Текст книги "Кто живёт в твоём чулане? (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Кто живёт в твоём чулане?

   Утро приходит с первым золотистым лучом, проскользнувшим в окно. Ещё робкий он заглядывает в щель меж ставнями и ложится на противоположную стену. Аккурат посреди двух изображений в симпатичных овальных рамочках. Амалия и Авилор Морты оставили по себе память добропорядочных тогитов, проживших в счастливом браке сорок лет и умерших в один день. А до того обустроивших большой дом, скопивших имущество и воспитавших единственного сына – Тойво.

   А вот и он сам просыпается, разбуженный тем самым лучом. Сперва возится на широкой кровати с резными ножками, когда-то заказанной молодожёнами Мортами у мастера-столяра в Большелоге, на мягком тюфяке, ещё помнившем своих бывших хозяев. Затем сбрасывает одеяло и садится, спустив шерстистые ступни на прикроватный половичок. Чешет начавшую плешиветь макушку, чешет мягкий подросший за последние годы живот, глубоко вздыхает и, наконец, поднимается.

   Распахиваются настежь ставни, впуская утреннюю свежесть. Солнце выплывает из-за зелёных холмов, тянущихся по обоим берегам неспешной речки Свитки, точно увенчивая их огненной короной. Птичьи хоры щебечут на начавших облетать береговых дубах, что и дали название здешнему селению. Небо голубеет, лишь у горизонта тронутое пеной облаков. Ветерок первых дней осени отдаёт приятной терпкостью. Мир пробуждается ото сна. А Тог Сиволап уже покатил к дальнему полю, и с ним в телеге всё его обширное семейство – этот привык вставать с зарёй и гнуть спину до заката.

   Гостей сегодня Тойво не ждал, тем более в такую рань, а значит, умывания и одевания могли быть отложены на некоторое время. Сперва более важное. В ночной рубахе он шлёпает босыми ступнями на кухню. Он выспался, настроение у него благодушное. К тому же он проголодался. А отменный аппетит, как известно, верный признак отменного здоровья.

   У закопчённого, сложенного из красного кирпича очага стоит старый стол с потёртой столешницей, при нём старая потёртая скамья. Тойво разжигает огонь, помещает на решётку разогреваться сковороду. Режет и бросает жариться остатки вчерашнего окорока, добавляет лук и три яйца, а сверху кусочек сыра, чтобы, расплавившись и растёкшись, тот образовал аппетитную шапочку. К завтраку также было молоко, краюха хлеба и...

   – А где же масло?

   Что за завтрак без бутерброда с маслом – никакой и не завтрак. Тойво знал толк в хорошей еде. Он поднимается из-за стола, оставив на нём скворчать снятую с огня сковороду.

   Здесь стоит сказать несколько слов о жилище нашего героя.

   Тогиты, как известно, предпочитают селиться в холмах, коими славятся местные края, вырывая в их толще разветвлённые коридоры и множество комнат. Всё это с величайшим усердием обшивается изнутри деревом и выкладывается камнем, устилается половичками и ковриками, так что любо-дорого посмотреть. Конечно, теперь немало стало тех, кто на новый манер возводит себе дома из брёвен посреди ровного поля. Но старые жилища все устроены в холмах, как делали предки. А уж предки плохого не посоветуют.

   Это жильё было именно таким. Его родители чтили отлаженный веками жизненный уклад. И Тойво не собирался ничего менять. Так диктовало ему благоразумие. Пожалуй, лишь однажды, во времена юности, почти детства, он поддался единственному безрассудному порыву. Воспоминаний о том и он, и его родители в последующие годы всячески избегали. И никому постороннему никогда ничего не рассказывали.

   Из кухни Тойво прошёл по коридору мимо спальни, большой комнаты, двух подзапущенных гостевых комнат – давненько у него не останавливалось гостей так, чтобы на несколько дней, – мимо умывальной и ещё двух комнат, почти к задней двери, ведущей прямиком в огород, чтобы по осени сподручнее было сносить урожай. Здесь по обе стороны коридора были устроены прохладные кладовые. В той, что справа хранились овощи со своего участка – морковка, картошка, капуста и так далее. Конечно, ещё мешки с бобами, которые Тойво растил на продажу и для личного употребления, и большая часть которых была сложена в сарае. В левой же помещались мясные припасы, сыр, масло, маринады и прочее из покупного. Туда он и свернул.

