Текст книги "Стражи забытого Предела (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Стражи забытого Предела

   Самый рослый козёл был выведен из хлева и теперь щипал траву, пока они дожидались прихода остальных. Последняя кормёжка в жизни. По крайне мере, в родном дворе и из привычной травы.

   Мужчины их деревни подошли общей группой во главе со старейшиной. Малиновый круг солнца как раз закатился за Горбатую гору и тени померкли. Вешние горы отходили ко сну, но в селении козопасов у их подножия ближайшей ночью если кто и собирался спать, то лишь малые дети... По заведённому порядку последним заходили к тому, кто жертвовал Дар нового года. Нынче этот дом давал ещё и нового стража, за что ему был особый почёт. Дед с отцом в накидках из козьих шкур – у деда совсем линялая, у отца получше, – ждали у низкого плетня. Оба держали в руках рогатые посохи с накладками из костей Зверя, а на шеи повесили ожерелья из его зубов.

   Ули поправил свою накидку. В первый раз он надел её и, видимо, потому она казалась неудобной и жаркой даже для прохладного осеннего вечера. Стоя чуть в стороне, он думал о предстоящем ритуале и рассеяно следил за козлом. Тот воспользовался внеурочной прогулкой, чтобы лишний раз набить брюхо, ничто иное его не заботило. Ули было жаль козла. И себя немного тоже, как бы он ни крепился.

   Притихшая деревня казалась обезлюдевшей. Пустовали лавочки под окнами, не вращался с натужным скрипом ворот у колодца. Не дымили очаги. Не блеяла загнанная пораньше в хлева скотина, даже собак нынче пустили в дома. Женщинам с детьми полагалась сидеть за запертыми дверьми до рассвета, пока не вернуться мужчины.

   Чтобы хоть немного разогнать тишь Ули начал постукивать по забору посохом: свежевырезанным, без всяких накладок, но с парой рогов на закруглённом как ракушка улитки навершии. Скоро тот станет потёртым, как у деда. И он сам когда-то станет как дед: ссутуленным, морщинистым и беззубым. Брюзгливым. Мудрым. Станет таким, какими было большинство стражей. Сегодня он сделает первый шаг на этом пути. Оно-то и пугало до поджатых пальцев в стоптанных башмаках.

   Лишь появление Тамира и других – семи стариков, трёх мужчин и одного молодого парня, вырвало Ули из нахлынувшего уныния.

   Отец взял козла за конец болтающейся верёвки и повёл со двора. Всё же почуяв неладно, тот вздумал упираться. Дед ушёл к остальным, которые молчаливо теперь смотрели на них из-за плетня. Отец ругнулся и дёрнул сильнее. Козёл блеял, тряс грязно-серой бородой с висящими на ней репьями и не желал двигаться с места. Тогда Ули треснул его древком посоха по хребту. Мигом присмирев, упрямец позволил увести себя в неизвестность. Тамир одобрительно кивнул. Старейшина был облачён в вышитую бисером тунику из гладкошёрстной шкуры Зверя длиной до самых пят, а не до пояса, как у других. Опирался он на высокий посох, сверху на который был насажен жуткий череп обладателя той самой шкуры: шишковатый, с широкой зубастой пастью. Рядом со старейшиной двое несли носилки с хворостом и связкой факелов. Ули знал, для чего всё это скоро потребуется.

   – Тебя могут сожрать подземные собаки из Чёрной Ямы или кто похуже.

   Ули прикрывал дверку забора, когда услышал голос сестры.

   Мужчины потянулись к деревенской окраине, где сплошной стеной темнела буковая роща, за которой начинался подъём в гору. Вечерело. А они шли к Пещере Шёпота. Никто из детей не приближался к этому месту ни то что ночью, но и при свете дня – для того не требовалось и строгих родительских запретов. Ули не был исключением до сегодняшнего дня. Но теперь всё изменится. Потому ему не до глупостей мелкой дурёхи. А та вновь затянула свою любимую песню, и Ули, впрочем, как и всегда, не смог удержаться, чтобы не ответить.

   – Скорее они придут за тобой. Ведь это ты их то и дело зовёшь.

