Текст книги "Из джунглей (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

   Аши скучно и тяжело слушать. Он уходит вглубь двора. Там средняя сестрёнка чистит котёл, напевает глупенькую песенку о пёстрой бабочке и зелёной саранче. Песенка попадает в цель; Аши смеётся, подпевает:

   – Чтобы грызть и прятаться -

   Лучше быть зелёным,

   Только ради радости...

   – Замолчите оба! – кричит мать.

   Они умолкают, переглядываются – и снова улыбаются.

   Но в глубине души Аши пиявка так и сосёт.

   Ночью Аши не может заснуть. Он долго ворочается с боку на бок, слушает лёгкое дыхание детей, похрапывание матери. Душно. Аши выходит из хижины.

   Ночное небо глубоко и черно, как вода в бездонном колодце. Громадная зелёная луна висит над джунглями, чертят светляки – но от них не светлее. Белый холодный туман ползёт по траве, распластывается над дорогой – дыхание джунглей. Заросли чернеют в тумане. Причудливы их тени: как сплетённые верёвки, как вскинутые руки, как оскаленные пасти, как раскрытые веера. Чёрные силуэты маячат в тумане, подрагивают от ночного ветра.

   Джунгли спят беспокойно, если вообще спят. Джунгли и ночью стонут, хохочут, взвизгивают. Сырость оседает на лице, на руках. Нетопырь чёрным зигзагом пересекает луну, исчезает в ночном далеке. Вздыхают в загоне буйволы.

   Деревня спит тише и глубже. Не видно ни одного огонька.

   Неуютно. Аши берёт пояс с тесаком, держит в руках. Настороженно слушает ночные голоса.

   И тут над дорогой появляется смутная, слабо светящаяся человеческая фигура. Она медленно бредёт по колено в тумане – бледный свет, еле облечённый в форму. Аши обдаёт ужасом с головы до ног.

   Призрак всё ближе. Аши всматривается, и ему кажется: он видит нежное лицо юноши из богатой семьи, тёмную чёлку, золотые кольца в ушах... рубаха из тонкого белого полотна, горит на шее золотая цепочка из тонко кованых цветов... Юноша поворачивается к Аши, смотрит ему прямо в глаза, через тьму, чуть заметно улыбается...

   Аши тяжело дышать. Он дёргает себя за ворот, раздвигая ткань на горле – и под руку попадается изумруд дхангу. И тут же наваждение пропадает.

   Никакого юноши. Никакого человека. Никакого золота и шелков.

   Голова давно истлевшего мертвеца с клочьями плоти на черепе, мерцающая зеленоватым светом гнилья, парит над дорогой. Пищевод свисает с гнилой шеи, а на нём, как на толстой лиане, болтается желудок, зеленовато светящийся пустой бурдюк. Кишки волочатся по дорожной пыли.

   Вампир.

   Человеку нестерпимо это видеть, но надо смотреть – чтобы тварь не напала, пока ты не смотришь. Вот оно какое, то, что остаётся от верного служителя Хагимы в её блаженном посмертии. Мёртвая голова, желудок, голодный до живой крови, и кишки, что тащатся по дороге.

   Убирайся вон, думает Аши. Порченое мясо.

   Правой рукой Аши сжимает тесак, левой – зелёный камень Чонгры. И делает шаг вперёд.

   Вампир замирает на месте. Колеблется? Пустые глазницы глядят на Аши. Аши плюёт себе под ноги. Страх исчез, ему мерзко.

   И вампир отступает. Проплывает мимо, по туману, как по неторопливой воде. К дому Рами. К дому Диты.

   Он ведь голоден. Может, его и послали наказать Аши за разбитую Хагиму, но с Аши он связываться не хочет. А крови хочет.

   Мёртвая гадина. Он не тронет смертепоклонников – смертепоклонники ему свои. А тех, кто колеблется – он убьёт. Чтобы другие не колебались, чтобы решили себя защитить.

   – Эй, ты! – окликает Аши и сигает через забор, с тесаком в руке. – Убирайся к себе в джунгли! На обезьян охоться!

   Вампир оборачивается. На его сгнившем лице – саркастическая усмешка черепа. И тут Аши понимает.

   Вампир не имеет отношения к джунглям. Может, он не напал на Аши из-за камня из джунглей, камня дхангу? Может, он, мертвец, тоже боится джунглей? Он ведь когда-то был человеком!

