Текст книги "Прекрасное далёко (Сборник рассказов) (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Суметь продать картину, не умея рисовать вообще – это афера, конечно. Но я уже думал, что у меня точно выйдет. Потому что я был человек с именем, а устроить вокруг этого имени шум при таком раскладе – пара пустяков.

Но брать у босса расчёт я не собирался. Так что в понедельник я пошёл к нему, узнать, что нового. И меня тормознул Люлю – зацепил коготком за рукав и потянул.

– Пойдите сюда, глубокоуважаемый, – говорит. Но улыбается неуважительно – ехидно.

Я как-то не уловил, что это у него за приступ ехидства. Просто подошёл, без всякой задней мысли. Люлю раскрыл директорию и говорит своим оперным сопрано:

– Ну так вот. Пришёл анализ твоей ДНК, величайший художник всех времён, – и в голосе у него смесь ванильного ликёра с синильной кислотой.

– Отлично, – говорю. – И что генетики?

– А генетики считают, – отвечает, – что ты, господин Леонардо Рембрандт, химера.

Упс. Стул пододвинул – сел. Облом какой…

Химера. Нет меня. Конструкция. Собран из кусков. Никакой я не Хербиус. Я – куски Хербиуса и куски ещё каких-то перцев. Ну да, так художник-то при взрыве погиб… Ух, ты ж…

То-то мне показалось, что его тщедушная тушка на мой корпус никак не похожа!

– Но голова-то у меня – Саторини! – говорю. – Черепок-то! Точки-то идентификационные! Мозги-то! Душа, в общем, а?!

Люлю улыбнулся сладенько.

– Голова – да, – говорит. – Отчасти. А мозги – нет. У Саторини открытая черепно-мозговая травма была, с фатальным поражением вещества головного мозга, – и открывает картинку. – Поэтому его и не откачали. Прости, киборг, никак мне не верилось, что ты у нас – богемный хлыщ, вот я и пошарил чуток по закрытым файлам. Так вот, затылка у Хербиуса не было. И большей части мозга тоже не было. Но лицевая часть черепа не пострадала. И это нежное личико – всё, дорогуша, что у тебя от бедолаги Хербиуса.

– А остальное – от кого тогда? – спрашиваю. Чувствую себя глупо-преглупо.

– А остальное, как раз, и заинтересовало нашего босса. Он тогда недорого прикупил очень приличный биоматериал: недурно сохранившуюся тушу охранника Арт-Галереи, некоего Рона Хейли, двадцати восьми лет, одинокого, погибшего в том же теракте. И большая часть химеры – это Рон. И мозги его же. Но лицо у него сгорело, такие дела. А куски Саторини всё равно были завещаны трансплантологам, так что сторговались прямо на месте: лицевая часть черепа, лоскуты кожи и пара сухожилий. Вот и всё, что в тебе художественного, Ронни.

И вдруг у меня отлегло от сердца.

– То есть, я просто боец? – говорю. А морда расплывается сама собой. – И никаких дурацких стихов не писал? И не рисовал картин ногами?

– Точно, – говорит. – Просто боец. Обычный бычара. Разве что – с тягой к искусству, всё-таки Арт-Галерею охранял. Аж целую неделю, до самого взрыва.

Ага, думаю, вот почему мне там было неуютно. Я там, дубина, террориста прозевал. Ну, так поделом мне! Сам в ящик сыграл, и Саторини разнесло в клочья – теперь-то я гораздо осмотрительнее.

А Люлю улыбается, как кот:

– Я, – говорит, – с самого начала был уверен, что твоя личность к Саторини отношения не имеет.

– Это ещё почему? – говорю. – На гения не тяну, думаешь? Да я, чтоб ты знал, в этом самом ногизме шарю лучше, чем сам Саторини! Знаешь, какую картину забацал!

И тут у Люлю случилась истерика. Он просто под стол сполз и там попискивал:

– Ронни, убил! Да я не сомневаюсь, что ты можешь и ногами, и руками нарисовать нечто лучше, чем Саторини! Не такая это проблема! Но только очень небогемное существо думает, что вся эта мода и популярность – из-за того, что кто-то действительно прекрасно рисует что-то ногами!

