Текст книги "Кто живёт в твоём чулане? (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

   Как ранее некая таинственная сила заставляла его бежать без оглядки всё дальше и дальше. Так и теперь она же манила его вперёд. Лихорадка в крови вскипала с новой силой. Тойво прополз на карачках и раздвинул ветви вставшего перед ним орешника. Там имелась небольшая поляна посреди дебрей. Вся усыпанная ковром белых ночных цветов.

   На поляне находились двое. Один из них – человек-волк. Ниже пояса у него были обычные ноги в штанах и сапогах. Верхняя часть туловища оставалась обнажённой. Широкую грудь покрывал густой ворс. И над ней, на мощной шее помещалась огромная волчья голова. Стоячие торчком уши. Звериные глаза отсвечивают в свете луны. Вместо рук могучие лапы, что заканчиваются когтями. Человек-волк стоял, сгорбившись, точно готовясь к прыжку. Его шумное сопение вырывалось из пасти вместе с глухим рыком.

   Сказочный сон в мгновение око обращался в кошмар. И Тойво не мог вырваться из него по собственному желанию. Он до крови закусил изнутри щёку. Он забыл, как дышать.

   Оборотень из кошмара. Один вид его мог остановить сердце. Но сердце Тойво продолжало биться. Ведь прямо перед монстром находилась Дева. И при взгляде на неё тогиту разом вспомнились все сказки и легенды, что рассказывала ему мама – про волшебный народ эльфов, владеющих силой самой природы, бессмертно обитающих в лесных замках и столь прекрасных, что красота их может соперничать лишь с их же вековой мудростью.

   Перед Монстром стояла Дева-эльф.

   Высокая – раза в два выше Тойво. На ней было сияющее длинное платье, подпоясанное тонким поясом. Светлые волосы свободной волной спадали ниже плеч. Она являлась самым дивным существом, что когда-либо мечтал увидеть Тойво. Такие могли существовать лишь в сказках, и они рождали сказки. Её раскрытая ладонь протягивалась к рычащему Монстру, точно желая приласкать его. В другой её руке была зажата обычная палка.

   Между Девой и Монстром происходил безмолвный поединок, свидетелем которого и оказался Тойво. Она – сноп лунного света с горящим взглядом и скорбно изогнутыми устами. Зверь – напряжённый сгусток ночной тьмы, не отступающий ни на шаг от своей противницы.

   «Он должен помочь, должен защитить!» – вспыхнуло в голове Тойво. Но что он мог? Ничего он не мог. Он оцепенел в своё укрытие. Это был не его бой.

   – Мэлоун, – произнесла Дева. Ладонь её оставалась призывно раскрыта.

   Она шагнула ближе к Монстру.

   И тогда зверь прыгнул.

   Жуткая пасть захлопнулась со звуком сомкнувшегося капкана. Монстр вознамерился вцепиться противнице в горло, желая разом покончить со всем. Но Дева молниеносно отпрянула, успев сунуть меж его челюстей палку. Теперь она сжимала её двумя руками. Закричала что-то ещё. Тойво не разобрал слов.

   Дева хрупка на вид, но силы в ней оказалось с избытком. Монстр напирал, но ей удавалось удерживать его на расстоянии. Волчьи зубы всё глубже вонзались в дерево, стремясь перекусить сперва эту досадную преграду, а затем и ту, что стояла за ней.

   Бешеная ярость зверя побеждала. Дева попятилась. И упала, но не выпустила палки из рук.

   Монстр навис сверху, вдавливая противницу в землю. Теперь их устремлённые друг на друга взгляды разделяло меньше ладони. Он мог бы растерзать её своими когтями, но Монстр упёр лапы по обеим сторонам от поверженной противницы, лишая её возможности откатиться в бок. Он жаждал вцепиться в лебединую шею и услышать хруст позвонков.

   Луна заливала их потоками серебра, а они лежали среди цветочного ложа, точно пара влюблённых, слившихся в жарких объятиях на белоснежной простыне. Луна обезумела, как и весь мир.

   Палка треснула с резким хлопком, как и сердце у Тойво.

   Дева вскрикнула. Крик её оборвался звериным воем...