   Вампир скользит над дорогой столбом тумана. И Аши идёт вперёд. За ним идёт.

   У хижины, где живёт семья Рами, вампир снова смотрит на Аши и шипит, как шипит ядовитая змея. И медленно, как змея, движется к прикрытой двери.

   Аши замахивается тесаком, опускает его на светящийся череп.

   И тесак проходит вампира насквозь, как туман. С треском вонзается в дверь. Кто-то в доме проснулся.

   А вампир оборачивается к Аши – и Аши видит, как из гнилой пасти на глазах вырастают железные острия клыков. Аши понимает: ему не убить вампира.

   Вампир сейчас убьёт его.

   В этот миг Аши не думает о джунглях – но, оказывается, джунгли думают о нём. Аши слышит внутри своей головы голос Чонгры: "Ради Тадзида!"

   Вампир совсем рядом. Несёт от него болотом, сырой могилой и тухлым мясом. И Аши шепчет:

   – Ради Тадзида...

   Вампир останавливается. Отшатывается.

   Аши понимает, что назвал имя бога. Чужого бога, незнакомого бога, бога джунглей – и вампир боится этого бога и его имени.

   – Ради Тадзида! – выкрикивает Аши и рубит тесаком наотмашь.

   И череп вдруг валится на траву – и потроха падают мерзкой сырой грудой.

   И Аши видит рядом с этой грудой круг жёлтого света. Свечу.

   Аши оглядывается. За ним, в дверном проёме, стоит Рами, держит свечу в глиняном подсвечнике. Лицо у Рами в жёлтом свете белое и неподвижное, как у трупа. Рами смотрит на кучу гнилых потрохов, на разрубленный череп, который светится всё слабее. Переводит взгляд на лицо Аши.

   – Он уже не страшен, – говорит Аши. Его начинает мелко трясти, хотя опасность уже миновала. – Он больше не причинит зла.

   Рами гладит Аши по щеке. Аши чувствует, как у Рами дрожат пальцы. Рами говорит шёпотом:

   – Как ты мог пойти сюда, убить вампира...

   – Ты же мой друг, – шепчет Аши. – И Дита... А твои отец и мать любят мою мать. Я увидел. Я не мог...

   – Все могут, – шепчет Рами. – Любой может, когда его не касается – не ввязываться.

   – Любой смертепоклонник, – говорит Аши почти в полный голос.

   Рами прижимает палец к его губам:

   – Тише, кто-нибудь проснётся. Отец проснётся. Я не знаю, что он скажет.

   Аши кивает: ему понятно.

   Рами спрашивает еле слышно:

   – Кто такой Тадзид?

   – Мой бог, – говорит Аши. – Бог из джунглей.

   И Рами сразу всё становится ясно. Он больше не задаёт о джунглях ни одного вопроса. Да и вампир ему интереснее, чем джунгли.

   – Скажи, Аши, – говорит Рами, – можно ли мне сгрести заступом это гнильё? Можно ли выбросить в выгребную яму?

   Аши смотрит на гнилые внутренности. Думает.

   – Что с ним теперь будет? – думает Аши вслух. – Нет ему больше посмертия на службе у Хагимы. А что ему есть, Рами? Думаешь, после этого – после чужой крови, мёртвых детей, железных клыков – он сможет достичь благодати?

   Рами качает головой.

   – Нет. Благодати ему не видать.

   – Думаешь, – продолжает Аши, – после того, что он дал смертному человеку себя зарубить тем тесаком, каким рубят в джунглях бамбук, простым тесаком, который – вовсе и не оружие, человеку, который – вовсе и не боец, и не просветлённый... Думаешь, после всего этого Хагима возьмёт его к себе?

   – Нет, – говорит Рами уверенно. – Не возьмёт. В наказание.

   – Значит, одно из двух, – говорит Аши. – Либо он свалился на нижний круг, стал москитом, пиявкой, нетопырём – либо вообще ему по земле не ходить, а быть ему ниже нижнего, там, где горит вечное пламя, и демоны катаются верхом на чёрных крылатых буйволах.

   – Похоже, – соглашается Рами. – Похоже, гореть его душе в этом пламени, пока Хагима не сжалится и не подаст ему руку.

   Аши смотрит на него.

   – А разве Хагима может сжалиться?

   И тут Рами начинает кое-что понимать.

   – Никогда, – говорит он с ужасом. – Никогда ему не покинуть этого огня. А ведь он когда-то был человеком...

