Текст книги "Казнить нельзя помиловать"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Все?! Сразу?! И в одном районе живем?

– Пусть один, – уступил Олег. – А других включили в список и убивают, чтоб его запугать.

– Ты, похоже, все?таки смотришь телевизор!

Алекс все время молчал, болтая ногой и барабаня пальцами по ручке кресла. Почему мне сначала показалось, что у него глаза синие? Просто была какая?то ассоциация с морем. Они, оказывается, на самом деле карие, с отчетливо видными на свету черными крапинками вокруг зрачков, а в тени особенного, вишневого оттенка.

– …в наше время за сто рублей замочат…

– …ГАИ, что оно может…

Никому этого бедолагу Артема не жалко, да и чего жалеть постороннего человека, даже притворяться не стоит. Десять негритят… То есть восемь негритят. То есть уже семь! Какие мы все… вторичные. Слова, мысли, ассоциации – из фильмов, из игр, из книжек. В литературе это называется постмодернизмом, а в жизни как?

– Не знаю, купленные менты или не купленные, – мрачно сказал Гена, – а только я отсюда свалить хочу. Попрошу отпуск за свой счет и уеду. К родственникам. И вам советую.

– Мне не верится в мошенничество, – наконец вмешался Леха. – Логики вообще никакой. Для чего кидалам так сложно действовать, с такими сумасшедшими заморочками? Они люди рациональные. А вот у тех, кто на телевидении работает, в самом деле мышление вывихнутое и фантазия необузданная. Помнишь, Олег, девчонки говорили про инсценировку: пожалуй, я с ними соглашусь. Для реальности слишком много крови. Надуманно уж очень.

– Да он мертвый был, я что, слепой?! – воскликнул Гена.

– Савельев тоже вроде был мертвый, – сказал я, – но кто его знает? Я не врач. И ты не врач. Откуда тебе знать, умер он или не умер? Тем более если все подстроено. И менты могли быть ненастоящие, и санитары. А уж заметку про Савельева в газете поместить – плевое дело. Олег, ты сам говорил, что убийство Савельева инсценировали.

– Но Артема?то сбили по?настоящему! – Гена взвыл от досады, что ему не верят. – Я не такой пьяный был! Удар! Его аж подбросило! Голова как стукнется! Будто арбуз!

Алекс перестал барабанить пальцами по ручке кресла и сказал:

– Возможно, он был подсадкой, актером. Каскадер какой?нибудь. Не могло его так сильно ударить, если ты говоришь, что машина рванула с места. Пока разгонишься…

– Кровищи?то было! – не сдавался Гена.

– Ну и что? Для съемок используют краску или томатный сок. Артем сейчас сидит, чай пьет и над нами смеется. Я по работе с телевизионщиками малость общаюсь, им это устроить – пара пустяков, и не так уж дорого.

– Леха, – сказал Олег устало, – я что?то не пойму твоего веселья. Людей мочат по списку. Одного за другим. За три дня уже двоих. Что они на самом деле не померли – это гипотеза, ничем не подкрепленная. Серьезней надо быть!

– Хорошо, – сказал Алекс. – Давайте про шоу пока забудем. Допустим, мафия. Тогда валяй, объясни все понятно и внятно.

– …мать, – выругался Гена – Ну что тебе еще объяснить?! – Грохнут нас!

– Объясни, зачем нам в «Перекрестке» мозги компостировали. Ладно, один или там двое из нашего списка получили наследство и ничего про это не знают, а все остальные предназначены в жертву для их устрашения. Тогда зачем этим остальным?то сообщать, что они внесены в какой?то список? Убивали бы без предупреждения, а тому, для кого все устроено, потом показывали. А раз всех предупредили – значит, у всех должны что?то потребовать. Мол, если вы не сделаете то?то и то?то, вас грохнут. Ну и? Ничего ведь не просят, не звонят.

– Да, нелогично, – признал Олег.

– Очень логично будет в гробу лежать в белых тапочках, – проворчал Гена.

– Слушайте, – вновь вскинулся Олег, – а если не наследство и вообще не бабки, а просто Артем с этим Савельевым сами были при каких?то делах, их и убрали? Наркотики, например. Или общак увели. Савельева первым замочили – Артему предупреждение. Не внял – прощай, друг. И он это прекрасно понимал, а перед нами просто для отвода глаз толковал о сектах.

