Текст книги "Блаженны миротворцы"
Автор книги: Максим Далин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Макс Далин
Блаженны миротворцы
Я всегда говорил, что жизнь – штука офигительно разнообразная.
Мы с Тама-Нго, вроде бы, не новички в Просторе – но то и дело встречаешь такое удивительное создание, что потом глаза долго не впучиваются обратно. Смотришь иногда на кого-нибудь и думаешь: как же ты, сердешный, жить-то можешь с такой внешностью и заморочками?
А сердешный живёт, ни у кого пить-есть не клянчит и невероятной своей сущностью не пришиблен. И норовит на тебя посмотреть с сочувствием: как же ты, думает, бедолага, ухитряешься существовать, когда так убого устроен…
Мейна – место специфическое. Боевые товарищи друг к другу относятся с пиететом, можно сказать – с уважением. В хорошей стае может прижиться кто угодно; народ только чужаков предупреждает, чтобы правильно себя вели и не попали впросак. Ну, знаете, вроде того: «Ты, приятель, Дика со спутника АН-978с по спине неожиданно не стучи и за руки не хватай – а то тебя потом от слизи очищать задолбаешься, а Дику объяснять, что у соседей просто такие странные обычаи, его, мол, никто бесить не хотел». Или, как наш друг Трёхглазый Снурри любит говорить: «Это, бестолочь, тебе не диван, а мой навигатор. Ещё раз попытаешься на него сесть – не только он тебя стреканёт, а ещё и от меня в ухо получишь, для памяти».
В общем, удивительно, какой странный на свете попадается народ.
Иногда к чужой внешности долго приходится привыкать, хоть к тем же АН-978с, в просторечии – слизеплюям. Иногда чувствуешь себя, как ёжик, который кокетничает с кактусом: те же фехтовальщики с Нги-Унг-Лян внешне – вылитые люди, чистый обман зрения. А иногда посмотришь на чужака – а он прекрасен.
Чуждое восхитительное создание. Как орхидея. Или лебедь. Или ягуар. Не факт, что безопасное, но такое восхитительное, что дух захватывает.
И тянет совершать всякие глупости. Или – не глупости, как выйдет.
Так вот.
Мы с Тама-Нго гостили у Снурри. Снурри и вправду Трёхглазый, только, если уж совсем точно, третий глаз у него – тепловой, почти незаметен, поэтому не совсем считается. Ясное дело: когда адмирал – ксенофил, тогда и стая подтягивается. У его ребят на броне никаких дурных лозунгов, вроде: «Люди – к людям, прочие – на фиг!» – не бывает, да и сам он, хоть и антропоид, но не вполне человек, всё-таки. Вот у него-то в штабе мы и увидали это чудо.
Неописуемо вообще.
Ясно, что детёныши. Парочка, вроде как близнецы. Самые милые и грациозные детёныши, каких только можно себе представить. Они в уголке тихонько играли с шариками светящимися – а мы с Тама-Нго залюбовались.
Форма, в общем и целом – пожалуй, антропоиды. Но явно не люди. Не кожа – мелкая-мелкая перламутровая чешуя, нежная; на головах что-то вроде дредов – гребень такой, наверное, или выросты кручёные, упругие, сине-лиловые, длиной до плеч. Глазищи – громадные, умные, влажные, тёмные, одни зрачки, кажется, райков не видно. Носики крохотные, можно сказать, что их вовсе нет – просто две дырочки, у ротиков – своего рода губы, лиловые такие полосочки, из них то и дело высовываются язычки раздвоенные. Ушных раковин тоже нет – перепоночки, как драгоценные камни, радужные, переливаются. Лапочки ловкие, с четырёхпалыми ладошками, пальчики длинные, цепкие, коготочки на них острые, чёрненькие, блестящие. Чем-то похожи на рептилий, пожалуй, но ящерицы так двигаться не могут, ящерицы – как заводные игрушки, неуклюжие, грубоватые, а эти – как резвящиеся котята, шустрые, быстрые, прямо-таки перетекают из позы в позу. Пропорции – как у человеческих деток, головы большие, сами – ростом с наших пятилеточек примерно. Тоненькие, лёгонькие – и одеты эти малышки в детские платьица в рюшечках, одна – в розовое, вторая – в голубое, и в туфельки с бантиками. То есть, по-человечески говоря, девочки. И щебечут, как райские птички.