   Тойво закрыл глаза, но не мог это видеть. Ведь это был конец. Вероятно, и для него тоже. Навряд ли он сумел бы уйти столь же тихо, как подкрался сюда. Руки и ноги не повиновались ему. Он уже готовился услышать треск костей и голодное рычание. Но под полог ночного леса вернулась почти полная тишь.

   Тойво открыл глаза.

   Встав на колени, Дева склонялась над Монстром. Она была жива. Человек-волк лежал на земле, уткнувшись мордой в цветы. Вместо палки в руке у Девы теперь оказалась рукоять кинжала, чьё остриё было воткнуто зверю меж рёбёр. Когда и откуда она успела его достать, Тойво не заметил, и лишь приглядевшись, увидел у неё на поясе тонкие ножны. Монстр был повержен. Грозный рык уступил место стихающим хрипам. Одна из вытянутых в сторону лап зверя мелко подрагивала. Дева извлекла кинжал из раны, отбросила его и, обхватив ладонями мохнатую голову, прижалась к ней.

   «Зачем ты это делаешь?!» – хотелось крикнуть Тойво.

   Монстр издыхал, а Дева сидела подле него и плакала.

   Луна тоже словно бы прослезилась и замутилась на миг. А может её заслонило проходящее облако. Когда же сияние вновь сделалось чистым, Монстра на лесной поляне уже не было. На коленях у Девы покоилась голова Мужчины, и она гладила его длинные чёрные волосы, высокий лоб и впалые щёки. Обнажённую грудь залита кровь, что блестела в свете луны. Взгляд на запрокинутом лице остекленел.

   Дева прикрыла глаза умершему. Лес огласило её рыдание.

   Тойво ничего не понимал, но ему хотелось её утешить. Он отдал бы всё на свете, лишь бы ни единой слезинки более не скатилось из этих прекрасных глаз. Если бы он мог, он даже оживил бы Монстра, раз тот ей был столь дорог. Но ведь он ничегошеньки не мог.

   Тойво ощутил на своих щеках влагу, и несколько тому не удивился.

   Он всхлипнул или неловко пошевелился, и его услышали. Дева посмотрела на него. Она не могла видеть его во мраке под кустом, но она видела его – её взгляд говорил сам за себя: «Я вижу тебя». Она протянула к нему ладонь – кожа её была луной, и эту луну запятнало багряным: «Не бойся, малыш, всё уже закончилось. Свет всегда будет сильнее Тьмы. Луна приходит и уходит, а жизнь остаётся. Как сострадание к неизбежному. Как память. Ты можешь более не прятаться. Подойти ко мне».

   Он желал этого, так желал. Но он не мог. Он бы тоже умер, если бы разглядел вблизи её бездонные глаза, если бы она только коснулась его своей мраморной рукой – не потребовалось бы никакого кинжала.

   И тогда что-то щёлкнуло внутри у Тойво. Он вскочил и побежал обратно в чащу. Не глядя, куда бежит, ведь, если бы он остановился, то он бы... он... Каким образом он оказался у реки и сумел разыскать в полумраке лодку, Тойво не помнил. Себя он осознал, лишь вновь оказавшись в собственной постели, укрытый с головой под одеялом. Он был весь мокр. И всё ещё плакал.

   Он думал, что Она придёт за ним. Пройдёт по его следам. И заглянет в раскрытое окно. Он страшился и желал этого. А может, за ним придёт Монстр.

   И эта луна – жуткая и прекрасная. Луна владела ночью...

   Он проснулся утром. У него был жар. Его постель, как и его руки и ноги были запачканы в земле. Он заплакал и позвал родителей. Он всё рассказал им – про Деву и человека-волка, и как они боролись посреди ночного леса. И ещё про белые цветы, что распускаются лишь во мраке и их колдовской аромат... Он был болен. Родители сразу поняли это.

   – Это только плохой сон, – сказала мама. – Ты ходил во сне, мой бедный. Но ничего, ты поправишься, обязательно поправишься.

   Мама поцеловала его в горячий лоб и направилась заваривать лечебные травы. Отец остался сидеть рядом.