– Опять за рыбу деньги… Остальных?то зачем стращать?

– Чтоб следствие запутать. Мафия считает, что мы пойдем и заявим, расскажем всю эту лажу про одинаковых мужиков в париках, и никто нам не поверит.

– Эта версия тоже не выдерживает критики, – возразил я. – Мафия никогда не станет действовать такими заумными, дурацкими, ни на что не похожими способами.

– Да, братва, наверное, не станет, – согласился Олег. – А вот религиозные фанатики могут.

– Фанатики бы ритуально мочили, – заметил Алекс. – Уши бы отрезали, магические знаки рисовали. Игра это, не напрягайтесь. Кино и телевидение – великая сила. Когда снимали «Сибирского цирюльника» – звезды кремлевские гасили. Взрыв в последней «Большой погоне» помните? А тут – подумаешь, парочку каскадеров краской обрызгать! Пустяки!

– Хорошенькие пустяки! – сказал Гена. – Десять лет назад бы за такое…

– Десять лет назад многого не было, что теперь есть. Брачные ночи не транслировали по телевизору и баллы за технику не ставили…

– Жуть, что творится! – резюмировал Гена. – Мужики, водка кончилась. Говорил, надо было две взять! Иван, у тебя вроде тут магазин у подъезда? Только я один не пойду. Боязно.

Алекс не пошевелился. Олег поднялся с дивана. Как бывший алкаш со стажем, я хорошо видел, что ему хочется выпить даже больше, чем Гене, но он не посмел предложить это первым – стеснялся. Я проводил мужиков до двери, выглянул на лестницу:

– Лифт не ждите, все равно не приедет. И дорогую не берите, все равно паленая.

– Ну и гадюшник же у тебя в подъезде, – брезгливо поморщился Олег. – Гарлем какой?то…

Я вернулся в комнату. На мгновение у меня возникла идиотская мысль: рассказать Лехе, как я вчера пожелал Артему сдохнуть. Нет, глупо. Во?первых, я и сам не верю. Тем более никто другой не поверит. Потом, как я объясню, за что именно на мужика обозлился? Леха?то, пожалуй, не из моей оперы.

Бытует мнение, что мы всегда чувствуем своих с первого взгляда. Это не так, во всяком случае, в наше время и в нашей стране. Если человек умеет хорошо владеть собой – черта с два его раскусишь. Меня за всю жизнь никто не просчитал, если я сам этого не хотел. Научился прикидываться в армии, а потом привык. Так даже интереснее. Приятно дурачить людей.

Леха попросил разрешения посмотреть книги. Артем бы решил, что просьба высказана чрезмерно вежливо для «нормального мужика», и ошибся бы: это говорит лишь о хорошем воспитании. Лично я в подобных ситуациях вообще не спрашиваю разрешений, а лезу самоволкой в книжные шкафы и даже холодильники. Если я и был когда?то хорошо воспитан, то давно успел об этом забыть. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Люди вереницей семенят к лесу, суббота, честный народ отдыхает. Лыжники, мать их… Завидно. На пруду мальчишки играют в хоккей. И в хоккей – хочу! И в тир, давно не был. Черт, о чем я думаю? Это я Артема убрал… Останется один… Седой смахивал на Оззи Осборна в его худшие дни… Сам поймешь, что нужно для этого делать… Какая чушь в башку лезет!

– Что?то долго их нет, – сказал я. – Вообще ни к чему это. Опять напиваться…

– Закусывай, – рассеянно уронил Леха и изрек по своему обыкновению прописную банальность: – Все знают, что последняя бутылка лишняя, но никто не знает, которая бутылка последняя… Послушай, Иван, – он вдруг оживился, – ты на самом?то деле что думаешь о нашей истории? Не пойму я тебя.

А я – тебя… Я и себя?то не пойму. Мысли мелькают, мельтешат, путаются. Все кажется: чуть?чуть отдохну, сосредоточусь, и во всем разберусь. А лучше пускай все само рассосется…

– Не знаю, – ответил я. – Версии про кидал, братву и религиозных фанатиков отвергаю: слишком сложно. Телевидение так телевидение. Ты же говоришь, они могут такое устроить.

