Текст книги "Музыка для мужика. История группы «Ленинград»"

Автор книги: Максим Семеляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Игорь Вдовин

Когда появились эти московские ребята из «ОГИ», все покатилось по более-менее накатанной трассе. Но у меня к тому времени уже начал спадать интерес к происходящему. К тому же я тогда болел. До сих пор ходят слухи, что меня якобы из группы выгнали. Такого, разумеется, не было.

Я же видел и чувствовал, что Сереге мало играть на бас-гитаре. Шнурову пришлось встать за микрофон, хотя он не умел петь. Ситуация, в которой он оказался, его очень хорошо подстегнула. Потому что рыба, потому что надо, как сказано в одной из моих любимых песен.

Андрей «Андромедыч» Антоненко

Серега раньше все корректировал со Вдовиным. Я начал плотно контактировать с Серегой, когда ушел Вдовин, и мы начали записывать «Мат без электричества». Мне стало реально легче дышать, потому что с Вдовиным у нас были отношения достаточно напряженные, в случае чего он запросто мог сказать: «Молчи и ничего не делай».

Игорь Вдовин

Я помню ощущение беспрерывного драйва. Мы были музыкальными бес-предельщиками, могли сыграть абсолютно все, не были связаны никакими стандартами. Захотели хардкор – пожалуйста, хардкор, захотели диско – ради бога. Я до «Ленинграда» достаточно поиграл в разных группах, и везде была одна и та же суетливая тема: вот можно выйти на какого-то продюсера в Германии, вот мы ему сейчас передадим демо, и тогда, глядишь, все завертится. А в «Ленинграде» никто не суетился, просто играли и ждали какого-то движа. И этот движ закрутился. Тогда я понял: когда делаешь то, что тебе нравится, это и есть самый правильный вариант. Мы не прикладывали каких-то сверхусилий, мы не умели играть, но при этом у нас было ощущение правильности всего происходящего. Это ощущение осталось надолго. Оно хорошее и приятное.

Определенную роль в «Ленинграде» я, конечно, сыграл. И в конечном итоге я рад, что так все вышло. Каждый остался при своем.

Об истинных причинах дефолта много чего болтали, но у меня есть своя версия. Я думаю, что все случилось из-за гастролей The Rolling Stones, а точнее, из-за песенки «Paint It Black», которую они отбарабанили 11 августа в «Лужниках» часов эдак в десять вечера. Пугачева – на сей раз вполне реальная, а не в виде Пуза – плясала под нее как сумасшедшая. Под самую действенную вещь этих маленьких, рассохшихся, похожих на стервятников англичан все и полетело в тартарары. После концерта я очнулся в южном депо зеленой ветки, без денег, ключей и документов, во взрезанной ножом куртке и с отчетливым ощущением несколько нового зона.

Сергей Шнуров, как выяснилось позже, тоже был на этом концерте, – почуяв неладное, он приехал прокутить последнюю тысячу долларов. В Питере он, помимо всего прочего, был известен как обладатель сразу и мобильного телефона Ericsson, и пейджера. Однако после августовских невзгод говорить по мобильному стало до бессмысленного расточительно, и неделю спустя Шнуров картинно и яростно расколотил трубку об асфальту входа в клуб «Грибоедов». Теперь у него оставался только пейджер.

Глава вторая

Сергей Шнуров

Когда я записал «Мат без электричества», я вот этой самой рукой ощутил, что вот оно, время, и его яйца у меня в руках. Я испытал кайф неимоверный. Чудо произошло маленькое. Все альбом залажали, говорят – говно полное, а мне было вообще неинтересно их мнение. Я сидел дома и слушал его каждый день.

Был 99 год. Время, зажатое Сергеем Шнуровым за яйца, было не то чтобы захватывающим – скорее податливым. В равной и ни к чему не обязывающей степени оно располагало и к неимоверному кайфу, и к маленьким чудесам. Время само по себе ничего не предлагало, оно велось. Никакого очевидного драйва в воздухе не витало, но его можно было изобрести и навязать.