   – Да, – говорит Аши. – Поэтому-то мы и не должны кидать потроха в выгребную яму. Мы-то не смертепоклонники, чтобы обрекать душу на безысходные муки – даже если это душа вампира. Давай сделаем то, что должно делать для умершего человека – и пусть уж дальше его душа найдёт себе место.

   Рами не спорит. Они сгребают гнилые потроха в старую корзину и просят Шогдара Вечно Сияющего сделать эту корзину колыбелью для останков – больше у них ничего нет. Они берут корзину – тяжёлую, как смертный грех – и тащат её за деревню, на поле рядом с кладбищем. В самый глухой ночной час они с трудом разводят на поле погребальный костёр – всё в росе, он еле загорается – и жгут потроха вампира в корзине. И вдвоём молят Шогдара освободить эту несчастную душу.

   Они думают, что им придётся жечь эти останки до утра, но корзина вдруг вспыхивает ярким зелёным пламенем и за краткое время рассыпается пеплом. И от костра – только серый пепел. И джунгли странно притихли, даже ветер улёгся.

   И людям становится ясно, что всё кончено и надо идти спать.

   Они идут. Рами, прощаясь, говорит Аши:

   – Ты – мой брат. Пусть люди болтают, что хотят.

   Аши улыбается.

   – Как бы тебе завтра не пожалеть об этом.

   Рами касается его щеки:

   – Благодати тебе, – в знак того, что не пожалеет.

   Они расстаются, и Аши уходит спать. Всё, что ему мешало – исчезло. Аши засыпает, и ему снятся золотые змеиные глаза Чонгры. Ему снится белый город, затопленный джунглями, как водой. Ему снятся древние рассыпающиеся статуи, больные проказой времени. Маленькие бородатые обезьяны, играющие в сухой чаше фонтана. И старая, пыльная, с отколотым уголком, стеклянная картинка, на которой нарисован Тадзид.

   У Тадзида золотые змеиные глаза, как у Чонгры. Древнее, юное, насмешливое лицо, как у Чонгры. Волос не видно из-под белых и оранжевых цветов на голове, цветы – как корона. Он укутан зелёным плащом. Птичья лапа в золотой чешуе держит горсть прорастающих семян.

   Картинка – в кумирне, разрушенной джунглями. Перед ней уже много-много лет не жгли благовоний.

   Тадзид – бог джунглей, в джунглях – и люди забыли о нём. Неужели он ещё помнит о людях?

   Неужели это дхангу не дают ему забыть?

III

   Аши смотрит в лицо командиру солдат, и для этого приходится задирать голову. Командир говорит с седла.

   – Она – уважаемая женщина, – говорит Аши, – добродетельная и почтенная. Я всегда огорчал её, но ничего не мог с собой поделать. Я – непочтительный сын. Я никогда не слушал добрых советов матери.

   – Это так, – встревает соседка. – Она с благоговением собирала осколки, когда Аши разбил Хагиму. Она всегда, всегда старалась направить его на путь...

   – Тебя не спрашивают, женщина, – брезгливо обрывает командир солдат.

   – Если дело в оскорблении богини, – говорит Аши, – то это я оскорбил её. Много раз. Они все – они пытались остановить меня. Но что они могут сделать – женщина и дети? Переделать меня? Я – мужчина.

   – Ты – деревенский щенок, – бросает командир солдат. – Червяк ты земляной, а не мужчина. Отмеченный жрец Хагимы велел привести тебя живым – только поэтому ты и жив до сих пор. Будь не так, я сам свернул бы тебе башку и бросил тебя в канаву на съедение крысам.

   – Зачем так долго разговаривать? – говорит Аши. Он улыбается. – Отмеченный жрец велел тебе привести меня – веди.

   Ему очень хочется уйти скорее. Солдаты косятся на среднюю сестру. Она отводит глаза, а у Аши падает сердце. Мать плачет, молча, кусая губы. Что бы она ни сказала – будет плохо. Младшие сестрёнки цепляются за неё, спрятали личики в её юбке.

   – Я хочу выяснить, не замешан ли тут кто-нибудь ещё, – ухмыляется командир солдат.

   – Нет, – говорит Аши. – Мне плевать на людей. Я делаю то, что хочу.

   – Наглая тварь, – говорит командир солдат. Ему хочется ударить Аши, но Аши держат неудобно: командир решает, что Аши может уклониться. – Эй, что вы там копаетесь! – кричит он своим людям.