– В принципе могут, – задумчиво произнес он, – я, правда, в основном с рекламщиками общаюсь. Но все?таки странно, даже для наших шоу?криэйторов странно. Иван, а тебе не приходят в голову какие?то более… скажем так, более метафизические объяснения?

– Паранормальные, что ли? – усмехнулся я. – Тренькнул дверной звонок. – Леха, – сказал я быстро, – давай пока про это не будем. Народ и так напуганный. Потом перетрем, ладно?

– Обязательно, – сказал он. – Я еще вчера хотел…

Конструктивной наша дискуссия так и не стала. Сделать то, ради чего собрались, то есть выработать стратегию?тактику, не получилось. Геныч соглашался то с одним, то с другим; то заявлял, что он немедленно уедет, как только получит отпуск, то возвращался к своей прежней идее пойти к ментам. Олег был непоколебим в своем толковании происходящего как коммерческой аферы. Алекс, сделав серьезную рожу, рассказывал жуткие истории о происшествиях, случающихся во время интерактивных шоу, и убеждал, что с телевизионщиков станется и не такое. Я избрал прежнюю тактику и соглашался с ним, как вчера с Артемом – так, лишь бы говорить что?нибудь, когда ко мне обращались. А сам думал о другом. Не мог я никому сказать правду! Да и какую, собственно, правду? Что я убил Артема?

Во?первых, я сам в это не верил. Существует такое прелестное выражение «у меня есть точка зрения, но я с ней не согласен»; в данной ситуации оно великолепно отражало состояние моих мыслей. Во?вторых, меня бы просто подняли на смех. В?третьих, даже если принять за аксиому, что Артем помер из?за меня, это все равно ничего не объясняло.

– …своими глазами же видел…

– …когда девка в «Последнем мертвеце» утопилась…

Чисто гипотетически можно, конечно, предположить, что эта афера, или это шоу – само по себе, а моя способность уничтожать людей – сама по себе. Но ведь это все равно что складывать километры с килограммами. Нет уж: либо случайное совпадение заставило меня навоображать чепухи, либо я действительно стал причиной смерти Артема, и тогда вся ситуация находится за рамками моих представлений о реальности.

Известно, что у всех людей мозги устроены по?разному. Лично мне легче поверить в сверхъестественное, чем в нелогичное. Поэтому идеи насчет жуликов, религиозных фанатиков или партийных экстремистов, равно как эксперименты военного ведомства, происки ФСБ и ЦРУ, я отмел напрочь. Отбросьте все невозможное, и оставшееся, как бы оно ни было невероятно, окажется истиной. Только вот как узнать, что возможное, а что невозможное?

Нет, конечно же, игра. Я слышал краем уха, что недавно в «Большой погоне» насмерть застрелили кого?то из игроков, правда, нечаянно. Люди за бабки на все согласны. Каждая новая игра должна шокировать, а без этого ее и смотреть не станут, уж больно их много развелось. Как только организаторы на нас выйдут, пошлю их далеко. Все же как странно, только пожелал человеку сдохнуть, и двух часов не прошло… Как и тогда, во Владике… очень, очень быстро…

– Кто дольше всех продержится и не станет совершать неадекватных поступков – тот и выиграл, – разглагольствовал Леха, с преувеличенной серьезностью тараща свои вишневые глаза. – Геныч, сбежишь из Москвы – приз тогда уж точно не получишь!

– Ерунда, – Олег повертел в пальцах очередную опустевшую пустую пачку «Мальборо». – Телевидение, говоришь? По?твоему, всех ментов в городе предупредили? Вот вам списочек граждан, так если они обратятся, не слушайте их, это мы в игру играем? Во все больницы позвонили, да? Во все психушки?

– Но ты же допускаешь возможность инсценировки, если речь идет о мафии?

– Так то мафия!

– А телевидение чем лучше?

Допустим, происходит нечто паранормальное, или, как Алекс говорит, метафизическое. Но что именно? Вот тут мои мысли упирались в стенку. Не могу дальше думать. Может, боюсь. Может, мозгов не хватает. Пить столько не надо, вот что.

