Текст книги "Ст. лейтенант. Назад в СССР. Книга 10 (СИ)"

Автор книги: Максим Гаусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10
В воздушном пространстве

Я сидел и молча смотрел в иллюминатор.

Правда из-за своего не очень удобного места, а также расположения крыла и одного из двигателей снаружи я мало что видел… К тому же было темное время суток – почти два часа ночи. Остальные пассажиры вокруг спали, разместившись на неудобных деревянных лавках как попало. Постепенно мы подлетали к турецко-сирийской границе, половину пути прошли уже давно. Шёл пятый час полета – наш АН-12 покинул Моздок уже когда солнце зашло за горизонт. До рассвета было ещё далеко, но мне почему-то не спалось.

Кстати, из Волгограда мы летели на относительно новом пассажирском ЯК-40, который после жёсткого и неудобного АН-24 показался мне куда мягче и комфортнее. Ранее я на таких и не летал даже.

Сейчас, одним бортом со мной летели горняки, нефтяники, инженеры и строители.

Щедрый СССР оказывал посильную помощь арабскому народу и демократическому режиму президента Асада, но конечно же, не просто так. Разумеется, военных на борту тоже хватало, но все были строго по гражданской форме одежды. Всё потому, что официально, советских военных в САР пока ещё не было. Обстановка в республике и без того не простая, а присутствие там наших военных вызвало бы целый международный скандал. Особенно после того, как СССР на «форсаже» выиграл афганскую войну, чем основательно утер нос не только Америке, но и всем остальным странам НАТО и другим союзникам мятежной оппозиции.

Не сложно предположить, что если массовую заброску советских войск зафиксируют иные недружелюбные страны, то Европа все раздует и в один миг начнёт вопить, что Советский Союз закончив афганскую компанию, решил ещё больше укрепиться в Азии. А заодно переключиться ещё и на ослабленную внутренними терзаниями Сирию. А там, в общем-то, и до Израиля недалеко. Во всей Средней Азии, включая Иран и Ирак, и так уже больше пятнадцати лет черт знает что творится…

Эскалация сейчас нежелательна! Впрочем, США сами начали раскачивать лодку, а остальные страны, смотрящие им в хвост, это дело подхватили. Я не удивлюсь, если скоро картина вновь кардинально изменится, ведь история уже пошла по другому пути.

В грузовом салоне АН-12 было довольно шумно – мерный гул турбовинтовых двигателей действовал успокаивающе, но хоть убей, спать мне не хотелось. Пассажиры сидя на длинных, жёстко закреплённых деревянных лавках в основном спали, кто-как и в разных позах. Кто-то опустил головы на свои же сумки и рюкзаки, кто-то облокотившись спиной о корпус, кто-то сгорбился. Я насчитал тридцать семь человек, среди них было несколько женщин. И это не считая тех, кто находился в гермокабине.

В центре салона, в один ряд, друг за другом, размещались большие деревянные ящики, закрепленные широкими лентами и опутанные транспортировочными сетями. Что в них может быть, можно только догадываться… Чуть дальше, ближе к хвостовой части лежали большие мешки-баулы, туго набитые чем-то плотным. Может какая-то «вещевка», а может и гуманитарная помощь.

Когда пассажиры грузились на борт, рампа была еще открыта, а весь груз уже закреплен.

Не скажу, что наш борт был забит под завязку, но все же перевозимого груза тоже было достаточно. Краем уха я слышал, что за сутки в том же направлении обычно летает по пять-семь самолетов, в том числе и больших. Подобная активность началась пару месяцев назад, но естественно никто ничего толком не знал, а слухи ходили разные.

Я продолжал размышлять над тем, что произошло за последние несколько дней.

