Текст книги "Дарвин"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Дарвин – Уоллесу: «Чувствую себя сносно, хотя все время такое ощущение, что не живу, а умираю. Тем не менее продолжаю исследовать психологию (курсив наш. – М. Ч.) растений, я знаю, что сразу умру, если перестану работать…» Начало 1878 года провел у Генриетты, дома продолжил опыты по движению растений, работал так, что Фрэнсису стало страшно: не выдержит. В марте начались головокружения, казалось, это конец. Но доктор Кларк прописал диету, умирающий через пару дней воспрял и решил заняться сельским хозяйством.

Картошка в Англии болела. Селекционер Торбит написал, что надо сажать не что попало, а собирать семена наиболее здоровых сортов (в XIX веке это не считалось очевидным) и скрещивать друг с другом. Дарвин загорелся, послал 100 фунтов на исследования, помог составить обращение к правительству, пытался сколотить лобби, взывал к Фарреру (правительственному чиновнику), тот пожал плечами: картошка она и есть картошка, нечего умничать… Вторая сельскохозяйственная эпопея того периода связана с Россией. Г. Эшер, сын издателя, бывшего по делам в Самаре, написал Дарвину, что русские уверяют, будто пшеница хорошего сорта «кубанка» через два года превращается в худший сорт – «саксонку». Эшер выписал из России семена обоих сортов и проверил: превращается, причем без всяких промежуточных мутаций, скачком. Дарвин обратился к знатному пшеницеведу Г. Уилсону, предупредил его, что Эшеру и русским не верит (в примечаниях к сборнику писем Дарвина лысенковского периода говорится, что тут он проявил буржуазную глупость, – как, впрочем, и во всем остальном), но пробовать надо – «иногда при дурацких экспериментах бывают интересные результаты». Уилсон в апреле 1878 года высадил два сорта рядом. Напали вредители, кубанка сильно пострадала (но ни во что не превратилась, а просто стала хилой), а саксонка не сильно. На следующий год он повторил опыт: кубанка не превращалась в саксонку, а просто вытеснялась ею. Кубанка нежная, ее не надо сажать рядом с грубой саксонкой, вот и все.

В мае старшие Дарвины навестили Уильяма с Сарой, в августе – эбинджерских червяков, остальное время сидели дома, за лето Дарвин написал несколько статей в «Природу» и предисловие к книге ботаника Кернера. 5 августа узнал, что французы наконец избрали его в свою академию, торжествовал. Роменс выступил на съезде БАРН с докладом об интеллекте животных, названый отец писал ему, что готов читать про умных зверей бесконечно, что все больше увлекается психологией, жаль, времени нет… В Лондоне познакомился с пожилой леди Хобхауз, державшей дома мартышку, узнал, что та любит очки и научилась увеличивать предметы, отодвигая очки на нужное расстояние. «А мой внук, которому два года (и мы считаем его очень умным!!!), придвигает очки близко к глазам, и я не могу убедить его не делать этого. Поэтому я думаю, что двухлетний ребенок уступает обезьяне в интеллекте». Советовал Роменсу завести обезьяну: «Фрэнк говорит, что Вам следовало бы держать дома идиота, глухонемого, обезьянку и младенца». (Роменс отвечал, что в такой компании младенец не выдержит борьбы за существование, но обезьянку завел, а вскоре и младенца.)