   Следующей ночью родители по очереди дежурили возле его постели. И затем ещё две ночи. Жар постепенно спал, слабость прошла. Родители сказали, что болезнь миновала. Он тоже на это надеялся. Но, когда в небе вновь появилась Луна, излив на мир потоки своего сияния, он смотрел на неё, а видел иное. Он окаменел на своей постели. Он слышал задыхающиеся хрипы и видел блеск беспощадных глаз. И протянутую к нему ладонь, белоснежную и окровавленную.

   – Это был только сон, – шептал себе Тойво. Шептал до тех пор, пока сам не начинал верить. Пока ни засыпал. Верить в иное стало бы слишком мучительно.

   И он, и родители были рады, что всё осталось позади. И что никто более о том не узнал. А плохие сны – у кого их не бывает?

   Прохладное, чуть пасмурное утро просочилось в мир, разогнав ночную хмарь. Скрипели открываемые для проветривания ставни. Отворялись двери. Потягивающиеся обитатели холмов выходили наружу, проверить погоду и поздороваться с новым днём. Дети выбегали носиться, едва проглотив завтрак. Мычали выгоняемые к последней траве коровы.

   Две женщины с корзинками, подвешенными у согнутых локтей, шли по дорожке. Одна пересказывала другой рецепт морковного пирога. Но тут вдруг замолкла и толкнула товарку в бок.

   – Смотри. Что это с ним?

   Её спутница проследила за взглядом подруги. Обе остановились напротив калитки в низкой плетёной ограде, что тянулась вокруг жилища, где некогда обитала чета Мортов, а ныне проживал их сын.

   Тойво сидел на скамейке у входной двери. Сидел в исподнем, весь помятый. Уставившись куда-то в пустоту.

   – Добрый день, Тойво. Как самочувствие? – спросила одна из женщин.

   Тойво не ответил. Он пытался вспомнить, как оказался здесь в столь ранний час. Он лишь знал, что ему хотелось выйти из дому.

   – Вы же замёрзните на ветру и простудитесь, – сказала вторая женщина. Ответа она также не дождалась. – Может, нам позвать кого-то на помощь?

   Тойво вздрогнул, то ли услышав её, то ли по иной причине. Он перевёл на женщин замутнённый взгляд, невольно заставив их податься ближе друг к другу.

   – Никого не надо звать, – не произнёс, а сипло прокаркал тогит.

   Всклокоченные волосы на его макушке были подобны нимбу. Он принялся остервенело чесаться – под мышками, шею, живот, едва не разрывая ногтями ткань рубахи. Женщины пошептались и пошли дальше по своим делам. Но до самого поворота дороги они то и дело оглядывались.

   – Негоже жить в одиночестве в его-то годы, – сказал одна другой. – Тут и головой повредиться недолго от уныния.

   Подруга согласно закивала.

   Женщины ушли, и Тойво сразу про них забыл. Он вновь уставился в сторону недальних холмов.

   – Мне надо лишь немного просвежить голову и собраться с мыслями, – донеслось от него. – Вот и всё.

   Кожа покрылась мурашками. Он с тоской посмотрел на входную дверь.

   Солнце поднималось над горизонтом. Тойво хмуро взирал на него, словно пытался подогнать взглядом. Пичужки порхали с холма на холм, радостно щебеча. Утренняя прохлада постепенно отступала, воздух прогревался. Но к этому времени тогит замёрз настолько, что даже внутренне оцепенение начало отпускать его. Он сидел, обхватив себя руками, и дрожал. В двух шагах от раскрытой двери в дом, где было тепло и...

   Одежда – рубахи, штаны и чулки – хранилась у него в комнате, но никак не в кладовой. Кладовая, вообще, располагалась в самой дальней части холма. И ведь уже светло. Ночь давно миновала.

   Тойво размышлял над этим.

   Прошёл Дуг Мортон, махнул ему, здороваясь. Тойво не ответил, провожая соседа взглядом и с какой-то злой ухмылкой наблюдая за тем, как его приветливая улыбка сменяется растерянным выражение, а затем озабоченностью.

   Тойво сидел, набычившись, пригнув голову, точно готовясь броситься в драку. Но разве его обижали? Напротив, ему хотели помочь. Если кто-то сидит полуголый на пороге дома и выглядит, мягко говоря, нездоровым, разве не следует хотя бы поинтересоваться – всё ли у него в порядке. Так почему же он оскаливается, заставляя случайных прохожих прибавлять шаг?