   Его люди выходят из хижины семьи Аши. Они вытащили во двор всё, что могли. Корзину с рисом. Мешки с мукой. Листы меди и несколько готовых кувшинов, украшенных чеканкой. Свёрнутый шёлк. Сушёный сыр. Они намерены забрать всё, что поместится в седельные сумки.

   Хорошо, что они не рискуют забрать буйволов. Буйволы – дикие. Они наклоняют рога, фыркают, роют копытами пыль. Боец выгнал солдата из загона. Буйволы слушаются членов семьи Аши, прочих – нет. Их можно только забить, но солдатам не на чем перевезти туши.

   – Я ещё разберусь с твоей скотиной, – говорит командир солдат. – С вас причитается налог за такое стадо. Пять связок монет.

   – Ты забрал всё, что было, – говорит Аши.

   Командир всё-таки бьёт его плетью. Аши отворачивает лицо; плеть оставляет след на плече и шее.

   – Порассуждай, дохлый пёс!

   Живой, думает Аши. Это вы, нарисовавшие ситох на лбу, стали почти дохлятиной. Я – нет.

   – Командир, – говорит толстый солдат, – смотри!

   У него в руках – медный диск. Чонгра.

   Аши рад, что с ночи убийства вампира кувшинчик с её перстнем спрятан не в хижине, а в дупле старого дерева на краю двора. Но Аши понятно: лицо Чонгры, выбитое на меди – улика.

   – Это дхангу? – говорит командир солдат. – Ты якшаешься с демонами джунглей?

   – Я чеканщик, – говорит Аши. – Изображаю то, что вижу. Однажды я видел дхангу.

   – Ему помогают демоны, – говорит сосед с гадливостью. – Что бы он ни делал – ему везёт. Демоны помогают ему, говорю точно.

   Жрица была права, думает Аши. Когда людям запрещено смеяться, они начинают завидовать. Семья Замтара всегда жила лучше, чем моя семья; он завидует не буйволам, не деньгам – смеху...

   Аши жаль, что Рами в поле. Ему было бы спокойнее, если бы удалось переглянуться с Рами на прощанье. Пусть Рами поможет его матери и сёстрам – Аши ведь спас сестру Рами.

   – Всё, что у вас есть – подачки демонов, – говорит командир солдат. – И этот дикий скот – он одержим, я ещё разъясню его. И – слушай, женщина, тебе надо заплатить пять связок монет налога и две связки штрафа за святотатство. Даю тебе семь дней на то, чтобы собрать эту сумму. Жди гостей! – заканчивает он и издевательски смеётся.

   – Она соберёт, – говорит Аши, думая только о том, как бы скорей увести солдат подальше от дома. – Она уважает закон и слово правителя.

   – А Хагиму-владычицу она уважает? – ехидно спрашивает солдат, который держит Аши за руку. Тянет его запястье вверх. У Аши в глазах темнеет.

   – Она почитает всех богов, – говорит Аши, стараясь не закричать.

   Солдаты закончили распихивать по сумкам имущество семьи Аши. Кувшины и шёлк командир жестом приказывает передать ему. Руки Аши связывают, верёвку привязывают к седлу лошади одного из солдат. Шогдар Вечно Сияющий, слава тебе и всем богам, думает Аши, они собираются уезжать.

   – Не забудь, женщина, я вернусь, – говорит напоследок командир солдат.

   Мать Аши молчит. Её лицо мертво, по нему текут слёзы, но она молчит. Кроме Аши, у неё трое детей. Среди них – девушка-невеста. Мать Аши молчит. И средняя сестрёнка молчит, схватившись за голову, запустив пальцы в волосы. Аши так молил всех богов, каких вспомнил, чтобы женщины молчали, что боги помогли ему.

   Солдаты трогаются в путь. Чтобы успеть за конём, Аши приходится бежать. Его будущее беспросветно, но он почти рад: четыре женщины из семьи Аши остались целы.

   А сам Аши как-нибудь выкрутится, если позволит судьба.

   Аши еле держится на ногах, у него всё плывёт перед глазами, но он видит дворец правителя так близко, как никогда раньше.

   Никогда бы Аши не решился сам сюда прийти. Смотреть на этот холм, возвышающийся над джунглями, и на этот сказочный дом на вершине холма. На этих каменных драконов, охраняющих дорогу. На этот поющий камень, на тонкую резьбу – как тень от листьев в солнечный день. На слепые лики каменных богов. На облако цветов, из которого поднимаются резные стены.