   Полки в кладовой тянулись вдоль стен в три ряда. Сейчас они преимущественно пустовали. Делать основательные запасы на зиму Тойво намеривался в ближайшее время, после того, как продаст бобы и получит от того оборотные средства.

   Масло у него, впрочем, имелось. Должно было иметься.

   В кладовой приятно пахло съестным, отчего желудок вопрошающе заурчал. А Тойво стоял и смотрел на пустую полку. Он видел в пыли след от горшочка, что располагался здесь, горшочка, в котором, насколько ему помнилось, оставалось ещё до половины желтовато-белого вкуснейшего масла, что так и таяло во рту. След имелся, а самого горшка и... след простыл. Возможно, по забывчивости он просто переставил его на другую полку? Тойво осмотрел все полки. Пропажи нигде не обнаружилось.

   Он возвратился на прежнее место. Да, вот ободок, отпечатавшийся от дна горшка. И к нему вела вереница каких-то маленьких следов.

   – Чтобы всё это значило? – спросил Тойво безмолвную кладовую. Почесав гладкую кожу на макушке, он вновь подивился: – Где же масло?

   Вернувшись на кухню, Тойво принялся за подстывшую яичницу. Он ел и отрешённо взирал в сторону круглого окна, на чьём подоконнике стояла плошка с цветком. Ложка с последним куском яйца застыла на полпути между сковородой и ртом. А затем вовсе опустилась обратно. Глаза у тогита расширились. Рот сделался похожим на дырку от бублика.

   – Ах, негодники! – выдохнул он. – Ах, ворюги. И куда они, хотелось бы знать, утащили горшок? Ведь не разбили же. Не видел я никаких осколков... Ах! Нора... У них там нора. И преогромная, раз пролез целый горшок... Ну, я вам!

   Испуганное выражение на его лице сменилось самым решительным. Для пухловатых черт подобные перемены, если и выглядели комично, такими отнюдь не являлись. Всё ещё не одетый и не умытый, он поднялся из-за стола и вновь направился в кладовую. На полпути, правда, остановился. Дело было не столь просто, как могло показаться на первый взгляд.

   – Надо подготовиться, – рассуждал он сам с собой, присев в коридоре на сундук, в котором лежали мамины платья и отцовские брюки. Брюки были ему малы, но он их не выбрасывал. Равно, как и платья. Кто знает, когда и что может пригодиться. – Да, надо подготовиться... Ведь и цапнуть могут.

   Так Тойво сидел какое-то время, обдумывая дальнейшие действия. И некий план начал составляться в его не лишённой здравой предприимчивости голове. Перво-наперво он всё же умылся и оделся. Подойдя к отпалерованному до блеска медному блюду, подвешенному в прихожей, собрался расчесать то немногое из волос, что ещё имелось. Протянул руку к настенной полочке. Но вместо костяного гребешка пальцы ухватили лишь воздух.

   – Не может быть, – прошептал Тойво.

   Он посмотрел на пустую полочку, заглянул под шкаф и под скамейку, на которую садился, одевая и снимая обувку. Заглянул даже в башмаки, аккуратно выставленные рядком вдоль стены. Гребешка нигде не было.

   Кое-как пригладив волосы рукой, Тойво спешно вышел из дому.

   Снаружи жильё его утопало в зелени. Холм, в котором он обитал, покрывал густой покров травы. Под низкими окнами были устроены цветники с ромашками и вьюнками, что оплетали окна на подобии живых занавесей. Слева от входной двери помещалась скамейка, на которой он любил сидеть вечерами, попивая чай и наблюдая за тем, как солнце опускается за дальний лес. Скамейка несколько скособочилась и требовала ремонта, а цветники нуждались в прополке, но сейчас эти заботы сделались не самыми насущными.

   Надев всегдашнюю свою соломенную шляпу, придерживая её при налетающих порывах ветерка и напротив, снимая, дабы поздороваться с каждым встречным (а заодно перебросится парой слов), тогит направился к окраине их селения, где располагалась кузница старика Лемеха и двух его дюжих сыновей.

