Текст книги "Адвокат шайтана. сборник новелл"

Автор книги: Максим Кисловский

Принц и нищая

Когда в семье Сальцовых родился сын, никто и не думал назвать его каким-нибудь англо-королевским именем. Например, Вильгельмом или Ричардом. Ни родители малыша, ни его старшая сестра тогда не могли даже в шутку предположить, что в их семье появится претендент на английскую корону – Принц Уэльский.[9]9
  Наследник английского престола носит титул принца Уэльского.


[Закрыть]

Семья Сальцовых была простой, советской, истинно пролетарской, поэтому это событие не было отмечено пышным праздничным весельем англичан на улицах Лондона под грохот салютов и слововония первоиерархов англиканской церкви. Поэтому с младенцем, завёрнутым в казённую застиранную простынку с синим штампом роддома, нянчились не знатные лорды и леди, а обычные медсёстры и его мать – Анна Алексеевна Сальцова, урождённая Репкина. Её муж, Сальцов Георгий Захарович, узнав о рождении сына, всего лишь попросил своё начальство – бригадира бульдозеристов и экскаваторщиков глиняного карьера рабочего посёлка "Строители" Ульяновской области – дать ему отгул на день, когда будет нужно забрать жену с ребёнком из роддома. Никаких особых торжеств, кроме бытовой пьянки, не намечалось.

После того, как новорождённого родители привезли домой, на маленьком семейном совете было решено дать ему имя Анатолий. Лиза, сестра Толика, и родители, как на подбор, имели имена королев и королей Англии, и было бы логично наречь очередного члена семьи согласно этой неведомой случайности, но этого не произошло. Толик, конечно, возразить этому не мог.

Но в имени ли дело?

…Оно умрёт, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальный, Как звук ночной в лесу густом…

‘What’s in a name? that which we call a rose. By any other name would smell as sweet’ – повторила бы и в этом конкретном случае банальное мудрствование Шекспира жеманная Джульетта, хотя и не к месту.

Но перешагнём на пятнадцать лет вперёд.

…После отшумевшего застолья, ближе к полуночи перемещённые на кухню Георгий Захарович со своим зятем Никитой Хрющенко продолжили свой пьяный разговор, начатый ещё во время разгара семейного праздника – дня рождения Анатолия. Сам виновник окончившегося торжества тоже охотно присоединился к этой беседе взрослых, т. к. тема их разговора напрямую касалась его жизненного выбора. Гремевшие посудой у мойки Анна Алексеевна со своей дочерью в этот разговор не вмешивались, считая его несерьёзным.

– Нет, батя, – облокотившись на кухонный столик, Никита продолжал отвечать на вопросы своего тестя. – Войны не будет. Разве мы зря загнали такую армаду в Восточную Европу? Открою тебе секрет…

Никита повернул своё сверкающее от пота и жира лицо к жене с тёщей, разгребавших завалы грязной посуды в раковине, и обратился к ним:

– Женщины, заткните уши.

Не дождавшись требуемой реакции на свою просьбу, Никита повернулся опять лицом к Георгию Захаровичу:

– Двадцать пять тысяч танков! Вдумайся, батя. Их уже не надо гнать в Европу, как в сорок пятом. Они уже там стоят, готовые стальной лавиной обрушиться на врага. А ракеты, а наша авиация? Да мы это НАТО одним маршброском накроем. Ни один американский солдат до берега Атлантики добежать не успеет, когда мы приказ о наступлении получим. Империалисты Запада знают это и боятся…

Георгий Захарович разлил остатки водки себе и зятю. Поймав на вилку скользкий маринованный гриб в своём блюдце, он молча протянул руку с рюмкой, чтобы чокнуться с зятем. Никита, взяв рюмку в руку, продолжал:

– А посмотри, батя, что в Афганистане делается. Ох, и светлая голова у Горбачёва! Хоть и с кляксой на лысине, но… На Солнце тоже есть пятна…

Георгий Захарович с пьяной озабоченностью посмотрел на Никиту. Толик тоже насторожился, приготовившись узнать нечто более важное, чем то, что ему приходилось изредка слышать от взрослых об этой стране. Те, кто говорил об Афганистане, говорили как будто полушёпотом, стараясь сохранить сказанное втайне от кого-то.