   Налетевший порыв залез под тонкую материю рубахи. Тойво вскочил со скамьи и зло замахал кулаками на невидимого врага. Нечленораздельное хрипение изошло из его горла. Точно прямиком в пропасть он ринулся в дом.

   Внутри его встретила тишина и сбитый в сторону половичок в прихожей. Дом уже успел порядком выстыть. Тойво осторожно прикрыл за собой дверь. Съёженный и скособоченный он шёл по коридору, заглядывая в комнаты, ожидая увидеть, сам не зная чего. Вокруг было спокойно.

   На раскрытую дверь в кладовую и лежащую возле неё скалку Тойво лишь покосился и скорее юркнул на кухню. Он знал, что сейчас в доме нет никого, кроме него – но это ничего не меняло. Дрожащие пальцы не желали слушаться. Вот, наконец, в очаге занялся огонь, даруя блаженное тепло. Тойво засунул ладони едва ли ни в самое пламя. Он ощутил, что согревается, что огромная тёмная тяжесть словно спадает с его плеч. И заревел в голос.

   Затем он сидел на кухне. Ел то ли поздний завтрак, то ли ранний обед, не замечая, что ест – главное еда была горячей. И говорил сам с собой. У него в голове объявился ещё один Малый Тойво, который беседовал с Тойво Большим.

   – Тебе могло померещиться, – говорил Тойво Малый. – Ночные тени и всё такое.

   – Нет-нет... Мышеловка была погрызена. Вот только ни у одной крысы не бывает таких зубов.

   – Ты много видел крыс? А, знаешь, какое ещё есть всему объяснение?.. Что это был просто сон. Ужасный сон. Могла вернуться прежняя лихорадка.

   – Сейчас я был бы тому только рад... Дверь открыта и скалка лежит там.

   – Но ведь никакой норы в кладовой нет – ты сам проверил! С этим-то ты спорить не будешь?

   – Проверил... Ах, если бы это были крысы, всего лишь крысы.

   Всё было так несправедливо. В чём он провинился?.. Идти ему было некуда, проситься на постой к другим он не желал. Что бы он им сказал? Его сочли бы свихнувшимся. И замерзать снаружи он не желал. И ничего дельного придумать он не мог. Голова его была пуста, как дупло старого гнилого дерева.

   Когда пропали его домашние на мягкой подошве тапочки, он не запомнил. Но вот скалка, всё время так и лежавшая у раскрытой двери в кладовую – он более не заходил в ту часть дома, ограничивался кухней, спальней и одной маленькой комнатой – исчезла на четвёртый день. Как и колокольчик с входной двери. Колокольчик был медный, с тонкой гравировкой. Его подарила маме двоюродная тётка Лиза на какой-то из юбилеев свадьбы, мама любила его мелодичный звон. В детстве Тойво часто специально выбегал за дверь, чтобы позвонить и порадовать маму.

   В ночь пропажи сквозь сон он вроде бы слышал его прощальную песнь.

   Ночами они лазили по всему дому.

   Тойво думал, что в первый же вечер после помутнения, как только начнёт смеркаться, он бросится вон на улицу. Но его обессиленное тело тогда, едва добравшись до кровати, мгновенно уснуло. Спал он крепко, и никакие сны ему не снились. Чтобы ни происходило в доме в ту ночь, Тойво это продрых.

   Наутро обнаружились пропажи. На кухне были раскрыты шкафы, а зола из очага разбросана по всему полу. Но Тойво выспался и был вполне бодр. А уж после того, как позавтракал, чем нашлось, к нему вернулись силы. Весь день он проработал в огороде, даже обед пропустил.

   Нынче мимо его окон прогуливалось заметно больше народа, чем обычно. Некоторые аж с окраины Дубков. Никто с ним не заговаривал, как и он сам.

   К вечеру вернулись волнение и озноб. Тойво запрыгнул в постель, зарылся с головой под одеяло. Перед этим он поставил возле кровати масленую лампу и коробок серных спичек. Он молил бога спасти, сохранить и помиловать его. Он вновь плакал. С тем и уснул. И вновь ему ничего не приснилось. Разбудил его неизменный утренний луч, как делал многие разы до того.