Таких надо фотографировать для голографических открыток «Ксенофобия – пережиток!» и рассылать эти открытки по разным отсталым мирам. Даже у законченного антропоцентриста вызовут желание сюсюкать и слёзы умиления. Детки-конфетки.
– Умереть – не встать, – говорю. – Снурри, чьи это ангелочки у вас?
Снурри как-то странно ухмыльнулся, вроде бы, смущённо, а сумрачный парень, лицом похожий на йтен, что сидел неподалёку, оторвался от планшета с картами и говорит:
– Мои.
Тама-Нго ему:
– Не твои. Ты – человек.
А он:
– Приёмные, ясное дело, – и в тоне тоже что-то странное, не ухватывается даже с мысли: вместе с любовью – то ли стыд, то ли тревога, то ли гордость, то ли ещё какое смешанное чувство.
– Чудесные какие детки, – говорю. – Мама, наверное, красавица?
Вздохнул.
– Не то слово, – говорит. – Ослепительная. О Чиеоле, слыхал? Красивые жители… и своеобразные.
Никогда я не слыхал про этот мир, если честно, но Галактика, как известно, большая. И никак мне не понять, в чём тут хитрость у этого парня. Прямо вагон противоречивых чувств к этим деткам понаверчен.
Очень интересно.
А Тама-Нго как будто что-то просёк и говорит:
– Ты – Мужчина, Готовый На Многое Ради Жизни, я бы сказал…
Парень головой мотнул – первый раз на нас посмотрел внимательно.
– На многое?! Да – на всё!
И Снурри говорит:
– Вот уж точно. Йомин у нас – точно, что с крутым прибабахом, он – и вправду на всё. Трагическая, как говорится, судьба. А с Чиеолы – они и верно, необычные и очень красивые в своём роде… но я бы… я бы… не важно, в общем, я бы того, что он, не сделал. Не смог бы.
Вот тут-то я и ощутил, что помру от любопытства, если не услышу всю эту историю целиком.
– Йомин, – говорю, – а вот ты бы не мог рассказать, как познакомился с чиеолийкой?
А Снурри:
– Лучше не надо. Душевное равновесие целее будет, – и посмотрел куда-то в угол. – Наворотили мы тут с Йомином…
И мне в нём, в орле Простора, который очень по-дружески общался и с букашками, и со слизеплюями, и со своим навигатором, который вообще – разумный полип, вдруг мерещится что-то, очень и очень неожиданное. То ли стыд, то ли неловкость какая-то. И Тама-Нго смотрит на него и щурится. И становится ещё любопытнее, так что нестерпимо до зуда в пятках.
– Йомин, – говорю, – пожалуйста. Я же спать не смогу, пока не узнаю!
Йомин, вроде, задумался.
– Да ведь я, – говорит, – уже уходить собирался, вроде… Ладно. Только жене надо звякнуть.
И врубает голопроектор. И посреди снурриного штаба появляется прекрасное видение.
Мы с Тама-Нго поняли, что из близняшек вырастет. Какая-то это была серебряная, перламутровая наяда, грации невероятной, с такими очами, с таким лицом… В общем, цивилизация её породила древняя, мудрая – и с вышесредним чувством прекрасного.
Конечно, не женщина. Чуждый вид, даже не млекопитающее, похоже. Но ведь восхитительная: лебедь, понимаете, орхидея, ягуар. Морской анемон. Эволюционное чудо. В комбезе из золотого синтеклана, золотых браслетах и тоненьком золотом обруче на шее. Переливается, как жемчужина, подвижна, как ртуть, мерцает, как далёкая звезда.
Йомин говорит:
– Гелиора, я задержусь тут. Дело есть, – а она райским щебетом, русалочьим пением отвечает:
– Конечно, милый капитан. Только пришли домой девочек. Им обедать пора.
Голограмма погасла – мы выдохнули. Йомин малышкам говорит:
– Слышали, что мама сказала? – и они чирикают, как птички, ласкаются, как котята, и упархивают, как бабочки. А их приёмный папаша поворачивается к нам.
И Снурри вставляет:
– Вы не пожалеете?
А Тама-Нго говорит:
– Мы были бы рады услышать твою историю, Воин С Шипом В Сердце.