– И что там хорошего? – осторожно спросил Георгий Захарович.

– Ну вы что, газет не читаете? – возмутился Никита и громко рыгнул. – Там же полным ходом уже переговоры между оппозицией и законными властями идут. Взят курс на национальное примирение. Скоро официально об этом объявят. Разве не ясно, что это значит? Разгромили мы там душманов! Сдаются, сволочи! Так что с басмачеством, можно заявить уверенно, там покончено.

– Мне на работе сказали, что в этом месяце ещё два цинковых гроба оттуда в Ульяновск доставили… – тихо сказал Георгий Захарович.

– Отдельные бандиты ещё продолжают упорствовать, – ответил на эту реплику Никита, поднося рюмку ко рту. – Но это уже агония.

Выпив, Никита небрежно взял ломтик хлеба и поднёс его к носу. Несмотря на то, что в его тарелке было полно закуски, он протянул свою вилку к салатнице, на дне которой в майонезной жиже плавали несколько огуречных кружочков. Подцепив один из них, Никита закинул его в рот. Чавкая и облизываясь, Никита продолжал:

– Так что, батя, ты за нас, за вояк, не волнуйся. Мы не зря хлеб народный жрём. Мирное небо над вами мы гарантируем. Ни один воробей без нашего ведома границу Союза не перелетит. Для этого и торчим в Европе и Азии.

Чтоб здесь вам спалось спокойно. Но знаешь, батя, что я тебе скажу. Самое главное – это, чтобы наши тылы прикрыты были. Понял, о чём я?

– А за это ты, Никитка, не волнуйся, – махнул рукой Георгий Захарович. – Мы, рабочий класс, последнюю рубаху для родной армии с себя снять готовы, лишь бы не было войны.

– Вот я об этом, батя, – довольно улыбнулся Никита. – Мудрость есть такая древняя: кто не хочет кормить свою армию, тот будет кормить чужую. Слыхал?

Георгий Захарович кивнул. Никита посмотрел на Толика, сидевшего справа от него. Подперев правой рукой подбородок, он рассматривал подарок Никиты на своём левом запястье – командирские часы. Движением локтя Никита задел плечо Толика и сказал ему:

– Ты, это, закусывай давай.

– Так я же не пью, – рассмеялся юноша.

С мужем своей сестры Анатолий виделся несколько раз и знаком с ним был плохо. В отличие от сестры Толик был поздним ребёнком – ему было всего девять лет, когда Лиза уже окончила техникум и вышла замуж за Никиту, служившего тогда в штабе Ульяновского гарнизона. Через несколько месяцев после свадьбы молодожёны уехали в Венгрию – там, в городе Дунафёльдваре, прапорщику Хрющенко предстояло проходить дальнейшую службу начальником склада ГСМ зенитно-ракетного полка. С тех пор о том, как сложилась жизнь Лизы, её брат и родители могли судить только по восторженным письмам от неё. Год назад в одном из них Лиза обрадовала родителей внучкой. В этот приезд дочери и зятя Анна Алексеевна с Георгием Захаровичем наконец увидели Юлю – так Лиза назвала свою дочь.

Горячий и потный Никита рассмеялся тоже и обнял хрупкого парня своею тяжёлой рукой.

– Ты, Толян, послушай, что тебе умный человек говорит, – приблизив свою упитанную, лоснящуюся физиономию к лицу Анатолия, сказал Никита. – Я просто хочу, чтобы ты…

– Никита, если ты о себе, то это нескромно, – протирая полотенцем тарелку, перебила мужа Лиза. – И не вся правда.

– Ты чё, анекдотов про прапорщиков наслушалась? – повернувшись к жене, спросил Никита. – Да на таких, как я, вся армия держится! Я, между прочим, даже генерала в прошлом году в бане парил…

– А генерал-то хоть помнит об этом? – шутливо смеясь, спросила Анна Алексеевна.

– Да ну вас, дурочек… – разозлился Никита и отвернулся.