Разговор с Леной получился и недолгим, но душевным. С одной стороны она очень обрадовалась тому факту, что я получил звание лейтенанта. Её отец так и остался прапорщиком, в этом же звании и ушел на заслуженный отдых. После всего, что он пережил в афганском плену, а затем и в лагерях для советских военнопленных на территории Пакистана, ему впору орден мужества выдать. Правда, на сколько я помню, его только в 1988 году введут. Но нет, всё ограничилось только медалью за отвагу. Честно говоря, по-свински получилось, что тут добавить…

С другой стороны, Лена расстроилась тому факту, что передо мной открылись новые горизонты, новые возможности, а это подразумевало, что и встретимся мы теперь не скоро. А уж когда семью заводить, можно было только загадывать…

И тем не менее, повторюсь, она дочь военного и заранее прекрасно понимала, что её ждёт, если мы будем вместе. А мы будем вместе, в этом я её мастерски убедил, тем более, что оба этого сильно хотели. Очень. В конце-то концов, я же не собираюсь вечно служить в армии.

Лена также рассказала мне о том как у неё обстоят дела, про работу и учёбу. А ещё оказалось что она завела себе персидского кота, которого назвала Шнурком. Я конечно, с такой клички посмеялся.

Закончили наш разговор на хорошей ноте, я твердо пообещал, что очень скоро мы с ней увидимся.

Конечно же я помнил слова подполковника Сизова о том, что эта командировка длительная, но, как говорится, надежда умирает последней… Не думаю, что мне придётся торчать в Сирии целый год. Однако надеясь на лучшее, нужно всё равно готовиться к худшему. Так потом будет проще.

Ещё я думал о том, как там мой отец? По мировой истории я очень смутно помнил, что в ГДР, примерно в это же время тоже было не всё хорошо. Должна была рухнуть берлинская стена, а там ещё какие-то события… Честно говоря, не помню. Никогда не интересовался этим периодом, особенно где-то там у немцев. Вернётся ли отец обратно в Батайск к матери или так и останется в ГДР, несмотря на возникшие там сложности?

Честно скажу, хоть я и был на него сильно обижен, однако все-таки заметил, что постепенно это самая обида и злость пропадали. Вероятно это происходило потому, что моя прошлая жизнь, потому и прошлая – в этой-то жизни всё иначе, многие события либо уже изменились, либо изменятся в скором времени. Либо вообще не произойдут. Зачем ставить на человеке крест, если тогда возникли такие обстоятельства? Я плохо помнил его рассказ относительно длительного отсутствия… Грубо говоря, сейчас это уже другая жизнь, по другим правилам и со своими особенностями.

Думал я и о том, что же попытается предпринять Кэп, чтобы разобраться в том, что произошло в ходе операции «квадрат» и каким образом во всём этом деле был замешан генерал Калугин. Игнатьев уже знал, что в результаты спланированной нами операции неожиданно вмешалась контрразведка и всё подгребла под себя. И здесь рождалась масса вопросов… Не удивлюсь, если кто-то стоящий за плечами майора и полковника Хорева, заинтересовался – а какого чёрта?

Конечно, открыто копаться в этом мутном деле никто не даст, но какое-то отдельное расследование проводиться всё-таки будет, хотя и скрытно. Ну, чтобы никого не спугнуть. Если мне повезёт, я ещё доберусь до того архива спрятанного в афганском кишлаке – наверняка, это облегчит процесс. Правда, я пока даже представить себе не мог, когда же я смогу и смогу ли вообще, добраться до того места, где остался архив. Вернее, часть архива. Ох и полетят же потом головы в погонах…

С другой же стороны, а нужно ли Игнатьеву разбираться во всём этом? Зачем вообще в это лезть?

Почему бы не оставить как есть, отпустить ситуацию? Генерал Калугин очень опасный противник, наделенный большой властью и ещё неизвестно, кто на его стороне. Какие еще погоны с ним связаны?

Очень может быть, что те самые микроплёнки, сожжённые Сизовым на даче, а также та часть архива, что я вытащил из бункера открыто прольют свет на всю эту историю. На явную связь высокопоставленных офицеров КГБ с агентами ЦРУ, на корректирование событий, которые приведут к волнениям в стране, а впоследствии и к развалу Советского Союза…

А быть может всё не так, я думаю совсем не в том направлении и странная деятельность генерала идёт на благо страны. В любом случае, рано или поздно правда всплывёт.