   Назад Тойво возвращался тем же путём, всё также придерживая шляпу от ветра и снимая её при встречах. Разница была лишь в том, что другая его рука при этом не пустовала. В ней он нёс свёрток с покупкой, приобретённой в скобяной лавке при кузнеце.

   Сырная голова, насколько помнил Тойво, пока ещё лежала в кладовой на отведённом ей месте.

   Он разделся и, бросив взгляд на пустую полочку возле зеркала, прошёл на кухню. Здесь тогит приготовил себе лёгкий перекус и заварил травяной чай. Прихлёбывая из кружки, он обдумывал заключительную часть своего плана.

   – Если и не поможет, – сказал он, – можно зайти к Сену Мурфу и взять отравы. У него всегда есть запас этой дряни. Придётся заплатить... Авось, и не придётся.

   Рассиживаться было некогда, сегодня он ещё хотел поработать в огороде. Осенняя ярмарка, что устраивалась на окраине Большелога каждую осень, начиналась всего через неделю. Так что, прихватив давешний свёрток, Тойво направился в кладовую. Незваных постояльцев в своём доме он привечать был не намерен. Тем более столь вороватых.

   Почему-то в кладовую он вошёл с опаской, будто и не находился в собственном доме. Сперва приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Горшка с маслом как не было, так и не появилось, на что Тойво в душе всё же надеялся. Взгляд его скользнул по другим полкам. Света из коридора доходило не так, чтобы много, но достаточно, чтобы обнаружились очередные пропажи.

   Большой сырный круг, купленный им за немалые деньги, от которого он успел отрезать всего пару кусочков, исчез. Весь, целиком и полностью. И это за то недолгое время, пока он прогуливался! На полке остались лишь крошки, разбросанные вдоль тянущейся в пыли дорожки из крохотных следов.

   – Да меня так скоро по миру пустят, – простонал тогит. – Как же они умудрились и его стащить? Это же лопнуть можно, если столько жрать!

   У дальней стены, подвешенный к балке потолка, висел копчёный свиной окорок, что он вчера ел на ужин, а сегодня утром на завтрак. По надобности аккуратно отрезал кусочки... Сейчас же нижняя часть окорока была изодрана. Приглядевшись, Тойво различил на ней следы когтей и даже укусов, в местах, где от общей тушки были выдраны клочья мяса.

   – Чтоб вам провалиться! – взревел тогит. Кулаки его гневно сжались, на щеках выступили красные пятна. – Ну, я вам...

   Присев на корточки, он стал развязывать принесённый свёрток. От спешки и негодования пальцы плохо слушались. Но вот, наконец, готово. Дальше Тойво действовал уже осторожнее. Спешка тут могла быть чревата.

   Из свёртка он достал и выложил на пол кладовой три мышеловки с тугими железными пружинами и тяжёлой защёлкой. Он специально взял самые большие, чтобы уж наверняка.

   – Будет вам угощение, – прошептал тогит себе под нос.

   В качестве приманки он рассчитывал положить сыр. А что теперь?

   Недолго думая, Тойво пальцами оторвал от окорока кусочки мяса, закрепил их на защёлках и взвёл пружины. Одну мышеловку он поставил у дальней стены, одну посередине и последнюю у двери. Из кладовой он выходил спиной вперёд, неся в руках прихваченный от греха подальше окорок.

   – Вот теперь извольте угощаться, – сказал тогит полутёмным углам, словно его там кто-то мог слышать.

   Весьма довольный собой Тойво отправился на кухню пристраивать остатки провизии. Мысль о том, что устанавливая ловушки, никаких нор в своей кладовой он не обнаружил, шевельнулась в его сознании. Но лишь шевельнулась. Дверь всё время оставалась плотно закрытой, а значит нора – или даже норы – где-то всё же должны были быть. Иначе его припасам деваться было попросту некуда.

   Начало осени – трудовая пора.