Снурри слушать не стал, ушёл. Его что-то смущало с нездешней силой. А Йомин выключил планшет, скатал в трубочку, сунул в карман и говорит:
– Вот уж точно, старина… С шипом.
* * *
Точно ты это сформулировал. С шипом. Невыдёргиваемым.
Подруга моя была – человек. Соотечественница. Была. Потеря герметичности скафандра, вот так. На третьем месяце, жизнь наша… А куда денешься? Мейна ведь, а она была – боевая подруга, навигатор мой… Наша вечная война, что поделаешь – мы с ней оба родились тут, другой жизни не знали. А здесь – тянет в пилоты, а пилоты живут недолго. Ты – сегодня, я – завтра, рок, он для всех один, судьба не выбирает и не разбирает.
Разве что – не даёт быть счастливым слишком долго.
Первое время часто хотелось выбрать камешек потяжелее, необитаемый, и в него – на второй космической, не тормозя. Потом – реже. Люди – твари живучие, сам себе удивляешься. Сначала жил, чтобы её астероид навещать, где она… Потом – просто жил.
В стае – не трогали. Я не слишком общительный, отгородился. Некоторые утешать пробовали – пришлось огрызаться. Я не могу так: сегодня одна, завтра другая – привычки такой не имею. Так что со мной им было скучно тусоваться… А Снурри знал, конечно – поэтому просто звал, если меня дома не было. Знал, что, если меня дома нет, значит я – к Дилайне на астероид свалил опять.
Не в нашей системе, кстати. Подальше. Потому что у нас тут – сами знаете. Кому-нибудь понадобилось пострелять, масса вещества зачем-то понадобилась или ещё что – они же рассматривать не будут. Ну и привет, не найдёшь своего астероида на прежней орбите. А мне хотелось, чтобы… вроде как вечно. Блажная романтика.
Поэтому улетал я надолго.
Сначала там только плита была. С именем. Потом я оставил маленький генератор, кислородный купол вокруг плиты. Да что… ну, привёз капельку грунта – наши цветы посадить, розовые колокольчики с Йтен, она любила. Фонарик повесил, влажность отрегулировал. Потом – сделал искусственную гравитацию, чтобы росли лучше. Искорка живого… Чуть-чуть полегче на душе.
Снурри ещё тогда подумал, что я тронулся. Ты тоже так думаешь? Нет?
А, ну ладно. Тогда ещё можно говорить.
Так вот, я как раз тогда возвращался от Дилайны. С её астероида, в смысле. Лишайник ей туда отвёз, хороший, лавийская разработка, чтобы потихоньку астероид грыз и кислород вырабатывал. Культуру приличных бактерий, для обогащения почвы… Ну, знаете – чтобы было ещё больше похоже на живое место. Когда-то в детстве я космобиологией увлекался – вот, пригодилось.
В общем, слегка безумное такое хобби: оживление холодного камешка, чтобы… Глупость, в общем. Неважно.
И я на тот раз всё закончил, шёл домой. Как раз покинул орбиту камешка, собирался в «прыжок» – и тут поймал чей-то сигнал. Незнакомый, но человеческая частота. Я расшифровал.
Человеческая… «Эдем», «Эдем», говорит «Святой воин-4», проект «Очищение Огнём». Были атакованы охотниками противника. Разгерметизированы и выведены из строя четыре отсека, прямое попадание ракеты в узел управления. Остался один, ранен, прошу помощи… «Эдем», «Эдем», ответьте…» – как-то так.
Мне это не понравилось. Это, знаете, «атакованы охотниками противника». Потому что – война у них там. Какой-то постоянный противник есть, который их атакует. А вмешиваться в чужие дела мейнцу, вроде бы, не годится. Мейнец же вне закона – накладут с двух сторон.
Но этот вояка там, вроде, ранен, а этот его «Эдем» что-то не отвечает. И я подумал, что, пожалуй, слетаю посмотреть.
Мысли у меня тогда были довольно забавно перемешаны – приличные с неприличными. Я собирался оказывать помощь и мародёрствовать одновременно. Он мне – не сват и не брат, я не люблю всяких «святых воинов», я решил, что стребую с него за помощь по первое число. С тем и «прыгнул» в направлении сигнала.
А там в вакууме дышали, ребята… полной грудью.