   Амми его угрозы не испугали. Худая как кошка, с вечно торчащими в разные стороны косицами, она как сидела на плоском камне, служившим им ступеней крыльца, рисуя на земле какие-то каракули, так и продолжила своё занятие. На брата лишь мельком вскинулись лукавые глаза.

   – Пусть приходят. Я всё равно не буду спать. К тому же, у меня есть оберег.

   В подтверждение своих слов Амми достала из-за пазухи бечёвку с висящим на ней большим потемневшим зубом. Вернее клыком. Клыком Бурдухара.

   Тут уж Ули не сдержал изумления:

   – Откуда он у тебя? Тебе не положено!

   Конечно, не положено. Он сам ещё не получил оберега, хотя давно мечтал о нём. К тому же эта задавака младше его. И она – девчонка! А им до замужества обереги не дают.

   – Мама сказала, что оставит мне его на ночь. Ну, а я взяла пораньше.

   – Воровка!

   – Пусть и так. – Амми пожала плечиком. – Зато меня никто не сожрёт.

   Ули утёр пот со лба и переложил тяжеловатый посох из руки в руку.

   – Отец и дед мне всё объяснили, – сказал он. – Я не буду оглядываться, когда они придут. Вот и всё! Завтра у меня будет свой собственный оберег – совсем новый! Не то, что твой – старый.

   – Мертвяку никакие обереги не помогут, – со вздохом просветила его Амми. – Миха Бык, который не вернулся из Пещеры, тоже, наверное, храбрился.

   – Кто тебе о нём рассказал?

   Та история была печальной. И правдивой. И не для маленьких девочек.

   – Рассказали. А уж неважно кто.

   Ули подошёл посмотреть, что она там рисовала. Художество, сделанное палочкой на земле, изображало карлика в накидке и с посохом, что был в два раза выше него. С козьей головой вместо человеческой. Но догадаться, кто послужил прообразом для «картины», труда не составляло.

   Ули гневно затоптал рисунок и замахнулся на сестру. Но та успела отбежать подальше и показывала ему язык. Клык мотался на её шеи, свешиваясь до пупка... Остальные ушли, а он всё торчал тут.

   – Дура! Я пошёл.

   – Ах, прощай мой милый братец. Как жаль, что я никогда больше тебя не увижу, – протянула Амми, усевшись на корточки и занявшись очередным художеством. – Можно, когда тебя не станет, я заберу себе твои вещи?

   – Ну, ты!

   Ули рванулся к сестре. Та этого ждала и вскочила на ноги. Не успел он сделать и пары шагов, а сшитое из лоскутьев платье, подпоясанное красной лентой, было уже на другом конце двора. Не догнать. За прошедшее лето он ни разу не сумел догнать её, хотя прежде делал это легко.

   – Я не буду смотреть на них! А когда вернусь утром, так и оттаскаю тебя за косы.

   – Не вернёшься, нет, не вернёшься, – всхлипнула мелкая «плакальщица».

   – Отец присмотрит за мной!

   – Отец тоже может не вернуться. Никто из вас может не вернуться. И в деревне останутся одни женщины. Вот тогда мы заживём, как никогда хорошо.

   Ули аж поперхнулся от подобной дурости. Нет, он не даст вывести себя и заставить без толку носиться за ней. А ведь она того и добивается, чтобы он разозлился и не пошёл с остальными!

   – Мне четырнадцать! Сегодня ночью я стану стражем Предела. И мне всё равно, что говорят всякие козявки.

   Развернувшись, он побежал догонять мужчин. Те уже заворачивали за последний дом. А про него словно забыли! Хотя до того дед целый день твердил, что все на него сегодня будут очень надеяться. Видать, не очень-то.

   Чувствую на глаза наворачивающиеся слёзы, Ули бежал по вытоптанной дороге. Из чьего-то затворённого окна донеслось собачье гавканье. Низкие дома с крытыми соломой крышами и обмазанными глиной стенами проносились мимо, а над ним плыло бесконечно высокое ало-закатное небо без единого облачка. Накидка путалась в ногах, и посох становился всё тяжелее. Ули шумно дышал, ветер свистел в ушах, но он всё равно расслышал топот босых ног позади себя. Цветастое пятно бежало следом и почти догоняло его.

