Текст книги "Заблуждение"

Автор книги: Максим Павченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– И что же именно вам не нравится в любви? – последовал новый вопрос от Фёдоровой.

– Всё не нравится! – резко ответил Костя. – На 200 %! – шутя обобщил он. – Все эти свидания, признания, поцелуи, символы, … этот ужасный день Святого Валентина!.. Мне это всё очень противно. Невозможно идти в хорошем настроении по улице, если рядом – очередная влюблённая парочка! Стоит – и как будто ничего вокруг себя не замечает! Они там постоянно обнимаются, комплименты друг другу сочиняют, потом ещё смотрят всё время друг на друга, как будто полжизни не виделись… Это ненормально. Такое впечатление, что они заболели. Чего стоят хотя бы эти отрешённые взгляды – это же … ужас. Не знаю даже, как ещё это можно назвать…

– И часто вы такое видите? – поинтересовалась Фёдорова.

– Да везде: в торговых центрах, в автобусах, в школе… Стоят себе очередные двое и при всех говорят друг другу нежности, употребляют какие-то ласковые имена, не устают повторять фразы про свои чувства – типа «не могут они жить друг без друга», «умрут в один день» и тому подобного… Это же явная ложь! Зачем так откровенно лгать, не понимаю?!

– Остановитесь, Таганов! – потребовала Фёдорова, видя, что эмоциональность того уже перешла определённые пределы. – По-моему, вы зашли слишком далеко. Ещё немного – и вы начнёте кричать!

– Этого не будет, – спокойно ответил Костя.

– Что-то не похоже… – засомневалась Фёдорова. – После всех сказанных вами слов!..

– А что я такого сказал? – удивился Костя.

– О, вы многое сказали! Своими словами вы сейчас фактически поставили под сомнение такое прекрасное, такое святое и такое жизненно важное чувство, как любовь! – одухотворённо произнесла Фёдорова, особенно подчеркнув последнее слово. – А также позволили себе употребить несколько неприличных выражений, – добавила она гневно.

– Уж не знаю, какие там неприличные выражения я употребил, – возразил Костя, – но я знаю точно, что всё сказанное мною сейчас есть правда, самая искренняя правда! И поверьте, некоторые люди просто не представляют себе, как сильно они заблуждаются, когда утверждают, что знают, что такое любовь.

– В чём же они заблуждаются? – спросила Фёдорова.

– Да во всём! – чуть ли действительно не крикнул Костя. – Они считают, что любовь – это великое чувство, без которого невозможна жизнь человека. Они полагают, что любовь – это счастье; что любовь может наступить только в исключительных случаях, и только раз в жизни. Эти люди считают, что им невероятно повезло, так как они типа «ощутили и продолжают ощущать своё счастье», – с пафосом произнёс Костя. – А я утверждаю, что эти люди глубоко заблуждаются, ибо они ещё не знают, как сильно обманулись…

– Эх, Таганов… Похоже, что вы никогда не влюблялись, – заключила Фёдорова.

– И хорошо! – ответил Костя. – Что называется, повезло. Надеюсь, я никогда и не столкнусь с этим.

– Но почему? Почему вы так сторонитесь любви? Неужели вы её … боитесь? – удивлённо спросила Фёдорова.

– Ну, пожалуй! – сказал Костя.

– Почему?

– Потому что это довольно страшное явление, как мне кажется.

– А вы пробовали? – поинтересовалась Фёдорова. – Вы так рассуждаете, словно через всё это уже прошли?

– Нет, – сказал Костя, – но я буду очень рад, если мне через это никогда и не придётся пройти.

– Интересно, а давно ли у вас сформировалось такое мнение? – спросила вдруг Фёдорова.

– Я думал над этим, – ответил Костя. – Думаю, сформировалось оно с прошлого года. Даже могу сказать точнее: я начал думать об этом с того самого момента, как услышал «Теорию Идеального Общества», автором которой является Александр Топоров, – в этот момент взоры всех присутствующих в классе обратились на Саню. Тот, в свою очередь, принял очень горделивый вид, словно ему собрались вручить какую-нибудь премию.

– Интересно, что же это за теория? – спросила Фёдорова Костю. – Вы не лишите нас удовольствия её прослушать?

