Текст книги "Все эти приговорённые"

Автор книги: Максим Черепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Я посмотрел на Джуди с благодарностью, и с уважением за то, что она так быстро почувствовала, что происходит, и то, что я мог выставить себя дураком. У неё сделалось выражение лица, как бы говорившее: всегда рады помочь, и она подмигнула мне, так энергично, что я почти мог это расслышать. Уоллас Дорн предупреждающе крякнул и поменял "own" на "clown" таким образом, что "c" изменило "lean" на "clean", а "c" оказалось на бонусной клетке.

После игры мы оба остались должны Уолласу. Мы заплатили ему. Джуди зевнула и сказала:

– Всё, хватит. А то так можно вообще без ничего остаться. Я иду посмотреть на звезды, а потом сразу в кроватку.

– А вам не нужна помощь в рассматривании звезд? – спросил я её.

– Вы возьмете на себя одну половину световых лет, а я другую.

Мы прошли мимо танцующих. Они, казалось, не замечали нас. Мы спустились по каменной лестнице и прошли в конец левого ответвления причала. Джуди засунула руки в большие накладные карманы шерстяной юбки и шаркала каблуками, чуть поёживаясь от ночной прохлады. Звёзд было даже чересчур много. Красная циновка, на которой она лежала под солнцем, стала сырой от росы. Я перевернул её сухой стороной кверху и передвинул к краю. Мы сели, свесив ноги к воде. Я зажёг ей сигарету, повернулся и через плечо посмотрел на высокую террасу. Музыка едва доносилась. Иногда я мог разглядеть их до пояса, когда они перемещались к краю террасы. В остальное время они находились вне поля зрения.

– Очень миленькая тележка для приговорённых к казни, – сказала Джуди.

У меня ушло какое-то время на то, чтобы вникнуть в смысл её слов.

– А насколько остёр нож?

– Достаточно остёр. Люди слышали, что его затачивают. Так что меня убрали из пары программ летней серии. И труппа начинает разваливаться. Их нельзя винить. Им нужно подыскать какое-то тёплое местечко к следующей осени.

– А вам – нет?

– Не знаю. Я просто чертовски устала, Пол. Я всегда могу отрастить новую голову. Я уже делала так прежде. Меня голыми руками не возьмёшь, Пол. Я – боец. Так я себе всё время внушаю. Я могла бы получить контракт в Лас-Вегасе. Но я просто вымоталась. Не знаю. Я добилась успеха, и откладывала больше, чем многие, и хранится это там, где я, слава Богу, не могу до этого добраться. Наверное, мне положено как-то отреагировать. Возможно, она добивается, чтобы я встала на колени. Я всегда смогу подыграть, если ей это нужно для счастья. Пойду-ка я спать. – Она поднялась. Я встал возле неё. Она подняла кулаки и прошлась нетвёрдой походкой, огибая конец причала, на каучуковых ногах, пошатываясь, рыча: "Вот так-то, болван, попробуй сунься".

Я вдруг осознал очень специфическую природу её мужества. Я крепко взял её за руки чуть выше локтей. Легонько встряхнул её, сказал:

– Мы мне нравитесь, Джуди. Вы чертовски мне нравитесь.

– Отпустите, я не то я сейчас расплачусь прямо вам в лицо.

Я стоял там и смотрел, как она идёт обратно к берегу, вверх по лестнице, и через террасу, скрываясь из виду. Я докурил ещё одну сигарету, а потом поднялся наверх. Было уже больше часа. Стив и Уоллас Дорн исчезли. Уилма и Гилман Хайес сидели на низком диванчике. Они перестали говорить, когда я вошёл. Хайес сидел, скрестив на груди свои большие руки, уставившись в потолок. Вид у него был мрачный и упрямый.

– Мэйвис ушла спать, – сказала Уилма. Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Хайес удостоил меня маловыразительным кивком.