   Тойво трудился на своём поле. Поле это представляло собой часть общего поля, отграниченное небольшими колеями с проточной водой. Земля здесь была жирна, плодородная. И бобы вымахали выше его роста – только успевай ставить подборки. Стручки длиной больше ладони. Бобы в них тёмно-синие, мясистые. Этот сорт – «Агатовый Дар» – культивировал ещё его отец, а до него – дед. И он пользовался заслуженным спросом, как в самих Дубках, так и за их пределами.

   Весь урожай уже был собран, стручки высушены и вышелушены, а бобы увязаны в мешки. Работники, которых он нанимал для сбора, отпущены по домам. Но среди стеблей ещё встречались пропущенные стручки. В дни, что оставались до ярмарки, Тойво хотел добрать остатки. Больше для порядку, чем какой-то необходимости.

   Он собирал стручки, топая по полю в огромных сапогах. Руки работали сами по себе, привычные к подобному труду. Руки были заняты и спокойны, а вот в мыслях покоя не было.

   Любые пропажи неприятны сами по себе. Но ещё более неприятно то, что они вносили сумятицу в привычное течение жизни. А уж если в жизни нет покоя, то что это за жизнь? В среде тогитов превыше всего ценился именно покой. Когда дни следуют за днями в затвержённом порядке, и ничто не выбивается из него. И по этому порядку дню надлежало начинаться с завтрака, помимо прочего включающего в себя бутерброд с маслом.

   А то, как бывает. Случится что-нибудь мелкое и вроде бы незначительное – плюнуть и забыть. А потом потянется большее. И не успеешь оглянуться, а у тебя в доме уже жить стало не в радость. Никакого уюта – одни неурядицы. То одного нет, то другого недостача. Недоедание. Волнение.

   Нет. Нет. Нет.

   Этого допускать нельзя. С этим следовало что-то делать. И он предпринял должные усилия, чтобы всё вернулось в привычное русло.

   – Не хотел я такого, но да сами напросились.

   Никогда у них не водилось мышей. И тут – на тебе. И такие прожорливые. Верно говорят, что к холодам они перебираются ближе к теплу. Ну – нет, ничего у них не выйдет.

   – Это ещё хорошо, что я мышей не боюсь. Да и крыс тоже, – рассуждал Тойво, пока пальцы выискивали одинокие стручки и сбрасывали их в висящую за плечами корзину. – А ведь есть такие, которые и в обморок падают, при одном только виде... Особенное из женщин.

   Это мимолётное замечание переключила его размышления на новую тему. Волнительную, тягостную для него и всё же неотступную.

   Если бы, к примеру, он был женат и это его жена обнаружила пропажу и, может, даже увидела утаскивающую кусок грудинки бестию – ох и поднялся бы крик-вопль! Устроили бы ему выволочку за то, что не уследил и развёл в доме хвостатых ворюг.

   Тойво улыбнулся своим мыслям. И даже чуть поморщился, будто его в самом деле только что костерили почём зря.

   Если бы он был женат...

   А ведь он думал об этом. Да только всё думами и ограничивалось. И ведь – Роза Мортон, старшая дочка соседа Дуга Мортона, что живёт по правой стороне, всегда улыбается ему при встречи. Очень по-доброму. Один раз даже приходила одолжить скалку – дескать, собрались они пироги с матушкой стряпать, а скалку свою найти не могут, а тесто уж подошло. Потом приходила возвращать. Ещё что-то ему рассказывала, а он её даже чаем не угостил. Дубина. Стоял и слушал у порога, как чучело. А у самого язык словно онемел.

   Конечно, можно бы самому зайти к ним... Зачем? Ну, тоже спросить скалку. Он ведь умеет пироги печь. Нет – тут сразу всё понятно... Тойво остановился, отрешённо глядя в пустоту. И тут широко улыбнулся. Ярмарка ведь скоро! А на ярмарке будут не только купли-продажи, но и веселье. Танцы. И это ли не повод... Но он совсем не умеет танцевать. Лишь топчется, как медведь. Только все ноги отдавит... Впрочем, не обязательно именно танцевать, можно и просто погулять – поглядеть, что к чему. А поглядеть будет на что.