– Ты уже устал, Никита, пойдём, я тебя спать уложу, – вежливо предложил Георгий Захарович.

– Нет уж, – нестрашно грозя пальцем, возразил Никита. – Я должен отстоять правильный выбор Анатолия. А то ведь перевербуете парня, пока я сплю. Я своих на войне не брошу!

– Ладно, оставайтесь, – выходя из-за стола, сказал Георгий Захарович. – А я пойду спать.

Пожелав всем спокойной ночи, отец Анатолия ушёл из кухни. Оставшись без собутыльника и без водки, Никита расстроился и, встав с места, начал искать дополнительную выпивку. Несмотря на просьбу жены больше не пить, Никита настоял на том, чтобы ему "выдали боевые сто грамм". Гостеприимная Анна Алексеевна не посмела отказать в этом зятю.

Обрадованный Никита опять вернулся к разговору о будущем Анатолия:

– Не студент или работяга – худой и измученный, а курсант, будущий офицер! А когда парадную форму наденешь, все девки твоими будут…

– А у тебя-то самого много их было? – Лиза насмешливо покосилась в сторону Никиты.

– Некоторым и в глаза столько не попадалось, – отмахнулся он от неё.

Анна Алексеевна посмотрела на Никиту. С сожалением покачав головой, она хотела что-то сказать, но передумала. Никита не заметил этого и продолжал обращаться к Анатолию:

– Ты только представь, Толян, что тебя ждёт в жизни, если ты передумаешь. Допустим, пойдёшь ты в ПТУ. Ну и чё? Отучишься… А потом? Поставят тебя в очередь на квартиру на твоём предприятии, и простоишь ты в ней до сорока лет. Конечно, к этому времени у тебя будет уже возможность жене норковую шапку и шубейку модную купить, ну и хатёнку обставить свою – гарнитур румынский, а если повезёт, гэдээровский, в большую комнату, хрусталя побольше в сервант, ковёр на стену. Не исключаю, что каким-то чудом даже на "Жигули" заработаешь. Но не забывай, что у тебя уже болячки тогда появятся, и дети уже подросли. Об их благополучии думать надо. Опять, как белка в колесе, крутиться начнёшь, но уже не для себя, а для них. Вот и подумай, Толян, когда ты с лёгкой душой прыгнуть мордой в салат сможешь? С криком: "Жизнь удалась!".

Из комнаты Анатолия послышался детский плач. На секунду Никита насторожился и обратился к Лизе, занятой протиранием вымытых тарелок, которые ей подавала Анна Алексеевна. Из-за шума воды из-под крана и разговора между собой они не слышали криков ребёнка.

– Лиза! – испугав её и свою тёщу командным басом, сказал Никита. – Там Юлька проснулась. Совсем забыла ты про неё. Мать называется…

Лиза, не сказав ни слова, торопливо вытирая руки о фартук, выбежала из кухни. Через минуту крики девочки умолкли.

– А теперь глянь на жизнь военного, – Никита снова обратился к Анатолию. – Кормят, поят, обувают, одевают… Думают за тебя! Служи, ни о чём не тужи! Обеспеченным будешь до конца жизни. В армии главное – услужить начальству. Запомни это, Толян.

Толик был вынужден слушать эти пьяные рассуждения в надежде побольше узнать о жизни военных. Раньше поговорить об этом ему было не с кем, да и незачем. Его решение поступать после окончания восьми классов в Суворовское училище было ещё не до конца обдуманным и несозревшим. Он робко обмолвился об этом родителям пару месяцев назад. Да и то, как бы в шутку. Они, конечно, сочли это за очередное детское увлечение, вроде тех, которыми он смешил их всего несколько лет назад.

Так, когда Толику было восемь лет, он занялся скульптурной живописью малых форм – лепил из пластилина. Конечно, на вопросы взрослых Толик с детской серьёзностью тогда отвечал, что станет скульптором. Чуть позже это увлечение переросло в желание стать архитектором, и он начал проектировать пластилиновые дворцы, замки, а потом и целые города в миниатюре. Эти многочисленные поделки даже иногда выставлялись во время маленьких торжеств, проводимых в школе.