   Потому что нечего деревенскому парню тут делать. Эта сияющая рукотворная красота так же опасна, как дикая краса джунглей. И жизнь Аши стоит в глазах обитателей этого места не больше, чем в глазах обитателей джунглей. Аши для них так ничтожен – они даже не верят, что и он человек, рождённый женщиной.

   Для них Аши – хорошо, если рабочая скотина. Может, и убойный скот.

   Солдаты – и те так думают, хотя сами недавно работали в поле – не в соседней ли деревне.

   Всё тело у Аши болит нестерпимо, и ноги, и руки, и спина, и рубцы от ударов плетью. И глоток воды кажется недостижимым, как благодать – пыль на зубах скрипит. И пот заливает глаза, чёлка прилипла ко лбу – а связанными онемевшими руками её не смахнёшь. И Аши уже не очень верит, что выкрутится.

   Он многое понял за эту дорогу.

   Стражники открывают солдатам высокие резные ворота, перекидываются шуточками о деньгах, получаемых на службе у правителя. Аши они не замечают. Аши – как пёс на привязи.

   Его отвязывают от седла на заднем дворе, у служб. Развязывают ему руки, чтобы связать их за спиной, локоть к локтю. Сквозь тянущую боль и туман перед глазами Аши видит: с одной стороны – конюшня, с другой, очевидно, слуги живут. Запах навоза просачивается сквозь благоухание роз. Деревянная раскрашенная Мхонга под цветным зонтиком охраняет лошадей правителя. Она увита свежими цветочными гирляндами.

   Аши почему-то не удивлён. Он стоит напротив Мхонги, богиня с него ростом, Аши смотрит в её деревянное обезьянье личико, которое дрожит и качается у него перед глазами, и думает: Мхонга, если умолить её, защищает от жителей джунглей. От живого. Служит Хагиме, то есть – смерти служит? Маленькая богиня – рабыня большой.

   Солдат толкает Аши в спину, и Аши растягивается на брусчатке, которой мощён двор. Ушибает колено – боль, как белая вспышка.

   Солдаты хохочут. Толкнувший поднимает Аши за шиворот:

   – Вперёд, дохлая обезьяна!

   Аши идёт вперёд.

   Теперь он удивляется. Его ведут во дворец. В тенистый покой, прохладный и благоухающий. Высокие своды гулки. В зале бьёт крохотный фонтан, журчит вода – Аши облизывает губы. Плетистые розы спускаются по узорным решёткам. В беседке из роз, на подушке, мраморной, но мастерством скульптора якобы мягкой, сидит бронзовая позолоченная Хагима, поджав под себя девичью ножку. Увита гирляндами благоухающих белых цветов. Держит копьё.

   На острие копья – настоящие сердца. Свежие. От них ещё не пахнет гнилым мясом, кровь только успела свернуться и обветриться.

   Домашний алтарь правителя.

   Аши швыряют на колени перед Хагимой. Ушибленное колено снова вспыхивает болью. Аши всхлипывает, щурится, смотрит Хагиме в лицо и думает о мастере, который ваял эти полные нежные губы, эти невинные глаза... Хагима как живая. Интересно, мастер видел в ней свою подругу? Жену? Дочь?

   Не богиню... Аши не смог бы так: чтобы Дита, к примеру, держала копьё с сердцами убитых людей на нём. Или Шорша. У Аши бы не получилось заставить себя...

   Солдаты стоят у него за спиной тихо, Аши слышит только их сопение и чует пыльный потный запах. Солдаты ждут – и Аши ждёт. Чего?

   Когда отмеченный жрец прикажет вырвать Аши сердце, чтобы наколоть на это копьё? Эта мысль вызывает муторную тоску, даже не страх.

   Тоску.

   Аши думает о матери и сестричках. И о Чонгре – почему-то. И здесь, в этом прекрасном месте, в рукотворном раю, ему вдруг ужасно хочется ещё хоть раз увидеть джунгли.

   Джунгли – живые.

   Чьи-то шаги отдаются в сводах залов, уходящих куда-то в тенистую сень. Аши оглядывается. Видит идущего к Хагиме – к нему – человека, и сразу догадывается: это отмеченный жрец.

   Поверх рубахи и штанов у жреца короткий плащ, белый и алый. Цвета Хагимы. Волосы жреца сбриты; лысая голова – как голый череп. Лицо холодно. Глаза тёмные, зрачки – как ружейные дула. Между бровей – двойной ситох. Особая милость. Отмечен богиней.