   – Да, – сказал Тойво, возобновляя своё неспешное продвижение среди увядающих плетей, подвязанных к высоким стойкам, давя сапогами сухие комья земли. – Вот и приглашу. И подарю что-нибудь на память, какую-безделушку. Женщины это любят – прям как сороки.

   Но что-то ему подсказывало, что не пригласит и не подарит. В последний момент обязательно что-нибудь сорвётся. Или он не найдёт подходящих слов. Не сдюжит. Или ещё что-нибудь стрясётся.

   – А, может, и сдюжу. И приглашу.

   Впрочем, до ярмарки ещё нужно было дожить. И прежде разобраться с текущими делами, к которым добавились совсем нежданные.

   Два дня он проверял мышеловки. Сперва осторожно приоткрывал дверь в кладовую, светил свечой, приглядывался, а уж потом входил смелее. Мышеловки оставались пусты. И ничто более не пропадало.

   – Испугались, – говорил тогит громко на всю кладовую. – Вот я вам.

   Он уже начал успокаиваться и даже жалеть, что спустил деньки попусту. Конечно, и сам бы со всем справился. Ну, да что уж. Главное, к зиме дом будет готов, и все заготовки будут храниться в целости и сохранности.

   Но радость его была преждевременной.

   На следующее утро, выйдя из спальни, почёсываясь и позёвывая, Тойво остановился на пол шаге. Что-то было не так. Сперва он внутренне почувствовал, ещё не поняв, что это.

   Дверь в кладовую была приоткрыта. А ведь он хорошо помнил, что закрывал её накануне... Уже предчувствуя неладное, Тойво прошёл в конец коридора. Замер на миг у порога кладовой и резко раскрыл дверь во всю ширину. Что он собирался увидеть, он сам не знал. Но в любом случае, ничего примечательного не увидел. Мышеловки всё также оставались пусты. Новых пропаж на полках на первый взгляд вроде бы тоже не замечалось.

   На этих полках нет... Тогит медленно поднёс ладонь к губам.

   – Не может быть...

   Тойво прошёл на кухню. И да – то, чего не могло быть, всё же случилось. Спасённый им ранее окорок, подвешенный для безопасности на потолочную балку кухни, исчез. От него остался лишь свисающий огрызок верёвки.

   – Нет, – протянул Тойво жалобно, почти плаксиво. – За что же мне это наказание!

   Воры обошли расставленные им ловушки и продолжили свои непотребства. Это было несправедливо! Просто не справедливо!

   Гневные мысли пылали в голове Тойво, пока он стоял на кухне и смотрел на обрывок верёвки. Эти же мысли не давали ему покоя, пока он искал свою самую большую скалку и, сжимая её, направлялся обратно в кладовую.

   Он даже не взял свечи. Гнев пылал в нём, ярче и жарче любого пламени.

   Всё ещё пребывая словно бы в ослеплении, он осматривал углы, все полки и закоулки. Он позабыл про мышеловки и лишь чудом не угодил в них. От неосторожного тычка одна из ловушек захлопнулась с глухим стуком, словно клацнула зубами. Голая ступня тогита в последний момент отпрянула в сторону и тем сохранила в целостности свои пальцы.

   Громкий звук и осознание близкой опасности привели Тойво в чувство. Хрипло дыша, он попятился из кладовой. Уже у двери, когда угроза вроде бы миновала, две оставшиеся мышеловки одновременно захлопнулись со сдвоенным грохотом. Взвизгнув, тогит подскочил на месте и пустился бежать. Скалка выпала у него из руки, так и оставшись валяться на полу.

   И ни одной даже самой крохотной норы им найдено так и не было.

   В следующие дни из дома бесследно пропали: две ложки и один старый затупленный нож, чашка, подсвечник со свечой и шерстяные носки. И, что самое ужасное, – книжечка, в которой Тойво вёл записи своих доходов-расходов, а также выручку за бобы за последние десять лет. Данная пропажа была поистине невосполнима.

   Мышеловки Тойво больше не ставил. Эта затея оказалась пустой. Как и прочие, что он пытался применять. Всё было бесполезно против гадких воров, что с продуктов уже перешли на вещи. Последнее обстоятельство возбуждало вопросы. Но мысли Тойво пребывали в отчаянии, так что слишком задумываться о чём-либо он был неспособен. В любом случае, с подобным порядком вещей следовало что-то делать. Что-то немедленное и решительное. И, раз уж иное не дало результата, оставалась только крайняя мера.