– …полный отстой, – сказал Леха. – Мужики, мне надо идти. Геныч, так что? Уезжаешь? Или сдаваться идешь?

Гена посмотрел на него с сомнением.

– Не знаю. Не решил еще, – сказал он угрюмо. – Подождем до понедельника.

– Хорошо посидели, – сказал я и посмотрел на часы: восемь пятнадцать. Мы допили остатки водки и поднялись. Олег, разминая затекшие ноги, вздохнул:

– Ничего не решили. Что делать? Кто виноват?

– Дорогу осторожно переходите, – посоветовал я.

– А ты не пропадай, звони в случае чего! И вообще, мужики, надо чаще встречаться, – сказал Гена, слегка покачиваясь.

Его развезло. Он был славный дядя, я его жалел. Он расчувствовался. Обнял меня и похлопал по спине. Почему?то я всегда пользуюсь симпатией самых что ни на есть натуральнейших натуралов. Наверное, удачно мимикрирую. Я вспомнил вчерашнее задушевное прощание с Артемом и невольно передернулся.

– Пока, – небрежно кивнул Алекс, не вынимая рук из карманов куртки. А ведь он никогда руки не подает. Ни при встрече, ни на прощание. Ну?ну… Дверь захлопнулась. Я остался один. Только я и мои черные мысли.

Я взял три стакана и унес в мойку. Из кухонного шкафа достал заначенную бутылку дешевого коньяка, вернулся в комнату и налил в свой стакан. Вот так всегда: не пьешь – не пьешь, потом случается какая?нибудь хреновина, и уже не можешь остановиться… Все?таки я алкаш. Нет, просто слабовольный человек. Теперь буду потихоньку глушить коньяк, пока не усну. Кто ж завязывает с вечера? С утра – это святое. И всегда с завтрашнего.

Я поставил «Сплин». Он соответствовал моему душевному состоянию. Мэрлин Мэнсон соответствовал бы еще больше, но диск у меня замылили. А из Сети качать – никакого трафика не напасешься, нелегальные провайдеры – дорогие, а на легального я, как тунеядец, не имею разрешения.

Позвонить Маринке? Олег не хочет пугать свою жену – это его дело. Но Марина не из тех, кто легко пугается. Да и Лиза, пожалуй, тоже. Какая надобность от них таиться? С рациональной точки зрения – ни малейшей. Но: опасность – не для баб! Серьезные разговоры – не для баб!

Почему мы так любим тайны, сборища, «мужские секреты», закрытые для женщин клубы? Армейское братство, флотские порядки, футбольные объятия… Мужики сбегают от нежно любимых жен и подруг, чтобы провести пьяный вечер в мужской компании. Мужчин все время тянет друг к другу. Поэтому они особенно бесятся, когда их подозревают в гомосексуальности. Один мой знакомый утверждал, что стоит «распоряжением сверху» объявить, что мужчине запрещается жениться на женщине, как все мужики с облегчением побросают жен и радостно кинутся друг другу на шею. Бедняга выдавал желаемое за действительное. Кто ж тогда станет на всех этих бесхозных мужиков стирать и готовить?! Пару деньков покантуются вместе, водки попьют, на рыбалку сходят, и убегут обратно к бабам.

Хотя у нас… Если президенту вдруг вздумается сказать: мол, граждане, для укрепления державы хорошо бы всем патриотам поменять ориентацию – сменили бы. «Единая» так в один день поменяет. Черт, опять про Артема вспомнил. А я не хочу про него вспоминать. Я не при чем. Я ничего не сделал. Я не виноват. О чем бишь я думал? О мужчинах и женщинах?

Мужики давно решили, что женщина – существо ущербной расы; интересно, что женщины сами это принимают и поддерживают. «Мужественная женщина» звучит похвалой, а «женственный мужчина» – ругательством. Баба – президент или космонавт вызывает восхищение у либералов (низшее существо СУМЕЛО прибиться к высшим) и ненависть у консерваторов, причем консерваторов обоего пола (низшее существо ПОСМЕЛО примазаться к высшим!), а мужчина?парикмахер – насмешку у тех и других. Девчонка спокойно признается, что предпочла бы родиться мальчиком, а если парень заявит, что хотел бы родиться девкой – сочтут психом, и ведь сами же девки сочтут – значит, понимают свою ущербность. Разница между нами и натуралами лишь в том, что последние этими низшими, неполноценными существами пользуются, то есть загрязняют себя, а мы – нет.