Публика, не имевшая тесных экономических связей с окружающей реальностью, оправилась от кризиса быстро. Уже к лету 99 года вышеуказанной публике в Москве стало более-менее ясно: нового андеграунда не предвидится, а будут, напротив, и клубы, и журналы, и рестораны, а также некоторые деньги; следовательно, опять надо приниматься за работу, которая, к вящему восторгу многих, едва не отменилась вовсе в кризисном августе. Впрочем, память о том, что решительно все может рухнуть в любой момент, была жива, и мозг покалывало ощущение торопливого наплевательского праздника. Для него не хватало нужной музыки, однако ждать ее было неоткуда. Группа «АукцЫон» плавно и надолго входила в стадию «Волков-трио». «Мумий Тролль» кокетливо и оглушительно объявил о своих последних концертах. Вообще, в тот год все так или иначе воспевали бесперспективность в разных ее проявлениях. Федоров пел, что не будет зимы, Лагутенко щегловито постулировал отсутствие карнавала, только-только появившаяся Земфира огорошивала рассудительным: «А у тебя СПИД, и, значит, мы умрем». Летов вообще ничего не записывал и только изредка наезжал с полуопальными концертами в окраинные московские кинотеатры и питерские клубы типа «Полигон». За приблизительно бодрые и относительно свежие группы могли сойти разве что «Нож для фрау Мюллер» и «Дочь Монро и Кеннеди», но им от рождения не хватало размаха. Были еще попытки мелкомасштабных и обтекаемых прорывов, вроде «Михея и Джуманжи» или группы «Маша и медведи», им даже платили какие-то резонные деньги (приблизительно 3000 долларов за выступление), но все это было очень временно, к тому же главный хит «М и М» про Любочку с ходу обвинили в плагиате, расслышав в нем какую-то тему из Radiohead.

Весь город был завешан транспарантами, на которых белым по красному печатались воззвания вроде «Чай, кофе, потанцуем?» – рекламировали новый журнал с неброским названием «Афиша». Однако даже и в этом журнале, вроде бы взявшим моду формировать события, с музыкой творилось что-то невообразимое – печатались панегирики группам «Тайм-аут» и «Ва-банк», на обложку ставили Паштета и Максима Покровского, в общем, как пела совсем потерявшаяся к тому времени группа «Аквариум» – «того ли ты ждал, о-ё?».

Пелевин в тот год сочинил «Generation П» – книгу, состоящую, казалось, из одних лишь острот. В «Ролане» демонстрировали очередного Кустурицу – беспечную комедию «Черный кот, белая кошка», после которой все вокруг окончательно зациклились на цыганах и их подозрительной музыке. Водка «Гжелка» стремительно утрачивала свою популярность – вслед за главным своим пропагандистом, президентом Ельциным.

Прощальным фортелем ельцинской эпохи стал фестиваль разнообразных и небесспорных искусств «Неофициальная Москва» (питерская версия называлась «Неофициальная столица»). Эта безобидная антилужковская кампания на некоторое время создала довольно убедительную иллюзию какой-то объединенной жизни – туг и свердловский акционист Александр Шабуров, впоследствии прославившийся с проектом «Синие носы»; и жовиальный тюменский верзила по прозванию Ник Рок-н-ролл; и четверка столичных лодырей «ПГ», чья идеология ограничивалась пропагандой безделья, регги и легких наркотиков; и газета «Отечество не выбирают», и еще бог весть что, включая группу «Ленинград», которая уже подготовила ту самую роковую программу под странным названием «Мат без электричества».

С нее-то все и началось.