Мэйвис, которую чуточку пошатывало, готовилась отойти ко сну, напевая вполголоса латиноамериканские мелодии. Она улыбнулась мне тёплой влажной улыбкой. Мы легли спать. Она была исполнена готовности, набухшей жадной готовности, которая совершенно не принимала в расчёт нашу нараставшую холодность друг к другу. Не стоило обольщаться на этот счёт. Гилман Хайес подготовил её, алкоголь воспламенил, а музыка её подстегнула. Я был всего лишь удобством. Совершенно законным, незатейливым и доступным удобством. Не было никаких слов любви. Всё это было очень внезапно, очень бурно и совершенно бессмысленно.

ПОСЛЕ я услышал, как её дыхание стало глубже и превратилось в дыхание сна. Музыка стихла, и прожекторы погасли. Раздавался шум воды, плещущей о пирсы. Ей удалось-таки убить что-то. Я не знал точно, как это было сделано. Но я лежал, смотрел на световые узоры, которые мог создавать, крепко зажмурив глаза, и искал в своём сердце, и не мог отыскать никакой любви к ней. Я был уверен, что раньше любовь была. Но такое вроде бы не должно уходить, это ведь вам не тыквы выбросить после Хэллоуина. Я искал нежность, и не находил. Я искал уважение, и не находил.

Она спала возле меня, и она была просто крупной, влажной, половозрелой, здоровой, угодливой молодой женщиной, слишком эгоистичной, чтобы начать вынашивать детей, которых мне хотелось, с большим отделением для тщеславия, с маленьким отделением для души, искательница острых ощущений, искушённая в бессмыслице, наглядное подтверждение теорий мистера Веблена*. Мне хотелось избавиться от неё, и мне хотелось плакать.

Веблен, Торстайн Банди – экономист, социолог. Известен трудом "Теория праздного класса", в котором была изложена концепция "показного потребления", как признака принадлежности к категории состоятельных граждан.

Суббота была безоблачной, жаркой и безветренной. Завтрак подавали на террасе, по частям, по мере того, как люди вставали – он включал в себя ром с лимонным соком, huevos mexicanos*, и кубинский кофе, который был ближе к твёрдому веществу, нежели к жидкости. Эта комбинация снимала лёгкое похмелье. Когда люди начали возвращаться к жизни, стало совершенно очевидно, что предстоит один из тех наэлектризованных, буйных дней, когда всё будут расхаживать с гордым видом, работать мускулами, выходить из себя, пить слишком быстро, и играть слишком азартно.

* huevos mexicanos – яйца по-мексикански

Гилман Хайес надел что-то вроде спортивных трусов и теперь его таскал туда-сюда по озеру на водных лыжах Стив, сидевший за штурвалом моторной лодки. Хайес выглядел как один из обитателей Олимпа не самого высокого ранга. Мэйвис ахала и ворковала в конце пирса. Наверное, Стиву это надоело. Он проделал крутой вираж, так, ослабив буксирный трос, и дёрнул Культуриста так, что чуть едва душу из него не вытряхнул. Культурист стал возмущаться. Стив послал его к чёрту, вытянул своё коренастое тело на солнце и крикнул Хосе, чтобы тот принёс виски. Рэнди, по просьбе Уилмы, взял буксировку на себя. Хайес показал Мэйвис, как стоять на водных лыжах. Было много хихиканья, пронзительных взвизгов и поддерживания рукой, на манер атлетов с рекламных фотографий.

Я немного поплавал и изрядно выпил. Джуди Джона устроила себе обычную разминку для поддержания формы: сгибание колена, наклоны назад, удерживание ноги в выпрямленном положении, стойка на руках. У неё ладная фигурка. Я получал удовольствие, наблюдая за ней. Уоллас Дорн плескался в воде между двумя причалами, с таким видом, как будто терпел всё эти постыдные вещи ради того, чтобы не отрываться от коллектива. Ноэль Хесс сидела совсем близко от меня, заказывая новую порцию спиртного каждый раз, когда я это делал. Я удивлялся, глядя на неё. Она смуглая, маленькая и тихая. У вас никогда не возникает чувства, что вы её знаете. Кажется, что она всё время наблюдает за вами. При этом у вас возникает ощущение медленного огня, скрытого под всем этим внешним спокойствием. На ней был жёлтый купальник, и я в первый раз заметил почти безупречную чистоту её кожи. Её телосложение словно подчёркивало замысловатость голеностопного сустава, запястья и плеча, как будто выточенных из слоновой кости, заставлявших вас осознать человеческое тело как нечто хрупкое и уязвимое по своему устройству. Уилма поплавала какое-то время, демонстрируя гораздо больше энергии, чем мастерства, а потом, помахав рукой, позвала всю троицу с озера и затеяла игру в крокет. Рэнди она назначила счётчиком очков и рефери, а прочих из нас разбила на две команды по четыре человека.