Марина бы убила меня за такие слова: феминистку невооруженным глазом видать. С ее точки зрения все наоборот: мужчины – недочеловеки, питекантропы. По политическим убеждениям я и сам феминист: на следующих выборах (если будут) намереваюсь голосовать (если доживу) за Хакамаду (если доживет). Я уж и со счету сбился, сколько раз отдавал ей свой бесполезный голос; но что такое вся моя жизнь, как не цепь бесполезных действий?

Не стану я ей звонить… сегодня. Черт, забыл, что это не водка, хлопнул сразу полстакана… Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни, и полетели… нужно вписать в чью?то тетрадь кровью, как в метрополитене… выхода нет… Какой там рассвет, еще даже не вечер.

Я сел на подоконник, поставил пепельницу на колени. Дрожащие, летящие над дорогой синие, белые, оранжевые огни; справа – ажурные соты желтых и голубых квадратных огоньков, это окна дома?близнеца; и вдруг по берегу пруда медленно проплывают один за другим два ослепительно алых огня – машину не видно, огни едут сами по себе. Диск кончился. «Энигму» поставить? А может, сразу похоронный марш? Почему я так боюсь думать о главном? Ни хрена не боюсь, просто не думается. Скоро рассвет, выхода нет… Как он выразился? «Метафизическое» объяснение? Кто прикончил Артема? Вы и убили?с, говорит Порфирий. Или это Смердяков говорит? Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра. Опять целый день не жрамши – так и загнуться можно. Но нет аппетита. Ладно. Коньяк, он достаточно калорийный. Невкусный, дешевый, так можно еще стакан залпом, чего уж там.

А все?таки что Алекс имел в виду под метафизикой? Мы ведь условились, что надо переговорить отдельно. Так что у меня будет предлог позвонить, если сам не объявится.

Объявится, никуда не денется. Я всегда получаю что хочу. Только лучше бы не надо. Если я причиною чужих несчастий… О чем, блин, я опять думаю? Кто про что, а вшивый про баню… А, мать вашу, все окурки рассыпались. Не стоит так резко вставать. Но кто за меня диск поменяет, если не вставать? Нет, не дождетесь смерти моей… я встану, только осторожно, аккуратно. Я задел локтем стопку дисков – они с мягким стуком разлетелись по ковру. Ладно, вот только еще одну налью – последнюю (она же лишняя).

… декабря 200… года, воскресенье

– Кто это – они? – рассеянно спросил Вечеровский.

– Пришельцы, – сказал я.

– А?а, – сказал Вечеровский. – Понимаю. Действительно, никто еще не додумался, что они будут похожи на милиционера с аберрациями поведения.

Аркадий и Борис Стругацкие. «За миллиард дет до конца света»

Ночью ко мне пришел седой из «Перекрестка» и сказал, что можно спастись, если я получу справку из ЖЭУ. Только надо встать в полшестого, чтобы занять очередь. А будильника у меня нет. Седой обещал, что покараулит в кресле, и я чуть не прослезился от благодарности. Седой снял парик. Все будет хорошо, сказал он. Рука с когтями потянулась к горлу…

Было ровно полшестого. Разумеется, в комнате никого. Громко играла музыка. Как это я не выключил с вечера радио, да еще ухитрился заснуть под него? На тумбочке лежал пакетик с кокаином. Меня охватила тоска. Я сделал усилие, чтобы поднять голову с подушки, но она была тяжелая, как камень. Черт, и на ковре, везде рассыпан кокс.

Глубокая ночь, а вовсе не полшестого. Никакого кокаина нет. Радио молчит. Слава богу, это опять был сон. Сон во сне, так бывает. Я почувствовал, как по ногам потянуло холодом, и обнаружил, что одеяло свалилось. Встал, чтобы поднять его, и холодом повеяло еще сильнее. Мое сердце оборвалось от ужаса: входная дверь была открыта, кровь растеклась…

Из цепочки мнимых пробуждений меня вырвал постоянный спаситель – телефонный звонок. Марина Юрьевна интересовалась, один ли я.