   ...Ночь была темна и полна ужаса.

   Глаза то и дело норовили сомкнуться, и лишь то, что он не лежал в кровати, а сидел на табурете, спасало от засыпания. Когда начинало смаривать, тело клонилось в сторону, теряя равновесие, Тойво инстинктивно вздрагивал и пробуждался. Спать ему было нельзя. Он находился на кухне в полной темноте. Он таился в засаде. В руках у него скалка – его оружие.

   За окнами ночь, в очаге посвистывает ветер. Погода портилась. Благо он кончил все дела в поле. Оставался ещё огород, но да и хорошие деньки ещё должны были выдаться. Лучше бы к ярмарке. А то, что за ярмарка под дождём. Вот в прошлом году выдалась замечательная ярмарка. Так что даже старый Крол вылез из своей берлоги и...

   Он вновь вздрогнул всем телом, едва не бухнувшись с табурета.

   Не спать! Не спать!.. Так, а что это там шуршит? Тойво обратился весь в слух. Сон как рукой сняло. Это были они.

   Тойво отёр влажные ладони о рубаху. Облизнул губы. Хотелось пить, но шуметь он не стал, чтобы не спугнуть. Осторожно зажёг свечу. Держа в одной руке плошку со свечой, а в другой скалку, тогит мелкими шажками, вдоль стены, точно кошка двинулся по коридору. Шорохи доносились изнутри кладовой. Воришки вышли на ночной промысел. И что они грызли на этот раз? Картофель с репой лежали в другом месте? Мясо кончилось, но оставались соленья...

   Возможность новых потерь отозвалась в Тойво волной негодования. И это было то, что надо, для укрепления его решимости.

   Дверь в кладовую вновь оказалась приоткрытой. Запоздала мысль о том, что кто-то из бестий мог выбраться оттуда и теперь шарился по дому – может даже крался сейчас позади него – пришла к Тойво слишком поздно. Он обернулся, махая свечой по сторонам. Блеснуло, заставив поёжиться, его собственное отражение в зеркале, угол шкафа и скамейка для переобувания и... нет – это был всего лишь забытый башмак в углу.

   В кладовой всё притихло. Тойво замер на месте, затаив дыхание.

   Вот шорохи возобновились. Тогит тихо выдохнул в полутьме. Пот крупными каплями стекал по его лицу, хотя в доме было прохладно – впору затапливать очаг. Но сейчас его грел внутренний жар. Некоторое время он потоптался у порога, говоря себя, что это нужно для того, чтобы воры успокоились окончательно. Мелькнула мысль бросить всё и бежать в спальню, плюхнуться в тёплую мягкую кровать и... и оставить всё до утра, когда будет светло в доме и во всём мире. Тогда будет его время, а не их.

   Из кладовой доносились шуршание и хруст. Негодяи разоряли его запасы. Ах, сволочи... Нахмурив брови, выпятив вперёд подбородок и подняв руку со скалкой вверх, как если бы собирался немедленно пустить её в дело – а он и собирался! – Тойво двинулся вперёд.

   Он распахнул дверь плечом и ворвался внутрь.

   Выставленная вперёд плошка со свечой уронила дрожащие отсветы на пол и стены кладовой. На полки и покоящиеся на них припасы, на лежащие на полу мышеловки... Одна из которых и стала целью ворюг. Деревянное основание было погрызено, на нём остались следы зубов. Даже металлическая защёлка оказалась погнута. И ведь в мышеловки давно уже не лежало приманки.

   Всё это Тойво разглядел лишь мельком. Свет свечи сместился к дальней стене. Ведь именно туда юркнули шустрые тени, застигнутые врасплох его появлением. Ворюг оказалось пять или шесть, может их было и больше, но прочие успели сбежать. Эти тоже пытались улизнуть, но он увидел их.

   То, что это не крысы, Тойво понял сразу.