Уоллес с Дарвином давно мечтали об экспедиции на Борнео, в 1878-м проект удалось осуществить, Дарвин участвовал в финансировании экспедиции, но прачеловека не нашли. А Джордж тем временем выдвинул первую научную теорию происхождения Луны: когда Земля была юной, от нее оторвался кусок вещества и стал летать по орбите. Отец сказал, что это гениально. Гипотеза пользовалась успехом недолго (непонятно, что вызвало отрыв Луны), и в XX веке ее сменили другие. Сперва решили, что Луна гуляла сама по себе и была поймана магнитным полем Земли, потом возобладала теория, что Луна образовалась при столкновении Земли с какой-то другой большой штукой. Была, правда, неувязочка: химические вещества Луны и ее мамы – Земли почти одинаковы, а следов «отца» почти нет. И вот в 2010 году голландские астрономы де Мейер и ван Вестренен подтвердили, что Джордж Дарвин прав: Луна – бывший наш кусочек, а оторвалась она в результате взрыва. Ну ладно Джордж, на то он и астроном, а отец как догадался, что гипотеза верна?! Считал гениальным все, что делал сын? Но Джордж заодно с Кельвином полагал, что Земле не больше сорока миллионов лет – за это время она, родившаяся в виде расплавленного шара, успела бы остыть. Отец написал ему, что идея о расплавленном шаре ему кажется дурацкой, а Земля должна быть старше. Джордж и ухом не повел: отец умный, но Кельвин лучше знает. А в 1905-м Джордж, уже увенчанный регалиями, докладывал на съезде БАРН, что Земля не была полностью расплавленным шаром: после открытия радиоактивности стало ясно, что вялотекущего распада в земном ядре достаточно, чтобы очень долго поддерживать высокую температуру.

Как старший Дарвин, профан в астрономии, мог угадать, что непререкаемый авторитет Кельвин ошибся? Как он угадал, что США, слаборазвитое провинциальное государство, будет играть более значительную роль, чем Англия, что Луна оторвалась от Земли, что первыми живыми существами были частички наследственности, родившиеся в «маленьком теплом пруду»? «Сам не знаю…» Это – инсайт, «безумный скачок мысли», «способность угадывать, схватывать аналогии, ускользающие от обыкновенных умов», умозаключение с пропущенными звеньями, внезапное видение ситуации целиком и принятие правильного решения без логического оформления. В случае с Америкой пропущенное логическое звено нетрудно восстановить, хотя Дарвин, видимо, им не пользовался, раз сказал «не знаю почему»: он же сам писал в «Происхождении человека», что американцы в силу естественного отбора более предприимчивы, чем европейцы. Но Луна?!

Механизм инсайта известен: в лобных долях мозга резко активизируются нейроны. Это бывает у многих млекопитающих; обезьяны, когда на них «находит озарение» и они мгновенно решают трудную задачу, даже скачут и ликуют, как мы. Понятна эволюционная роль инсайта: легче выжить тому, кто может в сложной ситуации, не тратя время на раздумья, принять решение. Но почему у некоторых людей инсайты особенно часты? У Дарвина осталось мало времени, но, может, он еще догадается?

В декабре Энтони Рич из Уэртинга, бездетный 74-летний джентльмен, заявил, что хочет завещать принадлежащие ему и его сестре недвижимость в Корнхилле и акции на 1100 фунтов в год Дарвину «на пользу науки», тот был изумлен, но решил не отказываться. В феврале 1879 года ему стукнуло семьдесят; к юбилею Эрнст Краузе, издатель немецкого журнала «Космос», опубликовал эссе об Эразме Дарвине-старшем. В 1804 году книгу об Эразме издала его знакомая Энн Сьюард, написавшая много неприятного: крал у нее стихи, когда его сын покончил с собой, отозвался о нем оскорбительно и т. д. Внук решил восстановить доброе имя деда: он сам напишет его биографию. А в мае, когда он еще только собирал документы, вышла книга «Старая и новая теория эволюции», где утверждалось, что эволюционная концепция деда верна, а внука – нет.