Молча глядя в иллюминатор, я видел только часть крыла, двигатели и темноту. Скоро появятся первые признаки приближающегося рассвета. Сядем в Дамаске, доберёмся до резиденции военного советника, ну а там рутина. Посмотрим.

С одной стороны я был рад вернуться в Сирию – ранее я бывал практически во всех провинциях республики, успешно завершил множество боевых задач. Знал язык, знал местные обычаи. Вот только это не та Сирия, к которой я привык. Временная разница почти тридцать лет. Единственное, что остаётся неизменным – не прекращающиеся волнения, мятежи и военные конфликты, как внутри страны, так и на её границах с соседями.

В салоне было тепло, спокойно. Гул работающих двигателей погружал в сон. Кажется, в какой-то момент, я сам не заметил, как ненадолго задремал…

Проснулся рывком. Сразу же окинул салон внимательным взглядом и понял, что самолёт готовится к посадке.

Выглянул в иллюминатор, ночная мгла быстро отступала, приближался рассвет. Всё внизу было скрыто серыми облаками, земли пока ещё не видно.

Несколько раз во время военных перелетов, в отличие от гражданских авиалиний, сталкивался с тем, что там крайне редко предупреждают о приближающейся посадке. Иногда громкая связь вообще отсутствует, иногда не работает по иным причинам. Это также касается и световой индикация. Никаких стюардесс здесь нет, а слова бортового техника могут и не услышать.

Командир экипажа по громкой связи может, но не обязан оповещать пассажиров, и на практике это бывает далеко не всегда. Причём по разным причинам. И здесь также важна психологическая составляющая. Ничего утверждать не буду, но я летал не один десяток раз, видел разные случаи. Вполне возможно что сейчас, оповещения я просто не услышал.

По своим ощущениям определил, что самолёт начал плавно снижаться. Учитывая сложную обстановку в Сирии, были и определенные риски. И хотя в настоящее время в южной части страны, под Дамаском боевых действий не велось, все равно следовало быть начеку. Южнее – Голанские высоты, оккупированные Израилем, а они любят провоцировать…

АН-12 чуть качнулся, вздрогнул. Нас слегка тряхнуло, некоторые пассажиры проснулись, начали будить остальных.

Спиной я хорошо ощутил, как передается вибрация через корпус. Звук двигателей чуть изменился. Поймали небольшую воздушную яму, но я вполне могу ошибаться насчет авиационных терминов. Я же не летчик.

За бортом по прежнему ничего не было видно, но облака стали куда ближе и плотнее. Темно-серые, тяжелые. Там по курсу грозовой фронт, что ли?

Пассажиры начали тревожно оглядываться, вертеть головами по сторонам и заглядывать в ближайшие иллюминаторы. Спрашивать друг друга о происходящем, строить предположения. Из-за гула, мало что можно разобрать.

Из открывшейся двери гермокабины показался член экипажа в темно-синем летном комбинезоне. Под мышкой у него планшет с торчавшими оттуда листами бумаги.

Лицо серьезное, движения резкие и быстрые. Он явно куда-то торопился.

– Эй! Что происходит? – окликнул его кто-то, но тот лишь отмахнулся. Скрылся где-то за ящиками, почти у самой рампы. Там раздалось металлическое лязганье.

Самолет дал небольшой крен влево, однако высота визуально оставалась той же. Мы меняем курс? Или заходим на второй круг?

Я вновь выглянул в иллюминатор. Ну, точно, экипаж выполнял какой-то маневр, самолет совершал плавный круг по широкой дуге, постепенно снижаясь. Дальняя часть крыла, под мощными потоками воздуха едва заметно гуляла то вверх, то вниз. Это нормальное явление, однако чувствовалось общее напряжение. Моя чуйка тоже подозрительно звенела, но пока ничего не было понятно.

Бортовой техник бросился обратно, но его остановил какой-то полный мужчина, лет сорока пяти.

– Что происходит? – громко произнес он.

– Меняем курс! – отозвался тот, решив что нужно сказать хоть что-то. Пассажиры беспокоились, а это лишнее на борту. Беспокойство легко может перерасти в панику, а отсюда, как вытекающее – необдуманные действия. Учитывая, что большая часть пассажиров – гражданские, несложно догадаться, что они сейчас испытывают.