   У них тоже имелись маленькие лапки и длинные хвосты, глаза в свете свечи блеснули жёлтым. И покрыты они были коротким ворсом или чем-то на него похожим. Серым, словно бы состоящим из свалявшихся клочьев пыли. Они перемещались на задних лапах, лишь для большей скорости опускаясь на передние. Величиной с упитанную кошку. А пасти – широкие, зубастые, больше похожие на рты. У некоторых по хребту тянулись шипастые выступы, а у других с боков свисали складки наподобие кожистых крыльев.

   Когда они обернулись на Тойво – в их глазах... эти глаза не были глазами животных. То были глаза разумных существ.

   Тойво застыл с поднятой над головой скалкой. Серые существа тоже замерли. Стояли, тесно сбившись в углу, и глазели на него. Он на них, а они на него. Одно из существ расположилось прямо на стене, прилипнув к её поверхности, точно ящерица. Ящерица размером с хорька.

   Сколько длилась немая пауза неизвестно. Но вот существа вздрогнули, послышался тихий шелестящий писк. И они резво принялись друг за другом исчезать в идеально круглой норе, что обнаружилась в самом углу кладовой. Цепкие лапки, ушастые головы и шипастые хвосты ныряли в подрагивающий мрак норы. Последней туда сползла по стене огромная «ящерица». И...

   И Тойво с трудом втянул в себя воздух. Горло сжалось до узкого отверстия, так что вдох получился со свистом. Похоже, он вовсе не дышал с того момента, как ворвался в кладовую. Поднятая рука занемела, и он опустил её. Тени дрожали по стенам, бегали по полкам, кривлялись на полу. Это они, их тени... Нет, просто тени. Тойво глядел на погрызенную мышеловку. Потом перевёл взгляд в угол, подняв повыше свечу. Стена в углу была гладкой и крепкой. Никакой норы там как не имелось прежде, так и не появилось.

   Но он ведь... Руки у тогита дрожали всё сильнее. С глухим стуком выпала скалка. Тойво того не заметил. Он же видел... Эти глаза. Нора. И они...

   Ослабшие пальцы выронили плошку со свечой. Грохнувшись об пол, плошка разбилась. Свеча погасла, породив на прощанье струйку дыма.

   Вопя во всё горло, Тойво выбежал из кладовой. С выпученными глазами он промчался по коридору. Оказавшись в спальне, запрыгнул в кровать и натянул на голову одеяло. Ведь ещё с детства всем известно, что если укрыться с головой, то никакие кошмары тебе не страшны. Будучи в укрытии, ты в безопасности.

   Тогит трясся под одеялом, боясь высунуть наружу не то, что нос, но хотя бы пятку. Каким образом он при этом уснул, для него так и осталось загадкой. И лучше бы он не засыпал.

   ...Сколько он себя помнил, он всегда был послушным ребёнком. Родители уделяли внимание его воспитанию. Конечно, как и всем детям, ему была присуща некая рассеянность и мечтательность. Но даже тогда он был для родителей сущей радостью. С ним никогда не возникало проблем.

   Вернее, он не помнил, чтобы возникало. Он заставил себя так думать, или это родители его заставили. Вернее, помогли. После того единственного случая.

   Он не вспоминал о нём все эти годы. Словно стёр его из своей памяти. Вроде что-то было, а что – забылось. Но память никуда не делась, она лишь затаилась в тёмном уголке его сознания. Ждала толчка, чтобы вновь явить себя.

   И теперь всплыла, как старая коряга со дна болота.

   А ведь он уже не прежний юнец – у него лысина!

   Да, когда-то давно с ним случилось ужасное.

   ...Весенние ночи волную молодую кровь и приводят в беспорядок ещё столь ветреные мысли. Лунные ночи. Изнутри, из самой глубины сердца истекает нечто горячее и неведомое. В такие ночи бессонница правит бал.

   Тойво ворочался на своём тюфяке, не находя удобного положения. Сна не было ни в одном глазу. Было душно и сердце шумно и гулко гнало кровь по венам. Он сел в кровати. В окно сияла круглая как суповая чашка луна.