– О, это не проблема, – заверил Костя. – Но будет лучше, если её нам расскажет сам автор. Если, конечно, согласится. Ты ведь согласен, Саша? – Костя обернулся к другу.

– Согласен, – уверенно сказал Саня и уже принялся было начать знакомить с теорией весь класс, как в этот момент Костя прервал его с целью предупредить слушателей, что, на первый взгляд, она может показаться им откровенно странной, и даже бредовой, но это только на первый взгляд; а если же что в ней покажется непонятным, то они – Костя и Саня – не только всё разъяснят, но и поделятся со всеми теми выводами и суждениями, которые они сформулировали на основе данной теории.

Итак, Саня рассказал свою теорию. Разумеется, сейчас в его речи отсутствовали грубые слова, да и вообще, надо заметить, Сане как-то удалось, избежав грубости, передать слушателям содержание теории. Пожалуй, была даже надежда на то, что кто-то что-то поймёт. Но, конечно, в таких ситуациях, рассчитывать на всеобщее согласие, равно как и на понимание, практически бессмысленно. Вот и здесь вышла вполне предсказуемая картина.

После относительно короткого монолога Сани класс разделился на две группы, причём получились они явно неравными. Разумеется, что в первой группе, которая отнеслась к теории Сани с симпатией, было немного человек: я, Костя, Лёша, Миша, Арман, Дима и автор. Девушки, что вполне объяснимо, в ней отсутствовали – они все вошли во вторую группу, где, понятное дело, оказался и Сергей Бранько. Нашлись, по традиции, и два пофигиста – да, Саня своей речью заинтересовал Фёдора и Владимира, но не настолько, чтобы они захотели причислить себя к той или иной группе.

Конечно, во второй группе откровенно посмеивались над «Теорией Идеального Общества» – там было нечто похожее на нашу первую реакцию (мы ведь тоже вначале смеялись). Отмечу, что и мы – те, кто одобрительно отреагировали на теорию, – тоже, наверно, не могли понять всего того, о чём сказал Саня. Да и мнение наше было продиктовано, прежде всего, необходимостью поддержать друга в момент, когда большая часть публики от него отвернулась, и даже некоторые люди из Компании. Безусловно, удивил Дима Ветров. И чего это он так восхитился теорией? Может, увидел что-то своё?.. Впрочем, это сейчас не слишком важный вопрос.

Куда важнее мне состояние Сани. Увы, он находился на грани поражения, ибо народ – и это было хорошо видно по реакции класса – не поддержал его, не оценил теорию… Некоторые лица продолжали откровенно нагловато смеяться, а тут ещё Фёдорова решила, видимо, добавить:

– Эх… Похоже, Топоров, что ваша теория далеко не всех устраивает в этом классе. Я бы на вашем месте как следует пересмотрела бы её…

В общем, Саню надо было спасать. Причём сначала требовалось спасти его теорию, а уже потом автора. Но как?.. А ведь от теории сейчас очень много зависело для Сани, ибо, фактически, начала существовать обратная пропорциональность между уровнем критики в адрес «Теории Идеального Общества» и репутацией Топорова.

К счастью, ещё не всё в этот день сказал Таганов. Он решил обратиться к Фёдоровой.

– Как вы видите, Татьяна Анатольевна, эта теория ещё достаточно сыра. Она явно нуждается в поправках. Ибо, во-первых, здесь как будто всё против женщин, а, во-вторых, речь идёт о стремлении к равенству между противоположными полами, чего, в принципе, быть не может. Ну, и в-третьих, как-то расплывчато в этой теории говорится о любви – да? Но вот так получилось, что, услышав эту интересную теорию, я именно над последним моментом и задумался. Ведь действительно: а что же такое любовь? Что, кто-то знает? – Костя внимательно посмотрел на класс. – Что, у кого-то есть абсолютно верное определение любви? – наступила пауза: класс думал, Фёдорова молчала, и я рискну даже предположить, что она уже боялась нового спора с Костей. – Вот!.. Именно эти вопросы и стали для меня крайне интересными! Так как-то всё получалось, что ранее я совсем и не задумывался над этим. Считал, что и без меня найдётся, кому говорить о любви. Да и нужно ли мне это? Но, видимо, я ошибался… И, поняв это, немедленно задумался над поставленными вопросами.