– Почему все подозревают, что я не один? С кем я, по?твоему, должен быть?

– Говорят, у вас вчера было совещание, – сказала она вкрадчиво.

– Правильно ли я понял, что ты приглашаешь меня поделиться информацией? Кстати, кто говорит о совещании?

– Короче, приходи ко мне сейчас…

Голова абсолютно не болела. А когда провалялся полчаса в ванне, почистил зубы и побрился – совсем человеком стал. Даже нашел в себе силы прибрать вчерашний бардак. И потопал. Кто ходит в гости по утрам…

Хозяйка принесла чай, лимон на блюдечке и пачку магазинного печенья. Я уселся по?турецки на диван и взял в руки пульт. На MTV показывали двадцатку самых?самых. Надоедливая «Вагина» с их ударным хитом «Fuck off» съехала с первой позиции сразу на четвертую. Возглавил парад «Дракула» с ремиксом на «Doppelganger'a»: иногда хороший вкус побеждает. Впрочем, это наверняка ненадолго. Я переключил на другой музыкальный канал: показывали концерт «Кино» черт знает какой давности.

– Тебе никогда не казалось странным, – задумчиво сказала Марина, – что по телевизору мертвые люди вперемешку с живыми улыбаются, поют, разговаривают?

– Они не мертвые, – сказал я. – Они вечно молодые… Так кто ж такой ренегат? Кто тебе рассказал про вчерашний мальчишник? Леха?

– Он самый. Скоро придет. И тебя, между прочим, попросил позвать. Чего?то вы с ним якобы вчера не закончили – разговора какого?то.

– Мы с ним еще и не начинали, – усмехнулся я. – Так он тебе все растрепал? Про Артема?

– Откуда я могу знать, все или не все? Слушай, Ванечка… можно тебя спросить… одну неприятную вещь… но очень хочется…

– Валяй, – сказал я. Почему?то возникла бредовая мысль, что она сейчас спросит: «Ты Артема убил?» Нет, не так: «Вы убили?с?»

– Ты ведь, Ванька, совсем не такой безобидный одуванчик, каким прикидываешься. И не надо так хлопать своими роскошными ресницами, пожалуйста. Гляжу на тебя и думаю: жалостные истории, которые ты мне на днях рассказывал – липа… Скажи, ведь наврал? Все было примерно так, но совсем наоборот? Не был ведь ты несчастною жертвой?

– Как ты догадалась?

– Мой бывший муж – психоаналитик.

– Вот как, – сказал я.

– Вот так. Никакой авиакатастрофы не было? И отец твой жив – здоров?

– Семь лет как умер. Инфаркт.

– То есть никакого отношения к твоему побегу с исторической родины это не имеет?

– Ни малейшего.

– И никаких братков?жуликов не было?

– Не было, – сказал я с некоторым раздражением. – То есть знакомые такие у меня имелись, но совсем не тогда и совершенно в другом контексте. Откуда ты такая умная взялась?

– А было… что же было? Полагаю, два человека, из которых один разлюбил, а второй не мог его оставить в покое – это было. И смерть какая?то была. А поскольку родители не при чем, а ты передо мной живой и здоровый… Дориан Грей из деревни Гадюкино…

Я невольно усмехнулся:

– Ну и язычок же у тебя…

– …следовательно, умер тот, другой… а ты в своей печальной повести просто поменял роли. Так что с ним случилось?

– Повесился, – пробормотал я. – Теперь откажешь мне от дома?

– Да что ты! – опешила Марина. – Какое мое дело?! Потом, знаешь, в любви так сложно разобрать, кто жертва, а кто палач… Только я одного не пойму: ты ведь на самом деле до сих пор в депрессии пребываешь, это видно. Почему? Мало ли кто вешается из?за нас? Насильно мил не будешь. Это дело житейское. Отчего ты так убиваешься?

Ничего она не поняла, подумал я с облегчением. Насквозь меня – не видит. Просто логика?психология. Ох уж эти умные дамы.

– Ты будешь смеяться, но совесть мучает, – сказал я.

– Совесть? Ну?ну, – она бросила на меня скептический взгляд. – А мачеха?то хоть в Ленинбурге у тебя была?

– Отцова жена? Почему была? Она и сейчас есть.