   Немолод. Но Хагима даёт ему силу. Жрец – как старый тигр-людоед. Упруг, силён, опасен. Умён.

   Останавливается под аркой. Смотрит на Аши сверху вниз. Взгляд – цепок, на лице – брезгливость.

   Аши молчит. Ждёт, что жрец скажет.

   Жрец жестом приказывает солдатам отойти. Они отходят к двум аркам, ведущим прочь из зала Хагимы, останавливаются поодаль, наблюдают. А жрец подходит ближе. От него пахнет маслом лотоса и – еле заметно – падалью. Жрец тихо говорит:

   – Знаешь, почему ты здесь, пыль с дороги?

   Чтобы что-то выговорить, Аши облизывает сухие губы сухим языком.

   – Нет, – говорит Аши. – Потому что не служу Хагиме?

   Жрец почти без замаха, коротко и сильно пинает его ногой в больное колено. Аши заваливается на пол, не успев уклониться. В его глазах плывут золотые круги в черноте.

   Жрец наклоняется к нему.

   – Ты убил моего младшего сына, обезьяний помёт, – шепчет он с присвистом, как змея. – Он был не старше тебя. Ты помнишь?

   Аши поднимает голову.

   – Нет, – говорит он. – Я – грешник, господин, но я никогда не убивал людей. Это – неправда.

   – Это – правда, – говорит жрец. Аши слышит сдерживаемое бешенство, ненависть в его голосе. – Ты убил моё дитя, воина Хагимы. Мать Смерти сама сказала мне об этом. Ты убил его, сжёг его прах и разметал пепел.

   До Аши вдруг доходит.

   – Вампир... – шепчет он. – Но господин, – говорит он, – ведь твой сын был уже мёртв!

   Жрец снова бьёт его ногой.

   – Мой сын принадлежал Матери Смерти, – говорит жрец с отвращением. – Я отдал моей богине его тленное тело, а она подарила вечность его душе! Не знаю, как тебе удалось, но ты отнял моё дитя и у меня, и у его второй матери. Какие демоны помогали тебе?

   – Я не знаю, – говорит Аши. И думает: "Тадзид". От этого имени, почему-то, проясняется в голове, а мир вокруг становится чётче.

   Лицо жреца дёргает судорога.

   – Ты ведь понимаешь, что заслуживаешь смерти? – говорит жрец и улыбается оскалом тигра-людоеда. Аши понимает. Он даже не может ничего сказать в своё оправдание. Жрец морщится, как от зубной боли. – Я сжёг бы тебя живьём на медной решётке, – говорит он. – Или разрезал бы тебя на части и скормил по кусочкам древесным котам. Но Мать Смерти решила иначе.

   Что? Аши не верит собственному слуху. Он смотрит на жреца. Жрец его ненавидит, жрец жаждет мести, но не смеет нарушить волю своей богини.

   – Ты – чеканщик, – говорит жрец. – Хороший чеканщик. Жене правителя преподнесли сосуд для цветов, украшенный райскими птицами, я знаю – его сделал ты. Эта вещица понравилась ей.

   В душе Аши вспыхивает надежда.

   – Господин, – говорит он, – ты хочешь, чтобы я украсил что-то чеканкой? Боги и духи мне свидетели, – говорит он и облизывает губы, – я могу выбить на любом сосуде и зверя, и птицу. А если госпожа любит цветы...

   – Помолчи, – приказывает жрец с отвращением. – Ты сделаешь то, что тебе прикажут.

   Аши кивает.

   – Конечно, я сделаю, если ты прикажешь чеканку...

   Жрец смотрит на него с непонятным выражением. Злорадства? Торжества?

   – Наша госпожа, – говорит он медленно и веско, – любит цветы. Но на её чашах должны быть и черепа. Гирлянды из мальв и черепов. Ты помнишь.

   Ах, вот что, тут же догадывается Аши. Богиня не хочет получить его тело. Хочет душу? Чаши с черепами? Для крови...

   – Господин, – тихо говорит Аши, – я раньше никогда...

   – О тебе говорили, что ты хороший чеканщик, – говорит жрец. – Мать Смерти выбрала тебя. Она желает вкушать свои лакомства из чаш, сделанных твоей рукой. За это она дарует тебе прощение и службу. Благодари.

   Службу?!