– А почему?

– Под Дамаском запретили садиться. Летим на восток, на другой аэродром. Там безопасно.

– Тифор? – громко спросил я бортового техника. Во всех аэродромах САР я бывал не один раз.

– Именно! – ответил тот и двинулся дальше. Вскоре скрылся из виду.

Тем временем качка постепенно снизилась, видимо наш АН-12 лег на другой курс. Насколько я помнил, от Дамаска до Тифора лететь не так уж и далеко, примерно минут сорок. Вот только было неясно, на каком расстоянии в данный момент мы находились от столицы Сирии и сколько еще продлится полет. В каком квадрате была произведена смена курса? Вполне возможно, что указание мы получили где-то в районе Хмеймима или даже Хомса. А может и раньше.

Военный аэродром Тифор, особенно в семидесятые годы, был одним из крупнейших военных аэродромов САР. Его, как и многие другие военные объекты, также строил Советский Союз. По-другому этот аэродром еще называли Т4 и Эт-Тияс, но за нашей страной укрепилось именно это название.

В прошлой жизни я часто бывал в тех краях, а в 2016 моя группа даже участвовала в освобождении территории аэродрома от занявших его боевиков. Знатно мы тогда шума навели.

После, одна за другой, шли кампании по освобождению Пальмиры – из-за ковровых бомбардировок, от ее былого величия и красоты мало что осталось. Эх, сколько же воспоминаний сохранилось с тех времен. И хороших и плохих. А еще я погиб тут, выполняя свое последнее задание по освобождению заложников…

Прошло минут двадцать, мы снова начали снижаться.

Здесь было малооблачно. Над облаками было солнечно и светло, а вот под ними уже не так радужно и красиво. Несколько минут и внизу показалась земля, горы и холмы. Стоит отметить, что в Сирии горы совсем не такие, как в Афганистане. Тут в основном выжженные степи, невысокие холмы.

Судя по ощущениям, мы быстро и плавно снижались. Я взглянул на часы – четыре двадцать утра.

Земля постепенно приближалась, стали различаться отдельные крупные объекты, вроде тех же зданий или нефтяных вышек. Попадались небольшие поселения.

Внезапно я напрягся. Чуйка снова дала о себе знать, но пока как-то неясно. Это плохой знак.

Визуально, расстояние над поверхностью земли – метров триста-четыреста и оно продолжало сокращаться.

Шум двигателей снова изменился. Вдруг, самолет резко и сильно тряхнуло. Что-то снаружи оглушительно грохнуло.

АН-12 сильно качнулся вправо, отчего закрепленный груз вздрогнул. Сдвинулся.

Большая часть пассажиров едва удержалась, но часть все равно попадала на пол и друг на друга. Послышались крики, вопли. Все вокруг затряслось. Двигатели натужно заревели – экипаж выполнял какой-то маневр.

Раздался голос то ли командира, то ли второго пилота:

– Внимание, всем приготовиться! Нас атакуют с правого борта!

Новость всех ошеломила. Еще бы.

Скорее всего, из присутствующих никто не был под обстрелом. Я и сам в подобной ситуации оказывался всего пару-тройку раз, да и то, находился не в самолетах, а в вертолётах Ми-24 и Ми-8.

По сути, АН-12 машина хоть и крепкая, но у него практически ничего для защиты и нет. Имелись комплексы отстрела тепловых ловушек, но их эффективность от тех же Стингеров под вопросом.

Я приподнялся, снова выглянул в иллюминатор и вдруг увидел то, что мне совершенно не понравилось.

Слева, откуда-то снизу, внезапно показалась тонкая белая нить. Вот дерьмо, это же ракета ПЗРК!

Закручиваясь по крупной спирали, она неотвратимо приближалась к самолету.

Видимо, внутренняя связь все еще оставалась включенной, потому что раздался громкий крик кого-то из экипажа:

– Ракета слева!