Написал ее Сэмюэл Батлер, автор остроумного диалога, когда-то понравившегося Дарвину. В 1870-х, вернувшись из Новой Зеландии, он сдружился с Фрэнсисом и стал бывать в Дауни. Был сторонником Дарвина, потом прочел Ламарка и Майварта и переменил взгляды. Он утверждал, что Дарвин обокрал Ламарка и своего дедушку, но и этого сделать толком не сумел, а придумал какую-то ахинею. Никакого естественного отбора нет; живые существа «изобретают» себе органы, которые передают потомкам через «бессознательную память». Майварт в восторге писал Оуэну, что, когда научная общественность ознакомится с творением Батлера, «естественный отбор лопнет как мыльный пузырь». (Оуэн восторга не разделил – он все-таки был серьезным ученым.) Дарвин смолчал, изничтожил Батлера в журнале «Наблюдатель» друг Роменса, писатель Грант Аллен. В мае Дарвин ездил познакомиться с Ричем, договорились, что недвижимость тот завещает Хаксли. Навестил Уильяма, Каролину, 26 мая вернулся, закончил «Движение растений» и стал писать «Эразма Дарвина» («Erasmus Darwin»). Он честно поведал о «чрезмерном» женолюбии деда – Генриетта, занимавшаяся правкой, это выбросила. Меррею книга понравилась. Батлер молчал; казалось, инцидент исчерпан. Роменс женился, был избран в Королевское общество, Дарвин ездил его поздравлять, сам в июне получил медаль Бейли, высшую награду Королевского общества. В июле позировал художнику Ричмонду, потом гостил у Фаррера. Но дружба с лордом резко оборвалась.

Ида, единственная дочь Фаррера, красавица, наследница громадного состояния, полюбила Хораса Дарвина. Ее отец возмутился: жених – сын больного и сам больной, а брак неравный (одно дело с плебеем изучать червей, другое – породниться); заявил даже, что Дарвины нарочно «втерлись в доверие». Два месяца шла переписка, Фаррер гневался, Дарвин лепетал, что понимает его опасения, но Хорас здоров, ибо здоровье передается не только от отца, но и от матери; завершалось каждое письмо мольбой помочь Торбиту разводить картошку. Наконец лорд дал согласие на брак и пожертвовал на картошку значительную сумму. Ради этого стоило унизиться.

Август Дарвин с женой, Бесси и Литчфилдами провел в Конистоне, курорте на севере Англии: пикники, поездки верхом, гости его не утомляли, он даже по горам лазил. В соседях оказался Джон Раскин, великий поэт и критик: эволюцию он называл «вредным вздором», но Дарвина любил, подтрунивали друг над другом с тяжеловесной британской игривостью: Раскин писал соседу, что лучше бы тот изучал «кипение воздушных потоков, а не обезьяньи задницы», тот отвечал: тронут тем, что поэт знает о его «глубоком и нежном интересе» к упомянутому предмету. 19 августа приехал Марк Твен, гастролировавший по Англии; Дарвин сказал американцу, что перед сном всегда его читает для поднятия настроения, больше, к сожалению, о беседе ничего не известно. В сентябре в Дауни гостил Геккель, хозяин в это время правил «Движение растений». В ноябре вышел «Эразм Дарвин» вкупе со статьей Краузе, рецензенты назвали книгу «очаровательной», но публика ее не покупала. Готовились к свадьбе Хораса, отец подарил акций на пять тысяч фунтов годовых (тесть – ничего). Венчание прошло 3 января 1880 года в Лондоне, свояки друг с другом не разговаривали. (Брак оказался счастливым.) Дети купили Дарвину шубу, он восторгался, но надевал шубу лишь при гостях: как все старики, жалел трепать дорогую вещь. А через несколько дней на семью обрушился скандал.

Краузе, редактируя статью об Эразме, добавил: тот сыграл в развитии науки большую роль, но сейчас возвращаться к древним взглядам глупо. Батлер решил, что это намек на него и что придумал фразу Дарвин. Тот сказал, что он ни при чем, Батлер не поверил и 31 января опубликовал в «Атенее» фельетон: Дарвин ограбил дедушку, оскорбил защитника дедушки и теперь делает вид, что ничего не было. Дарвин составлял письма с объяснениями, Генриетта совещалась со знакомыми журналистами, те посоветовали не связываться с сумасшедшим. Дарвин писал Краузе, что ему «так скверно – хоть из дому беги», Хаксли – что чувствует себя «приговоренным к виселице». Так прошел год, а в декабре Батлер публично обвинил Дарвина и Краузе в плагиате. Краузе опубликовал ответ в «Космосе», Леонард хотел вызвать Батлера на дуэль, втянул в дело Л. Стивена, издателя «Корнхиллского журнала», тот упросил не делать глупостей, Роменс напечатал отповедь Батлеру в «Природе», и на том решили дело прекратить. Батлер ругался еще много лет, не успокоившись и после смерти противника.