Эта буря в стакане водки служила одновременно и отповедью, и проповедью – в интонациях певца уживались как забавник, так и «еще один вселенский отказник». Уличный говор неплохо сочетался с кубинской осанкой песенок, а клиническая срамота – с трогательным самоедством. Песни были не то воплями отчаяния, не то следствиями одичания; любовный экстаз мартовского кота пополам с сумасшедшинкой мартовского зайца. Ликование мешалось с терзаниями: «Я так устал, я так измучен, в моей душе десяток ран, я плачу, как мудак последний, целую батареи кран». Дудки «Французской помады», самой первой песни, напоминали потревоженную в ночи сигнализацию малобюджетного транспортного средства, от их тревожного воя было не укрыться. Пластинка в целом походила на тост – болезненно бравый, столь же патетический, сколь и самоуничижительный. Тост был свинский, но не жлобский. В потенциальном переводе на столовый жаргон он звучал бы скорее так: «Чтоб хуй стоял, а денег не было!» Редко когда самые основы жизни понимались столь превратно. И редко когда подобная превратность приводила в столь отчетливый восторг. Виктор Шкловский где-то заметил, что одни художники в искусстве имеют обыкновение проливать кровь, другие – семя, а третьи – просто мочиться. «Ленинград» был заточен под три занятия одновременно, вероятно, поэтому в отечественном рок-н-ролльном кагале так и не появилось группы проще и натуральнее.

«Мат без электричества» был достаточно странно, скверно записан, что только добавляло ему лишней прыти. По утверждению Жана Кокто, дилетантизм уже сам по себе преступление перед обществом. Шнур пел не слишком уверенно, и этот обыденный конфуз неумехи действовал как наркоз. На записи хорошо слышно, как человек сам удивляется тому, что несет в микрофон. При этом в песнях чувствовалась такая упоительная гортанная гордость («ЭТО ПРО МЕНЯ!» – вот, конечно же, главная строчка пластинки), что не возникало ни малейших сомнений – тип, их записавший, точно поет по утрам в клозете. Как-то в гостях мы оказались у магнитофона, бесперебойно транслировавшего искомый «Мат без электричества», в компании Александра Тимофеевского. Шуре пришлось прослушать пару песен, после чего он задумчиво произнес: «Знаете, я понял, в чем тут дело, ему же ведь просто нравится произносить эти слова: хуй и пизда, хуй и пизда, хуй и пизда». Так оно, в сущности, и было. Тем не менее something stupid за считаные секунды превращалось в something else.

Шнур, разумеется, мог бы повторить вслед за Челентано: «Инстинкт – вот моя поэтика». А с другой стороны, мог бы этого и не делать, поскольку рациональной жесткости ему тоже было явно не занимать. При всех засвеченных на альбоме глупостях эффекта «дурной славянской башки» совершенно не возникало. В этой пластинке была смешная, но железная логика, в том числе и музыкальная. «Мат без электричества» был напрочь лишен этой паскудной заливистости духовых инструментов, которая была столь характерна для местных групп, укомплектованных схожим образом. Дудки не петляли попусту, они выполняли чужую и вполне черную работу (были вместо гитар), оттого звучали сдержанно и правдиво. Пение тоже обошлось без унизительной задушевности, поскольку душа этого автора-исполнителя слишком явно была не на месте.

С пластинки «Мат без электричества» началась подлинная история Сергея Шнурова. (Само название альбома невзначай соответствовало кличке солиста: шнур, электричество etc. И жизнь из этой записи выплывала сама собой, на простых и необсуждаемых основаниях, словно электричество из бытовой розетки.) Дело было вовсе не в соперничестве с Игорем Вдовиным, не в том, кто как пел – лучше, хуже, ярче, глуше. Дело в том, что, когда люди впервые слышали альбом «Пуля», они, как правило, спрашивали: «Что это играет?» Когда люди впервые слышали альбом «Мат без электричества», они обыкновенно интересовались: «Кто это поет?» С этим человеком хотелось – совершенно по-сэллинджеровски – познакомиться, причем желательно быстрее. Мне тоже этого хотелось. Даже несмотря на то, что мы уже, в общем-то, были знакомы – встречались зимой 98 года в первом «ОГИ», потом еще где-то, потом еще что-то. В те разы у меня совершенно не укладывалось в голове, что невысокий круглоголовый парень в псевдовоенном свитере и с нелепой, похожей на запятую, бородкой, фактически мой ровесник (Шнур старше на год и пять месяцев, он родился 13 апреля 73 года), окажется способен на такие слова и вещи.