   – Женщинам... и девочкам нельзя ходить в Пещеру! Вы должны сидеть дома. Отец тебя выпорет! И мать тоже, когда увидит, что ты сбежала.

   Запыхавшись, Ули сбавил шаг. Амми, ещё опасаясь его, пошла на отдалении.

   – Я не пойду в Пещеру. Я знаю, что мне нельзя туда. Только стражи могут бывать там. Но можно я тебя провожу? Ну, пожалуйста.

   Они сложила ладони у груди, а личико сделала таким миленьким. Что могло быть лишь новой насмешкой, потому Ули ничего не сказал, а пошёл дальше. Эта увязалась следом.

   – Ты боишься? – вновь заговорила Амми.

   Ули дёрнул уголком рта.

   – Боишься, – заключила малявка. – В первый раз все, наверное, бояться. Ах, я бы тоже боялась, так боялась! Если бы меня взяли в Пещеру.

   – Тебе нельзя – ты девчонка!

   – Я знаю! Но всё равно...

   – Никто из женщин не выдержит в Пещере и часа, не то, что всю ночь.

   – Я бы выдержала.

   Ули хмыкнул. Теперь они шли плечом к плечу, как ходили, сколько себя помнили – летом купаться к реке, зимой кататься на санках. В их деревне было всего четверо детей на три десятка изб. Потому гуляли они всегда все вместе, а ссоры забывались так же быстро, как возникали. Ули был среди них старшим.

   – Я вчера вечером притворилась, что сплю на печке, – призналась Амми, – а сама слушала, как дед тебя учил.

   Ули наградил сестру очередным гневным взглядом. Но здесь её вина была не столь значительна. К тому же ему самому хотелось с кем-то поговорить о предстоящем испытании. Хотя бы и с этой приставучей.

   – Дед уже много раз участвовал в ритуале. Он объяснял мне, что да как. В общем-то, ничего сложного, главное правильно петь песню. И ни в коем случае не оборачиваться, когда... Другие придут, и мы станем обмениваться Дарами.

   Даже рассказ о том, что сам он никогда ещё не видел, а только слышал, пробудил полчище холодных мурашек, побежавших по его взмокшей спине. Амми шла, о чём-то задумавшись и уставившись на свои покрытые пылью ноги.

   – А почему на них нельзя смотреть?

   Ули тоже задавал себе этот вопрос. Дед лишь сказала, что Те столь ужасны, что одного взгляда на них хватит, чтобы повредиться рассудком. Или чтобы сердце разом остановилось. Это он и пересказал сестре.

   – Такие страшные? – не унималась Амми. – А какие? Волки тоже страшные. И жуки – фу! Но на них все смотрят, и никто не помирает. Хотя, если волк голодный...

   – Это другое! – оборвал очередную глупость Ули. – Там другой страх. Потусторонний.

   Амми не стала спорить. В этом деле он всё же знал побольше её. Пока не выдал всё, что знал. Их разговор немного успокоил Ули, отвлёк от мыслей, что не давали покоя последние дни. Пусть невольно и породил новые.

   «Если на Них никто никогда не смотрел, то откуда знают, что Они столь ужасны, что не описать словами?.. И не думал ли о том же Миха Бык, идя на свой первый ритуал?»

   – А зачем им наши козлы?

   Ещё один глупый вопрос. А, может, не такой уж и глупый, если подумать. Самому Ули он прежде в голову почему-то не приходил.

   – А зачем нам их Бурдухары? – спросил уже он.

   – Чтобы сделать из их зубов обереги. А из голов Защитников.

   – Вот именно! Мы используем их Дар, чтобы сделать обереги. А они делают себе обереги из наших козлов. Из их рогов, наверное, получаются отличные обереги.

   – Наши козлы только воняют и ни на что больше не годятся! – не разделила его уверенности Амми.

   Но Ули было чем ответить:

   – Это они здесь, у нас, лишь воняют. А там, у них, могут становиться волшебными животными.

   – Как их Бурдухары тут? Это их «козлы», что они дают нам?

   – Ну, я так думаю. – Всё выходило очень даже связно.