Самолет снова сильно качнуло, последовал резкий набор высоты. Очевидно, пилоты были опытными парнями, они твердо пытались уйти от ракеты, но тщетно. Загруженный самолет слишком тяжел и неповоротлив для резких и быстрых маневров, особенно когда его обстреливают сразу с нескольких сторон. Черт возьми, но кто? Кто посмел стрелять по идущему на посадку советскому самолету?

А впрочем, какая разница? Это уже потом будут разбираться, у кого смелости хватило на такой безрассудный поступок. Нам бы сесть сначала, хоть как-нибудь. Живыми.

Раздался глухой удар, оглушительный хлопок. Я буквально вцепился в лавку.

До нас донесся резкий, душераздирающий звук рвущегося металла. Снова хлопок. Я увидел, как один из двигателей вспыхнул оранжевым пламенем, за ним потянулся тонкий хвост из черного дыма. Самолет резким толчком сбавил скорость. Начал качаться, вибрировать.

– Попали! В левом двигателе пожар!

– Принял. Потушить не могу.

Левый двигатель АН-12 разгорался все сильнее. Того и гляди соседний с ним двигатель выйдет из строя.

Если это произойдет, вряд ли экипаж вытянет машину на полосу, каким бы опытным он ни был. Это уже высший пилотаж. К тому же, неизвестно, какие у самолета повреждения, одно ясно – целостность крыла нарушена, если оно переломится – мы рухнем.

В салоне появился дым, откуда-то сверху сыпались искры. Завоняло жженой изоляцией, гарью.

Пассажиры вопили, хватались друг за друга и все, что было закреплено.

Тем временем самолет начал ощутимо крениться на левый борт, будто бы его ударили в бок. В салоне погас свет, на несколько секунд осталось только аварийное освещение, бросающее мрачные красные блики на перепуганные потные лица. Кто-то кричал, кто-то наоборот молчал, словно рыба. Груз с скрежетом ездил по полу, то вправо, то влево, то назад. Если его сорвет, может кого-то и раздавить ненароком.

Включенная громкая связь добавляла напряжения, поскольку было слышно, что экипаж изо всех сил пытается удержать машину в воздухе, одновременно выходя на вынужденную. посадку. В кабине выла сирена, раздавались сразу несколько тревожных сигналов. Часть их речи я не понимал.

Самолет трясет, будто в лихорадке. Все заволокло дымом, с левого борта, ближе к рампе что-то загорелось.

– Пожар! – заорал кто-то, но в дыму ничего толком не разглядеть.

Я кое-как прикрыл лицо кителем, чтобы не дышать дымом. Объективно, в таких случаях, пассажир ничего для своего спасения сделать уже не может. Ну, разве что бегать туда-сюда по салону и кричать что-то вроде:

– Мы все умрем! Мы все умрем!

Воздух наполнился едким запахом гари. Где-то сзади что-то громко трещало.

– Тяга падает! – громкая связь, хоть и с перебоями, все еще работала и пассажиры частично слышали, что происходило в кабине самолета.

– Закрываю кран, убираю тягу на втором! Балансирую!

Самолет, резко потеряв высоту, снова выравнивается, но теперь он какой-то тяжелый, почти непослушный.

– Держи! Держи так! Сейчас помогу!

– До полосы три километра. Не дотянем. Готовимся к жесткой.

Кто-то из пассажиров истерично кричит, хотя его голос тонет в происходящем безумии. Ему вторят другие голоса. Неразборчивые вопли.

– Нужно прыгать с парашютами! – истерично выдает кто-то. – Где парашюты?

Как раз этого делать точно нельзя, ведь на такой низкой высоте человека попросту размажет по бетонному покрытию, а парашют если и раскроется, то толку от него не будет никакого. Да и не хватит их на всех.

Где-то сзади рвется транспортировочная сеть – груз съезжает, ящики с грохотом сползают в сторону рампы.

– Выпускаю шасси… Приготовиться к удару!

Раздается грохот, скрежет металла – это либо крыло отвалилось, либо еще что-то важное. А может мы на что-то налетели. Ничего не видно, из-за грохота и безумной тряски, не разобрать. Какое-бы ни было у человека самообладание, как бы он ни был подготовлен, в такой сложной ситуации сложно себя контролировать. Даже мне.