   Аши делает отчаянное усилие и приподнимается. Превозмогая смертельный ужас, заставляет себя сказать:

   – Господин, я не посмею делать чаши для богини. Я не достоин.

   – Сделаешь, если хочешь жить, – бросает жрец. – А если разгневаешь богиню отказом, я отомщу тебе за своего сына. Ты будешь умирать долго и успеешь пожалеть об отказе много раз.

   Я буду умирать долго, думает Аши, но, в конце концов, всё-таки умру и уйду на другой круг бытия. Но если я стану смертепоклонником – не освобожусь никогда. Аши вспоминает саркастическую ухмылку вампира. Ему страшно и больно, очень страшно и очень больно.

   Ему страшно умирать, пережив только восемнадцать дождей. Но есть вещи более ужасные, чем смерть. Вампир, волочащий по дорожной пыли свои кишки, терзающий железными зубами человеческую плоть. Вампир стоит перед глазами Аши, как наяву.

   Облик вампира придаёт Аши мужества.

   Он поднимает голову и смотрит в лицо жрецу.

   – Я... не умею изображать черепа, – говорит он, пытаясь говорить громче. – У меня не получится. Богиня так и так разгневается на меня.

   Жрец пинает Аши ногой под рёбра.

   – Червь земляной, – говорит он гадливо. – Я, я хочу выполнить волю Матери Смерти! И я заставлю тебя сделать то, что она прикажет. Поразмысли до завтрашнего утра – о том, как больно тебе будет, когда мне придётся тебя переубеждать. Богине нужны твои руки – они останутся при тебе. Но богине ни к чему твои ноги – можешь заранее с ними проститься. А сегодня ночью тебя придут убеждать другие слуги Матери Смерти, не я, – и усмехается. Приказывает солдатам. – Отведите его в башню. Заприте до утра там. Если Мать Хагима захочет, он останется в живых до завтра – и завтра я ещё взгляну на него.

   Солдат тянет Аши за верёвку, которой связаны его руки. Аши пытается подняться, не опираясь на горящее колено. Это удаётся с третьей попытки; Аши очень тяжело стоять. Солдаты смеются.

   – О-о, – хмыкает жрец. – У тебя пока есть ноги, чтобы идти. Иди.

   Аши толкают вперёд, и он идёт, хромая, стиснув зубы, чувствуя, как его рубаха пропотела насквозь, не понимая, где пот, а где кровь присохла к телу. Солдаты подгоняют его пинками.

   Башня. Долгая пытка лестницей с крутыми ступенями. Круглый каземат с деревянным настилом на полу и слишком широким зарешёченным окном – не бойница, настоящее окно. Между прутьями решётки не пролезет человек, но легко проберётся нетопырь.

   Нетопыри учуют запах пота и крови издалека. Аши понимает, кого жрец назвал другими слугами Хагимы. Вряд ли твари джунглей и впрямь ей служат, но от человеческой крови они не откажутся. А руки Аши связаны и онемели – ему будет не отогнать кровопийц.

   Но тут Аши осеняет. Он окликает солдата.

   – Развяжи мне руки, – говорит Аши, – а то они отсохнут, и я не смогу сделать для Матери Смерти её чаши, даже если захочу. Ты слышал, что сказал жрец? Ноги мне не нужны, а руки нужны.

   Солдаты возражают, но для вида. Перерезают верёвку. Запирают крепкую дверь на засов – Аши слышит, как засов движется в пазах. Солдаты спускаются, говоря о том, как хорошо было бы сыграть в биты.

   – Первая ставка – пять медяков...

   – Пять медяков – и стакан вина!

   – Хорошо, и вино...

   Их больше не слышно.

   Аши растирает запястья. На них – багровые следы от верёвки, руки едва слушаются, но он растирает, растирает, и пальцы начинают двигаться мало-помалу. Потом Аши задирает штанину. Колено багрово-синее, почти чёрное. Аши растирает и его; больше он ничем не может себе помочь. Очень хочется пить; никак не проглотить слюну. В горле ком. Наверное, Аши плакал бы, если бы его тело не пыталось сохранить каждую каплю влаги.

   Кожа на плече, на шее и на спине рассечена в трёх местах. Кровь пропитала рубаху. Аши чувствует её запах. Если он заснёт или впадёт в беспамятство, нетопыри убьют его.

   Аши слышит шорох под деревянным настилом. И ещё. Шорохи еле слышны, но на башне очень тихо; высоко, звуки со двора не доносятся до этого оконца.