   Минули крайний деревенский дом и теперь шли по облетающей роще. Здесь уже царили сумерки. Стоило оставить позади несколько светло-серых стволов, и ты уже словно идёшь по дикому лесу, а где твоя деревня – неведомо. Амми загребала мягкие бурые листья ступнями. Ули молчал. Мужчины впереди выстроились в цепочку. На следующую за ними парочку никто не оборачивался. А они не догоняли других. Тропинка между тем всё приобретала всё более ощутимый уклон. Поросшие деревьями склоны Горбатой горы закрывали собой полнеба.

   Где-то рядом протяжно вскрикнула вечерняя птица.

   – Тебе дадут клык от нового Зверя? – Амми поёжилась, начиная замерзать в своём лёгком платьице.

   «Ох, и влетит ей», – подумал Ули. Но сам он был рад, что той удалось незаметно улизнуть из дому.

   – Такая традиция.

   Самый большой клык дадут ему. Отец сказал, что сам вырвет его из пасти Зверя кузнечными клещами, а старейшина наложит заговор. Скоро у их деревни появится новый страж и новый Защитник.

   Последнее Ули произнёс вслух. Не смог удержаться.

   – Эти черепушки и так висят по всей округе. А на нас никто не нападает.

   – Вот потому и не нападают.

   Амми снова задумалась, смешно хмуря лоб. Ули же стал представлять себе, как утром они вернутся из Пещеры с носилками, на которых будет лежать Зверь. Начнётся большой праздник. А старейшина напоит Зверя своей кровью и испьёт его крови. Где-то к обеду или раньше Бурхдухар умрёт – задохнётся, как рыба на песке. Мужчины разделают тушу, а женщины выварят кости и изжарят мясо. Все в деревне от стара до млада вкусят его, принимая Дар Других. Тогда же отец и вырвет клык. Шесть лет назад, когда проводился прошлый ритуал, Ули был мальцом, но запомнил, как интересно и страшно было смотреть на Зверя. Амми тогда была вовсе глупышкой и ничего не запомнила. Потому и не отставала со своими расспросами, тащась за ним. Но ей, в отличие от него, не требовалось идти внутрь Пещеры.

   Они почти поравнялись с глухим и полуслепым стариком Моком, что отстав от прочих, ковылял последним в своей плешивой накидке.

   «Вместе – всё ни одному», – подумал Ули, заставляя себя не сбавлять шагу.

   Не оборачивайся, – говорил ему дед. – Плачь, пускай сопли от страха, если не в силах сдержаться, но только не оборачивайся, какие бы крики не услышал за своей спиной и какие бы тени не увидел в свете костра. Не оборачивайся, мальчик.

   Отец тогда стоял, прислонившись плечом к косяку двери, и смотрел на него с дедом, сидящих на лавке. Мать плакала в передней. А Амми, оказывается, в это время пряталась на печи и всё слышала. Вот ведь проныра!

   – Тебе надо возвращаться, – сказал Ули. – Мать и так будет ругаться.

   – Да уж...

   – Ты скажи ей, что это я попросил, чтобы ты проводила меня немного.

   Амми посмотрела на него с таким выражением, что Ули едва не прыснул со смеху. Но смеяться он бы не стал, это так, глупость, которых у него тоже хватало.

   Они уходили всё дальше в гору. Крайний деревенский дом давно скрылся из виду. Вокруг были лесные тени и шорохи. Ветви деревьев заслонили остатки света. Ещё чуть-чуть и без огня легко будет споткнуться о незаметный корень.

   Мысль о стоящем на отшибе доме потянула за собой другие.

   Тот дом давно уже был нежилой – покосившийся, со зловещими провалами окон. Дверь валялась в высокой траве, а в крыше хватало прорех, через которые во время дождя внутрь стекали целые потоки. Ули с Амми хорошо это знали. Крайний дом не раз становился для них местом «тайного сбора». Порой вечерами они представляли себе, что это и есть Пещера Шёпота. А они – даже Амми, в играх такое разрешалось, – стражи, пришедшие в неё на ритуал. Они входили в тёмное нутро дома, в наброшенных на плечи накидках, сделанных из чего попало, с палками-посохами в руках. Их сердца колотились вовсе не наигранно – колотились так, что едва не выпрыгивали из груди!