Я буквально вжался в борт спиной, уперся ногами в пол. Чем больше точек опоры, тем лучше.

Пальцами, словно клещами вцепился в деревянную лавку – не отодрать. И все равно, этого может быть недостаточно.

– Тянем! Тянем! – прорычал кто-то. Голос предельно напряженный.

И вот сильнейший удар о посадочную полосу… Да так, что все разом подпрыгнуло вверх…

– Шасси повреждено! Тянет влево… – сквозь чудовищный рев и гул, эти слова почти нельзя было разобрать…

– Теряю полосу!

Фюзеляж снова содрогнулся, пассажиры в салоне подпрыгнули, словно игрушечные человечки…

Глава 11
Вводный инструктаж

Далее мы будто бы налетели на яму. Где-то снизу, под фюзеляжем, оглушительно треснуло.

АН-12 сильно вздрогнул, затем резко завалился на правый борт и почти сразу же куда-то вниз. Раздался еще один мощный тяжелый удар, но и он не остановил транспорт.

Удержаться было невозможно. Сорвавшись, я полетел куда-то вниз и вправо, боком угодив во что-то тяжёлое и мягкое. Наверное те самые огромные баулы, что были в составе груза. Сразу же судорожно схватился за что-то обеими руками, наспех определив, что возможно, это транспортировочная сеть.

На меня что-то упало, но тут же откатилось в сторону.

Грохот, металлический скрежет. Вокруг творилось черт, знает что. Вопли, крики. Разглядеть что-либо не представлялось возможным – все в густом и плотном дыму, сверху сыпались искры, что-то горело. Практически везде темнота, лишь в передней части с трудом различался мрачный аварийный красный свет. Выла сирена.

Самолет задергался, скорость движения резко упала. Самолёт все ещё двигался, но с каждой секундой замедлялся, скрежеща днищем по земле… Вероятно, экипаж не удержал искалеченную машину на полосе, отчего та слетела на примыкающую к «бетонке» обочину. Или какое-нибудь строение.

Наконец, все замерло.

Однако вокруг все равно что-то скрипело, трещало, искрило. Раздавались стоны.

Отпустив сеть, я попытался подняться на ноги – разобрать, где верх, а где низ, было практически невозможно. Запутался в сети, попытался освободиться.

Отметил, что ощутимо болело правое плечо, в районе правого колена чувствовался дискомфорт и жжение. На голове, судя по всему, большая шишка, на правой щеке и выше крупная ссадина. Потрогал ладонью – все в крови. Не страшно, могло быть куда хуже. Часто после таких аварийных посадок выживших вообще нет.

Периодически кашляя из-за дыма, я все же выбрался из-под сети. Искать свои вещи в этом бедламе было глупо. По крайней мере, сейчас. Потом найдут, когда будут разгребать тут все. А впрочем, кто будет разгребать? Сирийцы? Да оно им и на хрен не нужно, своих дел полно. Принял решение заглянуть позже, когда хоть что-то будет понятно. Куда мы вообще грохнулись? У аэродрома Тифор или не долетели?

Рядом со мной вяло барахтался кто-то ещё. Слышались стоны, невнятные голоса выживших.

Судя по всему, самолёт хоть и сел максимально жёстко, но всё-таки не развалился на части – по крайней мере, вокруг все ещё была темнота и красный полумрак.

– Эй, живые есть? – раздалось совсем рядом. – Помогите!

– Сейчас… – отозвался я, перемещаясь правее. Двинулся на голос.

В дыму отыскал кого-то, помог ему подняться.

– Цел? – спросил я.

– А-ах… Не уверен! Рука… Черт, руку сломал!

– Ничего, заживет! Сам идти сможешь? Нужно сваливать отсюда, пока топливо не загорелось.

Удивительно, но после того, что случилось рампа ещё работала. Уж не знаю, активировали ее из кабины пилотов или отсюда, а может она и сама отвалилась из-за деформации фюзеляжа, но внутри грузового отсека стало заметно светлее. Правда, опустилась рампа не до конца – заклинило примерно на половине, но возможность выбраться все-таки была.