   Аши рассматривает пол – и видит в щелях что-то тёмное, движущееся. Его передёргивает от омерзения: в башне живут подпольные пиявки, гадкие твари, присасывающиеся к ноздрям и губам спящих. Это даже хуже, чем нетопыри – и пиявки уже учуяли кровь.

   Аши заставляет себя встать, сгибает и разгибает ногу. Подходит к окну. Из окна башни видны только джунгли вокруг дворца – бескрайнее зелёное месиво, освещённое мягким предвечерним светом. Стальные прутья решётки толщиной в два пальца Аши.

   Аши хватается за них и смотрит туда, вдаль. На зелёные джунгли, белое солнце и голубое небо. Смотрит, смотрит, будто хочет насмотреться впрок.

   К наступлению сумерек жажда Аши нестерпима, но вместе с сумерками приходит прохлада. Над джунглями восходит луна, на дощатый настил падает косой квадрат лунного света, перечёркнутый прутьями решётки. Аши слышит, как пиявки ворочаются под настилом, переползая с места на место.

   В окно впархивает ночной мотылёк. Он цвета закатного облака и весь покрыт нежным, серебристо-облачным пухом. Мотылёк кружится вокруг Аши, будто Аши – горящая лампа.

   – Что ты делаешь здесь? – шепчет Аши еле слышно распухшими и потрескавшимися губами. – Твой дом – джунгли, верно?

   А мотылёк всё кружится. Аши подставляет ладонь. Мотылёк садится на тыльную сторону ладони, касается кожи хоботком и тут же снова скручивает его спиралькой. Аши невольно улыбается.

   – Милое крохотное создание, – шепчет он. – Ты живёшь так недолго, что мы, люди, для тебя, наверное, вечны, как мир вокруг. И ты приближаешься к человеку без страха... Ты отважен.

   Аши осторожно высовывает руку через решётку – и мотылёк, спорхнув, растворяется в темноте.

   Аши жаль расстаться с мотыльком, будто они когда-то были друзьями.

   Кто ты, думает Аши, стоя на половице, освещённой луной. Может, ты – посмертное воплощение моего отца? А может, ты – та девушка, которой я оставил браслет? Ты, как будто, хотел меня ободрить? Тебе удалось: ты спокоен за свою крохотную жизнь, и я спокоен.

   Аши пытается себя обмануть. Его мучают боль и жажда, усталость и страх. Аши больше не может стоять и садится, прислонясь спиной к стене. Аши кажется, что он чувствует, как копошатся под полом пиявки. Ложиться нельзя... если сидеть, то они, быть может, не доберутся до ноздрей, глаз и губ...

   Аши не может заснуть, но впадает в полузабытьё. Аши грезит наяву. Ему мерещатся нетопыри, которых нет, бесшумные тени скользят по его лицу. Ему мерещится мотылёк.

   Аши кажется, что он слышит странные звуки. Еле слышные странные звуки снаружи. Аши стряхивает с себя болезненную полудрёму и видит, как осторожная тень, тонкая, как нить, появляется в лунном квадрате окна.

   Аши не может понять, что это такое. Он щурится и присматривается, а тень вытягивается и вьётся, изменяясь на глазах. И тут Аши понимает: это – усик растения!

   Это бред, лихорадка. Растениям неоткуда взяться здесь, на высоте в триста ступенек над дворцом. Растение не может расти так быстро. Но Аши отчётливо видит, как усик ползёт за усиком, как они обвивают прутья решётки – и вдруг тянут.

   Нет силы более могучей, чем зелёная сила джунглей. Аши слышит тихий отчётливый хруст. Усики раздвигают прутья, выдирая их из каменных гнёзд, с той лёгкостью, с какой растения ломают каменные плиты своими молодыми ростками. Лиана, взламывающая решётку, наливается силой, становясь всё более толстой и упругой. Стальной стержень летит на пол со звоном, следом – второй. Усики вползают в каземат, цепляются за крюк в стене, за выступы камня, обвивают доски пола.

   Аши встаёт и видит мотылька. Мотылёк кружится над окном. К окну от земли тянется целый каскад лиан. Всё это похоже на клематис, только раз в десять толще – живая верёвочная лестница. Она надёжно цепляется за любую шероховатость, за решётки окон, она обвивает башню. Мотылёк впархивает в каземат и снова вылетает на волю – он зовёт Аши.