– И что же? – спросила Фёдорова.

– Я сразу понял, что любовь – это понятие весьма субъективное, и никто – абсолютно никто! – не может выразить хоть что-то конкретное. Поэтому, возможно, Саша и прав, говоря, что «любовь – это что-то странное и подозрительное». Впрочем, … до этого я, наверно, достаточно грубо говорил про любовь … и, должно быть, ввёл многих в непонимание. Очевидно, мне необходимо поточнее изложить свою точку зрения. Ну, а для объяснения мне снова придётся обратиться к «Теории Идеального Общества». И я надеюсь, что никто из вас, – Костя с пониманием посмотрел на зал, – не будет против, если я к ней прибегну.

– Попробуйте, Таганов, – сказала Фёдорова.

Возражений и не должно было быть. Все молчали. Но не так, как молчат обычно мелкие при крике их классной мамы. Это было поистине сосредоточенное молчание. Сосредоточенное на одном человеке. На Косте. Все ждали, что он скажет дальше.

– Итак, в «Теории Идеального Общества», – продолжал Костя, видя, что он сейчас – король речи, – говорится, что в мире существуют две главные противоположности – мужчины и женщины, и с этим утверждением невозможно не согласиться. Эти две противоположности, разумеется, имеют разные принципы, разное мировоззрение, разные склонности и т. д. Однако в современном обществе они имеют равные права, и это очень важно. Саша в своей теории настаивает на возможности существования Идеального Общества только при условии равенства во всём, за исключением, естественно, половых особенностей, и, конечно, данная мысль весьма сомнительна… – заключил Костя. – Честно, вначале я вообще очень скептически отнёсся к идее Идеального Общества, принимая во внимание все условия. Действительно, как могут мужчина и женщина мыслить абсолютно одинаково? Иметь полное совпадение в хобби? Опираться в жизни на одинаковые идеологии? Кажется, что никак. Но теперь мы обратимся к теме любви.

Итак, если предположить, что любовь – это абсолютно нормальное, обыденное явление, то получается, что субъекты любовных отношений должны просто любить и уважать друг друга. Вот видите, как легко всё это воспринимается на первый взгляд! Но, в действительности, ничего лёгкого тут нет! Если люди, предположим, действительно любят друг друга, то они должны более-менее совпадать во вкусах, взглядах, мнениях, характерах… Им суждено любить, понимать и уважать все свои междусупружеские ценности… Они, по идее, не могут не чувствовать, когда кому-то из них плохо, когда у кого-то – явный кризис в настроении, или – того хуже! – депрессия… В общем, они должны быть друг для друга индикаторами самых разных человеческих состояний! – уверенно произнёс Костя.

– Ну вы закрутили! – заметила Фёдорова.

– Но, позвольте, как же это возможно? – теперь Костя выразил крайнее удивление на своём лице. – Ведь мы же только что говорили о том, что мужчины и женщины по всем возможным признакам, в принципе, несовместимы. Они, конечно, могут иногда совпадать в своих склонностях, хобби, и даже в характерах!.. – такое случается. Но они никогда не будут одинаково мыслить и – тем более! – никогда не будут понимать друг друга! И это, видимо, психология! Это основа всех наших отличий и разногласий.

В классе продолжилось молчание, как бы согласное с этим промежуточным выводом Кости.

– А вот теперь возникает главный вопрос, – Костя изобразил жест, который как бы показывал, что он вёл свою речь абсолютно грамотно и по плану, а теперь подошёл к ключевому моменту, – и жест этот не мог не удовлетворить слушателей. – Самый главный вопрос: если в современном обществе не только абсолютного, но и относительного равенства в мировоззрении и принципах мужчин и женщин быть не может, – это слова специально произносились медленно, – то как же, спрашивается, между ними может возникнуть любовь? Откуда ей взяться ввиду таких различий? – Костя развёл руками. – Конечно, можно сколько угодно врать друг другу, но … это уже точно не любовь. И даже не попытка её построить… – Костя нарочно стал делать между предложениями трёхсекундные паузы, чтобы усилить эффект важности анализа данного вопроса, и, на мой взгляд, это было совершенно правильно с его стороны. – Любовь ведь на лжи построить невозможно! Скорее всего, тут речь идёт просто о фиктивности. Разве можно быть счастливым, когда тебя всё время обманывают?!