Кое-как добравшись до нее через завалы мусора, разбросанного груза, инструментов и прочего хлама, мы выбрались наружу. Сначала я, затем помог незнакомцу. Оказалось, он сломал правую кисть и, возможно, пару ребер.

Незнакомцем оказался один из нефтяников, лет сорока пяти. Ещё при взлете он волновался и постоянно спрашивал сидящих рядом с ним, что делать, если будем падать в воду. Ему, конечно же, рассказали, вот только полученные им новые знания никак не пригодились. Прискорбно. Главное, живой! Остальное мелочи!

– Уходи от самолёта подальше, хотя бы метров на тридцать! – крикнул я.

– Хорошо. А ты?

– Поищу ещё кого-нибудь. Другим тоже нужна помощь, голоса слышишь?

– У тебя у самого кровь!

Я вновь потрогал пострадавшее место ладонью. И верно, правая щека, ухо и волосы – все в крови.

– Нормально, разберемся! Иди! Со сломанной рукой ты мне ничем не поможешь.

Нефтяник неуверенно развернулся. Прихрамывая и шатаясь, неуклюже перескакивая через борозды земли и разбросанные повсюду металлические ошмётки, тот бросился вперёд.

Снаружи тоже все в дыму и густой пыли. Благо легкий ветерок потихоньку сдувал всю эту завесу в сторону. И он же раздувал пожар – я видел густой столб темного дыма, что поднимался вверх. Кажется, пожар локализовался сам собой и вряд ли возможно возгорание топлива.

Сразу за самолётом различалась большая и свежая борозда на земле – ее-то и пропахал брюхом наш АН-12. Все сухая глина, да мелкая желтая трава. Она в Сирии растет буквально везде, вода ей не нужна совершенно.

Я немного перевел дух, осмотрелся и снова полез в грузовой отсек. Навстречу мне попалось сразу двое – оба шли сами. Все израненные. За ними полз ещё человек, в глубине отсека еще кто-то барахтался. Помог им добраться до рампы.

Голоса раздавались справа и слева. Те, кто уцелел и не получил серьезных травм, помогали тем, кто не мог двигаться самостоятельно. Одного за другим я и еще несколько человек, благополучно вывели наружу. Правда, уже не через рампу, а через разблокированную фюзеляжную дверь.

Я шесть раз возвращался туда и обратно, каждый раз помогая летевшим со мной пассажирам поскорее выбраться из аварийного самолёта. Он кстати, хорошо горел. В иллюминатор под крылом было видно, что дело плохо.

Всего из тридцати семи человек, выжило тридцать пять. К несчастью, двое погибло. У одного случился обширный инфаркт, а второго раздавило одним из тех самых больших деревянных ящиков. Практически у всех были мелкие травмы и раны, переломы различной степени тяжести, шишки и ссадины. Ну, можно сказать, многие, в том числе и я, легко отделались.

Через пару минут после жёсткой посадки, к самолёту подъехал красный пожарный ЗиЛ 131, очевидно переданный Советским Союзом сирийцам. Помимо пожарки, приехало и две машины скорой помощи. Ну, как скорой. Просто медицинской помощи – красный крест на двери. Охрана аэродрома, практически полностью из арабов.

Здешняя пожарная команда, действуя как-то не очень уверенно и слаженно, принялись разворачивать рукава, заливать водой и пеной разрастающийся пожар в левой части самолета. Благо все получилось и больше ничего не взорвалось.

Не сразу я увидел экипаж АН-12 – они выбрались из разбитой машины через другой выход и сейчас стояли в стороне, осматривая то, что уцелело. Что-то обсуждали, спорили. Понятно, ищут ошибку в собственных действиях. Это нормально.

Что ни говори, а тот факт, что им удалось сделать, можно смело назвать настоящим героизмом. Вот и именно за такое и положено награждать самыми высокими наградами – если бы они не удержали самолёт, тот вполне мог бы рухнуть куда угодно. Погибли бы не только пассажиры и экипаж, но и другие люди, которых на базе было полно. АН-12 мог легко повредить или уничтожить другую военную технику, могли сдетонировать хранящиеся на аэродроме боеприпасы, топливо. Сколько при этом могло быть дополнительных смертей, можно было только гадать! Лётчики – герои, что тут добавить?