   Ули подумалось, что если он переживёт эту ночь, то уже ничего не будет бояться в жизни. И ему станет больше неинтересно лазить в брошенный дом.

   Рдяные отсветы на небе сменялись серостью. От деревни донёсся хриплый крик петуха – последний за день, знаменующий отход ко сну. С тонким свистом мимо пронеслась тень рукокрыла, вылетевшего на вечернюю охоту за мошкарой. В просвете деревьев вдруг предстал совсем чёрный силуэт горы, в самом деле, похожий на горб некоего древнего исполина, навеки уснувшего в этом месте. Шкура его поросла лесом, и люди устроили себе в этом лесу жильё.

   Ули передёрнул плечами, теперь радуясь своей тёплой накидке.

   – Ступай домой, – сказал он. – Ты босая, ещё заболеешь.

   – Ещё чуть-чуть провожу и пойду. А до Чёрной Ямы отсюда далеко?

   – Что ты всё заладила... Я не знаю. Может, и вовсе нет никакой Ямы. Ею только непослушных детей пугают.

   Они прошли ещё немного, когда Амми остановилась и предложила:

   – Давай я отдам тебе клык, а?

   – Незачем, – покачал головой Ули. – У старейшины оберег гораздо сильнее твоего. Он всех нас защитит.

   – Да... Смотри, там тоже остановились. Наверно, тебя ищут.

   Мужчины встали среди деревьев. Принялись оглядываться. Когда увидели их двоих чуть поодаль, все разговоры стихли. А кривоглазый Шуко, что жил бобылём на другом конце деревне и плёл корзины, сказал:

   – Девчонка идёт за нами – быть беде.

   – Не говори ерунды, – оборвал его дед, вместе с отцом выходя вперёд. – Она ещё маленькая, глупая. Не понимает.

   – Двенадцать лет. Уж скоро девкой станет, – пробурчал Шуко, тыкая в Амми пальцем, будто другие её не видели.

   Шуко слыл грозой немногочисленной деревенской детворы. Он запросто раздавал оплеухи, а то и такие словца, за которые потом матери костерили на чём свет стоит самого старика. А ещё говорили, что он может сглазить, потому без нужды с ним никто не общался.

   Амми покосилась на Шуко исподлобья, словно он как-то обозвал её. Негодование колыхнулось и в Ули. Ему от старика не доставалось уже несколько лет – прошёл тот возраст. Но обижать сестру он не даст, пусть даже и...

   – Тихо, – взял слово старейшина. Не самый старый из стражей, но самый знающий. Тамир единственный в деревне учился в городе, умел читать и владел письмом. Он хранил летописи, составленные прошлыми старейшинами, знал историю их земли и их службы, знал лучше всех всё, что относилось к ритуалу. Оглядев брата с сестрой, он произнёс: – Пока она не способна дать жизнь – она лишь дитя. А Бог завещал нам, что дети – радость жизни, от них не может быть зла.

   Со старейшиной спорить никто бы не стал. Тамир пристукнул своим устрашающим посохом, что-то шепнул отцу с дедом. И те пошли к Ули и Амми. Сумерки сгущались, стволы буков казались в них нагромождением мрачных колонн, подпирающих меркнущий небосвод. Лица едва различались и с десяти шагов, сделавшись лишь белёсыми пятнами.

   Ули попытался отстранить сестру себе за спину, подталкивая её, чтобы скорее бежала домой и не ждала, пока подойдёт отец. Но та упёрлась, вцепившись в его накидку обеими руками. Ничего не говоря, дед крепко сжал локоть Ули.

   – Ступай к старейшине и не отходи от него, – велел отец, а затем добавил уже Амми: – А ты возвращаешься со мной к матери. Получишь у меня розги – давно пора!

   Амми отпустила брата. Губы у неё задрожали, но плакать она не стала. Отец подхватил её на руки и быстро понёс вниз по тропе обратно к деревне.

   – Я скоро, – бросил он на ходу деду.

   А Амми шепнула Ули:

   – Ты только возвращайся обязательно! А то без тебя будет совсем скучно.