Хотя весь 1880 год и первую половину 1881-го Дарвин из-за этой истории жил «на нервах», интереса ни к чему не потерял, казалось, любопытство усиливалось с годами. Расспрашивал ботаников об орхидеях и елках, комментировал новую книгу Уоллеса, писал в «Природу» о гусях, с Агассизом обсуждал ледники. Некий А. Гэпитш утверждал, что человек может жить вечно, «Космос» потребовал комментария. Дарвин: «Я предполагаю, никто не может доказать, что смерть неизбежна, но пока все свидетельства в пользу этой гипотезы». Некий Д. Поппер писал, что хочет строить летательную упряжку для птиц, просил совета, Дарвин ответил, что идея не лишена смысла, но в технике он, увы, не разбирается. Подобные письма шли пачками каждый день. А сам Дарвин 5 февраля отправил Роменсу письмо о «появлении чувства удовольствия как одном из важнейших шагов в развитии разума», то бишь о дофаминовой награде и ее связи с «простым движением червя».

В XX веке швед Ф. Уллен доказал, что у людей творческих дофамин меньше, чем у обычных, задерживается в участке мозга «таламус», где «фильтруется» информация. Такой человек может схватывать проблему целиком, а не по кусочкам; следствие – инсайты, нестандартные решения, причудливые ассоциации. (То же происходит в таламусе у шизофреников: поэтому иногда гении страдают шизофренией.) Вот почему Дарвин так часто «угадывал»; вот почему от познания он получал наслаждение и его тянуло познавать все больше… Он родился с избытком дофаминовых рецепторов в мозгу, что обусловило и усиленное стремление знать, и острейшее наслаждение от этого занятия, а то, что дофамин не задерживался в маленьком участке его мозга, позволило ему решать сложные проблемы одним махом. И все это делало одно вещество, и один механизм «награды» побуждал червя двигаться, а ученого – изучать этого червя; и вот они с разных концов микроскопа глядят друг на друга, то есть глядели бы, если б у червя были глаза…

В мае, после того как Дарвин отправил Меррею «Движение растений», Эмма докладывала Леонарду: «Отец дрессирует червей, но с малым успехом, так как они слепые и глухие. Они, однако, очень забавны, часами висят на капустном листе, пытаясь затащить его в рот, и дергают его так, что лист весь трясется». Черви боялись дневного света, Дарвин не спал ночи, наблюдая за ними с красным фонариком. Он дул на них – они прятались в норки. Он осторожно подносил к ним раскаленную кочергу – они «улепетывали как кролики»; значит, им знакомо чувство страха, ведь он до них не дотрагивался. Домашние играли червям на флейте, дудели в дудки; черви реагировали на фортепьянную музыку, но, когда их горшочки поставили на крышку рояля, испугались вибрации. Они различали ноты, по крайней мере одну. Их соблазняли французскими духами, табаком, уксусом, но к запахам они были равнодушны.

Из еды они больше всего любили капусту и морковку и «кажется, наслаждались». Ели мясо и своих мертвых собратьев, за что были названы «каннибалами». Основным их блюдом на воле были листья: отщипывали от них кусочки, тащили в нору, которую выстилали увядшими цветками, перьями; на зиму нора закрывалась дверцей. Норы строили двумя способами: мягкую землю раздвигали, твердую глотали и, переварив, хвостом раскидывали вокруг норки. Дарвины вычислили, что за сутки червяк пропускает через свое тельце четыре-пять граммов земли; выходило до четырех тонн на гектар. (Теперь известно, что черви могут переработать до 50 тонн на гектар.) Переваренная ими земля была рыхлой, полезной для сельского хозяйства. Они заслуживали книги, и осенью 1880 года Дарвин начал писать ее: «Образование растительного слоя деятельностью дождевых червей» («The formation of vegetable mould, through the action of worms»).