– О, слава аллаху, хоть что?то есть. А до полусмерти тебя, конечно, никогда не били?

– Представь себе – били. Только совсем по другому поводу, – сказал я почти машинально: меня, как током, ударило еще одно забытое, запрятанное воспоминание.

Как мог я об том случае не подумать? А ведь мое подсознание само приплело это к клубку выдумок! Тогда, на четвертом курсе, староста (мой тогдашний приятель) болел, не то прогуливал, и я за него получил стипендию на всю группу, а был уже вечер, после пятой пары, и пришлось мне с деньгами домой тащиться. Кто?то выследил. Что вы хотите, у нас в универе такие штучки тогда были не редкость, да и сейчас, думаю, тоже случаются.

Их было не то четверо. Уж очень мне не хотелось отдавать дипломат, я представлял, какими это грозит проблемами, и дрался – ну если не как лев, то по крайней мере как очень рассерженная кошка. Одного узнал в лицо – видел часто в дискотеке. Потом, в больнице, так живо, ярко представил себе это лицо разрезанным колесом трамвая… Когда выписался – случайно узнал, что на него, в свою очередь, напали какие?то типы и забили до смерти, как раз на следующий день после того инцидента со мной… Его – до смерти, а мне повезло больше, все косточки срослись, даже шрама ни малейшего не осталось. И я совсем забыл.

Значит, не два случая, а три! Три смерти. Со времени первой – десять лет прошло. И десять лет, как мое лицо и тело перестали меняться. Время замерло для меня в двадцать три года. Но ведь тогда, десять лет назад, – это не была ненависть, просто… Что за бред! Хватит! Это вчера от водки такие глупости в башку лезли. Больше ни капли, ни стакана.

– Мусенька, – сказал я ласково?вкрадчиво, – как ты определила, что я вру? Мне казалось, я очень убедительно сочинял. Чуть сам не прослезился.

– Отвечу, если объяснишь, с какой целью врал.

– Мне показалось, тебе приятно, когда мужчины перед тобой унижаются.

– Верно, – сказала она с едва заметным недовольством. – Ты тоже проницательный. Но это относится только к тем, у кого на меня виды. У тебя ж их нет?

– У меня ни на кого нет никаких видов, – дипломатично ответил я.

– Вот и славно. Ты будешь мне как бы братом. Братец Иванушка! – Она выдала мне обольстительнейшую улыбку, сверкнув зубами. (Наверное, они стоили дороже Артемовых раз в пятьдесят. Если не в пятьсот.)

– Так как же ты догадалась, что я рассказал неправду?

– Ты из себя корчил этакого бедного падшего ангелочка… А у меня ты вызываешь совсем иные ассоциации.

– Какие же? – спросил я.

Хоть она меня и раскусила, я все равно продолжал немножко играть роль. Конечно, мне было интересно, какие там ассоциации я у нее вызвал, но я – я настоящий – никогда бы не задал этого вопроса. Я обычно избегаю разговоров о себе с другими людьми, даже такими милыми, как она. Но она жаждет откровенности и задушевности – пусть получит их. Я всегда стараюсь доставлять приятным людям максимум удовольствия – в том случае, если это мне ничего не стоит.

– Идет по лесу хищник… – начала Марина с интонацией сказочника. – В глазах усталость, бока ввалились… но на зубки ему лучше не попадать. А как найдет жертву, как цапнет, как переломит хребет, как перегрызет горлышко…

– Все это даже лестно, darling, – сказал я с чрезвычайной вежливостью. – Однако вынужден констатировать, что в данном случае проницательность тебе изменила. Я не хищник.

– А кто ты? – она усмехнулась довольно неприятно.

– Я загнанная лошадь, которую некому пристрелить… Вообще, что мы все мою биографию обсуждаем? Человека замочили!