– Ну это вы обобщаете, Таганов, – вставила Фёдорова.

– Хорошо, пойдём по другому пути. Предположим, что любовь возможна между людьми, которые вообще не имеют ничего общего. У них разные взгляды на жизнь, искусство, спорт и т. д. Они не проявляют интереса к увлечениям друг друга. И вообще, каждый из них стремится доказать другому, что его занятия и интересней, и важней. Очевидно, что любителям непредсказуемости такой союз вполне может понравиться, – слегка улыбнулся Костя, – хотя слово «союз» тут совершенно ни к месту. Скорее всего, речь идёт о конкуренции двух противоположностей, в результате которой немудрено возникнуть и страсти, – совершенно спокойно заметил Костя. – Но это максимум! И страсть – это не любовь! – тут же заявил он, а потом решил добавить: – Да, она кажется полезной. Но мне кажется, что любая страсть имеет свойство не только неожиданно вспыхивать, но и внезапно затухать. И тогда разрушается сразу всё! К тому же, это довольно напряжённо и неприятно.

Костя решил посмотреть на класс – так сказать, оценить плоды свои речи. Плоды эти, в дальнейшем, ещё проявятся – я в этом не сомневаюсь, – но сейчас… Сейчас класс просто офигевал. Вряд ли когда присутствующим приходилось вживую слышать столь интригующую речь, – но именно поэтому внимание к Косте было таким колоссальным. Можно сказать, что это был его час X, – ведь ранее на уроках он никогда так не выступал.

– Что-то я пока совсем не понимаю, к чему вы клоните, – снова вмешалась Фёдорова.

– Сейчас всё станет ясно, – предупредил Таганов. – Идём дальше. В «Теории Идеального Общества» говорилось, что дружбы между мужчиной и женщиной нет. Понять, так ли это на самом деле, нетрудно. Пойдём опять от противного. Пускай дружба между мужчиной и женщиной существует. Вот так! – безапелляционно заявил Костя. – Действительно, зачем думать о любви, когда есть дружба?! Однако дружба – понятие непростое! Да, это не любовь, но ведь и дружба, совершенно точно, строится, прежде всего, на взаимопонимании. Люди, называющие себя друзьями, должны не только иметь хороший контакт, но и в определённые моменты чувствовать между собой духовное единение, союз! Это можно даже считать фундаментом дружбы – без него она просто невозможна! Если же этого нет, то тут можно говорить лишь о банальном знакомстве.

Итак, рассуждая о дружбе между мужчиной и женщиной, я опираюсь на их возможное взаимопонимание и духовное единение. Но вот встаёт вопрос: как же такое возможно в нашем обществе? Что, отношения между мужчинами и женщинами находятся сейчас на такой стадии, что они способны понимать друг друга с полуслова? – вопрошал Костя, наполовину обращаясь к классу, наполовину к себе. – Неужели мы всегда готовы прийти друг другу на помощь? … Да это всё явно не про нас, чувствуете? – рассуждал Костя. – Всё это даже и слышится всегда как явная ложь! Что ж, следовательно, и никакой дружбы между мужчиной и женщиной нет, и быть не может.

– Что же получается? – возмутилась Фёдорова.

– Получается как раз, что абсолютно прав Саня, когда говорит, что наши две главные противоположности должны стремиться к дружбе – именно стремиться! Потому что дружба – это их удел. Их единственная реальная возможность. Но и до неё ещё далеко. Ну, а о любви, как вы сами понимаете, не может быть и речи.

– Как же вы, Таганов, так резко прошлись по двум полам, а потом заявляете, что они должны стремиться к дружбе? – решила уточнить Фёдорова.