В сентябре съездили в Кембридж на съезд БАРН, Эмма наняла специальный вагон, чтобы меньше беспокоить мужа, но тот чувствовал себя отлично, водил ее на экскурсии и бегал с визитами. Потом навещал Эразма и Генриетту в Лондоне и хлопотал о делах Уоллеса: тот делал неудачные инвестиции и крайне нуждался. Дарвин еще в 1879-м пробовал выбить ему пособие, но Гукер сказал, что все возмущены пропагандой спиритизма, которой тот занимается, никто не хочет помогать, теперь Гукер сдался, Дарвин составил петицию к Глад стону, вновь ставшему премьером, и Уоллес получил пенсию в 200 фунтов. Бразилец де Соуза написал, что один плантатор выводит новые сорта сахарного тростника, привязывая стебель одного сорта к другому веревочкой. В веревочку Дарвин не поверил (хотя помог де Соуза опубликовать статью), но, может, новые сорта получатся от ядов? Возобновил эксперименты по искусственному мутагенезу и увлекся так, что едва червей не бросил.

Конец года был суматошный: эпидемия у свиней, на забой требовалось разрешение мирового судьи, Дарвин ежедневно выдавал их и слушал сетования фермеров. В ноябре вышло «Движение растений», все смеялись: старик выжил из ума, нашел у гороха нервы и мозги… Но пангенезис приучил Дарвина к тому, что над его детьми смеются, и он упрямо писал медику Д. Пейджету, с которым обсуждал болезни растений, что кончик корешка фасоли, получив внешнее воздействие, «передает приказ, заставляющий верхнюю часть корня сгибаться… кончик корешка является в некотором роде мозгом всей растущей части корня!». (Пока наука признала у растений лишь аналог нервной системы; о «мозге» серьезные исследователи не говорят.) В декабре он побывал у Эразма и Каролины, под Рождество в Дауни приехали супруги Ковалевские, Софья интереса к червям не проявила, но увлеклась астрономическими работами Джорджа. В январе 1881 года приезжал Роменс с женой, хозяин был оживлен и бодр. Февраль прожили у Генриетты, Дарвин встретился с заочным противником, Аргайлем, болтали об орхидеях, понравились друг другу. Месяц посидел дома, опять вскочил: надо съездить к Хорасу Кажется, за последние 30 лет он никогда столько не разъезжал.

Весь 1881 год он обсуждал с коллегами интеллект животных. Роменсу, 16 апреля, о червях: «…они до некоторой степени руководствуются разумом, во всяком случае, не подчиняются слепому инстинкту». Гальтону рассказывал, что черви, собираясь умирать, выползают из нор – возможно, стремятся ускорить смерть, ибо паразиты причиняют им мучения. Инстинкт это или разум? Он консультировался с энтомологом Л. Фабром, одним из немногих французов, которых признавал: как насекомые запоминают дорогу? Что-то связанное с магнитным полем? С Джорджем закрепляли на жуках магниты, некоторых это сбивало с толку, и они шли не домой, а бог знает куда. Увы, всего не успеть, надо сосредоточиться на червях. По сравнению с муравьями и жуками они были глуповаты. И все же они думали.

Червь всегда брал лист не за основание, а за кончик: «Он различает форму листа и находит острый конец, позволяющий провести операцию самым экономным путем… Наблюдается разумная форма поведения, в основе которой, видимо, стоит "расчет", делающий это поведение самым целесообразным». Но, может, кончики листьев просто вкуснее? Дарвин давал червям кусочки бумаги в форме листа: они безошибочно находили острый конец. Что об этом думает современная наука? Исследователь Мангольд взял лист растения и вырезал из него треугольный кусочек «вверх ногами», то есть так, чтобы из кончика получилось основание. Червяки стали хватать треугольник за основание, значит, они не различают форм, а просто всегда берут лист за ту часть, которая дальше от черенка. Другой опыт: палочку с одного конца смазали соком из кончика листа, с другого – из основания. Червяки безошибочно выбирали сок кончика. Если палочка не была смазана, они хватались за любой конец. Стало быть, в кончике листа содержится что-то вкусное, чего в основании нет, червь реагирует на это, а не на форму. Но как быть с опытами Дарвина, ведь бумажные треугольники он ничем не мазал, а черви все же выбирали острую верхушку? Польский биолог Я. Дембовский помещал их в лабиринт в форме буквы Т; когда они доползали до вершины, им предстоял выбор: повернуть направо, где ждал удар током, или налево, где была еда; вскоре они безошибочно запоминали, куда двигаться. Раз они так умны, может, просто хотели угодить Дарвину, который их прославил?