Марина капризно передернула плечом: то ли моя биография казалась ей интересней, чем какое?то там убийство, то ли она просто не любила толковать о неприятных вещах: когда о них молчишь, можно перед самим собой притвориться, будто их не существует. Я тут же сдался, уступил, и мы продолжили наш психоаналитический треп. Мне было, в сущности, все равно, о чем разговаривать. Мы играли в пинг?понг, кидались репликами. Я продолжал самоуничижаться. Марина заявила, что от меня ей не требуется признания ее превосходства, но я в этом сильно сомневался. Она могла даже не отдавать себе в этом отчета, но было ясно: единственная поза, в какой может находиться мужчина в ее присутствии, – коленопреклоненная. А мне не жалко. Отчего не пасть на колени, если ей от этого хорошо? Когда мне не наступают на хвост, я покладист, уступчив и кроток. Как гадюка.

И я никогда не опущусь до такой степени, чтобы самоутверждаться за счет женщины. Что за интерес брать верх над заведомо слабейшим противником? Борьба, в том числе моральная, может быть только с равными. А еще лучше – с тем, кто сильней, то есть когда он думает, будто сильней. Завоевывать с боем, а не подбирать что предлагают – в этом весь кайф.

Алекс появился довольно скоро. Мне было хорошо слышно, как в прихожей между ним и Мариной произошел обмен китайскими церемониями: кофе? тапочки? как погода? и прочее. Безмятежно?приветливый ее голосок потеплел еще на пару градусов; он нежил, обволакивал, зачаровывал, как пение сирены. Она будто с порога настраивала любого пришедшего, что его ждет маленький праздник. Видит в нем потенциального клиента? Навряд ли – зачем такому парню покупная любовь? У него девиц и так, поди, выше крыши. Нет, она просто старается сохранять и поддерживать форму, не распускаться. Ходит ли она вообще когда?нибудь в халате, с какой?нибудь зеленой дрянью на лице, босая и нечесаная, как все бабы? Или двадцать четыре часа в сутки пребывает в боевой готовности?

Он выглядел, как хорошо выспавшийся и отлично пообедавший человек с чистой совестью. С ног до головы в линялой джинсе. Руки опять не подал, просто кивнул. Поморщился:

– Сдуреть, сколько вы курите. Вот возьму да заявлю на вас куда следует… – «Вы» у него прозвучало так, словно он считал нас с Маринкой – парой.

– Мы беспартийные, – сказала Маринка, но кондиционер все же включила и отправилась варить свой проклятый кофе.

– Ох, елки, какая библиотека! – присвистнул Леха. – Я еще позавчера хотел в ней порыться, – он поднялся и подошел к стеллажу. – Господи, у нее тут все семьдесят три тома Акунина! Муся! Неужели ты ЭТО читаешь?!

– Если ты так презираешь Акунина, откуда знаешь, что их всего семьдесят три? – спросила вошедшая с подносом Марина. – И что ты, собственно, против него имеешь? Он создал очаровательный и уютный мир. Я бы предпочла жить в его мире, чем в мире Кафки… Как насчет послушать новости? Я, конечно, уже не верю, что услышу нечто полезное, но вдруг…

Ничего до нас касающегося мы не услышали. Обещали опять сильный снегопад, ветер северо?западный. Витасу дали народного. Народы мочили друг друга с переменным успехом. Мировая общественность собирала петиции за немедленное уничтожение всех клонов Бен Ладена. Верховный суд отклонил апелляцию приговоренного к вышке Эдички Лимонова.

– Бедный Эдичка, – грустно сказала Маринка. – Старенький, едва ноги таскает. Далась ему эта революция! Только?только амнистировали – опять… Политика до добра не доводит.

– Уж очень трудно разделить, где у нас жизнь, а где политика, – вздохнул Алекс. – Вам хорошо, вы нетрудовые элементы, а у меня ползарплаты на взносы уходит, а половина рабочего дня – на митинги и собрания. Знаете, дети мои, сам не знаю почему, но мне все время вспоминается у Брэдбери один рассказ, про бабочку.

– Какую бабочку? – спросила Марина. Она, видимо, не любила фантастику.

– Один человек отправился в прошлое, – принялся пересказывать Алекс. – На бронтозавра охотиться. Ему запретили сходить с какой?то там тропы и что?нибудь трогать, а не то будущее нарушится. А он раздавил бабочку. Нечаянно. Возвращается домой, в Америку, а там совсем другой президент, и все другое. Так вот, мне кажется, что я тоже нахожусь в том будущем, для которого какой?то козел в прошлом наступил на какую?то бабочку, и все пошло наперекосяк…