– Да, так и получается: Саша ведь это и имел в виду, когда говорил, что общество должно быть … Идеальным. Вот, где разгадка! – радостно произнёс вдруг Костя. – И вот истинно великий смысл того, что сказал Саша! Да, только при Идеальном обществе возможна дружба между мужчиной и женщиной. Вот, что он, – Костя с почтением и благоговением на лице посмотрел на Саню, – пытался нам сказать! И никто его вначале не понял!.. – возникла очередная небольшая пауза. – А ведь мы-то – мы-то с вами живём в неидеальном обществе!.. Ну и что же, – вздохнул Костя, и поправил костюм, и улыбнулся, и распростёр руки, – получается, что теория Саши Топорова, в целом, верна. Ещё как верна! По сути, он допустил в ней только одну ошибку, когда не сказал про тождественность двух важнейших понятий: Идеальное Общество и Дружба между двумя полами. Всё остальное, сказанное им, – абсолютная правда! – заявил Костя, снова с уважением посмотрев на Саню. Очевидно, в данный момент на свете не было человека, более поражённого своим положением, чем Саня.

– Так что давайте не будем его осуждать за то, что там было сказано насчёт женщин! – ораторствовал Костя. – В конце концов, Саня, как и все мы, является представителем нашего неидеального общества, и вполне логично, что он, защищая позицию мужчин, винит во всех грехах женщин. Это нормально, – и перемен в этом пока не предвидится. Я же для себя сделал следующий вывод: эпоха Идеального Общества ещё не наступила, но к дружбе мы всё равно должны стремиться.

Костя закончил свой монолог. И даже трудно сказать, чего было больше в его финальных словах: грусти от безысходности или затаённой в недрах души мажорной надежды? Но одно ясно точно: те неопределённость и глупость, которыми сквозила «Теория Идеального Общества» Сани, в монологе Кости обратились во вполне разумный и логичный заряд – заряд для построения совершенно новой теории…

После того, как речь Таганова завершилась, мы ещё немного поучились, а потом прозвенел звонок, возвещавший – неужели? – об окончании такого длинного и насыщенного событиями урока. Было видно, что у учащихся накопилось множество вопросов в адрес Кости, касаемых его новой теории, и, конечно, практически каждому хотелось подойти и сейчас же задать ему столь важный для понимания сути вещей вопрос, тем более, что страшно утомившаяся за этот урок Фёдорова мигом – и без д/з! – всех отпустила, но… Костя очень быстро удалился из кабинета, и даже я – находившийся все эти минуты рядом с ним и так надеявшийся на скорейший разговор с лучшим другом относительно такой интересной темы – позволил себе упустить его из виду.

В этот день пообщаться с ним об этом мне так и не удалось. Костя не появился даже на химии, и вообще Таганова некоторое время никто не видел.

Впоследствии его монолог мы стали именовать как «Теория нелюбви».

Глава 10. Долгановщина

Разумеется, блистательный монолог Кости ещё долго не мог вылететь из наших мыслей. А уж что говорить о самых первых минутах после той знаменитой литературы?!..

Я скажу так: гутарить и думать о чём-либо, кроме как о Теории нелюбви, в те секунды было просто невозможно. Костина теория захватила всех и сразу, и ещё очень долго мы не могли забыть, как только что один человек своими рассуждениями буквально «оневозможил» любовь…

Эффект был тем более уникальным и удивительным, что перед следующим уроком – то есть перед химией – мы совсем не думали о химии! И даже ни разу не вспомнили о Бандзарте! Да ведь и не было в те секунды никакого Бандзарта! Был только Костя и его теория – в мыслях, конечно, ибо, повторюсь, живой Костя куда-то исчез.

И стоит ли говорить о том, что сразу после литературы среди нас пошли серьёзные споры относительно того, как относиться к теории Кости?! Встречались совершенно разные выражения, например:

– Он прямо как философ! Так всё объяснить!..

– Интересно…

– Что за ерунда! Какой бред он нёс! – это, разумеется, слова Сергея Бранько.

– Супер! Я теперь буду мечтать об Идеальном Обществе!

– Теперь понятно, что такое рай. Но кто знал, что имя ему – Идеальное Общество!

– Эх, надо всё обдумать!..

– Вот это теория!

Разумеется, это лишь малая часть того, что говорили люди – а, как видите, говорили они многое. И ведь – заметьте! – далеко не все готовы были разом согласиться с теорией Кости, ибо уже одно слово «нелюбовь», впервые упомянутое, кажется, Саней, заставляло воспротивиться многих. Да и мне сначала было нелегко принять всё то, что сказал Костя, – и вообще на свете, наверно, не нашлось бы ни одного здравомыслящего человека, который бы сходу готов был подписаться под всеми словами Таганова! Оттого совсем неудивительным выглядит спор между Саней, воодушевлённым невероятным спасением собственной теории, и Арманом, признанным скептиком, всегда старающимся сначала самому докопаться до главного смысла, пусть даже и сугубо индивидуального – армановского – смысла, а уже потом поверить услышанному.