Меня определили в одну команду с Джуди, Уолласом Дорном, и Ноэль Хесс, а противостояли нам Хайес, Мэйвис, Уилма, и Стив. Уоллас, игравший с ожесточённой сосредоточенностью, и Ноэль, с неожиданно хорошим глазомером, были нашей ударной силой. Джуди устроила из этого клоунаду, а я слишком захмелел, чтобы от меня был какой-то толк. Основные правила игры заключались в следующем. Если ты завладел шаром, ты мог отбить его в озеро. Тот, чей шар отбили в озеро в озеро, обязан выпить залпом, достать шар, вернуть его на край парковочной площадки. Всякий раз, когда одна из команд проходила весь путь, все выпивали. Я довольно смутно воспринимал происходящее. Они то и дело отбивали мой шар в озеро. Голоса стали звучать как-то странно, как будто мы находились в тоннеле. Полосы на деревянных мячах проступали ярче. Трава становилась зеленее. Я помню Джуди, умоляющую на коленях, заломив руки, в то время как Стив делал богатырский взмах и, поскользнувшись, сбил её шар, и свой собственный, вниз по склону, в озеро. Я не знаю, кто выиграл. Кажется, я съел что-то на ленч.

Потом, каким-то таинственным образом, я оказался в гостиной, петляя, пытаясь сфокусировать взгляд, а Джуди Джона поддерживала меня.

– Ну, идёмте же, – говорила она. – Одной толстенной ножищей, потом другой.

– А где все?

– На улице – безумствуют и весёлятся. Гоняют туда-сюда на лодках. Барахтаются в воде. Ну, идём же, мой ягнёночек. Джуди не даст тебе упасть и удариться головкой.

Далее следует ещё один провал в памяти, а потом я оказался в постели, и Джуди смотрела на меня сверху вниз, качая головой. Она подошла к изножию кровати и сняла с меня ботинки. Я по-прежнему был в плавках. Она накинула на меня одеяло.

– Очпризнателен, – проговорил я. – Очпризнателен.

– Бедный старый медведь, – сказала она. Она наклонилась ко мне, легонько поцеловала меня в губы, а потом исчезла, и дверь тихонько затворилась за ней. Кровать начала вращаться вокруг своей оси, то в одну, то в другую сторону. Я вцепился в неё и аккуратно направил во внезапно сморивший меня сон.

Когда я проснулся, было темно. Я посмотрел в окно. Прожекторы на улице были включены. Я услышал смех. Кто-то включил воду в нашей ванной. Дверь открылась, и сквозь гардеробную мне было видно силуэт Мэйвис на фоне освещённой ванной, когда она повернулась в дверном проёме и щёлкнула выключателем.

Когда она тихонько пробиралась по комнате, я произнёс её имя.

– Так ты не значит умер после всего этого, дорогой?

– Сколько времени?

– Около девяти. Совсем тепло. Мы все купаемся. Надеюсь, что ты чувствуешь себя ужасно.

– Ну спасибо тебе.

– К твоему сведению, ты выставил себя посмешищем. Спотыкался на ровном месте. Надеюсь, что тебе паршиво. – Она с достоинством покинула комнату, хлопнув дверью.

Я снова отключился. Когда я проснулся, у меня было чувство, что уже намного позднее. Я чувствовал себя немного лучше. Я выпил три стакана воды, надел халат и вышел в гостиную. Две маленькие лампочки были зажжены. Стереосистема автоматически настроилась на станцию в ФМ-диапазоне, какой-то придурок диск-жокей говорил: – Короче, ребята, у Золушки на всё про всё тридцать секунд, так что, наверное, пора нам закругляться с нашим балом. Прости, Элеонор, что так и поставили для тебя этот диск Джули, но... – я отыскал нужную ручку и выключил его. Я вышел на террасу, в тёплую ночь с биллионами звезд. Кто-то со всех ног бежал вверх по бетонным ступенькам. Какая-то фигура метнулась к электрическому щиту, и прожекторы стали вспыхивать, по секторам, затмевая звезды. Я сощурился от света и увидел, что это Стив. Остальные были на причале. Стив крепко ухватился за мою руку.

– Пол, Уилма пропала.

Моё сознание было затуманено долгим сном. Я глупо уставился на него.

– Куда пропала?

– Мы думаем, что она утонула.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ (ДЖУДИ ДЖОНА – ПОСЛЕ)

Я ВСЁ ДУМАЛА о том, что во всей этой ситуации сильно подкачал сценарий. Видит Бог, я стала специалистом по плохим сценариям за сорок недель Джуди-Тайм. Такое дурацкое название агентство присвоило моему получасовому безумству.

Хаос царил неимоверный, все бегали туда-сюда и верещали, и Пол Докерти был единственным, кто предпринимал какие-то осмысленные действия. Он отзвонил куда надо, как только осознал, что, по всей видимости, произошло. Вообще-то, всё было достаточно ясно. Её вещи в конце пирса и все мы, уставившиеся на самую пустую, самую чёрную воду, какая только бывает. Да, мы плескались в ней, такие счастливые, лежали на воде, глядя на звёзды, и испытывая то лёгкое ощущение опасности, которое даёт ночное купание. Но после того, как мы поняли, что случилось, наверное, и шестеро крепких мужчин не затащили бы меня в эту воду. Пол взял с собой Гила Хайеса и Стива, чтобы нырять примерно в том месте где, по нашим прикидкам, она находилась. Уоллас и Рэнди недостаточно хорошо плавали. Так что Рэнди управлял лодкой и светил большим фонарём в тёмную толщу воды. Было очень тихо. Мы слышали, как они кашляли и жадно глотали воздух, когда выныривали. Эта дура Мэйвис Докерти сидела у моих ног, когда я стояла, наблюдая за ними. Она без конца издавала неприятный ноющий звук, как будто её малахольное сердечко готово было разорваться пополам.

Мы услышали приближавшиеся сирены. Судя по звуку, они ехали по чёрным холмам. Пол окликнул меня, спросив у меня, сколько времени. Я достала часы из кармана халата и расположила так, чтобы яркий свет попадал на циферблат.

– Почти четверть первого, – прокричала я.

Я услышала, как он сказал:

– Ладно. Хватит. Сюда едут специалисты. Всё равно уже слишком поздно, даже если бы нам посчастливилось её найти. Если это не очередной её фокус, и она не сидит где-то на берегу, и не давится от смеха, то мертва как та макрель в лунном свете.

Его голос хорошо разносился по воде.

– Не говорите про неё так! – завопила Мэйвис, а потом разразилась очередной серией истошных блеющих звуков.

В одной машине сидели два больших молодых полицейских, а в другой толстый человек со скучным, добрым лицом. Они спустились, пересчитали нас по головам и стали смотреть на воду. Один из полицейских, казалось, всё не мог оторвать от меня глаз. От чего у меня возникло безумное желание отмочить для них какой-нибудь номер.

Пол сказал:

– Я слышу, как сюда плывут лодки.

Человека в штатском звали Фиш. Он сказал:

– Я передал на телефонную станцию, чтобы они вытащили ребят из постелей и отправили сюда. Они будут искать её кошками.

– Сейчас она уже мертва, – сказал Пол. – Почему бы нам не подождать до утра?

– Вообще-то, мы всегда приступаем к этому сразу, как только это случилось. Мы всегда так делаем. Это ведь не может быть очередной её шуткой, правда?

– Сомневаюсь в этом, – сказал Пол. – Она бы услышала сирены и пришла.

Я ушла оттуда, оставив их во время разговора. Я потуже подпоясала халат, закурила свою последнюю сигарету. Я сидела на каменных ступеньках и смотрела на озеро. Жуки расшибали свои мохнатые головы о ближайшие прожекторы. Я сидела и обдумывала несколько способов, которыми мне хотелось бы удержать Уилму под водой, и у мурашки забегали по телу, потому что я поняла, что не смогла бы это сделать.

О, она всё приберегала это напоследок, планировала это, и хотя я говорила себе, что мне наплевать, когда она наконец преподнесла мне это, она, конечно же, сделала это в своей неподражаемой манере. У неё вошло в привычку оставлять вас ни с чем. Я решила, что перестану думать об этом. Не было никакого проку думать об этом. Не так уж много оставалось вещей, заслуживающих того, чтобы о них думать.

Я наблюдала за подплывающими лодками, видела кошки и крючки. Выглядевшие как средневековые пыточные орудия, которые налаживали на свету, пока они распределяли между собой участки поиска. Представители власти скучились в конце пирса, где Уилма оставила свои вещи.

Через некоторое время Пол медленно пошёл вверх по ступенькам ко мне. Он остановился, поёжился и сказал:

– Побудете здесь, Джуди, пока я вытрусь и возьму ещё сигарет, хорошо? Я хочу с вами поговорить.

– Конечно.

Он быстро вернулся и сел на одну ступеньку ниже меня, вытирая свои мокрые волосы полотенцем. Проговорил вполголоса:

– Этот помощник шерифа по имени Фиш нашёл её купальник из двух частей в кармане её халата. Что тут происходило? На ней был другой купальник?

– Нет. Мы расшалились. По сути дела устроили вакханалию, если вам не придёт на ум какой-то более медицинский термин. При свете звезд.

Он повернулся и посмотрел на меня с неодобрением.

– И вы тоже, Джуди? – Мне сразу бросилась в глаза та странность, что первый вопрос не касался чуть тёпленькой Мэйвис.

Я распахнула верх халата.

– Обращаю ваше внимание на то, любезный сэр, что я по-прежнему облачена в своё старое купальное одеяние из синего сержа, то, которое блестит на седалище. У меня холодная озёрная вода, как ни странно, совсем не возбуждает половое влечение. И если уж меня станут вылавливать кошками при свете звезд, я хочу, чтобы меня было за что подцепить. Можете отнести меня к разряду некомпанейских людей.

– А как насчёт Мэйвис?

– Леди сказала бы, что она не знает. Но ваша супруга совершенно голая под этим своим роскошным халатом. И фигурка у неё что надо, могла бы я добавить. Помимо этого некомпанейскими людьми оказались Рэнди, который недостаточно хорошо плавает, и Уоллас Дорн, который, наверное, не мог бы вынести такой потери достоинства.

Он умолк на какое-то время, а потом потрясённо проговорил:

– И Ноэль тоже?

– Считайте, что мы оба в замешательстве, дружище Пол. Я отношу это на счёт бренди. Или атавизма. Или неосознанной мести своему благоверному. Или подначивания со стороны Стива Уинсана. В любом случае, я скажу – чёрт с ним. Мне кажется, такой разговор больше пристало вести на заднем дворе, развешивая бельё. Были разглагольствования насчёт возвращения к Матушке-Природе. Хотя я и привыкла появляться перед публикой в не слишком презентабельном виде, в душе я так и осталась застенчивой девушкой. Я провожу кой-какие границы. У меня просто мурашки по всему телу бегают. Я задумалась об упадке современного общества. Как видите, я – мыслитель, самый что ни на есть серьёзный.

– Где вы были, когда это случилось, Джуди?

– Я толком и не знаю, потому что никто, похоже, не знает точно, когда это случилось. Кто-то начал звать её. По-моему, это была Мэйвис. Потом все мы прислушивались. Потом Гил Хайес стал выкрикивать её имя так громко, что оно отдавалось эхом с другого берега. И мы все вслушивались. А Уилмы всё нет и нет. Тогда Стив помчался наверх, чтобы включить свет, дав своим товарищам по играм совсем мало времени на то, чтобы привести себя в подобающий вид. Я услышала лихорадочную возню. Стив должно быть влезал в шорты на полном скаку. В этот момент вы вышли на сцену из-за кулис, с таким видом, будто вас вытащили из-под камня. А потом проявился ваш административный талант. Порядок из хаоса.

– Бог мой, как хочется, чтобы Мэйвис заткнулась.

На это ответа не последовало. Мне тоже этого хотелось. Я посмотрела на его затылок. Мне нравилось как, забавно, по-мальчишески, закручивались непричёсанные волосы, растущие у него на макушке. Бедный медведь. Здоровенный мужик, в котором чувствуется цельность. Возможно, его когти и зубы достаточно остры в мире бизнеса, но в такой ситуации он был ребёнком, только начавшим ходить. Такие типы, как Стив, Уоллас Дорн, Рэнди и Уилма и – чего уж там греха таить – Джуди Джона, могли бы выпотрошить его лёгким движением руки. Наверное, отличие заключается в следующем: мы постигаем, возможно, слишком рано, что поля самых жестоких битв – это коктейли, званые обеды, банкеты по окончании спектакля, пропускание по рюмашке перед ленчем. Люди вроде Пола Докерти воспринимают подобные вещь как отдых. Так что здесь он находился среди волков, обременённый этой глупой женой, которая обожает – мне следовало сказать обожала – Уилму, этой глупой женой, не имеющей достаточного житейского опыта даже для того, чтобы чувствовать подсознательную причину этого обожания, хотя Уилма-то наверняка знала, что к чему. И я совсем не исключаю, что, будь она жива, она бы завела Мэйвис достаточно далеко, чтобы девушка в один прекрасный день с неподдельным ужасом взглянула на себя и на свои мотивации.

Бедный милый медведь. Милый человек с грубоватым лицом, сбитый с толку свой дамой, и вызывающий у неё едва ли не отвращение. Джуди, девочка моя, это непозволительная роскошь для тебя, и всё же – до чего это было бы чудесно – ещё раз снять маску и подержать большого медведя в своих объятьях, крепко и нежно, потому что любви так давно уже не было.

– Похоже, они там внизу знают, что делают, – сказал Пол.

В этом действительно просматривалась какая-то упорядоченность, в том, как лодки прочёсывали озеро, взад-вперёд, туда-сюда. Поднялся ветер, и неожиданно стало прохладно. Мой халат показался тонким.

– Я схожу оденусь, – сказала я.

– Хорошая мысль. Так сразу они её не найдут. Они всё время останавливаются. Дно, наверное, каменистое.

– Они достают ... до самого дна?

– Как я понимаю, да. Потом, если они её не найдут, через несколько дней при разложении выработается достаточно газа, чтобы вынести её тело на поверхность. Раньше стреляли из пушки, чтобы тело всплыло. А почему – хоть убей не знаю.

Тут я задрожала, так сильно, что у меня застучали зубы, и я поспешно встала. Ноэль и Рэнди занимали соседнюю комнату. Я услышала его голос, резкий и пронзительный от напряжения, произносящий снова и снова: – О боже, о боже, о боже. – Потом я слышала её голос, более мягкий и низкий, успокаивающий его. С парнем явно творилось что-то неладное. Совсем неладное. Ноэль я тоже не завидовала.

Мой купальник был всё ещё мокрый. Я стащила его с себя и переступила через него, достала большое, толстое, роскошное полотенце, и растиралась до тех пор, пока Джуди не запылала. От этого мне стало так приятно, что я неожиданно для себя замурлыкала какой-то мотивчик, пока вытиралась. Ну прямо как чёртова кошка, подумала я. Всё летит к чертям собачьим, а ты вдруг чувствуешь себя на седьмом небе. Тут я подумала о животе, так что я втянула в себя диафрагму настолько глубоко, насколько могла, и повернулась к зеркалу в профиль. Так у меня раздавался вширь верхний этаж и оттопыривался нижний ярус, но животика не наблюдалось. Чёрт подери, что же мне – и помурлыкать нельзя, если моё здоровье при мне? Двадцать девять, и в свою первую поездку я отправилась в пятнадцать. Ещё один год – и половина жизни долой. В пятнадцать я выглядела на восемнадцать. В двадцать четыре я выглядела на восемнадцать. Я немало лет извлекала немалую пользу из этих восемнадцати. Глупенькая, изнемогающая от любви пятнадцатилетняя девчонка, врущая насчёт своего возраста, мотающаяся по стране, чтобы петь с самым что ни на есть захудалым оркестром, просто чтобы иметь возможность быть рядом с Моузом, который умел извлекать такие сладостные звуки из видавшей виды трубы.

Ооо! Всё эти годы, когда приходилось питаться жареной стряпнёй и трястись в автобусе всю ночь напролёт, и отели, кишащие тараканами, и антрепренёры, кладущие толстую лапу тебе на коленку. Бог ты мой! Эти гастроли, и все эти важные шишки, и Моуз, в конце концов женившийся на мне, и подсевший с "травки" на порошок, державший это в секрете, перерезавший себе горло в Скрантоне после того, как Митч его уволил, оставив мне в наследство видавшую виды трубу и три песни, которые так он не смог издать. Эта невообразимая зима в Чикаго, где я выступала в шоу, и населённая клопами комнатка, которую я делила с этим чудом в перьях, Джанет. И то, как я вернулась и узнала, что она угодила в тюрьму за то, что рыбачила из окна, Бог ты мой. Одолженной удочкой, с наживкой из объедков, подтягивала орущих бездомных кошек к окну, на высоту трёх лестничных пролётов, и сбывала их по двадцать пять центов штука медицинскому училищу. Ах детка-детка, ты была "в самом, самом низу" прежде чем пошла в гору, прежде чем Дэнди Адамс, благослови Господь его чёрную душу, разглядел у меня способности к комедийному жанру и занял тебя в этих первых хороших номерах. Там, внизу, пропасть, и, низвергнутая с вершины, ты не сможешь провалиться до самого низа, правда? Но я так устала. Мне хочется свернуться калачиком с милым медведем. Я погладила старинного приятеля – старый плоский животик. Влезла в плиссированную юбку из ирландского твида и болтающийся на мне, обтрёпанный старый джемпер, который всегда беру с собой на счастье. Я подумала о том, как холодно, и направилась в другое крыло, к кухням. Я отыскала Хосе и прибегла к кухонному испанскому, которого поднабралась за тот сезон в Мехико. Похоже, это ему понравилось. Он знал, что сеньора мертва. Данный факт был рассмотрен и принят. Я не думаю, что кто-то из них троих стал бы так уж убиваться по этому поводу. Я сказала ему, что люди наверняка мёрзнут. Предложила сварить побольше кофе и отнести вниз. Он сказал, что так и сделает.

Я вышла через чёрный ход. Пол приближался ко мне по гравию. Свет из окна коснулся его лица, когда он проходил через него. Хорошее трезвое лицо, у меня возникло такое чувство, словно я долгое время находилась в подвешенном состоянии, в стороне от многих хороших вещей. Он был стволом дерева. Мне хотелось раскачаться так, чтобы я могла дотянуться до него, отвязать себя и спуститься туда, где есть место, чтобы поставить ногу.

Я вышла из тени, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Положила свои ладони ему на руку.

– Смотрите, Пол, я бежала по воздуху. Это такой хороший трюк. Клоунский трюк. Перебираешь ногами с бешеной скоростью, и... строишь рожи и...

Потом что-то оборвалось позади моих глаз, но уж плакать я никак не собиралась, так что я крепко стиснула зубы, сдерживая себя, потому что не было никакой причины, чтобы плакать, и этот тонкий ужасный звук, вылетавший между моих стиснутых зубов, звук, который поднимался по моему горлу, как пила. Он обхватил меня. Я чувствовала его неуверенность, продолжая издавать эти непозволительные жалкие звуки, что-то вроде – ннннн ннннн ннннн сквозь зубы, думая, Бог мой, Джуди, ты поёшь от приятного ощущения, вызванного полотенцем, а сейчас ты стоишь здесь и сходишь с ума. Он повернул меня и повел к машинам. Я шла согнувшись, потому что от беззвучного плача, почти беззвучного, едва не сложилась пополам. Я спотыкалась, но он поддерживал меня одной рукой. Он усадил меня в пахнувший новизной автомобиль, закрыл дверцы, поднял стёкла и положил ладонь мне на затылок, прижав моё лицо к своему пиджаку со словами и сказал:

– А теперь давайте.

Этими словами он вышиб дно из запруды.

Огромная масса воды с рёвом хлынула в долину. Да, хороша же была, ничего не сказать. Я цеплялась за него, пускала слюни и зарывала лицо в его пиджак, стонала, повизгивала и голосила, не зная, откуда всё это берётся и почему. Была хорошая большая грудь, пара хороших больших ласковых рук, и убаюкивающее нашёптывание всякий раз, когда саунд-трек предоставлял ему такую возможность. Меня захлестнуло этим потоком, и долгое время я была просто ничем. Просто вчерашними недоеденными спагетти. Размякшей массой, которая, со всё более редкими и неожиданными интервалами, выдаёт взрывные фыркающие звуки. По мере того, как медленно возвращалось сознание, возвращалась и гордость. Я с усилием приподнялась, отстранилась, и передвинулась на дальний край сидения. В кармане джемпера лежала косметическая салфетка. Я высморкала нос, который, как мне представлялось, теперь был похож на редиску. Выбросила салфетку из окна машины, опустила стекло ещё ниже, и голосом маркизы попросила сигарету. Он дал её мне. Я испортила первую затяжку заключительным всхлипом, и едва не задохнулась.

Я злилась на него. Да кто он такой, чтобы вторгаться в мою личную жизнь? Чем, по его разумению, он занимается? Кому нужна его жалость?

– Кажется, я была несколько несдержанна, – сказала я.

– Вы выложились на полную катушку.

Я резко повернулась к нему.

– И я ещё докажу вам, дружище, что я плачу не потому, что меня поколотили.

– Сколько времени вы уже так не плакали, Джуди?

– О, господи. Не помню. Пять лет, шесть лет. Я не знаю ... почему со мной такое случилось.

– Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что это гидравлический пресс.

Я невольно рассмеялась. Смеясь, я поняла, как нелепо с моей стороны было злиться на него. Бедняга. Плаксивая женщина упала в его объятья, и он сделал всё, что мог. И я подумала о чёрном озере и перестала смеяться.

Это хорошо – вот так поплакать. И даже при том, что я наслаждалась этим ощущением лёгкости, свободного полёта, я уже прокручивала в голове эту ситуацию, пытаясь вывернуть её так, чтобы превратить во что-нибудь полезное, что-нибудь такое, из чего получится номер. Ну, скажем, в такую вещицу, где я сыграю трёх или четырёх женщин, то, как они плачут... герцогиня, женщина-борец, и актриса из старых немых фильмов, с разным музыкальным сопровождением для каждой.

До какой же степени притворства можно дойти? Неужели ты даже не способна честно поплакать? Я задавалась вопросом – что от меня осталось. Просто странное устройство для превращения всего в гротеск. Наподобие машины, которая заглатывает жесть, бумагу и бобы, а изрыгает из себя нескончаемый ряд банок с консервированным супом.

Ладно, спишем это на внезапную смерть, сирены в ночи, чёрную воду и чувство одиночества. Не слёзы. То, что случилось дальше. А случилось то, что его рука лежала на моём левом плече. Он сидел за рулём. Случилось то, что ощущать на себе его руку было приятно. Случилось то, что я склонила голову влево, положив щёку на тыльную сторону его ладони. Случилось то, что я немного повернула голову, так, что мои губы коснулись его ладони. Потом, вроде, должно было возникнуть неудобство. Слишком много локтей на пути, и носы мешают, и некуда девать колени. Но получилось так, как будто мы заранее отрепетировали. Он распахнул объятия, а я развернулась к нему спиной, а потом легла спиной в его объятья, закинув ноги на сидение, в направлении дверцы, и нашлось куда пристроить все наши руки, когда его губы прильнули к моим.

Для меня в любви всегда какая-то ненатуральность. Это как маятник. Я начинаю испытывать наслаждение, а потом маятник отклоняется в другую сторону, и я вижу себя со стороны, и меня разбирает смех. Потому что есть в этом, чёрт побери, что-то нелепое. Люди слепляют вместе свои рты. Люди тяжело дышат, как будто бежали вверх по лестнице. Сердца колотятся: "бум-бум". Но в этот раз маятник качнулся и зацепился за маленький крючочек, и остался в том положении, и во всем этом не было ничего нелепого.