– Ну да, – говорю. – Мне-то, положим, не нравится, но я же не специалист…

Люлю посмотрел на меня умилённо.

– Не нравится ему… душка непосредственная. Да картины тут вообще ни при чём! У Саторини – связи были, деньги в тусовке крутились. Газетные и сетевые скандальчики, провокации, гадость всякая – неужели не понимаешь? И ещё: я точно знаю, что ты, дубина романтичная, всё идеал свой ищешь среди девиц, а Саторини шлялся по барам знакомств для мужчин-некроморфов, да ещё и в компании репортёров – плевать ему было на идеалы. Популярность в тусовке, понимаешь ли: чем грязнее, тем легче сделать себе рекламу.

– Понятно, – говорю. А сам думаю: ох, ничего ж себе…

Хорошо ещё, думаю, что никуда в газету не ткнулся. Влип бы по самые уши. Как вовремя результаты пришли, всё правильно, я – Ронни Хейли, бывший охранник, нормальный киборг без всяких мерзких штучек, хоть, предположим, не гениальный и не богатый.

И на душе сплошной уют и спокойствие.

Одно плохо: теперь картина пропадёт без всякой пользы. Двадцать штук за неё точно дали бы, если бы была Хербиусом нарисована.

Нет, в принципе, скандал, конечно, можно было бы замутить. Возрождение, то, сё… Но что же мне своё честное имя марать всякими Саторини!

5. Выключатель

 
…Но вспять безумцев не поворотить:
Они уже согласны заплатить…
 

В. Высоцкий

Наш босс с мадам Фряк вёл дела с давних лет. И у них интимные финансовые отношения водились. Мадам Фряк, известное дело, держала прачечную, где отмывались боссовы денежки – ночной клуб с казино и стриптизом, но всё цивильно. А кроме того клуба у неё ещё немало всего было. И дюжина массажных салонов, где массируют что угодно и любым манером, и полсотни квартир, где всякая шелупонь веселится с девочками. Помимо того – просто плешки, где пасутся уж совсем подонки, а девочек предлагают им под стать: некроморфов да старых шлюх, у которых уже совсем ничего живого в организме нет, только силикон да пластик. Но это уже безо всякой цивильности.

В общем, бандерша как бандерша.

Я смерть не люблю с ней встречаться.

Она на меня глаз положила. Считает, что у нас что-то было. А по мне – с перепою не в счёт: на трезвую голову мои нежности дальше братской ухмылочки не зашли бы.

Мадам Фряк знает. Потому и тыкает меня вечно. Пиончик, мол, розанчик, цветик полевой – и откуда только в простом бандюке, да ещё и киборге, столько нравственности.

Ничего я ей на это не говорю. Делать мне нечего – с бандершей ругаться. Розанчик, как же! Просто я – точно, что простой бандюк, а у неё – шесть грудей в три ряда, главная пара – с дыню каждая. Куда мне столько счастья…

Но, конечно, хожу к ней неохотно. Если посылают – стараюсь отмазаться. Пусть Дэн с неё получает, у них мир, покой и полное взаимопонимание. Дэн, конечно, не розанчик, но его мордоворот одна Мида считает симпатичным. К тому же он в былые времена мадам Фряк ущипнул как-то раз. И она теперь сильно опасается.

Только мне всё равно пришлось. Босс велел с неё наличными получить, западло было отпускать Дэна одного за кучей стриженой капусты – техника безопасности не велит. Раз в таком случае мы вдвоём еле отбились, да и то потому, что кроме башлей ещё и гранатомёт везли.

Тем более что пригласила она не в клуб, а в какое-то новое место. Никогда мы с Дэном там не были.

Совсем мне это не понравилось. Компаньонка она там боссу или нет, а всё равно на подставу похоже. Но пошли. И Дэн сперва меня тыкал, что у меня, небось, свидание с мадам Фряк назначено – и я молчал. А потом он сказал, что там бордель, небось, свежие девочки – и я отомстил по полной. Пообещал всё Миде рассказать, как Дэн интересуется свежими девочками. И тогда уже и Дэн заткнулся.

А место, между тем, оказалось не совсем и в трущобах. Приличное место. Подземная парковка, холл с очищенным воздухом, весь в зарослях искусственных фикусов, фонтанчики журчат, электронные канарейки на фикусах щебечут – располагающая, как говорится, обстановка. А Дэн говорит:

– Ты заметил, как называется? Брачное агентство! Брачное, приколись, агентство «Птички-неразлучники».