   Он сидел и смотрел на неё. Кулаки его то сжимались, то разжимались. Странные картины застилали взор. В раскрытое окно веяла ночная прохлада, неся запахи трав, мокрой после дождя земли и ещё... чего-то живого, нарождающегося, входящего в рост. Он видел стремительный бег облаков в тёмном небе и слышал далёкую мелодию флейты.

   Все его мышцы словно бы ныли от напряжения. И самому ему хотелось разрыдаться без причины, а потом оглушительно завыть подобно дикому зверю.

   Лунные весенние ночи – ночи беспокойной лихорадки.

   Нет, о том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Равно как и о том, чтобы сидеть без движения и тупо смотреть в одну точку. Луна сияла, луна звала. И он последовал её зову.

   Не обуваясь, стараясь не шуметь и не разбудить родителей, Тойво выбрался на улицу через окно. Снаружи было свежо, было прекрасно. Его взопревшее тело пронзила бодрящая молния. Ночь пахла совсем не так, как день. Здесь в воздухе было разлито волшебство. Он набрал его полную грудь, а затем выдохнул. Но часть оставалась внутри. Он больше не мог сдерживать это в себе. И не знал, как это выплеснуть.

   И тогда он побежал.

   Он бежал по тропе мимо знакомых холмов, двери в которых были крепко заперты, а окна темны. Он бежал мимо покоящихся телег и сложенных аккуратными горками поленец дров. Загребая голыми ступнями землю, глубоко дыша и улыбаясь, бежал прямо, не думая, куда приведёт его дорога, лишь бы она не заканчивалась. Он бежал в ночь.

   А оказался на берегу Свитки.

   Тогиты побаивались большой воды и лодками пользовались без охоты, лишь при крайней необходимости. Сейчас такая необходимость была. Он отвязал от подмостков единственную лодку, сел и начал сильно работать вёслами. Он взопрел, рубаха промокла на груди и в подмышках. Добравшись до другого берега, он выскочил из лодки и побежал дальше. Пока в его молодом теле оставались силы, он не мог остановиться.

   Здесь уже была граница их округи. Небольшое поле, за которым высилась стена дремучего леса. Мало что могло заставить кого-то из его знакомых отправиться на прогулку в эти чащи даже при ярком свете дня. Он сам бывал здесь лишь однажды и то, на самой опушке. Но сейчас он различил едва приметную в полумраке тропу и побежал по ней. Лихорадка в крови вымыла все страхи. Сверху над ним сияла луна, заливая дремлющий мир расправленным серебром. И торжествующая песнь восставшей после долгой зимней спячки природы звучала в его ушах, гоня всё дальше вперёд.

   В траве мерцали огоньки светляков, которым вроде бы полагалось светить по осени. Но они светили. И всюду, куда ни кинь взгляд, землю устилали цветы. Белые звёздочки мерцали, как те же светляки, как маленькие отражения плывущей в небе луны. Он не знал их названия, может даже никогда не видел прежде. Ночь пахла белыми звёздами. Тойво ступал голыми ступнями по прохладной зелени, стараясь не давить цветов. Это было бы кощунством.

   И почему никто не бывает здесь, почему упускает возможность соприкоснуться с подобным?.. Ночь в лесу – в своё ли он уме?.. И важно ли это?

   Может, он вовсе сейчас мирно спит в своей постели, и всё это ему только снится. Если так – это самый прекрасный сон в его жизни.

   Силы заканчивались. Теперь он просто шёл и вдыхал запах ночи. Мысль о том, что скоро он продрогнет и как-то ещё надо возвращаться назад, пока его не беспокоила. Он остановился. И огляделся. Он не знал, где находился. Лихорадочный жар почти весь выветрился. Его уже готовился сменить нарождающийся трепет.

   Именно в это мгновение он услышал рядом чей-то крик.

   Ночь. Покрывала колышущейся тьмы растянуты меж необхватных стволов сосен, что обступают его со всех сторон. Вершины их достают до самого кругляша луны. Под ногами мягкий ковёр мха. Неясные шорохи позади и спереди, и даже сверху. И среди всего этого один маленький босоногий тогит. И этот тогит почему-то не бежит прочь от пронзающего его с макушки до пят ужаса. Напротив, он идёт на крик, что вновь разносится среди деревьев.