Здесь был с ходу заманифестирован основной принцип «Ленинграда» – не важно, как петь, не важно, что петь, не принципиальна музыка и не в словах дело. По-настоящему важна только одна, точнее, две вещи – абсолютная точность фантазии и языка. Никакой специальной «правды жизни» там, разумеется, не было. «Мат без электричества» со всеми своими словесными и ритмическими ненормативами был, безусловно, художественным произведением (бесчисленные цитаты только подчеркивали условность спетого), настоящим спектаклем, а не реалити-шоу. В определенном смысле «Ленинград» был иллюзией еще почище того же «Аквариума», потому что из нее вообще не хотелось выкарабкиваться.

Пока все кругом деликатно цитировали, Шнур просто присваивал. Индульгенцией ему служила собственная неподражаемая интонация – точно так же, как в свое время Аркадию Северному. Наиболее обезоруживающим плагиатом был, разумеется, «Дикий мужчина» – проигрыш вчистую снят с песни The Tiger Lillies. Впрочем, имелись и несколько более засекреченные цитаты – Шнур только недавно признался мне, что свой коронный номер «Шоу-бизнес» он написал под влиянием арии старухи Шапокляк («Хорошими делами прославиться нельзя»). Шнуров производил подобные транзакции непринужденно, и музыка поддавалась ему с благодарной легкостью. Впрочем, этого следовало ожидать от человека, который одно время профессионально копировал картины Брейгеля.

С возникновением «Мата без электричества» у «Ленинграда» стала складываться вполне осмысленная аудитория. При всей матерщине группа совершенно не нуждалась в возрастном цензе – дети и юношество к этой музыке не слишком тянулись. Никто не писал слово «Ленинград» на стенах, это была музыка для старших. В Шнуре, которого мало кто тогда знал, все чаяли видеть как минимум сорокалетнего. Под его музыку вполне можно было, согласно расхожей установке, «все проебать». Однако сама конструкция фразы уже предполагала наличие этого «всего», то есть определенную зрелость. Интересно также то, что меломаны «Мат» почти поголовно избегали. Наслаждались им, напротив, те, кто музыку вообще не слушал (например, самые разнообразные девушки, а также гуманитарии под и за пятьдесят). Шнура это радовало. Семь лет спустя он мне заявит: «По крайней мере, про „Ленинград“ никто не скажет, что мы, мол, выросли на ваших песнях».

«Мат без электричества» обладал той редкой силой по-настоящему простой музыки, в которой нельзя услышать что-то «свое». Слышно было ровно то, что в ней заложено, не более. Она не оставляла простора для размышлений и интерпретаций. В довершение всего в «Ленинграде» напрочь отсутствовали юродство и «метафизика», всегда бывшие отличительной чертой местной алкогольной письменности и звукописи – от «Москвы – Петушков» до «Звуков Му». Шнур никак этот аспект не эксплуатировал. Ничего в духе «ангелы Господни, слышите ли вы меня» на альбоме не было, слава тем же ангелам. Все было просто, пусто и складно: «Я люблю пиво, я люблю водку, я люблю баб и жирную селедку, я не люблю твоих французских булок, я алкоголик, ебаный придурок». Лирика Шнурова была одновременно и физикой. В «Мате» с его ходовой лирикой и ходячими присказками, конечно же, клокотала низость, глупость и где-то даже мерзость. Зато энергия, которая выделялась от трения со всем вышеуказанным, шла строго снизу вверх. Причем достаточно высоко вверх. Если верить Честертону, то беззастенчивость – признак прогресса. В нашем случае он был налицо.

Сергей Шнуров

Кризис вообще пошел на пользу. Он всех поставил на место. И Тинькова приосанил. Это дало свободу. Все откололись, денег ни у кого не было, их больше никто не давал. И «Мат» в результате был записан мною за триста долларов в свободное от работы время. «Гала-рекордз» купила уже записанный альбом. Причем с ними мы очень сильно бодались по поводу концертного контракта. Я никогда его не хотел, но тогда это было общее место. Это означало, что ты должен играть не меньше шестидесяти концертов в год и до момента отбития какого-то невероятного (как будто кто-то во что-то вкладывался) ты получал тридцать процентов гонорара. В общем, наебалово.

Митя Борисов

После кризиса мы с Ицковичем уже не могли вообще ничего финансировать. Денег не было. Жили впроголодь.