Роменс описал свои опыты с растениями, подтверждающие, что в их телах под действием света движутся какие-то вещества, Дарвин ликовал: ага, есть, а значит, они должны быть и у зверей! Коллеги опять смеялись: старик не смыслит в химии, выдумал какие-то вещества, когда всякий дурак знает, что у животных сигналы, передаваемые по телу, имеют электрическую природу! (А в 1902-м были открыты гормоны, а в 1930-х – нейромедиаторы, а теперь мы знаем, что механизм действия гормонов и подобных веществ у растений, червяков и у нас действительно один…) Дарвин загорелся: надо светить на червяков и на растения разными цветами спектра, устраивать вспышки. Но не смог: не было аппаратуры. Уже в XXI веке поляк С. Карпинский, изучавший растение резуховидку, доказал, что она по-разному реагирует на красный, синий и белый свет, и предположил, что в зависимости от цвета запускаются разные химические реакции, приспосабливающие растение к изменениям времен года.

С помощью цветных стекол Дарвин пытался не только найти у растений мозги и гормоны, но и вызвать мутации. Не получилось. С удобрениями – тоже. Немецкому зоологу К. Земперу он несколько месяцев назад писал, что «изменение условий дает толчок изменчивости, но в большинстве случаев они действуют очень косвенным образом». Летом прочел работу немецкого ботаника Хоффмана, который тоже не смог никакими воздействиями заставить растения меняться в определенном направлении, и сказал Земперу, что рад: не условия, а отбор создает разновидности, он так думал всегда, но боялся настаивать. И все же он не уверен: «Я хотел бы быть помоложе и иметь больше сил, ибо вижу, в каких направлениях надо вести исследования». 1 мая сдал в печать «Червей», редактировал автобиографию. 27-го приехал Ганс Рихтер, играл Бетховена и Моцарта, вспоминал о хозяине как о человеке «необыкновенно нежном». Летом Дарвин маялся без работы, Эмма уговорила поехать на курорт Паттердейл, взяли внука, Генриетту с мужем и Уильяма, Генриетта писала, что отец был грустен, но не слаб, часами гулял по берегу озера с женой. Приехал Роменс с женой и младенцем (но без обезьяны), грусти не заметил, ему показалось, что старик был «как никогда оживленный и яркий».

Гладстон предложил должность попечителя Британского музея, Дарвин отказался. Но бездельем мучился. Еще бы, ведь он испытывал «ломку»: дофаминовые рецепторы жаждали утонченных наслаждений ума, к которым он их приучил. Гукеру, 15 июня: «Безделье – просто страдание для меня… нет ни духа, ни сил начать большие многолетние исследования, единственное, чем я наслаждаюсь, и нет никаких мелких исследований. Так что я должен с нетерпением ждать кладбища в Дауни как самого желанного места на земле». Вернулись домой, 1 июля он заявил Уоллесу, что жизнь ему надоела. А на следующий вечер писал Мюллеру, что изучает, как растения стряхивают с листьев капли воды – можно ли назвать эти действия в какой-то мере сознательными? – и «безумно увлечен» и «совершенно счастлив».