В десять лет он оставил архитектурно-скульптурные художества, твёрдо решив стать хирургом, отчего был неоднократно замечен родителями с марлевой повязкой на лице, с пинцетом для выщипывания бровей и перочинным ножичком в руках при попытках делать операции лягушкам. В качестве наркоза он использовал димедрол.

Когда Толику исполнилось двенадцать, он понял, что перед тем, как стать хирургом, он сначала побудет астрономом, и, не откладывая звёздные искания на потом, начал мастерить самодельный телескоп, конструкцию которого вычитал в журнале "Юный техник". До того, как кто-то из старших каждые сутки в полночь прогонял его с крыши спать, он успевал аккуратно вносить записи наблюдений в свой астрономический дневник.

В четырнадцать лет у него появился интерес к сыскной работе. Став семейным сыщиком, чрезмерно внимательным и чуть подозрительным, Толик начал третировать всех своих ближайших родственников просьбами найти для него подходящее дело. Например, поймать вора. Толику никого поймать так и не удалось, а вот сам он попал однажды в милицию за попытку пройти с друзьями на кинофильм, афиша которого привлекла их не названием, а маленьким предупреждением: "Дети до шестнадцати лет не допускаются". Злобная старуха-билетёрша, которую ребятам удалось оттеснить в сторону, чтобы пройти в кинозал, вызвала наряд милиции. Из отделения милиционеры отпустили подростков домой только после того, когда взяли с их родителей обещание применить к детям воспитательную порку.

Никита выпил очередную рюмку и с жадностью начал закусывать мясным салатом. Доев салат, он сгрёб в свою тарелку несколько кусочков свиного окорока из тарелки Георгия Захаровича и принялся за них.

Анна Алексеевна тем временем закончила мыть и протирать посуду. Сняв фартук, она подошла к столу и сказала:

– Ребята, поздно уже, пора спать.

– Ну что ты, мать, – сквозь набитый рот Никита издал звук, больше похожий на недовольное мычание. – Мы посидим ещё.

– Да, мам, – сказал Толик. – Я пока не хочу ложиться.

– Как закончите, уберите всё со стола, – сказала Анна Алексеевна сыну и вышла из кухни.

Никита и Анатолий остались на кухне одни.

– Пацан ты ещё, – временно насытившись, сказал Никита. – В голове одна романтика булькает. Сам такой был, понимаю.

– Что вы, все взрослые, нас упрекаете в этом? – обиженно нахмурился Толик. – Что плохого вы видите в романтике?

– Не перебивай главного, – строго сказал Никита. – Умей слушать старших по званию.

– Я не перебиваю, а спрашиваю…

– Ты твёрдо решил стать военным? Или так, фильм "Офицеры" понравился?

– Решил, но сомневаюсь, – честно признался Толик. – Я же троечник. Мне после восьмого класса без экзаменов – только в ПТУ. А поступать в Суворовское…

Никита подвинул стул поближе к Толику и обнял его рукой – видимо, у Никиты эта манера была необходимой формальностью в доверительном общении с собеседником. Наклонившись близко к Толику, он с таинственной серьёзностью посмотрел на него и, выпустив изо рта вонь спиртного и непереваренных закусок, тихо произнёс:

– Ты чё, хочешь продолжить трудовую династию?

Толик не понял сути вопроса и машинально, по привычке, почесал макушку. Заметив непонимание на лице юноши, Никита озвучил свой вопрос иначе, более доходчиво:

– Ты хочешь угробить свою жизнь, как твои родители? Остаться в этом рабстве навсегда? Запомни, Толян, "рабочий" от слова "раб". Кто-то идёт на заводской гудок добровольно, кто-то вынужденно, но все они – трудовой скот. В нашей стране ему живётся неплохо пока. Есть, где ему жить, есть что покушать. К культуре приручают. Даже для его массовых пьянок праздники особые придумали: "День шахтёра", "День строителя"…

Сказанное Никитой вызвало у Толика смешанные чувства – от омерзения к этой говорящей пьяной харе до абсолютной солидарности с её циничными рассуждениями. Невольно Толик отстранился.