– И всё-таки странно, что он так легко рассказал эту теорию. Неужели она действительно верна? – задавался вопросом Арман, который, как мы видим, обладал ещё и развитым чувством подозрительности и сомнения ко всему новому, только что открытому.

– Что ж тут странного? Это же Костя! Я думаю, он может любую теорию сделать верной.

– Да, но сегодня он был сродни философу. Платон бы на его месте просто обосрался! Но Костя!.. – уже восхищённо заметил Арман. – Только интересно, откуда у него такая теория выплыла?..

– Что ж тут неясно? Из головы, конечно, – уверенно сказал Саня и добавил: – Не из жопы же! (Здесь я отмечу, что так как я стоял рядом и всё видел и слышал, то мне хорошо было заметно, что последнее выражение пришлось одинаково по душе и Сане, и Арману, поэтому впоследствии они несколько секунд дружно смеялись.)

– Сомнения у меня, впрочем, всё равно есть, – сказал Арман.

– Какие на фиг сомнения? Откуда? – удивился Саня. – Отбрось их немедленно и верь Косте – он точно прав в своей теории!

– Ну как же можно без сомнений? – возразил Арман. – Теории для того и создаются, чтобы их можно было обдумать, выразить мнение, в чём-то засомневаться…

– Но ты же согласен с Теорией нелюбви? – спросил его Саня.

– Как ты хорошо её назвал! – оценил Арман (как Читатель понимает, именно с этого разговора и закрепилось данное именование). – Ну конечно, я согласен! Прекрасная теория! Не нашлось бы, правда, опровержения… И ведь есть наверняка иные точки зрения…

– Забей на них. Нам их незачем знать, – посоветовал Саня. – Пусть идут на хрен все иные точки зрения! Они только всё испортят.

– Не думаю, что они испортят Теорию нелюбви. Даже будет лучше, если произойдёт столкновение двух теорий: Костиной и … ещё чьей-нибудь. Это же интересно! Получится великое философское противостояние!.. – представил себе Арман.

– Эх, Арман… – заключил Саня и махнул рукой.

Заранее замечу, что впоследствии Арман ещё не раз будет упоминать о том, что зря сомневался в Теории нелюбви. Это типичные действия Армана.

Ну а тем временем прозвенел звонок и класс пошёл на химию. Хотя… Если б можно было взглянуть на лица учащихся 11б в тот момент, то логично было бы заключить, что они отправляются куда угодно, … но только не на химию!

Бандзарт сразу заподозрил неладное. Он видел, что мы находимся в некой прострации, и не мог понять, в чём дело. Несомненно, это был исторический момент – мы ещё никогда не присутствовали на его уроках в состоянии такой отрешённости. Создавалось впечатление, будто сама Теория нелюбви ворвалась в пространство химического кабинета и решила уничтожить напрочь все возможные мысли о предмете Бандзарта.

Конечно, Феликс ничего не знал о прошедшей литературе – Фёдорова уже в конце пятого урока выглядела такой утомлённой, что вряд ли решилась бы что-то кому-то рассказать, а тем более, – Бандзарту. К тому же, тот, скорее всего, не знал даже, что у нас сейчас была именно литература. Но… Внимательно осмотрев наши лица – а на это у него ушло всего несколько секунд, – он, думается, наверняка догадался, что до этого урока случилось что-то такое, отчего химия в классе отошла на второй, если не на третий-четвёртый план.

Сначала он старался не обращать на это внимания, но на десятой минуте урока всё-таки позволил себе заметить:

– Да что с вами такое? Какие-то вы странные… Вот, вы, например, Московский, – обратился вдруг Бандзарт к Лёше, – скажите: о чём вы сейчас думаете?

– О химии, разумеется, – соврал Лёша.

Бандзарт внимательно посмотрел на него и заключил:

– Что-то не похоже… Лучше отвечайте, что с вами произошло! – потребовал он, обратившись уже ко всему классу. – И побыстрее!