   Ули хотел что-то ответить, но его уже тянули прочь. Склонив большой горбатый нос к самому его уху, дед прошамкал:

   – Смелее, на тебя смотрят. Все очень надеются, что ты смелый и выдержишь ритуал. Они только надеются, а я это знаю. Главное помни, о чём я тебе говорил.

   – Я помню.

   Мысли вдруг стали какими-то рваными, прыгающими с одного на другое. Отчего-то именно сейчас вспомнилось, как прошлой ночью он лежал без сна и думал о том, что с ним случится, если он всё же обернётся на ритуале. Если он умрёт, то куда улетит его душа: в Райские Кущи или её сразу затянет в Преисподнюю? Или куда-то ещё, что совсем непредставимо? Потом ему вспомнились стеклянные глаза козла, которого вместо отца теперь вёл Шуко, и как тот упирался, не желая уходить со двора, словно поняв, куда и для чего его тянут... И глаза матери, когда они выходили из дома. Как она опускалась на колени, собираясь молиться за ним всю ночь...

   Старейшина взял его холодную мокрую ладонь в свою сухую и шершавую. И они продолжили подъём в гору. Тропа петляла между древесных стволов. Теперь те казались Ули колоннами огромного храма – храма самой Природы. Сумрак поглотил их. Мальчик слышал в нём лишь шарканье множества ног и стариковское покашливание. И ещё своё шумное дыхание.

   На открытом месте стало чуть светлее. В лицо ударил ветер, раскачивающий всё заметнее облетающие с каждым днём ветви и треплющий края накидок. А заодно и седые бороды. Роща осталась позади. Тропа вилась выше. Они шагали по ней, вытянувшись мрачной процессией. Поскрипывали носилки, постукивали по камням пятки посохов. Никто ничего не говорил, шли в молчании. Когда, наконец, добрались до утёса, поднялся туман. В тумане разносилось сердитое уханье, словно сама Горбатая Гора ворчала на них – нежеланных полуночных гостей.

   Многие зашептали наговоры против злой силы, мешая тёмные суеверия со святым Знамением. Дыхание оборачивалось облачками пара, похожими на частицы того же тумана. Старейшина сказал, что надо идти быстрее и что они опаздывают. Старики не убыстрялись ни на шаг. Тамир потянул Ули в начало колонны. Они обогнали Шуко с козлом. Земля здесь изобиловала каменными навалами, приходилось идти с оглядкой. Ход процессии ещё более замедлился.

   Вот начали огибать утёс и прошли мимо большого резного шеста с Защитником. Череп выплыл из полутьмы, воззрившись сверху на тропу, по которой они шли. Провалы его глазниц походили на две чёрные дыры, а отвисшая нижняя челюсть с редко посаженными клыками точно собиралась захохотать над ними. Они приближались к Пещере Шёпота.

   Что до той остановки, когда увидели идущую с ними Амми, что после, никто из стражей не разговаривал. Сейчас полагалось соблюдать безмолвие. Потому, когда Тамир остановился у шеста с Защитником и властно произнёс некую фразу – Ули не разобрал, что именно, – мальчик вздрогнул. Тут же он вздрогнул повторно. Ибо в ответ на воззвание старейшины в пустых глазницах черепа зажглось зеленоватое свечение. Тот же огонь загорелся и в глазницах оберега, что Тамир нёс на своём посохе. Теперь в темноте плавали два огнеглазых Зверя.

   При свете дня путь до Пещеры не занял бы много времени, но во мраке для Ули он растянулся на часы. Старики плелись невыносимо медленно, многие из них уже несколько лет не уходили так далеко порогов своих домов. «Копили силы», – как шутил дед. Но сейчас они шли. Все, кто мог. Поддерживая друг друга, хрипя и горбатясь, но шли.

   Над их головами проступали звёзды. Ули они всегда казались крошечными дырочками, натыканными в необъятном куске тёмной материи, туго натянутом на пяльцы небосвода, за которым некто Поистине Всеобъемлющий зажигал вселенский светильник. Его колючие отсветы и доходили до них через эти крошечные дырочки в вышине. Под разгорающейся звёздной россыпью в сопровождении настойчивого уханья за спиной стражи огибали скальный выступ, торчащий точно могучий нос на лике горы. На этот счёт шутили, что Творец лепил профили местных обитателей, беря за пример именно данный образчик. Нос-утёс выделялся более тёмным пятном на общем фоне ночи.

