолго до попытки изнасилования, однако действовать ему мешал его собственный характер. Он прежде всего мечтатель, любит фантазировать на разные темы, но его сексуальность контролируется мозгом и не превращается в реальность. Мне кажется, вы должны были найти у него дома много всевозможной порнографии, так?

– Действительно, кипы журналов.

– Ничего неожиданного, все, как я и думал. Сидя в тюрьме, он имел время поразмышлять на тему абсолютной власти, контроля, доминирования, другого в качестве сексуального объекта; но никакой связи с собственной персоной. Он мог мечтать, готовиться, возможно даже не отдавая себе отчета в том, что это произойдет на самом деле. Но было слишком поздно, он ощутил потребность убивать. Через некоторое время после освобождения он принялся действовать. Слишком быстро, даже, думаю, чересчур поспешно. Значит, существовал некий спусковой механизм. Вы представляете себе психологию серийного убийцы, детектив О'Доннел?

– Ну, в общем, нет… скажем так, это не моя компетенция.

– У всех подобных преступников в момент первого убийства срабатывает спусковой механизм. Часто речь идет о стрессе, который обычному, «нормальному» человеку не кажется непреодолимым: денежные проблемы, увольнение, разрыв с любимым, даже весть о неизбежном отцовстве. Между тем для серийных убийц именно дополнительный стресс становится поводом к действию. В дальнейшем, при совершении новых преступлений, эта «направляющая» оказывается ненужной – они отталкиваются от того, что уже сделали. Избегая конкретики, заметим только одно: в случае Спенсера Линча срок между его освобождением и первым убийством очень короткий. Слишком мало времени, чтобы собраться, накопить в себе переживания… Я бы ждал от такого типа, как он, сначала минимум одного-двух нападений с целью простого изнасилования. Постепенной эволюции. У себя в кабинете вы сказали мне про группу серийных убийц, не так ли?

– Эй, минутку! Я не сказала убийцы! Напротив, у нас есть пока только жертвы Спенсера Линча! Мы полагаем, что у похищений были организаторы, но речь не идет об убийцах.

Их взгляды встретились. Бролен буквально глазами впился в Аннабель.

– Мы оба знаем, что есть и другие, – цинично заявил он. – Я хотел бы посмотреть на этих организаторов, поскольку мне кажется, что Спенсера подтолкнул к преступлению кто-то из них. Кто-то, кто знал его, человек той же породы, что и он сам, сумевший разбудить в нем желание и заставивший воплотить его. Тот самый спусковой механизм для Спенсера, в котором кроется объяснение, почему убийство было совершено Линчем вскоре после выхода из тюрьмы. В первый раз Линч убил свою знакомую. Завтра я отправлюсь в приход Святого Эдварда и поговорю со священником. Если вы не возражаете, я хотел бы показать ему фото Спенсера, может быть, он видел его во время служб или шатающимся внутри здания. Учитывая конфиденциальность расследования, я хотел бы получить ваше разрешение на использование этой фотографии.

Аннабель с любопытством разглядывала своего собеседника. Она отпила из стакана и подвинула стул, чтобы сесть прямо напротив Бролена.

– Почему вы стали частным детективом? Вы отлично справлялись со своими обязанностями, поэтому я просто озадачена. Почему частный детектив, «специализирующийся на похищениях»? – спросила она серьезно.

Лицо Бролена исказила гримаса боли.

– Это долгая… история, – ответил он сдержанно.

Внезапно шум разговоров вокруг них усилился, и обоим стало как-то неуютно.

– А вы? – спросил Бролен. – Почему вы стали полицейским?

Аннабель улыбнулась: Бролен вывернулся неловко, однако ей и это понравилось. Ничего общего с сексуальным влечением, просто контакт сам по себе был приятным, а Бролен казался таким странным и многоликим, что по-своему это даже интриговало. По правде говоря, после исчезновения Брэди она ни разу не испытывала сексуального желания. И потому не искала удовлетворения. Она надеялась, иногда чувствуя горечь поражения, но все же еще надеялась.

– Ничего особенного, – произнесла она дрожащим голосом, удивившим ее не менее, чем тон Бролена. Легонько кашлянув, чтобы восстановить внутреннее равновесие, она продолжила более игриво: – Сожалею, в моем случае все скучно, никакой оригинальности, как и у большинства жителей этой страны!

Бролен в свою очередь улыбнулся, и эта улыбка вдохновила Аннабель на продолжение фразы.