В его памяти промелькнули эпизоды из детской жизни, в которых он по своей наивности с радостью выполнял обязанности по развлечению пьяных гостей родителей в "День строителя", отмечаемый по советскому обычаю во второе воскресенье августа. Этот праздник был для его мамы особенным и вынужденным – она работала крановщицей на местном заводе железобетонных изделий. "День экскаваторщика" не был предусмотрен пролетарским календарём, и поэтому Георгию Захаровичу ничего не оставалось, как тоже отнести себя к числу тех, кто полноправно мог отпраздновать "День строителя".

Каждый раз, когда изрядно охмелевшие гости семьи Сальцовых хотели приобщиться к искусству, в одну из передышек между застольными песнями Анна Алексеевна неизменно приглашала своего сына прочитать стихи. Взобравшись на детский стульчик перед сидевшими за столом дядями и тётями, маленький Толик терпеливо дожидался появления внимания на их покрасневших лицах. Когда звон вилок, ножей, рюмок и тарелок затихал, он воодушевлённо начинал:

Со всею страною шагая вперёд, Мы в стройках и песнях воспели Тебя, наш родной и любимый завод Железобетонных изделий! Эти строки были заимствованы у рабочего поэта Андрея Манина, опубликовавшего их в местной газете много лет назад. С тех пор на красном плакате над входом в заводскую проходную данное четверостишье служило бодрым напоминанием о славном пути тружеников этого завода. Его знали все из присутствующих. Но вдохновение рабочего поэта не ограничивалось только этим, и в выступлении Толика следовало продолжение:

 
Ты утром встань и посмотри,
Как солнце всходит,
И как прекрасен город в утренних лучах,
Как весь народ с утра на труд большой выходит,
Неся заботы на натруженных плечах.
В цеха, как в дом родной, мы каждый день приходим,
Две трети жизни здесь пройдёт у нас с тобой.
Ты посмотри, ведь друг на друга мы походим
Своим стремлением отбросить свой покой…
 

Здесь, как правило, Толик запинался и не мог вспомнить продолжения стихотворения. Запинка каждый раз была вызвана тем, что детское мышление отказывалось давать импульсы к радости за тех людей, у которых две трети жизни пройдёт в цехах завода ЖБИ. Он с друзьями неоднократно бывал там в жаркие летние дни, когда они на велосипедах приезжали туда пить бесплатную газировку (в цехах стояли газированные автоматы для рабочих). Внутренности заводских корпусов выглядели для детского сознания пугающими. Повсюду из неведомых щелей в грязном бетонном полу струился белый пар, в воздухе висела цементная пыль, создавая серую безрадостную завесу, за которой были различимы застывшие в причудливых позах арматурные скелеты будущих железобетонных изделий – плиты, сваи, колонны, стены… Над ними в сизой дымке тяжело проплывали огромные ковши с бетоном, кузова с арматурой и готовые бетонные изделия – всё это перемещалось на стропах мостовым краном, кабинка которого терялась под сводами этого страшного здания. Где-то там, в кабинке, с утра до вечера сидела его мама, ежедневно взирая сверху на этот кошмар. Она тоже участвовала в нём, творила его… Гул, скрип, треск, рёв, стуки и завывания механизмов сливались в один угрожающий хор бездушных зверей-роботов. Среди всего этого копошились в чёрно-серых робах люди. Много людей. Толику было странно представить, как они могли радоваться тому, что большая часть их жизни пройдёт здесь.

Благодаря этим кратким размышлениям, Толик делал непредусмотренную паузу, которая воспринималась публикой как окончание, за которым должны последовать аплодисменты. Когда гости начинали хлопать, Толик, довольный тем, что никто не заметил его запинки, раскланивался и шёл к столу за конфетой…

Последний раз он получил конфету за чтение наизусть этого поэтического творения в десятилетнем возрасте, поскольку на следующий год он накануне "Дня строителя" заявил своей маме, что больше не будет этого делать. Несмотря на обиду матери, Толик остался непреклонным.

– Вот посмотри на меня, Толян, – Никита ткнул себя большим пальцем в грудь, оставив на своей зелёной рубашке жирное пятно. – Я похож на дурака?