Алина Крупнова

Я предложила помощь с организацией концертов, благо мне это было несложно. Серега с радостью согласился. Их еще никто не знал. Сейчас люди в этом ни за что не признаются, но тогда практически все, к кому я совалась с «Ленинградом», делали страшные лица и говорили: «Ну от тебя, Крупнова, мы не ожидали». И очень хотелось им показать, что на самом деле все не так. Был вялый издатель в виде «Гала-рекордз», который ничего не делал, и мы в результате все мутили сами. Потом появилась «Мистерия», и что было дальше, я не знаю. Мне был важен первый этап.

Денис Рубин

Первая официальная премьера без Вдовина – это был «Фиш-фабрик». Шнур пел неуверенно, странно, многие именно в тот день сказали: все, это уже не то, это загнется. Серега это тоже понимал и старался откреститься. В какой-то момент, если не ошибаюсь, они даже искали нового вокалиста. Слишком сильно было мнение старожилов, которые воспринимали «Ленинград» как такой хулиганский арт-проект. Для них «Пуля» была идеал.

Михаил Рябчиков

Я сильно удивился и огорчился, когда приехал на концерт в «Бедные люди» и увидел толпу каких-то незнакомых людей, практически гопников. Я подумал: ну бля… уже такие слушают группу «Ленинград». Почему-то мне было очень обидно. Они же что-то свое в этом понимают, совершенно другое. Они снимают самый простой первый слой, и им он по кайфу. Наверное, главная удача «Ленинграда» как раз заключается в том, что они многоуровневые.

Сергей Шнуров

Я не знаю, мне гопники на концерте не мешают. Вообще, плохо остаться такой группой для богемы. Это скучно и непонятно для чего нужно.

Алина Крупнова

Я помню, у них было два концерта подряд – пятница и суббота – в каком-то большом клубе в неблизком районе. Я посмотрела на зал и изумилась очень сильно. Переключка аудитории случилась очень быстро и резко – там были люди, которые частично пришли с концерта «Арии», а частично – с какой-нибудь попсовой девичьей группы. И им было отлично. Им было так же хорошо, как и мне.

Сергей Шнуров

А мы просто перестали быть богемной музыкой. В Москве вообще очень любят ретроспективизм. Если ты играешь какое-то ретро или цыганщину, то ты the best. Если это что-то оттуда, из детства, то это катит. А если ты делаешь актуальные вещи – извини.

Андрей «Андромедыч» Антоненко

«Ленинград» согласно первоначальной идее – это люди, которые не умеют играть ни на каких музыкальных инструментах. Их много. Все они очень пьяные. Правда, у них присутствует некоторый… культурный багаж.

Илья Бортнюк

Когда я увидел в первый раз, что Шнуров встал к микрофону, было очень странно. Потом стало понятно, что так даже лучше. Всегда выходит точнее, когда человек сам поет то, что сочиняет. Хотя Вдовин был вполне себе профессиональный певец, у него все-таки все шло в одну сторону – разухабисто-блатную. А Шнуров мог петь в разные стороны.

Денис «Кощей» Купцов

Мой любимый альбом «Ленинграда» – это второй. Сильнейшая заява на победу. Это притом, что в то время был вообще взрыв питерских групп. И «Король и Шут», и TequiUajazzz, и «Дельфины», и «Deadушки», куча всяких панк-рок-групп, да до фига всего было в принципе. Но кто собирал, скажем, «Спартак»? Это были «Ленинград», «АукцЫон» и «Спитфайр». Я помню, приходил устраивать концерты, и как раз оттуда выходил Серега с таким выражением лица, типа «как же вы все заебали». И он из них выжимал, и я, по очереди.

«Ленинград», конечно, были более удачливые, потому что, во-первых, по-русски пели, во-вторых, так по-русски никто не делал. Хотя матом в «Спитфайре» мы первые начали ругаться. У нас была песня «Пидоры» – Серега очень от нее затащился. Но все равно, так, как он, никто не делал – у него был первый всплеск настоящей матерной поэзии.