– Выросшая «на кукурузе» девушка из пригорода, которая, как и вся американская молодежь в 70–80-е годы, боялась ядерной войны с СССР, это наша общая травма. Остается добавить, что я испытывала сильный интерес к отношениям между людьми, я была активной, потому-то и пошла на службу в полицию.

– Ни медали, ни знаменитого предка? Ничего от голливудского сценария?

При последних словах на лице Аннабель появилась усмешка, быстро сменившаяся выражением искренней симпатии. Оба смутились, и женщина принялась копаться в своем кошельке. С почти обезоруживающей мягкостью она подняла лицо к Бролену и спросила:

– Прогуляемся?

Бролен медленно кивнул. Аннабель взяла две бутылки «БадЛайта», сунула их в карманы бомбера и положила деньги на стойку.

На метро они проехали Бруклин до самого Кони-Айленда. Сидя в вагоне, оба молчали, разглядывая пейзажи за окном, когда состав вылетел из-под земли и на высоте пятнадцати метров двинулся по стальному лезвию. Иногда их взгляды пересекались, и на лицах у обоих возникала понимающая улыбка – они напоминали детей, гордящихся тем, что ходят в одну школу. Через полтора десятка километров поезд «легкого» метро стал замедлять ход. Бролен смотрел на возвышающиеся вокруг высокие, сменяющие друг друга коричневые башни, на огромные бункеры с сотнями светящихся окон – уже начался вечер, – и тут он понял, что разглядывает здания с дешевыми квартирами и окнами, выходящими на море. Более, чем где-либо, здесь чувствовалась ирония: людей рассадили по клеткам, но позаботились о том, чтобы сделать для них балконы с видом на ускользающую необъятную свободу.

Станция «Кони-Айленд» была пустынной, вестибюли пахли мочой. Зимой на пляж никто не ездил, разве что несколько пожилых обитателей квартала. Никаких туристов – само собой, они все свалили отсюда до весны.

Аннабель повела Бролена по пешеходной дорожке, вдоль которой стояли домики с закрытыми окнами; сверху на эти жалкие хижины с полным безразличием смотрели башни. Им попались полдюжины одетых в куртки «North Face» подростков, болтавших и слушавших извергаемый радиоприемником назойливый рэп. Чересчур занятые беседой и разделом «косяка», они не обратили на пару пешеходов никакого внимания.

Прошли мимо парка аттракционов, которые, как и все вокруг, тоже впали в зимнюю спячку; парк напоминал морское животное, прячущее в темноте свой тощий скелет, образованный изгибами «русских горок».

Аннабель указала Бролену на лестницу:

– Здесь приятно гулять. Вы знаете Нью-Йорк?

– Я был тут несколько лет назад как турист. Но еще ни разу не попадал в Бруклин.

– Хотя, строго говоря, эта территория действительно относится к Бруклину, мы, можно сказать, на ничейной земле. Летом здесь рай для среднего класса, но зимой… простая оболочка, иллюзия. Но мне зимой тут нравится больше.

Они забрались по ступеням на променад Ригельмана – бесконечный деревянный настил, окаймляющий пляж. Ветер ворвался в волосы Аннабель и разметал ее косы; она глубже вжалась в свою куртку; Бролен стоял и смотрел, как в лунном свете блестит серый песок, и угадывал вдали – по шуму волн – темную морскую гладь.

– Большинство людей, живущих в Нью-Йорке, теряются, впервые попадая сюда, впрочем, большинству из них это и не нужно! – заметила Аннабель.

– Меня это не удивляет.

Дыхание ветра, безостановочно гнавшего волны, было соленым. Аннабель сделала несколько шагов по настилу в сторону пляжа, Бролен присоединился к ней. Они шли медленно, понемногу подбираясь к кромке воды. Женщина, чуть-чуть волнуясь, стала подыскивать слова, чтобы нарушить воцарившееся молчание.

– Когда я спросила, почему вы выбрали профессию частного детектива, я не хотела быть нескромной. Надеюсь, вы не обиделись.

– Не оправдывайтесь. После того что случилось в полдень, я должен вам кое-что рассказать. В общем, у меня в университете был профессор, который говорил: «Удовлетворяя любопытство незнакомых людей, мы вступаем в браки», мне, в принципе, эта мысль нравится.

– Вы хотите начать рассказ, затронув тайные струны моей души? – спросила Аннабель.