Я вышел в физический космос на поле боя. Такие дела.
«Святой воин» оказался космической станцией, которая, по идее, должна была нести крылышки-охотники – и, видимо, несла. Раньше. Но все они болтались вокруг. В виде трухи.
Простор на пару сотен километров по орбите станции был завален обломками. Я в жизни не видел такого фарша и в таком количестве: обычно, всё-таки, вояки пытаются вывести из строя больше технику, не живую силу – а тут уничтожали всё и вся к облезлой матери, с особым цинизмом.
Я шёл по инерции, а мимо проплывали куски машин и трупы; трупы – гуманоидов, я бы сказал, насколько можно рассмотреть гуманоидов в тех грустных останках. Некоторые из тех убитых были одеты в комбезы, а не в скафандры – я так понял, что их подняли по тревоге, и они поскакали убивать, нимало не заботясь о собственной безопасности. Прямо я тогда вспомнил, как читал про древние битвы – когда выбегали в одном белье и кидались рвать врагов чуть ли не зубами.
Тут друг друга ненавидели. Так ненавидели, что я удивился – я, вроде, пират, но и среди урок не принято звериться настолько. В бою надо холодную голову сохранять – а тут мозги кипели, по всему видно. Никакой корысти. Чистая злоба.
Станцию расковыряли ракетами – любо-дорого. Удивительно, что там вообще кто-то уцелел; судя по состоянию брони, калибр вполне основательный. Обычно охотники такие ракеты не несут, опасное оружие, можно по своим того… но здешних вояк это не волновало. Мне как-то совсем разонравилось вся эта, так сказать, спасательная операция, но я всё-таки вызвал «Святого Воина».
А он спросил пароль.
Я сказал, что я тут – человек посторонний, просто готов помочь, если нужна помощь.
Он спросил, точно ли – человек.
– Слушай, орёл, – говорю, – я не философ. Двуногое без перьев тебя устроит?
Он выразился в том смысле, что двуногих без перьев полна Галактика, но никто не поручится, что все они – люди. Я сказал, что тогда я, пожалуй, пойду – и этот идиот тут же завопил, что даёт стыковку.
Конечно, не факт, что я – человек с его точки зрения. Но жить хочется. Ладно.
Я поставил крылья в ангар для охотников. Стыковку без толку было и спрашивать: он открыл створы, а рядом со створами я увидал дыру в обшивке, через которую бы провёл свою машину, не задев краёв. Но вояка, видимо, сам не очень представлял, в каком состоянии его собственное оборудование.
Хорошая станция, кстати. Распотрошённая в прах, со сквозными дырами в броне, во всех местах – ещё функционировала и неплохо. Надёжная техника.
Выходить из машины пришлось в скафандре и попадать в жилые сектора – через двойной шлюз. Мой газоанализатор дал типичную смесь; самое оно для нас, двуногих без перьев. Но я даже шлем не снял, только поднял забрало. Мне там не нравилось.
В узел управления оказалось не попасть, после удара там всё загерметизировалось – да я и не рвался. Двигатели, похоже, накрылись, когда пригрело ракетой – просто удивительно, как переборки уцелели. Они, правда, выгнулись, как резиновые – но выдержали ударную волну. Хорошие переборки, опять же – качественный материал.
Кого-то с той стороны, конечно, по ним размазало. Но я совершенно не жаждал смотреть на это клубничное варенье – достаточно, что сиропчик кое-где изрядно в щели подтёк, до того, как сработала аварийная герметизация.
На войне как на войне, так сказать. Простор – колыбелью, все там будем.
Поэтому я взламывать этот склеп не стал. Вызвал раненого и говорю: «Ты где?» – а он сбросил мне голографический план и отвечает: «Иди вперёд, через лаборатории – к медотсеку». И я пошёл через лаборатории. Лаборатории у них там защищала целая система шлюзов с двойными переборками – исследовательская станция, ради лабораторий и устроена. Так что эти научные богатства почти не пострадали. Но стоило мне туда попасть – пары минут не прошло, как я понял, за что владельцам станции глотки рвали, за что приласкали их по полной, и почему так яростно ненавидели.
Хозяева тут изучали разумных нелюдей. Как морских свинок. Посредством вивисекции.