   Тогит надеялся, что и третья ночь пройдёт мирно. Как бороть с непрошенными гостями, он так не придумал. Но то, что он мог, как всякий нормальный тогит, продолжать жить в родных стенах, для него уже было огромным облегчением. Его не трогали – и ладно.

   Уснул он хорошо, вновь укрывшись под одеялом. Но проснулся не на рассвете, а в самую, что ни есть, полночь. Тойво лежал в кровати, высунув из-под одеяла, где было слишком душно, одну голову. Лежал, глядел в потолок и слушал. В доме расстилалась темень. И тишина. Но эту тишину по временам нарушал дробный топот бегающих лапок, скрежет маленьких коготков и хруст острых зубок. И ещё тихие сопения, шибуршания, поскуливания и даже словно бы хихиканья. С лязком и дребезгом упало что-то тяжёлое, эхо прокатилось по комнатам гулкой волной. Тойво охнул. На миг все прочие звуки затихли. Затем снова послышались шорохи и усердное сопение. Они что-то тащили.

   «Это зеркало, – понял Тойво. – Они вздумали утащить моё единственное любимое зеркало»!

   Свои пропавшие тапочки он любил не меньше зеркала. Что уж говорить о дверном колокольчике. Но тогда он спал, а тут нет. И мысль о том, что в этот самый момент какие-то плюгавые – пусть и отвратные на вид – ворюги без зазрения совести обчищают его имущество, отдалась в Тойво столь лютой ненавистью, какой он от себя не мог и ожидать. В ушах у него словно бы вновь ударил лязгающий гром. Тойво сбросил с себя одеяло. Руки умудрились зажечь лампу без помощи сознания. Держа перед собой светильник, рыча собакой, он выбежал в коридор.

   – Я вас! Я вас сейчас! – закричал он, то ли ободряя самого себя, то ли желая спугнуть ворюг.

   Он вновь увидел их, и теперь уже не мельком, а «во всей красе».

   Мелкие негодники заполонили коридор. Серыми комьями пыли они сновали вдоль стен, часть сидела прямо на стенах, свесив хвосты. Двое взобрались на шкаф, ещё двое, стоя на задних лапах, уцепившись передними, волочили по полу сорванное зеркало. С кухни тоже доносились шорохи. Они услышали его. Целая россыпь жёлтых глазок воззрилась на Тойво из полумрака, освещённого его лампой. Он полагал, что они бросятся прочь, как в прошлый раз. Он всё ещё считал их некой разновидностью особо зловредных «крыс». Но эти лишь ускорили своё копошение. На кухне что-то рассыпалось. Сидящие на шкафу принялись раскачивать его. При этом они злорадно верещали – им их затея доставляла удовольствие. Шкаф трещал и кренился, и наконец, упал с грохотом, что, наверное, услышали и на другом конце Дубков. Серые существа брызнули в стороны. Все разом довольно заверещали, и вот они уже скачут на поверженном деревянном гиганте.

   Тойво стоял прямо перед ними. На него никто не обращал внимания. А он смотрел и... и всё.

   Навеселившись, хвостато-когтистая ватага вновь взялась за зеркало, потащив его к кладовой.

   – Нееет! Это моё!

   На этот раз сознание не подёрнулось завесой. Напротив, Тойво соображал вполне здраво. Если можно так говорить в подобной ситуации.

   Он кинулся вперёд, заставив шарахнуться от себя ящерицу-переростка с шипастым гребнем. Под ноги попался притащенный кем-то от входной двери сапог, тогит запнулся и упал на колени. Но удачно, не разбив лампу. Проползя ещё несколько шагов, он схватился за зеркало. Он тащил его за один край, а двое воров за другой. И, не смотря на свой малый размер, они оказались неуступчивы. Тойво хрипел и тянул. Его противники тянули в свою сторону. Прочие бестии глазели на них, прыгая, шипя, вереща и впиваясь от возбуждения когтями в доски пола. Точно зрители на некоем представлении.

   Вложив все силы, Тойво отвоевал зеркало. Вырвал и, как величайшее сокровище, прижал к груди. Проигравшие клацали на него зубами, похожие сейчас на крыс, как никогда.