Юноша молча обратил свой взгляд на пьяного хвастуна и мысленно ответил: "Ты на хряка похож!".

– Вот то-то и оно! – усмехнулся Никита. – Поэтому я и не поехал обратно к себе в колхоз. Я чё, дурак, чтобы на тракторе пахать? У нас на Украине много мест, где рабочие руки требуются. Например, в шахтах Донбасса. Но я же не дурак, чтобы работать! Ты тоже, я вижу, неглупый парень…

От этой животной откровенности Толику стало не только обидно и грустно, но и страшно одиноко. Причём, одиноко не потому, что ему некому было рассказать о своей романтической причине столь внезапного решения поступать после восьмого класса в Суворовское училище, а потому, что даже мысль, произнесённая вслух об этом, так быстро была испоганена.

Впрочем, можно ли испоганить звёздное небо? Или хотя бы Луну? Даже американцам, якобы побывавшим на этом загадочном шарике, этого не удалось.

Именно, глядя в небо, в его ночную глубину, Толику пришла идея с поступлением в Суворовское училище. Причина, конечно же, была в его тайной любви…

…Перед зимними каникулами в школу пришёл Виталий Смоляков. Раньше этот парень жил по соседству с Толиком, на параллельной улице. Он был старше Толика на восемь лет, но благодаря Лизе Толик был хорошо знаком с ним. Когда она училась в школе, её сверстники – соседские ребята и девчонки – часто собирались во дворе или на спортивной площадке. Иногда маленького Толика "взрослая" Лиза брала с собой. Как правило, она усаживала его в дворовую песочницу, вручала ему алюминиевый совок и формочки, а сама отправлялась играть с ребятами в волейбол, прятки и прочее. А если это было вечером, она сидела с друзьями неподалёку у подъезда, вслушиваясь в тихие душевные стоны под гитару местного певца. В отличие от других знакомых Лизы, Виталий очень часто играл с Толиком. В песочнице они вместе строили замки, а если это было зимой – Виталий помогал Толику лепить "снежную бабу". Потом Виталий надолго исчез из жизни Толика. Поговаривали, что он поступил после школы в лётное училище.

И вот пару месяцев назад Толик вновь увидел его…

Когда "карандаш", то есть классный руководитель 8 "А" Владимир Фёдорович Клешко, зашёл в класс со старшим лейтенантом в синей парадной форме офицера ВВС, все девчонки ахнули. Да и ребята, тоже затаив дыхание, смотрели на пришельца. Толик, узнав в нём своего соседа, сразу застеснялся и даже невольно пригнулся за партой. Уж больно красив был Виталий в этой форме! Высокий и стройный, с обаятельной улыбкой и уверенной речью, он на несколько минут заставил школьников смотреть на себя с открытыми ртами.

По просьбе Владимира Фёдоровича Виталий рассказал классу о своей службе, которую он проходил в Польской Народной Республике. Из этого рассказа Толик успел запомнить только то, что Виталий был лётчиком-истребителем. Всё внимание юноши было отвлечено на Ольгу Притульчик…

Её парта в третьем ряду хорошо просматривалась с того места, где сидел Анатолий, и он видел всё то восхищение, которое было в её взгляде, обращённом на Виталия. Она смотрела на него влюблёнными глазами!..

Все мечты Толика о ней, все тайные чувства и желания застыли в вакуумной тишине от этого взгляда. Ольга, его единственная и неповторимая любовь с первого класса, ускользала из его грёз прямо на глазах. Если до этой минуты он мог полноправно обманывать себя придуманными надеждами, то теперь не то, чтобы в далёкой реальности, но даже в самых робких мечтах Ольга становилась недостижимой, как звезда. И любые земные блага без раздумий были бы отданы Толиком только за то, чтобы этот восхищённый взгляд Ольги был обращён на него…

Пытки разума были недолгими. В одну из тех зимних ночей, когда Толик сквозь линзы своего самодельного телескопа всматривался в холодное мерцание звёзд, он увидел то, как возможно приблизиться к сиянию своей любви. Он тоже предстанет перед Ольгой в военной форме! Причём всего лишь через год – ведь время не терпит…