Я прошёл мимо целого ряда больших сосудов со спиртом или формалином, в которых плавали букашки. Целиком. Не то, чтобы я их фанат – но видеть разумных союзников заспиртованными, будто они колорадские жуки, жутковато, парни. И на душе тяжело.
Дальше пошли какие-то потроха на витринах. Я сперва не мог понять, что к чему, а потом дошёл до витрины, где нги был целиком препарирован, как лягушка, и сообразил, что это были образцы их репродуктивной системы. От этого мне стало похуже, чем от букашек – буквально затрясло. Нги-то был ещё совсем молодой, его невидящие глаза смотрели мимо меня, а тело приобрело белёсый цвет, какой бывает на препаратах из трупов… откуда-то я знал, что его убили специально, чтобы вскрыть. И не его одного.
Ангелов они, почему-то, целиком не сохраняли; от ангелов остались только головы и крылья, растопыренные и высушенные в вакууме. Немного. Может, ангелы им не попадались А вот слизеплюев и мохнариков с Т-Храч тут оказалось во множестве. Причём, мохнариков они брили целиком, прежде чем выпотрошить – так было гораздо заметнее, что мохнатые – тоже антропоиды. Попался детёныш и пара самочек – ясное дело, гражданские, с транспорта какого-нибудь. И я за время этой экскурсии так проникся, что сам бы этим, разрядник им в ухо, учёным дал бы в Просторе вакуума нюхнуть до полного кайфа.
Я нашёл ещё много кой-кого, о ком можно было только догадываться, что они разумные. Больше всего, само собой, жителей Чиеолы. Они, в сущности, тоже слегка антропоиды: удобный комплект, руки-ноги-голова – но я уже по внутренностям догадался, что эволюция там шла другим путём. И ещё – я опознал в чиеолийцах тех ребят, кого видел в Просторе около станции. Врагов здешних добрых хозяев.
В общем, чем дальше, тем больше я сочувствовал мёртвым парням с Чиеолы. Жалел, что они проиграли драку – дрались, как звери, против превосходящих сил… а своих не спасли. Жизнь наша… Да ладно, я бы сам рубился на их стороне, хоть они явные нелюди, а я – мейнец, который принципиально в чужие разборки не суётся.
Самый мрак – что один чиеолиец был распят на операционном столе в герметичном стеклянном боксе, будто его резали как раз, когда началась бойня. Может, его и можно было бы спасти, если бы местные гады все эти искусственные лёгкие и прочую дрянь не отключили, уходя – но они отключили, и к моему приходу парень уже окоченел. И я стоял, смотрел на мёртвого и жалел, что учёные, вероятно, тоже накрылись, и у меня нет никаких шансов поговорить с ними по-свойски, когда тот, раненый, подал голос: «Ты что там, заблудился?»
У меня уже руки чесались не на шутку пристрелить этого типа, просто за то, что он тоже во всём этом участвовал, хоть и косвенно. Но я решил пока не пороть горячку и сказал: «Ничего, я найду дорогу».
И тут увидел в стеклянном кубе живую чиеолийку. Я видел их мужчин, догадался, что это – женщина, самка. Единственная в коллекции женщина – не иначе, как на сладкое её оставили, сволочи. Она была меньше, гибче – и здорово по-другому выглядела, даже в одежде: у чиеолийцев есть такие… как бы… выросты на нижней челюсти, как бакенбарды, а у неё – только эти локоны-гребни, улавливатели вибрации и органы равновесия, как я узнал потом. Она хотела привлечь моё внимание, колотила по стеклу ладонями изнутри – но стекло было толщиной, как станционная броня, и я её не слышал и не видел, конечно, пока случайно не посмотрел в ту сторону.
Гады её держали для тех же дел, явно – живой экспериментальный материал.
Я не знал, как её оттуда достать. Эта штуковина была всё равно, что запаяна со всех сторон. Я обошёл террариум вокруг, не нашёл никакого подобия двери и даже хотел уже жахнуть из бластера, только луч настроить потоньше – но чиеолийка сделала все отрицательные жесты, до которых додумалась, и показала мне на пульт у стены.
Я боялся, что ничего тут уже не работает, а хуже того – что я облажаюсь как-нибудь непоправимо, выкачаю воздух из её террариума, к примеру, но всё обошлось. Это был человеческий пульт, а что один человек сделал, в том другой всегда разберётся.