   – Это моё! – проревел он.

   Пламя светильника дрожало в десятках жёлтых глазок. Тойво видел эти цепкие лапки, более походившие на тонкие ручки и ножки, видел разномастные головы – вытянутые и сплющенные, видел хвосты с шипами и без шипов, но с мохнатой кисточкой на конце. Он видел их, они видели его.

   – Это моё, – повторил он тише. – Зачем вы пришли ко мне? Убирайтесь отсюда – вас никто не звал... Вам здесь нисколечко не рады.

   Он замахнулся на них рукой. Его угроза не возымела результата. Они окружили его. Обступили со всех сторон, зашли с боков и со спины. Покрупнее и совсем щуплые, стоящие на двух задних лапах и на всех четырёх. И каждый глазел на него. С озлобленностью, с полной разумностью.

   – Уходите... – теперь Тойво стонал. – Уходите прочь, откуда явились.

   Он дал слабину, и они накинулись на него. Те, что были спереди, лишь подпрыгнули на месте, растопырив угрожающе лапы, желая шугануть его. Он поджался. Один из находившихся сзади напал взаправду. Острые как у кошки когти прошлись по его голой ноге, разодрав кожу. Тойво взвизгнул и вскочил с пола. Со всех сторон на него скалились, со всех сторон прыгали серые тени, точно исполняя некий танец. И он был центром их безумного хоровода. Голова шла кругом, в глазах мелькали жёлтые отсветы огня и отсветы жёлтых глаз, в ушах звучала какофония многоголосого верещания. Беспрестанное мельтешение. Хоровод вращался вокруг Тойво. И вместе с ним весь мир вращался вокруг него. Мир вращался и летел в Бездну, тёмную пыльную Бездну, обиталище уродливых дёргающихся теней.

   Лампа упала и огонёк погас. Тьма, полная сверкающих глаз, навалилась на Тойво. Этого он уже вынести не мог.

   Тойво замахал бессмысленно руками и бросился бежать. Наткнувшись на опрокинутый шкаф, он больно ударился и растянулся на нём плашмя. Переполз преграду и рванул дальше. Со всего разгона Тойво налетел на входную дверь, точно намеривался проломить её. Но лишь с тупым ударом треснулся лбом о крепкую створку, отскочил назад и повалился без чувств. Рядом с ним с лязгом упало спасённое зеркало, что он, оказывается, тащил с собой.

   Ночь за окнами. Ночь и внутри дома. Ночь – время покойного сна. Тойво спал, а вокруг него сновали ночные тени, слышались шорохи и тихие поскуливания. Сменившиеся звуком волочащегося по полу тонкого металла.

   Тойво пришёл в себя. Он лежал на полу, там же, где и упал. Ощупав лоб, обнаружил на нём вздутую шишку. В доме царила тишина, если не считать дневных звуков, доносящихся с улицы. Сев и оглядевшись, он увидел, что жильё его пребывает в полнейшем беспорядке. Дверь в кладовую в дальнем конце коридора была распахнута настежь. Он медленно поднялся, держась за стену. Его качало, во рту растёкся желчный привкус. Левая нога отозвалась болью, едва он наступил на неё. На икре тянулись длинные кровавые полосы. Тойво открыл дверь и, хромая, выбрался наружу.

   Следующие дни в дом он не возвращался. Жил в сарае, где были уложены подготовленные к продаже мешки бобов. Спал на сеновале. Рядом обитали десяток кур и два гривастых пони, привычные тянуть как плуг, так и повозку. Тойво кормил их с руки, подолгу гладил шелковистые гривы и тёплые мягкие носы. Вопреки опасениям, царапины на ноге не воспалились и быстро заживали.

   Днём находилось, чем занять себя. Еду, преимущественно те же бобы, он варил в чугунке на костре, что развёл посреди огорода. Ел ещё остававшиеся на грядках овощи. Из одежды на нём была ночная рубаха, драные штаны да кургузая безрукавка, что он разыскал в сарае. Сапог не нашёл, но обходился без них. Да – днём мысли его могли отвлечься на насущные заботы. А вечерами... Вечерами он оплакивал несправедливость, что перечеркнула всю его жизнь.