– …поэтому абсолютно правильно ты решил поступать в Суворовское училище, – пьяные рассуждения Никиты вернули мечтательного Толика обратно к кухонному столу. – И не надо мучиться сомнениями – "поступлю или не поступлю". Думаешь, эти генеральские недоросли и сынки офицериков всяких умнее тебя, что ли? У них только расчёт на связи своих папашек… А ты готовься к экзаменам. Прямо с завтрашнего дня! Шпаргалки там разные готовь… Ну, ты это лучше должен знать…

Язык у Никиты уже начал заплетаться, и речь становилась несвязной. Толик решил закончить с ним разговор и предложил ему идти спать. Никита согласился. Толик проводил его до своей комнаты, которую он был вынужден освободить на время приезда семейства сестры. Идя по тёмному коридору, Никита, поддерживаемый Толиком, продолжал расписывать его "военные перспективы":

– Я тебя потом в Харьковское танковое училище пристрою… У меня там всё схвачено… А после… Ты, Толян, хоть мир увидишь. Наша армия более чем в сорока странах мира… Войска, инструктора, советники… В одной только Африке сколько дел у нас… Ближний Восток от евреев освобождать тоже надо… На пенсию раньше пойдёшь…

Озвучив последний аргумент, абсурдный для пятнадцатилетнего юноши, Никита наконец умолк и исчез за дверью, за которой послышался шёпот разбуженной Лизы.

Толик тоже пошёл спать – в большой комнате ему мама разложила диван. Засыпая, Толик видел себя стоящим перед Ольгой в чёрной форме "суворовца" с букетом алых роз.

"Но это произойдёт, если я поступлю в училище… А если нет?..".

В страхе от этой мысли душа юноши готова была обратиться ко всем силам волшебства, способным преобразить Толика хоть ненадолго в героя, созданного фантазией.

"Жаль, что батя у меня не король Англии, – вздыхая в темноте, думал мечтатель. – У меня бы только одно беспокойство было – какую форму надеть на этот раз?"[10]10
  По традиции наследники английского престола имеют право носить форму практически всех родов войск Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии.


[Закрыть]

Мысленно разглядывая себя в воображаемом зеркале, перед которым он стоял то в парадном мундире морского офицера, придерживая левой рукой кортик, то в камуфляжном комбинезоне десантника с парашютным ранцем за спиной, юный мечтатель, позвякивая медалями, снял зелёную фуражку пограничника и, небрежно стянув скрипучие хромовые сапоги офицера Кремлёвского полка, заснул с сожалением: "Эх, если бы я был Принцем Уэльским!.. Мне ведь много не надо. Только одна из его привилегий…".

Но вот только откликнулись на эти призывы влюблённой души силы злые и губительные – из мрачного мира потусторонней психики.

К середине ночи все батарейки магнитофона "Электроника-302", несмотря на энергосберегающую технологию (подростки перематывали плёнку в кассете, используя для этого гранёный карандаш), "сдохли" окончательно. Сама же плёнка с записью ‘Cheri, cheri lady’ была "заезжена" и безжалостно "пережёвана" прижимным роликом магнитофона до такой степени, что прослушивание песни уже казалось мучением.

Ради этой песни сегодня утром ученики 8 "А" класса 27-й школы посёлка "Строители" не только сбежали с урока зоологии, но и уронили на пол учительницу, которая пыталась удержать несущуюся из класса к дверям толпу. Толик Сальцов тоже участвовал в этом "прорыве".

Дело в том, что по заведённой традиции на советском телевидении, начиная с семидесятых годов, каждую субботу по утрам повторялась передача "Утренняя почта", которую сначала показывали в предыдущее воскресенье. Эта передача была одной из самых любимых среди молодёжи, поскольку была музыкальной. Причём, по заявкам телезрителей звучали не заунывные русские народные песни, а песни советской и даже зарубежной эстрады. А это уже само по себе было редким явлением на отечественном телевидении.