Над кнопками оказались вполне доходчивые пиктограммы. И я выпустил чиеолийку, чувствуя, что, всё-таки, не зря сюда летел.
Она сцепила пальцы, и прижала к груди, и защебетала-зазвенела – вы слышали, как они общаются, ребята – и дешифратор оказалось только чуть-чуть сложнее строить на её трели, чем на этого здешнего раненого. Хотя, конечно, нелюдя всегда понимаешь с пятого на десятое.
Она благодарила меня ради детей. Ради своих детей. Двойняшек, девочек.
Я спросил, где дети, и она показала. Сказала: «Внутри». У неё внутри. Вот так. А потом пошла туда, к герметичному боксу, и прижалась к стеклу ладонями.
Я сказал: «Пойдём». А она сказала: «Это мой второй муж. А вон там – мой первый муж и мой третий муж. Они никогда не увидят своих детей».
Чиеолийцы не умеют плакать, но в её щебетании слышалось безысходное горе, и поза… Поза обозначала «Я не могу его бросить, даже мёртвого» – и дешифратора не надо.
Я сказал: «Пойдём, пожалуйста. Ради девочек», – и тут меня вызвал раненый: «Ты там скоро?»
– Ты учёный? – спрашиваю.
– Учёные и командный состав погибли, – говорит. С огорчением. – Я техник.
Это хорошо, что ты не офицер и не учёный, думаю. Даёт мне возможность тебя не добивать: руки при женщине марать тобой неохота. Может, ты доорёшься до своего «Эдема». И сказал чиеолийке:
– Нам вправду надо уходить, милая. Сюда могут нагрянуть убийцы.
Она гладила стекло, гладила – и посмотрела на меня.
– Ты воин? – говорит.
– С этими я до сих пор не воевал, – говорю. – Но теперь собираюсь, будь спокойна.
– Уничтожь это, – сказала она и обвела круг пальцем. – Ты можешь? Если да, то уничтожь всё это. Мёртвые выбрали бы огонь. Уничтожь.
Тогда я вызвал раненого и сказал:
– У тебя есть минут семь, чтобы покинуть станцию. Может, восемь, – а он как завопит:
– Ты же собирался мне помочь! – ну что я мог сказать…
– Я выбрал, кому буду здесь помогать, – говорю. – А ты свой Эдем покричи. В общем, у тебя семь минут – и как сам хочешь… двуногий без перьев… – и повернулся к ней. – Мы вместе уничтожим это логово. И никто больше над ними измываться не будет. Ты осталась одна?
Она издала согласную трель. И я пошёл искать ей скафандр.
Гелиора… вообще-то, мне её имя не произнести. Их щебет и трели нашими звуками не передать – гортань и голосовые связки иначе устроены. Но она назвала себя – и я придумал называть её Гелиора. Она согласилась. Она же моё имя тоже выговорить точно не может. Она называла меня просто – капитан.
Ей подошла та же кислородная смесь, что и мне. Почти весь здешний виварий был при жизни кислорододышашим. Может, она чуточку и подрегулировала себе что-то – температуру, или влажность, или ещё что – но в общем и целом обошлась скафандром для местных сволочей.
Он оказался ей немножко великоват. И всё.
А я так и не опустил забрало, пока мы шли к ангару. Правильно сделал. Когда ты без шлема, интуиция лучше работает. Я прямо-таки учуял, что нас поджидают – только не определил, с бластером или так.
Я его вызвал.
– Эй, раненый, – говорю, – Я тебя пока убивать не хочу, но могу и передумать. Выходи оттуда и имей в виду: у меня коридор под прицелом. А то давай так: ты – техник, я – пират, в этой игре я вожу и больше не играю.
Он понял и вышел. Не знаю, куда он был ранен, под скафандром не видно. Но двигался он медленно и забрало тоже поднял. Эти гады, двуногие без перьев, были похожи, может быть, на наших или на лавийцев. Или на шиян. Как-то так. Без причуд антропоид. Бритый, морда бледная с прозеленью, под глазами чёрные синяки. Без бластера.
– Тут, – говорит, – сокровища. Надо их спасти. Научные труды. Проект «Очищающий огонь»…
– Сокровища? – говорю. – Ясное дело, что ж, я – слепой, что ли… Разрабатывали оружие против нелюдей, ясно же. Биологическое, биохимическое, может – генетическое… Очищающий огонь, говоришь… будет вам огонь. Порадуетесь. Очистим по самое не балуйся. Я только уточню, откуда вы родом.