Александр «Сашко» Привалов

«Мат» писали очень весело – за один день. Сейчас так уже не делают. Это было на «Неве-рекордз». Пришли на студию, сыграли первую песню. Вышел звукорежиссер и говорит: да, конечно, все так, но на концертах это звучит лучше. Мы говорим: ну конечно, на концертах-то мы пьем. Тогда звукорежиссер, по-моему, сам даже сходил и принес. Ну и все сразу заработало. Андромедыч играл на «ухе». Мы с Васей все гитарные партии сыграли на трубе и тромбоне.

Андрей «Андромедыч» Антоненко

На улитке играть я стал совершенно случайно. Когда мы писали «Мат», была репетиция в «Грибыче», забили студию нашу любимую на Фонтанке, и Серега говорит: вот у Дракулы есть улитка, возьми ее и играй как на гитаре. Вот и все.

Когда у тебя есть дырка и три кнопки, а знаешь ты при этом гораздо больше по аккордеонным делам, то стараешься играть мало, но всегда очень вкусно.

Сергей Шнуров

На «Мате» чувствуется мера опьянения. Под конец уже все мимо играют, какие-то стоп-таймы появляются непонятные. Все звукачи были в шоке, когда это слышали. В ужасе. В ужасе.

Андрей «Андромедыч» Антоненко

«Шоу-бизнес», конечно, шикарная песня. На концертах могла смело растягиваться на двадцать-двадцать пять минут. Очень здорово экономит силы.

Светлана «Колибаба» Шестерикова

Шнур не любил петь «Шоу-бизнес». Ее постоянно требовали на концертах, и он жаловался мне: «По-моему, меня когда-нибудь под эту песню похоронят».

Сергей Шнуров

Когда мы записали «Мат», я беру кассетку домой, врубаю, слушаю, думаю: надо ж, блядь, порядок песен составить. Начинаю что-то писать, вдруг понимаю: охуенный порядок. Я так все и оставил. Одну переставил, вступительную, «Будем веселиться».

Митя Мельников

Я впервые увидел Шнура году в 96-м – я тогда работал продавцом в ночном магазине в Питере. А Шнур поблизости жил, покупал бухло. Типа постоянный покупатель, привет-привет. А потом в 99-м я устроился в «Грибоедов» гардеробщиком, а они там репетировали. И когда Микшер уехал в Колумбию опыта набраться, была текучка барабанщиков. В конце концов взяли какого-то старого чувака, ему лет пятьдесят, наверное, было, типа, раньше в джазовых бэндах играл. Но он то плохо играл, то вообще не приходил на концерты, а я, помимо того что работал гардеробщиком, в «Грибоедове» жил практически. «Ленинград» туда приходил каждое воскресенье репетировать. А я пытался на барабанах играть. Ну и что-то мне подумалось, что я тоже так могу. Они же, реально, просто играли. Я подошел к Шнуру, он меня вспомнил. И в январе 2000-го мы первый раз сыграли в «Сайгоне». Ну и не выгнали, короче.

Алина Крупнова

На Шнурова повелись девчонки. К этому не было предпосылок поначалу, но это случилось. Я-то была уверена, что это группа для мальчиков. К тому же группе была дана четкая установка – заигрывать с залом. На такой успех, как мне кажется, они не рассчитывали. Если бы остался Игорь Вдовин, это была бы такая куртуазная богемная штучка. Вдовина, кстати, можно было бы вернуть, но Сережа вовремя понял, что в этом нет необходимости.

Сергей Шнуров

После той истории с Горбушкой я поговорил со Вдовиным и уговорил его продолжать. Мы вялотекуще играли с ним до мая следующего года, и в какой-то момент я понял, что это вообще никуда не ведет. И перед днем рождения Пуза я объявил Игорю: спасибо, до свидания.

Алина Крупнова

Вскоре после Вдовина ушел и игравший на тубе Дракула. Он был красавец, конечно, и вообще крайне интересный и непростой человек. Мне показалось, что Сережа после его ухода вздохнул с облегчением – больше у него в группе не оставалось конкурентов.

Андрей «Андромедыч» Антоненко

Илья Ивашов по прозвищу Дракула все-таки был, по-моему, не музыкант, скорее артистическая личность.