   Пещера Шёпота в свою очередь походила на раззяванную пасть огромного зверя, прильнувшего к боку скалы. Затаившегося, выжидающего, когда они приблизятся, чтобы прыгнуть и проглотить их. Но прыгать было необязательно, они сами шли к нему в глотку. Возле Пещеры было установлено множество шестов с насаженными на них Защитниками, что соседствовали с рогатыми черепами местных козлов. К шестам также крепились позвоночные кости, рёбра и когти, торчащие в разные стороны, словно шипастые наросты неких жутких костяных деревьев. А ещё были привязаны разноцветные ленты, и их развевал ветер. Черепа Зверей скалились на своих вознёсшихся постаментах, обозревая каждую пядь на подступах к Пещере. Ни то, что враг, мышь не проскользнула бы мимо них незамеченной. Изумрудные лучи их взглядов пронзали темноту. Пересекая их, Ули ощущал, точно по его коже проводили ледяным языком. Защитники признавали своих хозяев и пропускали их.

   У широкого проёма Пещеры старейшина остановился и отпустил руку Ули. Стражи подходили, вставали тесной кучкой, повиснув на своих посохах, дабы отдышаться. Наконец, последним доплёлся Мок. Этот шёл, опрометчиво не глядя под ноги, а задрав голову на ближайший шест и черепушку на нём. И Ули мог поклясться, что он улыбался Защитнику, словно старому приятелю, с которым давно не виделся.

   Мок оказался не последним. Следом за ним появился запыхавшийся отец. Тут уже Ули не сдержал улыбки.

   Но вот старейшина заговорил, обращаясь к ним, и все прочие мысли пришлось отбросить. Посох с огнеглазым черепом он отставил в сторону, но и этот Зверь взирал на них. Здесь было их место. И скорее пришедшие от подножия горы люди являлись чужаками, явившимися сюда из совсем иного мир, а не наоборот.

   – Сегодняшняя ночь особенная, – произнёс Тамир, придав своему голосу должной размеренности и даже величественности. – Для кого-то она наступает во второй раз, для кого-то уже в десятый, а для кого-то – в первый. Но для каждого из нас она всегда будет особенной. Это ночь ритуала. Ночь обмена Дарами в знак вечного мира. Ночь страха. Ночь спасения. Мы – стражи Предела, и это наша ночь.

   Они слушали, сбившись плечом к плечу, будто стремясь прикрыть друг друга от задувающих с гор холодных порывов. Тамир стоял в своей длиннополой накидке как в плаще, и, когда он вздымал руку с посохом, точно то был царский скипетр, во мрак над их головами устремлялись призрачные лучи. В их отсветах поверхность утёса представлялась сплошной чёрной глыбой.

   – Не в первый раз мне предстоит провести ритуал, – продолжил старейшина. – Я знаю, что мы должны делать, чтобы всё прошло правильно, как завещали нам предки. Ритуал – это не ужас, а испытание ужасом. Сейчас я говорю преимущественно нашим молодым братьям, если дрогнет один, если хотя бы один обернётся, он не только погубит себя, но может потянуть за собой и других. Так что сегодня мы должны стать единой семьёй, в которой все будут поддерживать всех. Ведь, чем нас больше, тем меньшая нагрузка ложится на каждого в отдельности. В особенности на Ули, что впервые примет участие в ритуале... Мы выполним своё предназначение как должно... Зажигайте факелы. Время пришло.

   Все должные слова были сказаны, а время не только пришло, но и поджимало. Потому началось активное движение. То была ещё возможность занять руки и тем отвлечь мысли от грядущего, хотя в подобном никто бы не признался.

   Чтобы высечь огонь пришлось повозиться, но вот, подожжённые друг от друга, воспылали шесть факелов. Пламя трепетало и шипело. Частокол шестов с черепами вокруг них стал виден отчётливее. Мрак отступил, но за пределом круга огней сгустился вовсе в непроглядное «ничто».