И Гелиора пропела:
– Я знаю. Я скажу.
А раненый скрипнул зубами.
– Мы же с тобой оба – люди, парень, – говорит. – Где у тебя здоровая солидарность с тем, кто к тебе ближе по крови? Паразитка – лучше?
– Сам ты, – говорю, – паразит, тоже мне, человек. Мы сваливаем отсюда – и ты тоже можешь, пока я этот ваш гадючник не взорвал.
Он сжал кулаки.
– Да эти – самые мерзкие твари в нашей части Галактики, я не шучу! Я не ругаюсь, я классифицирую!
– Обалдеть, – говорю. – А я думал, самые мерзкие – нгишки или букахи. Или мохнарики. Короче, для вас все мерзкие – но ты ещё не знаешь, кто тут мерзее всех на самом деле. Может, и я – ты ведь меня без скафандра-то не видал, вдруг что-то недопонимаешь, а? Отойди с прохода, классификатор лядов, а то я случайно выстрелю.
Не знаю, из чего он хлопотал. Может, задерживал нас – но надолго не вышло. Мы покинули станцию, можно считать, вместе – мы с Гелиорой на моих крыльях, и увечный этот на своей аварийной капсуле. И я подумал, что ради такого случая можно поступиться принципами, распаковал пару ракет с термоядерным зарядом и жахнул прямой наводкой.
Издали было даже красиво. Как сверхновая, только крохотная. Всё ушло в это плазменное облако – и станция, и фарш вокруг. А раненый ещё некоторое время поливал меня по связи последними словами, но брань на вороту не виснет. Я просто ушёл в «прыжок», так и не дослушав, что он там ещё обо мне думает.
И Гелиора смотрела, как я их взрывал и как потом Простор свернулся пространственным тоннелем в моей оптике. Молча.
С чиеолийцами чем тяжело общаться – у них мимических мышц нету. Лица – неподвижные серебряные маски. Непонятно, что они думают-чувствуют, пока не привыкнешь к их невербальщине – к позам, которые идут вместо мимики.
А она сидела, сгорбившись, свесив руки между колен, вся – поникнув. В позе «горе и безнадёга».
Скорбела об убитых мужьях. О троих. Безутешная трижды вдова. Чудно у них там общество устроено.
– Гелиора, – говорю, – я иду домой. У нас – безопасно.
Она на меня взглянула.
– Людей мы почти не знаем, – говорит. – Знаем о них только то, что люди нас ненавидят. Ты мне не враг, капитан, ты меня спас, но – как же мне лететь с тобой к тебе домой? Я не знаю, как меня встретит твоя родня. Мне страшно.
– Хорошо, – говорю. – Фигня – вопрос, полетели к тебе.
Она покачала головой и отгородилась ладонью. «Нет».
– Как же тебе, человеку, лететь на Чиеолу, – говорит, – если люди – наши враги? Видишь, что наши соседи делали с нами? Знаешь, как мы туда попали? Гедонцы напали на нашу геологическую станцию в соседней звёздной системе, убили почти всех, а случайно выживших забрали на опыты. Мы ведь – не солдаты. Мой первый муж – хирург, мой второй муж – специалист по грунтовым водам, мой третий муж – техник связи. А я – педагог и педиатр… мы надеялись, что наши дети будут жить рядом с нами, а в ожидании я кормила Посредников. Люди в первую очередь убили наших детей; мне и моим близнецам повезло, просто повезло – что мы ещё одно целое, что ты спас меня… Я боюсь звать тебя к себе домой, человек… в Просторе – одно, на планете – другое. Всё может измениться.
– Я, – говорю, – никогда чужих детей не обижу. Ты – вдова, а я – вдовец. И моя жена тоже ждала ребёнка…
И тут мне в голову приходит кое-что.
Сидит рядом чуждое существо… женщина? Сама грация, тонкая и гибкая, как змея, талия тоненькая, бёдра узкие. Беременная? Двое детей, сказала. Девочки. Много ли там тех девочек? Судя по её фигуре – по паре-другой клеток на сестру.
– Твои дети, – говорю, – скоро появятся на свет?