Денис Рубин

Со Вдовиным это был, по сути, арт-проект. Вдовин достаточно интеллигентно себя вел, что многим не нравилось. Очень было заметно, что подсознательно он, конечно, интеллигент. Я даже помню рассказы о том, как Вдовина учили матом ругаться, поскольку сам он не имел такой привычки. То есть его буквально через силу заставляли все это петь. В результате то, что получалось, было ближе к московским стилизованным проектам – не зря же «Пулю» очень любили в Москве.

Шнур же умудрялся, сохраняя дистанцию, проживать все это по полной. Песни были ни при чем. Люди шли не на песни, не на хиты. Шнур объяснял мне, почему «Ленинград» за год вырвался из клубной истории в какие-то новые эмпиреи. Дело в том, что они писали новую песню как минимум раз в неделю. И он четко говорил о том, в чем заключается ошибка всех клубных питерских групп – тех же «Пепси», «Самолетов», «Маркшейдеров». Они записывают один альбом, а потом катают его по всем клубам. Но клубов мало, и люди устают. На «Ленинграде» же тусовка не ротировалась, а расширялась. Приходили все те же плюс новые.

При таком подходе многие песни, конечно, отсеивались, забывались. Я помню момент, когда на бис просили песен десять разных, и все были хорошие, но они уже половину этих песен не помнили или просто не успевали сыграть. Было несколько песен, которые Шнуров просто скомпоновал в одну.

Паша Павлик

Со Вдовиным все было более нежное, более эстетское, не было агрессии и этого драйва бешеного. Со Шнуровым все стало на свое место, хотя поначалу все недоумевали: чего это он начал петь-то? Не умеет парень ни играть, ни петь, влез на сцену.

Денис Рубин

Изначально Вдовин больше котировался, Шнуров был на заднем плане, хотя и старался вести себя достаточно ярко: переодевался в женское платье, красил ногти, каски какие-то носил. Вряд ли переход к микрофону был спором со Вдовиным – в конце концов, даже Пузо брал на себя довольно много внимания. Вообще, «Ленинград» в этом смысле был очень благодарной историей, группой как бы без лидера. Переход был сложный – Шнур ведь не хотел петь даже не потому, что он не умел и боялся. Ему не хотелось тянуть на себе всю эту историю, потому что изначально она была задумана как проект без лидера. Я помню, он жаловался, что тяжело брать на себя очень много, быть и лидером, и управляющим, потому что все были неуправляемые, особенно первый состав, за исключением Микшера, который, понятно, профи до мозга костей.

Алина Крупнова

В тот момент они перестали слепо следовать традициям шансона. Шнуров – он все-таки немножко Джим Моррисон, где надо. Он все-таки не совсем шансон. Он тебе и Моррисон, и Челентано, и Юрий Антонов, и Сид Вишес. К тому же, как показала позже практика, попытки чистого жанра, типа «Ля-Минор», здесь не прижились. Поэтому те же «Ля-Минор» пошли чесать по европейским клубам и прекрасно себя там чувствуют. Они не вылезают из Австрии, Германии, Франции. А вот у нас под водочку не пошло.

Алексей Зимин

«Мат без электричества» я первый раз услышал в бессознательном состоянии. Была весна 2000-го, апрель, а может, и март. Была квартира у Елоховской и день рождения хозяйки квартиры. Или просто крупная пьянка, не суть.

Утром я проснулся там один, лежа на полу, закутанный в пыльный ковер с полным комплектом абстинентных удовольствий.

Освободившись от ковра, я практически на ощупь – глаза не открывались – доковылял до кухни, пальпировал холодильник и, с трудом найдя на нем ручку, распахнул, и – опять-таки на ощупь – нашел там початую бутылку водки. Из раковины тем же манером извлек рюмку, налил ну и так далее. Глаза приоткрылись и обнаружили магнитофон на столе. Я нажал кнопку «play», и из магнитофона с удивительно нужной громкостью засопели трубы вступления к «Дикому мужчине». Я налил еще рюмку, выпил – и охуел.

Один мой приятель, повернувшийся на музыке даб и регги, верил в теорию ритмических вибраций. Он говорил, что в каждом человеке пульсирует свой ритм, и музыка, вообще всякое искусство только тогда по-настоящему трогает, когда внешний и внутренний ритмы попадают в нужный резонанс.