   – За что мне такое несчастие? – вопрошал он перила и поддерживаемую ими покатую крышу.

   Босоногий и всклокоченный он бродил по огороду, с тоской заглядывая в окна дома. Через них он видел внутреннее убранство кухни и свою кровать, на которой ему всегда спалось так уютно.

   Конечно, подобные перемены не могли пройти незамеченными мимо соседей. Оказываясь возле его холма, народ косился на Тойво.

   – Он сам не свой, – удивлялись одни.

   – Надо бы разузнать, что стряслось, – соглашались другие.

   С ним пытались заговорить, выспросить, отчего он переселился жить из дома на улицу. Но Тойво не отвечал на приветствия и укрывался в сарае.

   – Видать, совсем тю-тю, – заключали третьи, вращая пальцем у виска.

   Теперь от него воняло, как от свиньи. И сам он мало отличался от этих животных. Ну, может, тех хозяева лишь кормили получше.

   «Я самое несчастное существо на свете. – Тойво лежал, зарывшись в сено. По соседству переступали в своих стойлах пони, сонно квохчут куры. Снаружи ночь. – И самое ужасное, что я ничего не могу с этим поделать».

   Отчего же, могли бы удивиться – и дивились – другие, он не попросит помощи у соседей? Его бы накормили и обогрели. Он был тогитом из приличной семьи, а не каким-то пришлым чужаком. Всё так. Но Тойво не мог побираться. Ведь, попроси он помощи и даже сумей каким-то образом вернуть себе дом (о переселении в иное место он страшился и помыслить), до конце дней ему бы припоминали сделанные одолжения. Припоминали с усмешкой. А если бы у него появились дети, припоминали бы и им.

   Нет, он не станет никому ничего рассказывать. Гордость не позволит.

   Должно быть, остатки этой самой гордости, а может и гордыни, что не успели ещё угаснуть окончательно, и взыграли в нём как-то по утро.

   Тойво выбрался из своей колючей постели. Небрежно отряхнулся, оставив в волосах и на одежде клочья сена. Он был грязен и ужасно голоден. Подобная жизнь надоела ему до смерти, а то сильнее.

   – Это мой дом, – произнёс он в тиши сарая, где сквозь дыры в кровле просвечивали лучи солнца. – Я из него не уйду. И будь, что будет.

   Тойво пересёк дорожку, ведущую мимо огорода к входной двери. Здесь он замер, собираясь с духом. Плечи его было распрямились. Но затем вновь поникли. Так, с опущенной головой, он и вошёл в дом.

   В остававшиеся до ярмарки дни его окружал беспорядок, который Тойво и не пытался прибрать. На что его хватило – это только снова поставить стоймя опрокинутый шкаф. Вещи по-прежнему пропадали, что воспринималось им уже без гнева, почти с равнодушием. Он ел, слонялся без дела из угла в угол, а чуть начинало темнеть, прятался под одеялом. И если вдруг ночью просыпался от раздающихся в доме шорохов и сопений, то переворачивался на другой бок и зажимал подушкой уши до тех пор, пока глаза его не смыкались.

   Осенняя ярмарка являлась первым праздником всего года. К ней загодя готовили не только товары, но и наряды. Ведь кроме самих торгов обязательно организовывались гуляния, песни и танцы на открытом воздухе. Столы и лавки устанавливались на широком лугу на окраине Большелога – главнейшего селения их округи. Выкатывались бочки свежесваренного пива. Отовсюду слышался смех и доброжелательные соседские перебранки. Аппетит дразнили запахи пирогов и жаренного на углях мяса. Музыканты наигрывали своих незамысловатые мелодии на флейтах, лютнях и трубах. Народ вращался в тесном столпотворении, здороваясь, приглашая друг друга в гости, и вызнавая, кто какую прибыль успел получить от продаж и что нужного прикупил сам. А под ногами сновали вездесущие, не способные остановиться даже на миг от охватившего их возбуждения дети. Это был день всеобщего веселья.

   Тойво никакого веселья не испытывал и в помине, но, дабы не голодать зимой, должен был продать свои бобы. Потому он запряг в повозку пони, погрузил мешки и поехал на ярмарку.