Она высунула кончик языка, как змея. И убрала. Потёрла пальцем уголок рта. Лёгкое замешательство, но я тогда не понял.
– Что? – говорю.
– Не знаю, – отвечает. – Откуда мне знать? Мы с детьми будем ждать, когда подвернётся возможность – но я не могу предсказать, когда именно это случится. Ты сам видишь, в каком мы положении.
Я почувствовал, что у меня слегка заходит ум за разум, но вспомнил, что она – ксеноморф в полный рост. Зато мне понравилось, что она о себе с нерождёнными детьми сказала «мы».
Как-то это было очень по-женски и хорошо.
– А откуда ты знаешь, – спрашиваю, – что родятся девочки?
Расширила глаза и показала мне ладони. Удивилась, как я потом выяснил.
– Мои же девочки, – говорит. – Как я могу не знать? Они – моя сладость, они горят, как звёзды внутри меня. Я даже догадываюсь, что они – второго мужа. Но это пока лишь женская интуиция. Точно можно будет сказать только после вторых родов. Когда девочки родятся окончательно.
Тут у меня ум зашёл за разум окончательно.
– Ладно, – говорю. – Пока не будем вдаваться в подробности. Ты мне веришь?
– Лично тебе – да, – отвечает.
– Вот и хорошо, – говорю. – Летим на Мейну, на Мейне разберёмся.
Гелиора потёрла щёки кончиками пальцев.
– Я боюсь. Я никогда не была в мире людей. Но ты меня спас и, быть может, поможешь мне с детьми. Хорошо. Летим на Мейну.
Потом я работал, она сидела и смотрела, хрупкая, прекрасная и совершенно таинственная. И мне опять было не понятно, что она думает.
– Ты голодная? – спрашиваю. Вдруг её не кормили эти живодёры.
Она опустила веки, согласно. А ресниц у чиеолийцев, можно сказать, нет.
– А прости мне моё невежество, – говорю, – чем вы питаетесь? В смысле, вы – хищники? Или как?
Она только вздохнула. Очень по-человечески.
– Как всё сложно… Как сложно всё объяснять… Жизнь среди своих собратьев – проста и прозрачна, а попытки контакта с людьми всё время ставят в тупик… У тебя живут Посредники?
– Хороший вопрос, – говорю. – А кто это такие?
Гелиора отвела взгляд. Сказала в сторону:
– Прости меня, капитан, я совсем не понимаю, как люди могут жить без Посредников. Я, конечно, не ксенолог, но, по-моему, без них вообще невозможен социум. Мои сородичи питаются с помощью Посредников.
Я вытер пот со лба.
– А Посредники – это животные или растения?
– Животные, – говорит.
– Значит, вы – хищники, – отвечаю.
Посмотрела на меня, расширив глаза:
– Неужели ты думаешь, мы их убиваем и едим их трупы?! Мы не люди, чтобы так кормиться… снова прости меня. Я не в себе. Я не хотела тебя обижать. Просто я видела, как люди убивают живых существ и едят их – это отвратительное зрелище. И страшное.
Чем больше я Гелиору слушал, тем хуже мне становилось. Рядом сидела голодная беременная женщина, а у меня на корабле не было ни одного Посредника. И я даже представить себе не мог, на что они похожи.
– Они, может, яйца несут? – спрашиваю. – Молоко дают? Мёд собирают? Да? Вы едите то, что из них выделяется?
Гелиора оживилась:
– Да! – говорит. – Ты очень умный и понятливый. Значит, у людей тоже есть Посредники? Вот бы никогда не подумала, все говорят, что у людей их нету…
– Придём домой, – говорю, – я тебе всё покажу. У нас много чего есть. А пока угощу выделениями наших Посредников, если они тебе понравятся.
Принёс ей баночку мёда с Йтен. Наши шмели – знаменитые, мёд на экспорт идёт, многим нравится. Гелиора открыла баночку, дотронулась кончиком раздвоенного язычка – и говорит:
– Точно. Если Посредника кормить плодами растений, то он выделяет нечто похожее. Как это хорошо, как я тебе благодарна, капитан! Ты меня успокоил. Раз у вас есть Посредники, значит, в вашем мире и у меня, и у моих девочек есть шанс. Все мои мужья стали бы твоими друзьями, если бы рок судил иначе.