– Это что ж за сорт борделя такой – «брачное агентство»? – спрашиваю. – Девочку не на ночь сдают, а на три года прямо?

А Дэн:

– Почему на три? Может, аж на семь. У официального брака – семь лет максимальный срок, если брачное свидетельство не продлевать.

Серьёзно разбирается. Небось, если бы стал с Мидой записываться – то на все семь, будьте-нате. В старину говорили – «навечно».

– Ты по себе-то не равняй, – говорю. – То Мида, а то платные цыпочки. Кто же одну и ту же девицу будет целых семь лет терпеть? Обычно недели хватает, чтобы надоела до смерти. Да и денег стоит немалых, я так рассуждаю.

А Дэн скорчил рожу и говорит:

– Тупой киборг, тут любовь и контракт денежный, а жена – не панельная цыпочка: не только в постели, а и кофеёк варить по утрам.

– Если уж так приспичил кофеёк, – говорю, – то абсолютно любая тебе сварит за десятку сверх оговорённых. Или вообще за пятёрку. Но я лучше сам, задаром: всего-то делов – кофей из пакета в кофеварку пересыпать.

А Дэн:

– Никакой в тебе романтики.

– Во мне, – говорю, – романтики на центнер больше, чем в тебе. И если уж свяжусь с девочкой, то точно без мадам Фряк в зоне видимости.

Пока пререкались, подошли к лифту с указателем «офис». Рядом с лифтом охранник торчит, боевой стереотип, форменное чучело. Морда отполированная, глазки голубенькие, фирмы «Киборгс Шок», цвет «влюблённый сапфир», блондинистая шевелюра зализана и блёстками посыпана, спутниковая антенна под старину, в виде монокля, фрак розовый, рубашка серебряная, штиблеты серебряные – и галстук-бабочка.

Ходячая реклама дешёвого притона, одним словом.

Посмотрел на нас с тоской и завистью, говорит:

– Вам, братаны, наверх – мадам дожидается.

Жалко глядеть, что с киборгом сделали. Всё равно, что атомный танк ромашками разрисовать – только ещё злее. У мадам Фряк тяга к киборгам прямо нездоровая – так этого, по всему видно, держат тут и за охрану, и за хахаля.

У меня прямо генератор засбоил, коротит в позвоночнике, аж искра чувствуется. Еле заставил себя в лифт войти. Куда легче – на стрелку, где десять модификатов с пушками дожидаются. Хоть душу бы отвёл.

А Дэн говорит:

– Ревнуешь, небось, к этому пижону с бабочкой? – и оскалился, как павиан.

Но боевой дух чуток поднял. Смешно, точно.

Дверцы у лифта, между тем, раскрылись с малиновым звоном, а за ними – шикарный офис под цвет охранника, розовый и серебряный. На стенах – рекламные плакаты плазменные, всё юга, голубой океан, пальмы и оранжевые девочки, стандартные модели: обтянуты по силикону шелковистым и атласным, а позы такие, что разъёмов от периферии и блоков питания не видать. Мебель вокруг – гламурный шик, в подушках в форме женского тела; на диванчике между ягодицами – глянцевый хрен глянцевый порножурнал читает: отреставрирован под нежного юношу атлетических форм, а морда брюзгливая и глаза кислые. Ясно, что старый пердун, попробуй скрой натуру-то.

Однако, не чувствуется, как в его потрохах электроника пашет. Не иначе, как всё натуральное – клонированные пересаженные потроха. Дорогой апгрейд. Ждёт беседы с мадам, надо думать.

А на ресепшине – скучающий бесполый ангел в розовых шелках, слушает музон в ушках-ракушках и ноготки полирует. Что-то в моде брать в секретари модификатов-гермафродитов последнее время.

Только этот – не как наш Люлю. Этот – как манекен в бутике: полупрозрачный, кровеносная система сквозь шкурку просвечивает. Экзотическая штучка. Мне такое не нравится.

Поднял на нас взгляд – глаза, как пустые стекляшки – сверил, видимо, наши морды с записью в ежедневнике и выдал нестерпимым контральто:

– Чмоки, мальчики. Мадам вас ждёт.

– Одна она? – говорю.

– А то, – отвечает. – Тебя особенно ждёт, дорогуша.

– Ладно, – говорю. – Иди, Дэн, а я тут побуду. Присмотрю за дверью.

Дэн вошёл, а я только заглянул в кабинет для проформы. Мрак. Розовый будуарчик, мадам сидит на золочёном троне в розовой обивке, причёску навела с локоном страсти у виска, в серебряном корсаже на все шесть штук. Вокруг парят голограммы – девицы всех мастей, и стандартные модели, и экстремальные модели, и модификатки, но выражение лиц у всех одно и то же: запрограммированная похоть высокого градуса.

А мадам беседует по стандартной видеодиректории с каким-то убогим перцем, который заикается и слюной брызжет.

Увидала нас, рассыпалась в извинениях, выключила связь – тут я и прикрыл за Дэном дверь.

Не терпит душа на мадам смотреть.

Решил: пока там Дэн денежки переслюнивает и с бандершей любезничает, разведаю, что это у них за новинка такая – брачное агентство.

– Эй, – говорю, – хрусталь небесный. Почём нынче за жену берут?

Секретарь ракушку из уха вынул, плечиком дёрнул:

– У тебя, – говорит, – дорогуша, столько нет. Небедные папики в клиентуре… или мамули с капитальцем, хотя муж подороже идёт, как водится. Мальчики в конторе мадам всегда в дефиците, мамули в очередь выстраиваются… а жён – в достатке, нехилый выбор есть.

Я удивился.

– Я же шучу, – говорю. – А выходит, серьёзно, что ли? На все семь лет девочку сдаёте?

Этот опять плечиком – виль:

– Пока клиенту не надоест. А потом можно обновить и перепродать. Товар ценный.

– Совсем что-то не воткну, – говорю. – Вы что, киборгов замуж продаёте, что ли? Или вообще мехами торгуете, теми моделями, что для извращенцев? Больно уж чудно звучит. Замужество же – дело такое… вроде, права у живых девочек-то, гражданский контракт… а у вас вроде магазина выходит. Что за название тогда – «брачное агентство»?

Секретарь осклабился, как сутенёр:

– А-га… кто же тебе за киборга отвалит? Вы же на чёрном рынке, в виде мороженого мяса – десятка за тонну, не считая апгрейда, да и кому нужны, кроме урок, хотел бы я знать. А мехмодификаты – ещё смешнее: всё равно, что куклу предложить надувную. Нет уж, жёны у нас – сплошь живые, электроники самая малость – но уж и самый шик, будь уверен.

– Как же, – говорю, – живую девочку можно продать и перепродать, будто она машина?

– Никаких проблем, – говорит. – Особый контракт, особые усовершенствования, а уж потом…

Но тут Дэн с дипломатом вышел. Некогда стало лясы точить.

Никакой особенной подставы тогда не случилось. Можно сказать, спокойно довезли. Пара мехов, правда, по дороге попалась, но, во-первых, на дистанционном управлении, а во-вторых, управлял ими какой-то криворукий с нарушенной координацией. Мы с Дэном из них мозги вынули и прихватили с собой на всякий пожарный случай – пусть босс сам разбирается, кто это таким нелепым манером хотел у него законную капусту попереть. А что Дэн одного меха в витрину дорогого бутика впечатал – так это уже не наша забота.

Коп, правда, поинтересовался. Ну, дали ему всё, что полагается: и в глаз, и по шеям, и рабочий код нашего босса – пусть с боссом обсудит, у них всё схвачено.

Так что всё сошло. Ушли себе с чемоданом.

Ладно, отдали капусту – и забыть бы. Но у меня из головы не выходит, что же это за апгрейд такой с контрактом, который живую девочку превращает в продажный товар.

Ведь даже панельная цыпочка – не товар: у неё права имеются. Сделала работу – получила башли. А тут – пока клиенту не надоест… и можно вернуть и перепродать. Как кофеварку какую-нибудь.

Или рабыню в древние века.

Не то, что на это дело желающих извращенцев бы не нашлось… мадам Фряк и не на такое находила охотников. Но сами-то девочки? Им-то какой навар? Они-то как соглашаются?

А этот полупрозрачный ещё намекнул, что и мальчики есть. Совсем в голову не вмещается.

Вот они мы – мальчики апгрейженные. Тупые киборги, незаконный биоматериал. Под шкурой – сплошная механика, в черепушке – сплошная электроника. Даже не панельные цыпочки – считается, что прав у нас нет совсем, демонтировать можно, как пылесос. Ниже для правовой системы только некроморфы и мехи. Но попробуй-ка функционирующего киборга загони кому-нибудь попользоваться, пока не надоедим! Откровенно скажу: никто бы такому пользователю не позавидовал.

Без всяких прав любой из нас кому хочешь засунет плазменную пушку в неподходящий разъём и на спуск нажмёт.

Думал-думал – и слазал в Мировую Сеть, глянуть, что это за «Птички-неразлучники» такие.

Сайт, ясное дело, розовый и серебряный. Весь в голубках, в сердечках, в розочках и плюшевых медведиках – при входе сладенькие колокольчики звенят: «Добро пожаловать, бесценный пользователь, готовьте капустку». И подключается анимированный консультант, нарисован под амурчика – неприличного вида толстый младенец с голой задницей, в лапках лук и стрелы, на кончиках стрел – то ли сердечки, то ли конфетки, то ли ещё какая фиговина телесного цвета.

– Глубокоуважаемый и нежнообожаемый пользователь, – говорит, – не утрудите ли вы себя вверением вашего личного идентификационного кода?

– Чё? – спрашиваю. – А минет тебе не завернуть, микросхема? С каких это пор в Сети личный код спрашивают? Я что, в министерство внутренних дел попал?

– Ах, как жаль, – говорит. – В таком прискорбном случае я, к нестерпимому сожалению, вынужден вам отказать. Потому что – тут речь идёт о репутации живых женщин и их безопасности. Каждому встречному-поперечному в такие интимности допуска нет без полной прозрачности.

– Перезагрузись, – говорю. – Я киборг. Где я тебе код возьму?

– Тем более, – вздыхает. – С киборгами и прочими квазигражданами мы не работаем.

И закрывает доступ.

Ага, думаю. И вызываю Дэна. Охота перетереть новости-то.

Дэн выслушал и говорит:

– Чистый детектив у тебя это дело. Занятно, конечно, что бандерша такая вся загадочная и сто раз запароленная, но сайт-то официальный. Значит, налоги платят и куда надо отстёгивают. Ничего такого, суетиться смысла не вижу.

– А тебе, – говорю, – не любопытно, дубина, как можно живыми людьми торговать, будто мороженым мясом или мехами?

А он, гад, осклабился и говорит:

– Ты, Ронни, точно розанчик, правду мадам Фряк говорит. С согласия можно всё. Если договор заключить при нотариусе и всех прочих – и того, заключившего, можно продавать, разбирать, убивать, лишь бы всё было подписано по форме.

– Кто ж, – говорю, – такой договор подпишет?

Дэн зевнул и говорит:

– Дуракам нет числа, а дур и того больше.

Ну и о чём с ним можно говорить?

– А позови Миду, – говорю. Хоть один там у них ответственный.

– Щас, – отвечает. – Только коммутатор настрою. Буду я для такой фигни Миду будить.

Так остался я один, с тайной, которая свербит во всех местах. Ладно, думаю, без тебя справлюсь, тупая машина. И выведу эту контору с живыми рабынями на чистую воду, выясню, что за гадость там мадам Фряк затеяла.

Ишь, взяла моду торговать живыми женщинами, как пончиками, когда почти что живой человек этих самых живых женщин видит только по ящику, да и то изредка.

Откровенно говоря, была у меня потусторонняя мысль, когда пошёл на разведку.

Охота была поглядеть. И расспросить. А то и спасти живую малютку от такой беды – мало ли, как сложится. И выдернуть ноги мадам Фряк, если подвернётся возможность.

Я, конечно, цивильно принарядился, когда собирался в эту контору. Правда, до галстука-бабочки дело не дошло, но в зеркале отражалось вполне себе – годится пройти любой фейс-контроль, если ограничитель на электронику не стоит.

Воротник высокий – значок на подбородке закрыть. Зеркальные очки – чтоб линз было не видать. Походочка блатная, без скованности. И всё, полный порядок, на улице некоторые принимали за человека.

Только розовый бык на входе меня всё равно развернул.

– Прости, – говорит, – братан, наших велено пускать только по приглашениям.

– А может, – говорю, – я жениться хочу. На все семь лет. На живой. И деньги на бочку.

Розовый головой помотал.

– Без мазы, братан, – говорит. – Тут одна слава, что живые. Мясо, пустышки, хуже мехов. Старые извращенцы денежные на них находятся, отстёгивают нехилые башли – но тебе совершенно ни к чему, верь слову.

– Как мясо? – спрашиваю. – Что за кошмарный ужас?

– Не кирпичись, – говорит. – Сами договор подписывают, на апгрейд. А апгрейд такой: выключатель. В лобные доли. И управляющая программа прошивается. Прямо по живому мозгу.

Я чуть не сел. Никогда не слыхал такого.

– Как можно самому подписать? – говорю. – Чтобы твою уникальную личность выключал любой слюнявый дегенерат?

Розовый покивал понимающе.

– Ага, – говорит, – неохота быть вещью – но это нам с тобой. А из них, из живых – знаешь, сколько просто мечтает? Из кожи лезет, чтобы стать вещью, только дорогой? У! Ведь если такая договор подпишет – всё, она уже сама за себя не отвечает. Её чистят-чинят-полируют по высшему разряду, всё равно, как бриллиантовую брошку на бархате. А ей только того и надо.

Мне всё стало ясно.

– Тело продать – фигня, – говорю. – Тело – что… но они же душу!

Розовый ухмыльнулся.

– Поэт, что ли?

– Угу, – говорю. – Аж восемь процентов поэта во мне. И художника. Всё мне, вроде, ясно уже. Пойду, пожалуй.

– Иди, – говорит. – Ты бы знал, какая тут клиентура. Старые козлы, помешанные на натуральном, и задроты всякие, которые, если тёлка без выключателя, её по широкой дуге обходят – боятся. И придурки разного сорта. Для них такое мясо с выключателем считается идеальной женой. У некоторых даже натуральные дети родятся.

– Но неужели же, – говорю, – и мужики с выключателем есть?

Розовый хмыкнул.

– Как не быть. Ты глянь на себя. Оно, конечно, клифт на тебе модный, не поспоришь – но ведь сколько раз шкуру-то штопали? Изрядно крутиться приходится? А другие, знаешь, свою ненаглядную личность меньше ценят – им бы целую шкуру, жратву-выпивку и никаких забот. Таким выключатель – подарок судьбы просто.

– Понятно, – говорю. – Всё разложил по полочкам. Бывай.

И розовый мне сделал ручкой. Грустно.

Ясное дело, служба у него не малиновый сироп. Но хоть выключателя нет – за одно такое будешь мадам ручки целовать. Могла бы, пока он мёрзлый был. Не стала – и на том спасибо.

Вышел я из конторы, но, почему-то, домой не пошёл. Вроде в фоновом режиме помехи какие-то шли, как рябь. Неспокойно. И я купил баночку энергетика и пошёл прогуляться вокруг квартала – чтобы зайти во двор этого их брачного агентства.

Со мной бывает. От засад, от подстав – от всего такого бывают помехи, где-то в блоке интуиции, над левым ухом примерно. И позвоночник чешется, повыше ингибитора эмоций.

И ведь точно – то ли засада, то ли подстава. В общем, не просто так.

Она сиганула из окна, с третьего этажа. А я как раз проходил – тут киборг полезнее человека, факт. У человека ни скорости бы не хватило, ни силёнок, а я её поймал, как бабочку.

И огрёб кулаком по морде. Очки разбила.

– Стой, – говорю, – не дерись. Я на мадам Фряк не работаю.

– Так пусти! – кричит. – А то те, кто работает, сейчас набегут! Валить надо!

Вот так фокус, думаю.

– Не спеши, – говорю. – И не дёргайся. Разберёмся.

Она на меня посмотрела – увидела.

– Что бы ты понимал, киборг! – говорит. С досадой. – Я же им денег должна! И они меня теперь так не отпустят.

– Верно, – говорю, – Дэн определил. Дур и дураков полон свет. За что деньги?

– За апгрейд, – говорит. Чуть не плачет. – За ресницы.

Ресницы точно бросаются в глаза. Небольшую отвёртку можно положить на такие ресницы. А глазищи – серо-зелёные, настоящие. Человеческие настоящие глаза, не линзы и не синтетика. На настоящей остренькой рожице, в веснушках. Ушки оттопыренные, тоже настоящие, даже без вживлённой периферии. Гладкий череп, тоже в веснушках – причёску надо апгрейдить.

Редкостная девушка – форменная ромашка. Живая. Факт, целиком живая. Поэтому очень красивая только в паре мест, а именно – ресницы и ноги. Зашибенные ноги, от ушей прямо.

Протезы, ясное дело. Портят картину. Выглядят смешно: тщедушное тельце, лысая головёнка, метровые ресницы, худые лапки, грудки с напёрсток – и стандартные протезы, модельные, длинные и глянцевые.

Понятно, что без денег. Платьишко дешёвенькое, с голографическими облачками, а сумочки вовсе нет. Ни одна уважающая себя девица так не оденется – разве только модифицированные работяги с конвейерной линии или из быстрожорки.

И ревёт. Слёзы с горошину – никогда я не видал наяву, как живые плачут. Только в анимации. Восхитительное зрелище.

– Ты откуда такая взялась? – говорю.

А она брыкается:

– Пусти – и бежим, пожалуйста, бежим!

Тем временем из чёрного хода выруливает пара боевых генмодификатов. Не знал, что у мадам такие есть – впечатляющая публика, чистые гориллы. Но увидали меня и убавили прыти.

– Нечего суетиться под клиентом, – говорю. – Пусть мадам мне счёт пришлёт. За ресницы.

Один мне:

– Слышь, киборг, она договор собиралась подписать.

– Собиралась, но не подписала? – спрашиваю. – Ну и до свидания. Как в старину говорили, прощайте, и бог вам свидетель.

Они всё поняли даже без драки. Потоптались на месте – и пошли мадам докладывать.

А я поставил девушку на асфальт.

И она посмотрела на меня, наморщив нос. Очень выразительная мимика, отличный интерфейс. А вот скульпт лица мог бы быть и правильнее, вообще говоря.

– Самый богатый, что ли? – спрашивает. – Я бы без твоих подачек обошлась. И без твоей помощи. Я и с пятого этажа прыгала – протезы пружинят, биопластовый стандарт.

– Прости, – говорю. – Не знал, что это у тебя вроде хобби, паркур, или как оно называется – когда с высоты сигают для собственной радости. Только имей в виду, что быки мадам тебе всё равно бы ноги выдернули, хоть биопластовые, хоть какие. Нечего ресницы в долг апгрейдить – да и апгрейд какой-то глупый.

– Заткнись, киборг, – говорит, – не твоего ума дело.

Но не зло, а очень огорчённо.

– Лучше бы ноги поменяла, если на то пошло, – говорю. – Свои-то куда дела? Загнала, что ли?

– Своих, – говорит, – у меня и не было никогда. Без ног родилась – зато естественные роды, мамулина гордость.

– Ничего себе, – удивляюсь. – Мать у тебя есть… Богатая, небось… а ты бегаешь на палочках эконом-класса, да ещё и с сутенёршей связалась.

Смахнула слёзы с шикарных ресниц.

– Богатая, – фыркает. – Как же. В нашем городишке, конечно, богатым считается любой, кто может себе позволить отдельную жилую капсулу в двадцать квадратных метров, но здесь, конечно, не считается такое богатство. И это, чтоб ты знал, если тебе вдруг интересно, мамуля меня свела с мадам Фряк.

Я пару раз рот вхолостую открыл-закрыл.

– Ничего себе, – говорю. – Как это может быть?

Она опять фыркнула.

– У мамули, – говорит, – выключатель прошит. Папуля – контрактный мамулин муж, на третьем сроке уже, и он председатель Лиги Естественной Жизни. И они оба считают, что женщине без выключателя нельзя – с детства меня этим тыкали. Мамуля всегда говорила, что обязанность девушки – быть шикарной куколкой… – и опечалилась. – Потому меня и не апгрейдили в детстве. Мамуля с папулей считают, что это муж должен. Апгрейд, жильё, энергия и всё такое прочее – а я престижная вещь и блистаю. Как-то так.

Я подумал.

– Занятно, – говорю. – Так ты сюда приехала, чтобы мадам тебе мужа нашла? – она кивает. – И всё уже было решено? – она опять кивает. – Но зачем же из окна сигать?

Она посмотрела на меня хмуро и говорит:

– Не знаю. Страшно стало. Зря, наверное. Надо к мадам вернуться, наверное, а то у меня ни денег, ни знакомых в этой метрополии, чтоб ей провалиться, – а в глазах уровень жидкости поднимается-поднимается – и переливается через нижнее веко. – Ещё не хватало, чтобы какой-то там киборг, трупешник, напичканный электроникой, зомбак механический за мой апгрейд платил, – и всхлипывает.

Я немножко себе прикрутил регулятор стресса.

– Ладно, – говорю. – Не буду. Можешь возвращаться и вшивать выключатель. Ты, наверное, хорошо знаешь, каково оно, раз твоя мамуля его юзает?

Нахмурила реденькие бровки над шикарными ресницами.

– Гад ты, киборг, – говорит. – Взялся спасать – давай, спасай до конца, как полагается. А то начинаешь, как человек, а заканчиваешь, как мех с пружиной в заднице.

– Хорошенькое, – говорю, – дело. Я насильно никого не спасаю, принципиально. Хочешь по мамулиным стопам становиться куколкой с фигурной лоботомией – на здоровье. Но, если не хочешь – могу приютить пока. У меня, правда, капсула в семнадцать метров, но лучше, чем на плешке.

Она вздохнула и ещё раз вздохнула. И подала мне руку.

– Меня, – говорит, – зовут Делия. И я с детства знаю, чего этот выключатель стоит. Просто деваться мне некуда, и к тебе я идти боюсь. Ты киборг, а я девица порядочная.

– Да ладно, – говорю. – Я на восемь процентов поэт, будь спокойна.

У неё глаза расширились.

– А на остальные? – спрашивает. – И потом, как это «на восемь»?! Ты вдобавок ещё и химера, что ли?

– Я романтик, – говорю. – Спасаю людей, попавших в беду. Пока у них ещё мозги целы. А из чего я сделан – тебе не всё равно?

Хмыкнула Делия, вздохнула в последний раз и осторожненько взяла меня под руку. Видно, что муторно ей, жутко, не по себе с киборгом под ручку прогуливаться – но без меня ещё страшней.

Так мы и пошли к парадному входу, где у меня птичка моя реактивная оставлена. И я как раз Делии сиденье откинул, как из этого агентства, будь оно неладно, вдруг выплывает тот самый хмырь с кислыми глазами, а с ним – живая девочка.

Ниже шеи – ни грамма синтетики, ни одной микросхемы: всё сплошь живое, а качество – хоть прямо сейчас в витрину под стекло. И одета сплошь в натуральный шёлк и пушистые шкурки – тоже, по всему видать, с живых содрали. И щебечет-щебечет: «Ах, как я счастлива, Алексис, ах, как я неимоверно счастлива!»

А лицо, хоть и живое сплошь, пустое, как у меха. Улыбается, чтобы идеальные зубы показать – никак не меньше, чем по пятьдесят кусков за штуку.

Подогнали им лимузин, как катафалк. Она: «Ах, как я счастлива!» – а Алексис: «А ну, заткнись, пока не схлопотала!» Не знаю, где у него дистанционный пульт от выключателя, но при нём, факт – покупочка-то только и пискнула: «Ах, прости меня, дорогой, молчу!» И заткнулась.

Смотрю на Делию, а она сжала кулаки и скалится:

– Вот, видал, каковы лоботомированные? – говорит. – Она теперь всем и всегда будет рассказывать, какая счастливая, даже если её лупить будут через день. Лига Естественной Жизни, понимаешь? Вот это они естественным и считают.

– Во-во, – говорю. – Святые слова Дэн сказал: дуракам нет числа, а дурам – тем более. Но в моём обществе тебе естественность не грозит, можешь не сомневаться.

И перед тем, как дать газу, проверил, пристегнулась она или нет.

Живые – они хрупкие.