   Старейшина первым направился внутрь Пещеры. Остальные потянулись следом. Козёл вновь заупрямился, но на этот раз отец, под присмотр которого тот вернулся, быстро с ним совладал. Ули этого не заметил. Он ощущал себя как в полудрёме и будто не управлял своими ногами, а те сами отказывались направляться, куда бы то ни было. И этого Ули тоже не замечал. Он ни о чём не думал, у него не получалось думать. Он просто стоял. Но вот кто-то – это был дед – слегка подтолкнул его в спину, помогая сдвинуться с места.

   ...Пещера Шёпота представляла собой округлую залу полсотни шагов в поперечнике. Покрытый толи насыпной, толи нанесённой ветром землёю ровный пол. Пещера была пуста, за исключением самого центра, где помещался сложенный из крупных камней очаг. Здесь никогда не селились дикие звери и даже рукокрылы избегали этого сухого и, казалось бы, такого подходящего для их обитания места. Лишь раз в шесть лет сюда приходили люди. А между их визитами Пещера пустовала, словно само время останавливалось в ней.

   Старейшина убедился, что всё в порядке и с их прошлого визита сюда ничего не изменилось. Но вот они вновь здесь, и Пещера пробуждалась ото сна.

   Хворост с носилок был переложен в очаг, где из него соорудили подобие шалаша, остальное свалили рядом, чтобы потом подкладывать в огонь. Козла привязали у входа к вбитому здесь железному кольцу. Факелы укрепили в скобах на стенах, распределив их, чтобы осветить всё пространство. Тамир раздавал указания, стоя у очага. Ули, которому никто никаких поручений не давал, а сам он не знал, что делать, замер рядом. Сперва он пытался помогать, но скоро понял, что потребности в его участии нет, а скорее есть помеха. Потому он решил не путаться под ногами, – когда понадобится, ему всё объяснят.

   Пока шли приготовления, Тамир всё же взялся ему кое-что рассказать о предстоящем ритуале, чего дед с отцом толи не знали, а скорее, предвидя эту беседу, посчитали излишним говорить самим. После первых же слов старейшины Ули обратился весь в слух. Лицо Тамира в свете факелов казалось древним, словно вырезанным из дерева. Глаза же под седыми бровями сверкали, как драгоценные камни.

   Старейшина говорил о Пределе и «той стороне».

   – Послушай меня, мальчик. Тебе могло показаться, что все мы тут сошли с ума и занимаемся какой-то ерундой. Кучка повредившихся рассудком стариков, что на ночь глядя лезут в горы, и тянут за собой тех, кому заморочили головы.

   Ули так никогда не считал, вовсе нет. Старейшина не обратил внимания на качания его головы. Он наблюдал за тем, как стражи, сгибая негнущиеся спины, с помощью меловых камешков начали обновлять изображения, некогда уже начертанные на стенах. Изображений здесь оказалось множество – витиеватые линии, круги и квадраты, что, сложно сплетаясь друг с другом, «украшали» все доступные поверхности. С прошлого своего начертания контуры рисунков потускнели да запылились, а потому были едва различимы за совершающимся в Пещере танцем из дрожащих теней и рыжих пламенных всполохов.

   Старейшина говорил. Раз начав, он привык доводить свою речь до конца.

   – Да, наша деревня пребывает в плачевном состоянии. Сколь бы безрадостно это ни звучало, менее печальным оно от того не сделается. Соседи нас сторонятся. Так всегда было и так будет – с этим ничего не поделать. Мы же стареем и умираем. Ты сам видишь, что седых бород и сутулых плеч среди нас гораздо больше, нежели вихрастых кудрей и горящих взглядов. В этом году число тех, кто может подняться в гору, убавилось на трое, а прибавился лишь ты один. Значит – минус два Стража. И те двое убавились не только из нашего числа, но и из жизни, а не остались лежать дома у печи.

   Всё было правдой. Ули знал это, пусть прежде о том особо не задумывался. Теперь, может, будет задумываться.

   Старейшина вздохнул, и Ули показалось, что болотные огоньки в глазах черепа на посохе мигнули в такт его дыханию. Тамир прикрикнул, чтобы остальные скорее заканчивали обводить рисунки и уже рассаживались.

   Потом вновь обратился к Ули: