Текст книги "Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки"

Автор книги: Максим Малявин

Соавторы: Денис Цепов,Диана Вежина,Михаил Дайнека,Дарья Форель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

«Рыбка так рыбка, ежели золотая, – подумала она, помавая струящимися плавниками. – А в аквариуме – так судьба такая. В конце концов, разве все прочие не в аквариуме живут? То-то и оно, что все мы в аквариуме обитаем, а те, которые снаружи, они тоже в аквариуме, если поразмыслить, а если постараться, то и мне можно снаружи, – плавно рассуждала золотая рыбка, мерцая на фоне пышных цератоптерисов, могучих махайродусов, разнообразных аппендикулярий и сезонных перпендикулитов. – А красота-то какая! Красотища, а Фишман вот не ценит, – взгрустнулось восторженной рыбке. – Нет, ни фига не ценит Фишман, ничегошеньки он не понимает. Только и знает, что хлебом кормить, а от него вода закисает. Я-то ничего, я привычная, а мужу каково?! Этого живоглота легче убить, чем прокормить, и, чем дальше, тем легче. Раньше он хоть местным мотылем довольствовался, а теперь зажрался, экзотических опарышей требует. Жди больше, даст Фишман опарышей, как же! Он и дафний сушеных не на каждый праздник подкидывает, скопидом плешивый… Конечно, нет худа без добра, боюсь я опарышей, да и рыболовные крючки в них попадаются… но мужу-то мясо нужно…»

А тут и муж легок на помине. Плыву это я, как рыба-пижон, в пальто по самый хвост, подплываю, плавники призывно распускаю. «Ну что он опять как маленький, как шпрот-переросток какой! – недоумевает золотая рыбка. – Вечно-то этот кандидат в осетрины всё путает – и место здесь неподходящее, и вообще не сезон еще нереститься!» Присмотрелась – ан нет, не я это, не муж то есть, а самый что ни на есть фельдшер Киракозов. Трется боком рыба-фельдшер, хвостом мацает, вот-вот икру метнет – или что им, рыбам, делать полагается?.. Она-то бы не против, золотая рыбка, от нее сейчас не убудет, но ведь потом рыба-муж все плавники повыдергает, ценную чешую поштучно снимет и на поганых опарышей выменяет!..

Так что кокетливая обломщица-рыбка от соблазна юрк – и в глущобе пейотлей спряталась. От этих кактусов у нее крыша окончательно поехала: краски ярче некуда стали, от собственной чешуи перед глазами золотые фейерверки заплясали, колокольчики со всех сторон перезвоны порассыпали… Спохватилась «неотложная» рыба-доктор, что работать ей надо, уже час вызов на задержке лежит – и не чей-нибудь, а ее хорошей знакомой Ляльки, сверстницы-хромоножки. Рыба-доктор тревожно из зарослей взвилась, боками сверкая, будто «рафик» под мигалкой, и наверх помчалась, где у самой поверхности пучеглазая, вся в истрепанных кружавчиках и завиточках, искалеченная Лялька болтается, как рыба-тоска, как беда-рыба; она еще не брюхом кверху безнадежно трепыхается, но уже бочком…

Видится бедняжке Ляльке, что всё это никакой не аквариум, а большая, студеная, бурная вода. Безжалостные волны ходуном ходят, мотают ее, бьют, а над белыми вспененными гребнями, как ангелы, носятся голодные чайки. Накрыла Ляльку тень, рыпнулась она из последних сил, но опоздала, а птица с рыбешкой в клюве взмыла вверх, выше и выше уходя от своей прожорливой жадной стаи. Лялька увидела внизу игрушечный город, похожий на макет, и подумала с мукой, что лучше всего на свете смотреть на него сверху, как смотрят чайки, а пронзительные хищные чайки, похожие на снег, невозможно белые на фоне растревоженной, отливающей асфальтом воды, нагоняли, настигли, сшиблись, закружились – и Лялька полетела вниз, в неподвижную асфальтовую тьму.

А рыба-врач не успела. Ей бы чудо совершить, на то она и золотая рыбка, да не получилось у нее чудо. Она рот раскрывает, а слово волшебное вымолвить не может, никак ей, рыбе, не выговорить слово. Мало того, ей и наружу не попасть – саданулась Вежина о поверхность, еще раз врезалась, бьется, как рыба об лед, а там и есть лед. Холод вокруг лютый, темень, верх-низ перепутались, а пространство трезвонит и сжимается с замораживающим воем, от которого кровь стынет больше, чем от любого холода. А когда сообразила Вежина, что это так она сама в обезумлении воет, когда рванулась по-сумасшедшему, проламывая твердь, и на нее обрушилась вода…

Скажем сразу: вполне невинный полив нечаянно устроил Киракозов – из самого заурядного граненого стакана самой обычной питьевой водой. Разбуженный вторым подряд телефонным звонком и унылым раздражением заспанной диспетчерши, он всего-навсего хотел запить полынный привкус во рту, нелепо, просоночно выронил стакан – и тогда случилось это. Не то из-под него, не то из-под лежбища коллеги Бублика раздался трубный зов всех ангелов апокалипсиса, и ад последовал за духовым оркестром, и произошли голоса и громы, и молнии, и землетрясение; и когда семь громов проговорили голосами своими, я хотел было писать, но услышал голос с неба, говорящий мне: скрой, что говорили семь громов, и не пиши сего…

Доселе спавший без мистических видений Антон с ужасом ощупывал свой сквернословно завывающий зад, Родион Романыч бестолково ловил стакан, просочившийся в щелку между топчанами, а узенькая расщелина на том месте, где должна была бы лежать доктор Вежина, разверзлась, как преисподняя, кладезь бездны отворился, и буйнопомешанная Диана выломилась на божий свет.

Если выступление ездолога Михельсона пару часов назад было произведением всё-таки человеческим, если представление вокруг него обошлось без членовредительства среди публики, то выскребающаяся из-под топчанчиков Вежина оказалась явлением мирозиждительным и массово травматичным, а приключившееся светопреставление подняло этажом ниже даже Зимородка, спавшего почти что метафизическим сном.

От взбесившейся, с затравленным взором, со вздыбленными на манер волчьего загривка волосами, оскалившейся Вежиной так или иначе досталось всем. Фельдшер Киракозов был исцарапан и ушиблен, доктор Бублик – нешуточно покусан, а заведующий Фишман, сунувшийся было со стаканом воды успокаивать коллегу, надрывался вместе с телефонным зуммером:

– Ой-ёй-ёшеньки-ёй-ёй, да как же это может быть больно, оказывается! – причитал благонамеренный Мироныч, обеими руками держась за гениталии. – Ты что… ты… ты… ты всё это нарочно, что ли?! – проскулил и так-то пострадавший более других заведующий, а Вежина еще в придачу запустила в него пустым стаканом.

– Идиоты! – убежденно подтвердил свой двухчасовой давности диагноз укушенный доктор Бублик, на всякий случай держась настороже.

– Неотложная! – добравшись до телефона под опрокинувшейся настольной лампой, смиренно отвечала в это время диспетчерствующая царица Тамара. – Всё в порядке, вы говорите-говорите, я вас внимательно слушаю, – успокаивающе предложила она абоненту, стряхивая с журнала осколки стакана, и приготовилась записать очередной не слишком оправданный, из числа тех, которых в общем-то могло бы и не быть, вздорный вызов.

Всё суета, а всякому овощу свое время, – а в суете сует всякий в свое время рискует стать овощем, и нет у человеков преимущества перед скотами, как говаривали мы с небезызвестным Екклесиастом, бывшим пророком в своем отечестве. Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать, время убивать и время врачевать, и обращаться к врачам также следует вовремя, а не во всяческом томлении духа, как некогда повелось и прижилось при бесплатном нашем здравоохранении…

На «неотложное» отделение без перерыва поступили три вызова, и еще не улеглись толком страсти вокруг бесноватой Вежиной, а все взбудораженные лекари дружно плюнули на привычную дележку ночи на смены по числу врачей и резво разъехались кто на что, даром что и там, и там, и там почти поровну никчемушное.

Кошмарной Вежиной досталась острая задержка мочи у разнесчастной бабушки Ойкиной. «Ой, скорее, доктор, быстрее, она так мучается, так мучается, она уже сутки так мучается!» – «А раньше нельзя было обратиться? Вот днем или вечером, например, трудно было нам позвонить?» «Ой, днем мы думали, что она сама, днем она терпела, она так терпела, так терпела, что весь день она плакала!» – рассыпались задрюченные домочадцы. А замученная бабушка сказала: «Ой!» – пискнула с коечки старушка, в оцепенении глядя на всклокоченную, в жеваном халате, бледную до синевы под размазанной косметикой докторицу, которая когда-то при ней в коридоре поликлиники учинила надругательство и смертоубийство. А та самая доктор Вежина с порога прохрипела: «Ну!» – вперив в больную испепеляющий зрак, приказала она замогильным голосом. «Ой!» – как бы угасая, тонюсенько, тоньше некуда пропищала востренькая бабушка и вдруг с блаженною улыбкою начала журчать.

У вздернутой Вежиной больная размочилась сама, и Диана, больше ни слова не говоря, развернулась и вышла в опасливо распахнутые перед нею двери. А вот у коллеги Бублика получилось с точностью до без малого наоборот, но зато с теми же междометиями: Антон покинул квартиру, вообще не потрудившись сначала открыть дверь, а попутно едва не замочил здорового, который сам начал с приказного «ну», а заканчивал в основном угасающим ойканьем.

«Ну!» – сипло распорядился доселе в «черном списке» не значившийся вполне здоровый пациент Журкин, которому доктор Бублик только что доступно разъяснил беспочвенность его притязаний на обезболивающий укольчик из наркотической укладки. «Ну!!» – с угрозою поторопил агрессивный здоровяк и пообещал ухоронить доктора прямо здесь на месте, а для пущей убедительности вооружился куском освинцованного кабеля, до смешного похожего на «диагнозорасширитель», каким закаленные скоропомощные ездилы, ездецы, ездоиды и даже ездюки пользуют особо напрашивающихся пациентов. А доктор Бублик с укором подивился: «Ну и ну», – расстроился и как бы пожурил он клиента, как усталый педагог дефективного подростка, но тот был неуправляем. «Ну-ну», – грустно подвигал плечами Антон и занялся экспресс-диагностикой, а по истечении некоторого времени вызвал милицию и вышел вон, выбив дверь скрученным в гордиев узел пациентом.

Теперь и без того обширный диагноз серьезно больного Журкина непринужденно расширялся с каждым лестничным пролетом. «Ой», – жалеючи сокрушался Антошка, роняя неуклюжего пациента на бетонные ступеньки. «Ой-ёб…» – поскуливая на манер подбитого Вежиной заведующего, выражался врачуемый Журкин. «Ой», – из лучших побуждений повторял процедуру обстоятельный лекарь Бублик. «Ой-ёй…» – тоньше Ойкиной бабушки пищал прогрессирующий больной Журкин.

«Ой-ёй-ёй!» – с оттенком корпоративной зависти оценил курс лечения милицейский наряд у подъезда, а пациент, оброненный напоследок в непролазную ростепельную жижу, барахтаясь и захлебываясь, судорожно пополз под защиту тяжелых милицейских башмаков. А стражи законности явочным порядком перевели недоделанного Журкина в разряд уличных пьяных-битых, не попадающих под юрисдикцию неотложки, сами брезгливо потрудились над ним в профилактических целях и с соответствующими комментариями и ненавязчивыми пожеланиями передали готовое тело подъехавшей бригаде скорой помощи, после чего все мило пожали друг другу руки и разъехались далее месить и разгребать срач небесный, земной и человеческий…

Кому-то в этом производственном процессе ойкалось, кому-то нукалось, то бишь понукалось, а затем аукнулось; а кое-кому сперва угукалось, а вот аукалось потом, разумеется, доктору Фишману.

«Угу и угу, угу и угу, так и совсем угукнуться можно!» – скрипуче жаловалась старшенькая из двух сводных старушек на углу Петрушки. Там младшенькая с вечера в туалет зашла, а часиков через шесть сикось-накось выскреблась оттуда и больше ни гугу, окромя угу, как старшенькая выразилась. А доктор Фишман допытываться взялся: «Что же вы эти шесть часов в туалете делали?» Старушка негодующе промолчала. «Ну хорошо, ладно. А вот вы знаете, какое сегодня число?» Старушка с сомнением посмотрела на старшую сестрицу. «Дора, говори!» – потребовала старшенькая. Младшенькая послушно угукнула. «Так какое же?» – постарался уточнить заведующий. «Дора, скажи ему, он не знает!» – нетерпеливо скомандовала старшенькая. Младшенькая дисциплинированно назвала, прозвучало членораздельно. «А месяц какой?» Младшенькая внятно ответила. «А год, год-то нынче какой?» – захотел узнать обрадованный Мироныч. Старушка странно поглядела на доктора, но скрывать не стала и вообще на всякий случай больше не запиралась, отвечала вразумительно и выказывала все признаки адекватного мышления.

Заведующий был доволен, фельдшер закрыл непонадобившийся чемодан. «Ну вот видите, теперь вы опять можете говорить, угукать вам больше незачем, – счастливо сообщил удовлетворенный Мироныч младшенькой. – Всё в порядке, это у нее небольшой сосудистый спазм случился – возраст, знаете ли, резкая перемена погоды… Это ничего, это всё временное, всё пройдет», – утешающе объяснил он старшенькой, и обе сводные старушки хором согласились. «Угу», – не возражала младшенькая. «Угу», – подтвердила старшенькая. И заведующий тоже сказал: «Угу», – высказался на прощание задумчивый шеф и больше до самой базы ничего не говорил, только нервно дергался в кабине, когда ни с того ни с сего Михельсон давил педали так, будто ему под ноги подвернулась та самая или другая крыса.

Угу-угу-угу-угу-угу-угу – с визгливым жалобным скрипом ходили ходуном «дворники», размазывая по лобовому стеклу воду, перемешанную с тяжелыми, как рифленые милицейские подошвы, рыхлыми снежными хлопьями. Машину мотало по ростепельной жиже, Киракозова трепало в карете, будто скрипучий фонарь на порывистом ветру, а февральский ветер продувал, пробирал, пробивал пустой гулкий город, гнал и поднимал воду, за считаные часы проступившую в канале надо льдом, и пах весной. А заведующий всю дорогу не по-хорошему молчал, но на базе таки разрешился, как разродился: «Угу», – адекватно отреагировал шеф на вопрошающие взгляды взъерепененных коллег и выставил заповедный спирт.

Целительный продукт однозначно был показан всему вздернутому вымерзающему коллективу – не столько в чистом виде, сколько добавленный по вкусу в кофе или чай, что в большей мере бодрит, нежели расслабляет, а также с исчерпывающей гарантией согревает, а кроме того, бережет от предосудительного в рабочее время алкогольного выхлопа. А коль скоро неизменно превосходный результат наступил быстрее, чем предполагалось, до очередного бестолкового вызова лекари со подручными успели не только согреться, но и разгорячиться, развеселиться и разговориться…

– Они ему по ребрам, а обломок этот, – досказывал Бублик свою свежевыпеченную страшилку, – он буквально им говнодавы вылизывает: забирайте меня, сажайте, что хотите делайте, только врачам меня не отдавайте, я лучше сам по себе помру. А мужики ему спокойненько так между делом: посадить-то, мол, мы тебя потом посадим, если выживешь, а пока ноги в руки и езжай куда везут, падла…

– Может статься, не довезут его никуда, – прикинула коллега Вежина. – Скоростники в курсе, что он не с голыми руками за наркотой к тебе полез? – Бублик подтвердил. – Тогда вряд ли, – резюмировала Диана, – тогда ему должно ну очень круто посчастливиться, чтобы где-нибудь, окромя дежурного морга, очутиться… Я сама не так давно в общаге расстаралась, – поведала она, – в том самом гегемоннике неподалеку от Фонтанки… ну да все в этом гадючнике бывали. Так вот, там с двадцатилетним пролетарием в два часа ночи якобы плохо с сердцем приключилось…

– Ты его сразу же осчастливила, надеюсь? Или же всё-таки немного погодя уконтрапупила? – заинтересованно перебил Антон.

– Немного погодя, – сожалеючи созналась Диана под осуждающее фырчание заведующего, – сразу же не получилось, – разъяснила она, – мы нужный корпус полчаса по дворам разыскивали, там же у них сам черт ногу сломит. Ни вывесок, ни освещения, ни фига, а чтобы встретить – так это ни за что, как была лимита совковая, так с тех пор только наглее стала… Мы во все двери потыкались, из одной с ходу куда подальше послали, из другой сперва собака облаяла, а компашка этих дефективных, оказалось, всё время за нами в окошко наблюдала. И не только наблюдали, резвились-раз-влекались, паразиты, но еще и на отделение перезвонили: чего это, дескать, ваша машина тут елозит, а к нам не торопится?.. Ладно, помыкалась я, потыркалась, попала в общагу. Спрашиваю у переростка: «Что болит?» «У меня, – с гонором заявляет, – остеохондроз». «А что, – интересуюсь, – анальгин без моего присутствия нельзя было принять?» А жлобёныш лыбится: «Аптека, – говорит, – ночью закрыта!» Я ему: «А я, стало быть, бесплатная круглосуточная аптека, так получается?» А он того больше веселится: «Стало быть, так и получается, – он еще и подморгнул остальным, которые в дверях скалились, – медицина у нас бесплатная, тебя вызвали, вот ты и давай действуй…» Ну я и выдала ему всё, что за бесплатно положено, да еще лично от себя чемоданом по харе расщедрилась…

– Меня там не было, – с непритворною досадой пробурчал доктор Бублик.

– Вот еще! – воинственно возмутилась Вежина. – Это что же, по-твоему, если я женщина, да еще врач, да кроме того при исполнении, значится, вовсе я не человек, так?! Дудки! Я на этом жлобчике так душеньку отвела, что самой любо-дорого… Остальные, правда, разбежались, но не гоняться же мне по этажам за ними за всеми, если и так чемодан сикось-накось переполовинило. Спасибо Сеичу, починил потом…

– Чего там! – довольно отмахнулся мастеровитый Сей Сеич. – Была бы починка, а то делов-то всех на пару часиков оказалось – металлическую окантовку выправить да петли подтянуть… да пластик подклеить маленько, ручку понадежнее приладить… замки на место прикрепить… Честно говоря, сперва-то я подумал, что твой чемодан с самого верху по всем ступенькам перекувыркивался…

– Руки вы слишком часто распускать стали, вот что я вам замечу, – высказал суждение мрачноватый заведующий. – Смотрите, обожжетесь однажды, с огнем играючи, сами не заметите, как до золы сгорите. Особенно к тебе относится, Антон, не в первый раз про твое рукоприкладство слышу, – осудил он и предупредил, но коллеги не смутились.

– Так всё ж по делу было, – резонно возразил доктор Бублик, а доктор Вежина только посмеялась:

– Увянь, хризантема, – с ласковою ехидцей предложила она заведующему.

– А почему – хризантема? – простодушно полюбопытствовал круглый Сей Сеич.

– Черт знает, – Диана пожала плечами, – просто звучит красиво… почти как скарлатина, – еще раз постаралась она расшевелить не в меру серьезного Мироныча.

– От тебя, язва, я точно когда-нибудь угукнусь, – с горькою покорностью судьбе отозвался заведующий. – Вы бы по делу еще и «чехлить» начали, супермены вы клистирные, – продолжал он, начиная раздражаться, жужжать и горячиться. – Сколько же вас можно убеждать: вы же врачи, в конце-то концов! Вы прежде всего лекари… Что же мне, после вас тоже за голову хвататься прикажете, как после распоследней Вась Васихи? Так на такое дело ничьих волос не хватит, а моих и подавно… Кстати, знаете, как Вась Васиха опять отличилась? Законстатировала она бабку, а через два часа сюда родственники звонят: у нас, дескать, врачиха из поликлиники нашей бабушке челюсть подвязала, а теперь бабуля пить просит. Можно ли, спрашивают, ей челюсть-то отвязать?

– И что, разрешили? – с прежним простодушием поинтересовался Сей Сеич.

– Что разрешили? – под раскатистый хохот присутствующих вытаращился шеф.

– Ну как же, челюсть-то разрешили отвязать? – игнорируя избыточное оживление, пояснил Сеич свой вопрос с такой безмятежной, с такою округлою любознательностью, что преизрядно проспиртованную аудиторию вовсе проняло до колик, а разрумянившаяся Вежина прямо-таки изошла на восторги:

– Так разрешили?! – взвизгнула она, а Мироныч промычал нечто непечатное, за общим раздраем неразличимое. – Подожди, шефчик, миленький, а ты не привираешь?! В том смысле, что взаправду было, ты не анекдот рассказываешь?! Вот так-таки у нас, вот с нашей доморощенной Вась Васихой?! – Мироныч кивнул. – Шефчик, лапушка, всё равно не верю! Нет, ты прямо скажи: не врешь? Неужели не выдумал? – Мироныч оскорбленно мотнул башкой. – Ну и ну! Браво-брависсимо, чтоб ёб твою мать не сказать бы ненароком… Да это же еще хлеще будет, чем история со старичком-разбойничком, которого Кобзон когда-то законстатировал!

– Дался тебе Кобзон! Надоело уже, только и знаешь, что на пожилого человека наезжать! – неприязненно осадила разрезвившуюся Вежину царица Тамара, но Диана без запинки успокоила:

– Так не в Кобзончике здесь счастье, Томочка, – воздержалась она от резких курбетов, но напряженная Тамара всё равно ушла в диспетчерскую, паче там уже звонил телефон. – Право слово, Кобзон в кои-то веки действительно ни при чем оказался, – ничтоже сумняшеся повествовала тем временем Вежина, – его дело констатировать, он и законстатировал старикашку со всеми полагающимися онёрами. Оформил он всё, челюсть подвязал и обедать поехал, курочку лопать, а покойника оставил труповозку дожидаться. Ближе к ночи санитары пожаловали, руки жмурику крест-накрест скрепили и аля-улю вперед ногами, к облегчению домочадцев… Ясное дело, парням лениво с последнего этажа трупешник на носилках спускать, особенно если лифт имеется. А лифт там был, но из таких, из допотопных, где и одному пассажиру тесно, если он не покойничек, конечно. А санитары, так и сяк прикинувши, именно что покойника со всеми удобствами без сопровождения вниз отправили, а сами пешочком почапали – клиент спокойный, никаких сюрпризов… Всё бы обошлось, кабы не припозднившаяся бабанька, которая аккурат в тот момент домой ковыляла. Сунулась старая карга в подошедший лифт, а жмурику, надо полагать, стоять там надоело – ну и словила старушка его вместе с разрывом миокарда. Так что, когда санитары спустились, свеженькая покойница уже остывать начала, а к тому времени, когда скорая приехала, она уже в полной кондиции пребывала. Понятно, законстатировали и бабаньку для комплекта…

– И так в комплекте их и отправили? – с неиссякаемой добродушной простотою задал дежурный свой вопросец Сей Сеич, но в этот раз получилось не так чтобы очень смешно, а заведующий попросту скривился:

– Фи! Байка эта вперед тебя родилась, и факт, что Кобзон тут ни при чем: Кобзончик твой и сам тогда пешком под стол ходил, а не челюсти жмурикам фиксировал, – профырчал он и сморщился, проглотив рюмку неразбавленного продукта, а доктор Бублик вернулся к началу разговора:

– Занудина ты всё-таки. – Антон тоже налил себе стопку чистого. – Вот скажи-ка ты сам: вот ты всё лаешься, мы ржем, разумеется, а вот вообще, что делать прикажешь, начальник, когда каждый дефективный жлоб полагает, что прав у нас перед ним столько же, сколько у жмуриков перед труповозами, а всё остальное-прочее – одни сплошные обязанности? Вот за кого нас держат, сам скажи?!

– Не скажу, – авторитетно заявил заведующий. – Сам-то ты себя за кого держишь?

– Я-то? – Антон в задумчивости повертел в крепких пальцах полную до краев граненую стопку. – Так я ведь не держу – это меня, понимаешь, держат, а мое дело по возможности не обижаться. Ну а ежели кто другой обидится, то я не виноват, – неприятно ухмыльнулся он и так залихватски тяпнул неразведенный спирт, что Мироныча перекорежило. – А ты как считаешь, философ? – поинтересовался Бублик у Киракозова.

– А я вот лучше анекдот расскажу, – откликнулся Родион Романыч, – бородатый анекдотец, его еще Герка весь прошлый год без передыху травил, – предложил он, а доктор Бублик весело пихнул коллегу Вежину:

– Помудрел, а?! – подмигнул Антошка, а Дина с нескрываемым удовольствием потянулась.

– С кем поведешься… – позевывая, изрекла изящная Диана, но заведующий был-таки занудой:

– С вами только надираться можно, – проворчал шеф Фишман, и подневольный фельдшер Киракозов на всякий случай начальству не перечил:

– Угу, – покладисто отозвался Родион Романыч, но анонсированный анекдотец так и не рассказал, поскольку в диспетчерской обычно царственно-надменная Тамара Петровна с руганью швырнула трубку и шумно возвратилась в «морг».

– А Лопушков-то нынче тоже… ты уж извини, Вадим Мироныч, но Лопух наш сегодня тоже окончательно угукнулся, – доложила она. – Напрочь дома все мозги отлежал со своими переломами! Позвонил сейчас, на жизнь пожаловался и спрашивает: а зарплату нам еще не подняли?!

– Че-че-чего? В че-четвертом часу ночи? – причечавкивая от удивления, переспросил Мироныч, а заинтригованный Сеич поглядел на часы.

– А в котором часу ее обычно поднимают? – с некоторою осторожностью осведомился Сей Сеич, а Вежина с неиссякающей живостью встрепенулась:

– О, историю про старушку с лапшой знаете?! – радостно вопросила Диана и тут же охотно поведала всем желающим байку про опрометчивую бабушку, которая из одних только гастрономических побуждений за полночь вызвала неотложку на «плохо с сердцем»…

Страсть как любопытно было этой бабке: вот можно ли ее старичку-супругу после инфаркта куриный бульончик с лапшой делать или же без лапши надежнее. Врач сдержанным оказался: «Лучше, бабушка, без лапши лучше!» – вежливо сказал доктор, с чем и отбыл. А через четверть часа еще вежливее по телефону: «Я, бабулечка, с коллегами посовещался, и консилиум пришел к выводу, что и с лапшой тоже можно, с ней даже еще лучше». И чуть погодя столь же доброжелательно: «Мы тут специалистам-кардиологам позвонили, так они уверяют, что лучше бы ему не с лапшой бульон, а с картофелем». И так же заботливо-дотошно еще немногим позже: «Вы извините, связались мы с Институтом питания, и они очень настойчиво рекомендуют картофель фасолью заменить». И так далее, короче, пока доведенная до исступления старушка не догадалась отключить телефон, а догадалась она под самое под утро.

Ну а с подачи Вежиной точь-в-точь так распорядились и с заскучавшим Федей Лопушковым. «Привет, Лопух, зарплату всё еще не повысили!» – «Лопушок, здорово, с зарплатой пока без перемен!» – «Не подняли пока еще зарплату, Феденька, жди!» – и с базы, и с вызовов отзванивались все кому не лень, тем более что серия звонков, последовавших за несвоевременным запросом, разбила последние надежды на отдых.

И первым из вызовов был: «Ой, милае, – забулькал в трубочке старушечий голосочек, – чегой-то мне сегодня не спится!» – скромненько пожалобилась наивная бабуля, и больше до самой утренней пересменки покоя не было никому.