Как могла надоесть жизнь, когда люди каждый день чего-то хотели, просили помочь? Американка Э. Тэлбот желала изучать умственное развитие детей, Дарвин советовал, как составить анкеты для учителей и нянек, предложил направления исследований, например изучить, как дети проявляют склонности, которых специально не поощряли, небось окажется, что они унаследовали их от какого-нибудь прадеда, это поможет понять природу наследственности, работа займет десятилетия, но какие результаты можно получить! В июле наконец помирились с Фаррером, 3 августа Дарвин поехал в Лондон, позировал художнику Кольеру, обедал у принца Уэльского и отважился прийти в качестве почетного гостя на седьмой Международный медицинский конгресс, где выступали Геккель, Вирхов, Пастер, Листер, Хаксли, Кох. Все было так хорошо, а 26 августа умер Эразм…

Хоронили в Дауни. Младший брат пал духом. Нашел у покойного портрет матери, писал Каролине, что не может вспомнить ее лицо, только платье… Наследство поделили с сестрой пополам. 7 сентября он подсчитал свои средства: 250 тысяч фунтов (более 30 миллионов долларов по нынешним временам). Отредактировал завещание, выходило по 40—50 тысяч каждому из детей, по тысяче Хаксли, Гукеру, разным научным обществам. Съездил к Ричу, обсудили, куда еще пожертвовать деньги. Он был готов к смерти. Но зачем умирать, когда есть работа? Нет, не стряхивание воды с листьев, есть вещи поважнее. Два интересных вещества: карбонат аммония и хлорофилл. Как первое действует на второе?

Растениям нужен азот – без него нет хлорофилла. Карбонат аммония его содержит. Сейчас это вещество используют для удобрения. Тогда о минеральных удобрениях знали мало. Опыты Дарвина должны были доказать их полезность. Но не доказали: он обнаружил, что на бобовые подкормка азотом не влияет. У него не было времени с этим разобраться; теперь известно, что они берут азот из воздуха. Но он заметил, что у некоторых растений от подкормки на корнях образовывались какие-то шишки. Никто не знал, зачем они. Дарвин решил, что это резервуары: как у хомяка орех прячется за раздувшейся щекой, так у растений в шишках скапливается вода, пища и, в частности, азот; он не ошибся, хотя у этих шишек, «корневых клубеньков», как их сейчас называют, есть и другие функции. У иных растений, впрочем, от азота шишки не росли, а в клетках стебля появлялись какие-то гранулы; Дарвин писал Мюллеру, что совсем запутался, но рук не опускает. Он спешил, хватался за разные растения, хотел знать всё про всех. Попался молочай – у него стебель выделяет ядовитое «молочко», а на корнях какие-то трубочки: может, это «модифицированные молочные железы»?! Написал об этом статью (ее зачитали в Линнеевском обществе 16 марта 1882 года), но поторопился: трубки с «молочком» не связаны. А еще он вел переписку о «вивисекции»; а еще корреспонденты забрасывали его философскими вопросами, которых он так старался избегать…

12 июля 1870 года он писал Гукеру: «Моя теология – просто хаос; я не могу смотреть на Вселенную как на результат слепого случая, но и не вижу какого-либо доказательства благожелательного и вообще какого-либо творения». Обсуждал он подобные темы только с близкими. В 1871-м американский священник Ф. Эббот, издатель философского журнала «Индекс», опубликовал выдержки из работ Дарвина, тот благодарил, но когда Эббот предложил стать сотрудником журнала, сказал, что никогда не размышляет о «высоких материях», и даже от подписки на «Индекс» отказался. В ноябре 1878-го богослов Э. Пьюси в проповеди клеймил эволюцию, сказал, что наука должна «держаться подальше от теологии», и напечатал статью об этом в «Лондон гардиан»; Дарвин не ответил, писал ботанику Г. Ридли: «Нападки д-ра Пьюси будут так же бессильны задержать хоть на день убеждение в эволюции, как было бессильно 50 лет назад сопротивление духовенства геологии и еще более древняя борьба католической церкви против Галилея; ибо люди всегда достаточно умны, чтобы следовать за учеными, когда те согласны между собой по какому-нибудь вопросу… что же касается вечности, я никогда не утруждал себя такими неразрешимыми вопросами».