Уже позже, при быстром внешнем осмотре выяснилось, что непосредственно после удара о полосу, не выдержало и надломилось правое шасси, отчего весь самолёт потерял баланс, сильно накренился и лёг на брюхо. Буквально пропахав часть посадочной полосы фюзеляжем, он вылетел за ее пределы и снёс какое-то строение из глины и палок. При последнем ударе о землю правое крыло не выдержало и переломилось почти у основания, а весь корпус и носовая часть уткнулись в земляную насыпь. На этом-то движение и закончилось.

Сильно пострадавшее левое крыло, с одним уничтоженным и вторым повреждённым огнем двигателем, задралось круто вверх. Все закопченное, черное. Еще дымилось.

Зрелище, мягко говоря, печальное. Словно поверженный колосс, который был сражён подлым ударом. Вряд ли с такими серьезными повреждениями этот АН-12 теперь ремонтопригоден, особенно здесь, в арабской пустыне, где и возможностей толком-то и нет, не говоря уже о толковых специалистах.

Кстати, еще немного о специалистах. В Сирийской Арабской Республике всегда было так – вышедшая из строя военная техника, будь то самолёт или танк, практически не ремонтировалась. Её просто бросали, снимали всё что можно, а остальное ржавело чуть ли не десятилетиями.

Ну, тут есть небольшое отступление – практически вся советская, а после и российская техника поставлялась уже основательно потрёпанной. Бывшей в употреблении, причем достаточно много. Пару лет и на Родине её вполне можно было бы списывать. Но, были и относительно новые экземпляры, в экспортном варианте. Это и танки и бронетранспортеры и самолеты. Особенно самолеты.

– Да-а… – глухо пробормотал я, оглядев все вокруг. Узнал некоторые моменты. – Это Тифор!

Помню, когда я первый раз попал на военный аэродром Тифор, то поразился тому, что все здешние поля и степи, окружавшие аэродром, буквально завалены ржавым металлоломом. Чего там только не было… В основном корпуса машин, старых вертолетов, самолетов, машин. Детали, мины. То же самое было и на Квайресе и даже вокруг «Химок». По сути, в двадцать первом веке это уже были огромные, хорошо охраняемые свалки металлолома. И старых боеприпасов, которые никому не были нужны.

Сейчас, конечно, картина была куда лучше и свежее – на Тифоре кипела жизнь. В подземных ангарах стояли самолёты, тут и там были видны вертолеты сирийских ВВС, автомобильная техника, персонал. Чуть дальше здания управления, пункт связи, ремонтный ангар. Что-то постоянно происходило.

Когда пожар был все-таки потушен, раненых погрузили на грузовики и куда-то увезли. Многим, прямо на месте, оказывали первую медицинскую помощь. Кто не пострадал, оставался здесь – ждать дальнейших указаний.

Перевязали и меня – оказалось, что помимо сильного ушиба плеча, огромной шишки на голове, глубокой царапины в районе колена, была ещё рваная рана, зацепившая ухо, щёку и височную часть. Как бы ничего серьёзного, учитывая сам факт жёсткой посадки. Но все равно неприятно. Теперь шрам останется.

Забегая вперед, конечно же, правительственные силы не закрыли глаза на произошедший инцидент. Они прочесали район, отправили туда людей, чтобы те выяснили кто же совершил настолько дерзкую атаку на идущий на посадку Советский самолёт, но о результатах я уже ничего не узнал. Уехал раньше.

Буквально через три часа, за мной прислали машину. Вернее, не просто машину, а старый полуразбитый УАЗ 469 с пулеметом ДШК в кузове. Побитый, со следами ржавчины. Одна из дверей отсутствовала. За рулём оказался коренастый мужик, в джинсах, кожаной куртке с меховым воротником и очках-авиаторах. Ну ты смотри, стиляга какой…