Но класс молчал. Может, никто и не боялся сказать сейчас о Теории нелюбви вслух, при живом, рядом стоящем Бандзарте, но каждый просто боялся высунуться. Впрочем, долго так тоже продолжаться не могло, к тому же, Бандзарт мысленно давил на нас. Давил одним своим взглядом, показывая, что ждёт ответа.

Все постепенно поняли, что находятся под колоссальным напряжением. Каждая секунда только усиливала его, а отсутствие ответа на вопрос Бандзарта грозило впоследствии серьёзными мерами с его стороны. На это класс пойти не мог, и, пожалуй, абсолютно правильно поступила Даша, решив взвалить на себя всю ответственность и аккуратно приоткрыть для Бандзарта завесу тайны:

– Просто у нас сейчас был очень необычный урок литературы, – сказала она.

– Необычный? И что дальше? – спрашивал Бандзарт.

– Просто мы ещё не отошли от него.

– Что значит «не отошли»? – не понял Бандзарт. – Там что-то случилось?

– Не то чтобы случилось… – замялась Даша.

Тут Бандзарт резко оборвал её:

– Стоп. Я только сейчас заметил: а где Таганов?

Феликс умел ставить вопросы ребром, причём ребро это у него всегда получалось очень острым, – поэтому никто никогда не знал, как на них отвечать.

Вот и сейчас возникла та же проблема. Несколько человек делали попытки объяснить Бандзарту ситуацию, произошедшую на литературе, и в их числе были Саня, Арман и я, но, похоже, тот наши попытки совсем не оценил. Впрочем, наверно, надо признать, что и «объяснители» из нас вышли никудышные. Действительно, внятно рассказать Бандзарту про монолог Кости у нас так и не получилось. Более того, ярые попытки некоторых других лиц сделать это привели к доселе невиданной вещи – начался всеобщий шум и гомон, который достаточно быстро перерос в так называемый базар-вокзал – фантастика! – на химии! Такое на уроках под началом Бандзарта произошло впервые!

Действительно, ранее Феликс даже шутя и отдалённо не позволял нам устраивать на своих уроках различного рода споры; а о более шумных диспутах речи и вовсе идти не могло! Поэтому стоит ли говорить о том, какую невероятную злость вызвали у него наши «попытки»?! Он с невероятной спешкой поднялся на кафедру и на fortissimo[14]14
  Очень громко (ит.)


[Закрыть] потребовал тишины, а нам уже тогда стало ясно, что Бандзарт просто так не посмеет забыть наши выкрики.

И вот, когда до конца урока оставалось пять минут и Феликс увлечённо рассказывал про водородную химическую связь, – его монолог вдруг охватила пауза. Замечу, что в тот момент мы уже жаждали начала конца урока и с уверенной надеждой полагали, что каких-либо сюрпризов не предвидится, – однако тогда же наступило и начало конца наших надежд. Бандзарт решил подложить нам очередную свинью.

После недолгой паузы, означавшей, как оказалось, конец его монолога, он принялся с большим азартом раздавать нам одинарные листы, которые, кажется, уже лежали специально заготовленными именно для таких случаев у него в кармане. За двадцать секунд проделав эту нехитрую операцию, он затем подошёл к доске, взял в руки мел и быстро-быстро обозначил на ней несколько формул:

C₃H₇COOH, K, NaOH, C₄H₉OH, C₆H₅OH, Br₂, MgO,

– после чего вкратце объяснил нам суть задания:

– Здесь, как вы видите, 7 формул. Ваша задача: написать 10 уравнений реакций между данными веществами за оставшееся время. Желаю удачи.

– Но позвольте, – возмутилась Даша, – времени слишком мало. Мы не успеем.

– Если не будете говорить лишнего – точно успеете, – резко ответил Бандзарт. – Желаю удачи.

Чуть позже, через полминуты, он добавил:

– Я хочу, чтобы мой урок запомнился вам так же сильно, как и предыдущий.

Ну, всё стало ясно – мы сами виноваты; очень уж сильно восхитились теорией Кости. Но каков Бандзарт – как он это всё понял!.. И как быстро нам отомстил!..