Теперь мне уже трудно объяснить, чем, собственно, меня так зацепили именно эти песенки. Но все в них волшебным образом срифмовалось и с моим незаконченным филологическим образованием, и с интуитивной страстью к панку, и с трудовой книжкой с записями о работе дворником, слесарем и начальником передвижной библиотеки – вся биография: и какая-то лихая и победительная в своем пораженчестве сексуальность, плюс еще похмелье, и смерть, и загробный оптимизм. Все, чем я жил и что нажил к тридцати годам, в опереточной, но самой точной форме было в этих шансонетках. В голосе Шнурова не было и тени вдовинского кривляния, не было никакой театральности. Это были песни по формуле Платонова: которых никогда не слышал, но слова которых втайне знаешь.

Я позвонил хозяйке и рассказал ей о своей находке. Оказалось, что находку эту я сделал еще вчера ночью, случайно поставив кассету, а потом, никого не подпуская к магнитофону, заставлял всех слушать «Мат», пока сам не упал замертво и не завернулся в пыльный ковер.

Тем утром я прослушал «Мат» семь раз, допил всю водку, которая была в этом доме, и уехал, украв кассету. Но это не была кража – я забирал свое.

Приехав домой, я позвонил Семеляку и сообщил ему, что у меня есть такая охуенная вещь, которая оправдывает вообще все, что с нами до этого было: новый альбом группы «Ленинград». Я потребовал немедленного приезда Семеляка, потому что он должен был это услышать. Семеляк скептически что-то поворчал в трубку, но приехал. К вечеру у «Ленинграда» было еще одним истеричным поклонником больше.

Сергей Шнуров

Я не снес людям крышу, я просто попал в резонанс к тому, что происходит у них внутри. Потому что я такой же. И то, о чем многие думают, я сказал со сцены, вот и все.

Алина Крупнова

Я никогда не была частью психоделической культуры, в отличие от всех моих друзей. Я всегда говорила, что я девчонка простая и незатейливая. А что было тогда своего и современного для обычной алкокультуры? Вообще ничего. При этом все тяготели. Слушали Северного в больших количествах.

Был такой Сергей Гинзбург, недолго пробыл, потому как спился, но его уже собирались поднимать на флаг, потому что у него был замечательный голос, он писал свои песни. Я уже не говорю, что все слушали Челентано – Гарик Сукачев, Скляр, Охлобыстин и все слушали. Думали сами как-то это протолкнуть, романсы какие-то записывали, пытались что-то сами придумать. Ничего не придумали, как мы знаем. Все эти акустические алкогольные пластинки… Ну они были, да, но все равно это было не то.

А по-честному это проявилось с «Ленинградом». Этого все ждали, это было всем нужно.

Иван Дыховичный

Я, когда их впервые услышал, сразу вспомнил такую команду Kid Creole & The Coconuts. А я очень любил эту группу. И я понял – вот, абсолютно та же линия. Я кому-то про это рассказал, а мне: ты ебанулся, что ли? Я говорю: да вы просто не умеете слышать! Ну кто, в самом деле, слышал в моем поколении Kid Creole & The Coconuts?

Алексей «Микшер» Калинин

Я всю жизнь старался заниматься музыкальными новациями не потому, что считал, что так нужно, а просто потому, что так уж у меня сложились отношения с музыкой. Единственный человек, с которым новации проходят на ура и сразу же обрастают плотью, – это Серега. В этой стране в те годы я не мог представить себе ни одного человека, с которым я мог бы записать «Мат без электричества». Никто не пошел бы на то, чтобы записать все эти ча-ча-ча с перкуссиями и именно так. Мы же не репетировали это в такой форме, никто не знал, как это. Все как в футболе – ты знаешь, что человек играет, и ты ему доверяешь, и он играет хорошо только потому, что ты не паришься. С Серегой легко делать музыку. Он берет в руки инструмент, я могу сесть за барабаны, и сразу возникает песня. Она еще не придумана, но все уже есть. Я знаю только двух музыкантов, с которыми легко играть, – это Гитаркин и Шнуров.