В одно прекрасное воскресное утро в конце мая 1986 года страна услышала "Современный разговор", то есть западногерманскую группу ‘Modern Talking’. Над одной шестой частью суши прозвучал божественный голос Бернда Вайдунга, явившегося в мир поп-музыки под именем Томас Андерс.

…Cheri, cheri lady Going through a motion Love is where you find it Listen to your heart Cheri, cheri lady Living in devotion It's always like the first time Let me take a part…

Подпевал ему композитор Гюнтер Дитер Болен.

И в миг были забыты вчерашние кумиры – итальянцы. Теперь их место заняли улыбчивый блондин Дитер и манерный длинноволосый брюнет Томас. Позже и эти живые идолы будут низвергнуты, но тогда для советских юношей и девушек они были посланцами иного мира.

Наверняка во время повторного показа "Утренней почты" в ту далёкую майскую субботу полстраны сидело у своих "голубых" экранов в ожидании появления этих двух немецких парней, чтобы нажать кнопку "Запись" на своих бабинных и кассетных магнитофонах. К этому стремились и соученики Толика. Но не разделявшая их музыкальных симпатий Надежда Степановна Мантурова, несмотря на мольбы школьников, пыталась провести для них последний урок зоологии. За что и пострадала.

– Пацаны! Ну сделайте же что-нибудь! – призвала своих одноклассников к решительным действиям Люда Галченко, поняв, что уговорить Надежду Степановну отпустить класс с урока не получится. – Пять минут до начала!

Пацаны подскочили с мест и побежали к дверям. Надежда Степановна ринулась перегородить им путь. Но слепая сила толпы была сногсшибательной…

Теперь, когда эта мелодия продолжала звучать только в памяти, уставшие от танцев восьмиклассники сидели у лесного костра на берегу одного из притоков Волги, развлекая друг друга анекдотами и "страшными историями". Две бутылки столового вина, чудом украденные у родителей, давно были распиты компанией более чем в двадцать человек, закуски съедены и полпачки сигарет выкурены. Веселье закончилось. Но ночная тишина то и дело разрывалась от девичьего хохота и нескладного полумужского галдежа юношей.

– А давайте напишем записку будущим поколениям, – предложила Света Ершова своим одноклассникам в момент передышки от смеха над очередным анекдотом, – напишем, что мы, выпускники восьмого "А", сидели здесь… Отмечали окончание школы… Что сегодня у нас был последний урок…

– И про Надежду Степановну напишем? – спросил Саша Смирных.

– Нет, про неё не надо! – возразила Разгуляева Лена.

– И ещё. Скажем всем, кто найдёт эту записку, что мы обязательно соберёмся здесь в двухтысячном году! – закончила своё предложение Света.

– Точно! – воскликнула Люда Галченко.

– Это ж сколько нам будет лет? – спросил себя и всех присутствующих Рустам Хамидуллин.

– Мне будет двадцать восемь… – Сказал Сергей Карноухов.

– А мне двадцать девять? С ума сойти! Это же полжизни! Придём сюда… Такие дяди и тёти… Все с детьми… – удивляясь тому, какими они придут сюда к двухтысячному году, произнёс взволнованный Вадим Глазер.

– Ха-ха-ха… (всеобщий смех).

И было решено написать это послание в будущее, запечатать его в бутылку и пустить по Волге…

Конечно, они никогда больше не соберутся здесь. К началу третьего тысячелетия эти девчонки и ребята разъедутся в разные города, обзаведутся семьями, погрузятся в мелочные домашние заботы, а некоторые – просто не доживут. Но в тот день никто не сомневался в своём возвращении сюда. Каждый думал о том, как замечательно сложится его жизнь.

Толик тоже ненадолго представил себе, как он придёт на этот берег великой реки в своей военной форме, весь в орденах и медалях. Расскажет о своей нелёгкой офицерской службе. Быть может, даже расскажет или соврёт историю о том, как его танковая бригада при поддержке местных революционеров совершала очередной государственный переворот, спасая маленькую африканскую страну от очередного людоедского правительства.

Забрезжил рассвет. Пора было расходиться по домам. Залив угли водой, компания двинулась к дороге, тянувшейся через лесополосу, отделявшую посёлок "Строители" от реки.