Естественно, его задание не имело никакого отношения к теме – Бандзарт просто решил проверить наши остаточные знания, которые он любил называть «нашим ликбезом»; впрочем, ранее мы так часто имели дело с подобными заданиями, что, конечно, нисколько удивлены не были. Поразила, ещё раз повторюсь, его феноменальная и моментальная оценка ситуации. Ну, а если Читатель ждёт моих слов о том, как мы справились с заданием, хотя слово «справились» здесь едва ли уместно, – то я скажу ему, что, по большому счёту, ни хрена мы не справились. Кто-то, как я, написал пять реакций, кто-то – три, а некоторые – и того меньше. У Сани, к примеру, обозначилась на бумаге только реакция калия с бромом… Даша – похоже, лучшая в эту пятиминутку – сумела написать аж восемь реакций! – но как же жаль будет, если Бандзарт за «минус две реакции» сразу влепит ей «3», и как же рад я буду, если удача в виде милосердия Бандзарта всё же ей улыбнётся.

В целом – увы, это опять так – настроение наше после химии заметно ухудшилось. И даже Теория нелюбви на время утратила своё чарующее действие… Добился-таки Бандзарт своего!..

Но радость от выхода из кабинета химии у нас всё же была, ибо где-то недалеко мысленно всем уже виднелось очертание дома. Однако… Судя по всему, эта Пятница всё никак не хотела выпускать нас так просто из школы, потому как, выйдя в центральный коридор второго этажа, мы увидели Долганова. Первая мысль была – поскорее удрать, ибо такое внезапное появление физрука на горизонте наших путей к дому вряд ли могло означать что-то хорошее. Но … и тут нас постигла неудача. Во-первых, мы бы и так, наверно, не успели – Долганов уже перегораживал нам наш заветный путь, – а, во-вторых, громкий голос физрука не мог не заставить нас остановиться:

– 11б, все бегом в мой кабинет!

Про кабинет Долганова я обязан сказать особо, ибо, располагавшийся аккурат напротив раздевалок – то есть рядом с залом, – он представлял собой, наверно, нечто среднее между комнатой в общежитии, и сараем, и каморкой Раскольникова, и комиссионным магазином. Здесь было много различного хлама – от древних, с царского режима, ящиков и явно ненужного этому «кабинету» тряпья до каких-то старых, полностью покрытых пылью, кубков, неизвестно почему не поставленных на Доску Почёта, что находится перед входом в зал. Вообще, пыль занимала особое положение в этом параллелепипеде – строго говоря, она была везде и, наверно, не слишком хорошо сочеталась с фразой «Физкультура – залог здоровья!», аккуратно выложенной на одной из стен большими красными буквами, которые, к слову, тоже были достаточно паразитированы этой пылью. На столе, который, в принципе, целиком и полностью значился одним из мест работы Долганова (вторым таким местом был, естественно, зал), лежало много бумаг, всевозможных наклеек (в основном, посвящённых «Зениту»), флажков, значков и небольших плакатов, а также лежала целая куча спортивных газет (их Долганов, очевидно, любил покупать ежедневно); ну, а на самом верху этой кучи располагался наполовину съеденный бутерброд с сыром и колбасой; рядом стоял чай. Стены кабинета были полны различных картин, иллюстрирующих какие-то спортивные события, и вырезок из газет – кажется, ещё советских; по бокам стояли два шкафа, из которых заметно выглядывала различная, большей частью спортивная, одежда. Немалое место в комнате занимал диван, и он тоже был забит всевозможными предметами, порой мало имевшими хоть какое-то отношение к спорту, – но, что интересно, у любого, кто взглянет на него, практически наверняка возникнет чувство, будто на нём кто-то каждодневно спит. Проглядывали и подушка, и простыня, и наволочка, и даже тёплый плед – очевидно, для зимы, – и всё это выглядело крайне мятым и потрёпанным. Из этого следует, что предметы, обитающие на столе, наверняка время от времени меняют своё местоположение, – значит, комната приобретает ещё большую захламлённость. Нельзя не упомянуть ещё и окна. Хотя правильнее будет сказать «окно», ибо одно из тех двух, что есть в кабинете, полностью замуровано; другое же закрыто плотной и крепкой решёткой (первый этаж!) – такой, что сам смысл окна едва ли остаётся в живых; ну а не менее плотные и достаточно засаленные чёрно-оранжевые занавески по вечерам и ночам этот смысл убивают окончательно.