В 1879-м он получил письмо от русского студента Николая фон Менгдена, желавшего знать, как соотносятся христианство и наука и есть ли загробная жизнь. Ответ: «Наука не имеет никакого отношения к христианству, за исключением того, что привычка к научному исследованию делает человека осторожным в принятии доказательств. Я лично не верю ни в какое Откровение. Что касается загробной жизни, то каждый человек волен делать выбор между противоречивыми и неопределенными возможностями». В том же году публицист Д. Фордайс поинтересовался, атеист ли Дарвин и совместимы ли вера и признание эволюции. Тот ответил, что совместимы: Грей, Гукер, Кингсли и масса других ученых и священников тому пример; что до него самого, «это никого не касается». Кажется, единственный раз он ответил человеку так грубо и сам испугался, дописал, что нет четкого определения, кто такой атеист, а он сам «никогда не был атеистом и чем старше, тем более (но не всегда) склонен называть себя агностиком».

В 1880-м атеист Чарлз Брэдлоу был избран в парламент, но ему не позволили работать, так как он хотел принести гражданскую присягу вместо присяги на Библии[33]33
  Брэдлоу переизбирали четыре раза, его поддерживал Гладстон, но лишь в 1888 году он добился, чтобы неверующие могли приносить гражданскую присягу, и стал парламентарием.


[Закрыть]. Его единомышленник Эдвард Эвелинг, зять Маркса, выступал с протестами. Брэдлоу к Дарвину уже обращался по поводу контрацепции и больше не хотел, но публиковал в своей газете «Национальный реформист» статьи Эвелинга о «дарвинизме». Теперь Эвелинг написал книгу «Дарвин и его труды» и просил у Дарвина разрешения посвятить ее ему. Тот испугался: вокруг Эвелинга и Брэдлоу было много шуму. «Хотя я – убежденный сторонник свободомыслия во всем, – писал он Эвелингу, – мне все же кажется (может, правильно, а может, нет), что прямые нападки на христианство не производят эффекта на публику; свободу мысли лучше продвигать путем постепенного просвещения людей, которое является следствием развития науки». С аналогичной просьбой обратился тесть Эвелинга и получил отказ, написанный под копирку, но с добавлением: он, Дарвин, не читал «Капитала» (советский комментарий к письму: врет, не мог не читать!) и было бы странно посвящать ему сию книгу; он также не хочет, поддерживая нападки на религию, причинять боль семье.

2 июля 1881 года он отвечал У. Грэхему, автору книги «Кредо науки», где говорилось, что «высшая сила» создала Вселенную: «Вы выразили мое внутреннее убеждение… что Вселенная – не результат случайности. Но у меня всегда возникает неприятное сомнение: имеет ли убеждение человека, который развился из более низких животных, какую-либо ценность? Кто доверял бы суждениям обезьяны?» Фарреру, комментируя книгу Грэхема, написал, что человеческий разум, в том числе его собственный, несовершенен, мало ли что ему кажется; «мне смешно слышать, когда говорят, будто я "объяснил Вселенную"». Но во что он точно не верит, так это в благого Бога, следящего за всеми: такой не заставлял бы страдать людей и безгрешных животных.

Эвелинг не успокоился и в сентябре 1881-го заявил, что едет в Дауни вместе с немцем Л. Бюхнером. Хозяин не успел придумать предлог для отказа, но пригласил на тот же день преподобного Иннеса: пусть отдувается. Показывал гостям червяков, гости были изумлены тем, что великий человек тратит время на глупости, а он ответил, что жизни не хватит, чтобы изучить их… Благодаря присутствию Иннеса философская беседа свелась к шуткам: Дарвин сказал, что они с преподобным, любя друг друга, «никогда ни в чем не соглашались, а когда один раз согласились, то посмотрели друг на друга и каждый подумал, что другой, наверное, заболел». На прямое требование Эвелинга сформулировать свое кредо Дарвин ответил, что является агностиком и у него нет времени дискутировать о религии: лучше заняться чем-нибудь полезным. (Эвелинг после смерти Дарвина объявил, что тот был единомышленником его тестя.)