   Денёк выдался отменный. Солнце светило, но уже не пекло. В небе ни облачка. Ярмарка шумела и толкалась. Всем хотелось побывать везде и всюду, и если не купить, то хотя бы поглазеть на товары, особенно из дальних мест. Когда ещё случится подобная возможность в их-то захолустье.

   В торговой части кипело азартное оживление. В загонах блеяли овцы, куры квохтали в клетях. Здесь продавали репу, там сгружали с телеги целую гору капусты. Мешки с картофелем и морковью, связки сушёных грибов. Валенки и башмаки, платья и ленты, горшки и табуреты, бусы подешевле и брошки подороже. Лоточники со скобяной мелочью. А ещё множество всякого разного, чего не перечислить. И над всем этим гудел огромный пчелиный рой из сотен неумолкающих голосов. Одни желали сбавить немного с цены, другие, напротив, приподнять. Хотя тогиты и предпочитали натуральный обмен денежному, ныне ручейки монет беспрестанно перетекали из рук в руки.

   Тойво весьма скоро распродал весь товар. Бобы у него были отменные, и за прошлые годы он обзавёлся кругом постоянных покупателей. Продавал он, не торгуясь, на первую же просьбу снижал стоимость. Лишь бы поскорее отделаться. Сам ничего закупать не стал. Сейчас его тяготило большое скопление народа и громкие голоса.

   Когда он уже вновь запряг пони, намериваясь возвращаться домой, до него донеслись разговоры о прибывшем на ярмарку бродячем балагане. И, в частности, о том, что в нём был настоящий чародей, который умел гадать по руке, снимал порчу и сглаз, а ещё заставлял самовольно кривляться на стене тени и показывал прочее волшебство. Жутковатый чародей, – так о нём сказала проходящая мимо кумушка с целым выводком ребятни, сосущей медовые леденцы на палочке.

   «Волшебство» и «чародей» – эти слова зацепились за разум Тойво, в то время как все прочие пролетели вскользь. «Волшебство» и «чародей». И ещё – «тени».

   Тойво отложил поводья. Немного посидел, задумавшись. Затем спустился с повозки и углубился в ярмарочную гущу.

   Приехавший балаган принадлежал людям – десяток больших крытых кибиток, половина из которых была зарешечена и отведена под зверинец. В труппе состояли два братца жонглёра, девушка-акробатка, а по совместительству и глотательница ножей, бородатый силач, похожий на ходячую бочку, что поднимал многопудовые гири. Должно быть, имелся и ещё кто-то, кого Тойво не разглядел за многочисленными спинами. А уж когда он увидел возведённый в стороне от прочих остроконечный шатёр тёмно-синего цвета с вышитыми на нём серебристыми звёздами, чью верхушку венчал начищенный до блеска медный полумесяц, так всё прочее вовсе перестало для него существовать.

   Ребятню в основном интересовали уныло глазеющие из-за решёток обезьянки с дальнего юга и вполне местные лисы, рыси и барсуки. Женщины смеялись над кривляньями близнецов в облегающих штанах с красными носами. Мужчины поглядывали на балансирующую на растянутом в струнку канате акробатку, худющую, как тростинка. Совсем молодую, но уже на две головы выше любого из тогитов.

   В шатёр со звёздами тоже заходили, но не так чтобы часто.

   Тойво дождался, когда оттуда выйдет молодая парочка, захотевшая приобщиться к «тайным знаниям». Парень ворчал, девушка улыбалась – ей было весело и это главное. Тогит протиснулся за свисающий полог. Снаружи светило солнце, внутри же шатра царил сумрак, скупо освещённый единственной свечой. Горький запах жжёных трав ударил в нос. Тойво едва удержался от чиха, пытаясь разглядеть местного чародея.

   Но сперва он услышал:

   – Кто ты, дерзкий и безрассудный, возжелавший запретного для смертных знания? – Голос призван был звучать раскатисто и могущественно, но сквозил усталым равнодушием. – Представься. Но помни, что за раскрытую тайну взимается плата. Сокровенное не даётся даром. Впрочем, не страшись, отважный, – тебе несказанно повезло. На сей раз плата будет взята не кровью, как это положено от века, а лишь звонкой монетой. Ибо ныне твоим проводником на магических стезях станет сам – Гугенсон Морготсон – то бишь я!