Текст книги "Поиски путей (СИ)(Лестница из терновника 2)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Разодетые язычники кивали и улыбались; Анну никак не мог привыкнуть к этим знакам внимания, казавшимся не ритуальными, а непринуждённо дружескими – ему, врагу, чужаку, иноверцу. Их никто не принуждает улыбаться, думал Анну, зачем они это делают? Глубокие поклоны или падения ниц были бы понятнее и легче, чем эти улыбки – эффектные жесты было бы гораздо легче объяснить. Кланяться – приказали; а улыбаться – кто прикажет? И – кто такой приказ исполнит? Падать ниц можно и с ненавистью на лице…

– Привет, Уважаемый Господин Посол, – окликнул его белёсый коротышка по прозвищу Маленький Феникс, любимчик Снежного Барса. – Хотите взглянуть, как у нас на севере пробуждаются деревья?

Анну хмыкнул.

– Послушать язычников, так деревья – живые твари, – сказал он без малейшего, впрочем, раздражения: к выкрутасам местного разума, в конце концов, привыкаешь. – Если так, то им тяжело спать стоя!

Компания молодых людей, окружавшая Маленького Феникса, рассмеялась.

– Конечно, живые, – кивнул Феникс. – Они ведь рождаются, растут, приносят плоды, стареют и умирают – разве это не свойства живого существа?

Анну пожал плечами и усмехнулся:

– А что они едят? Вот это – свойство.

– Пьют воду. Вы же знаете – во время засухи они могут погибнуть от жажды.

– У язычника на всё есть ответ…

– Взгляните, Господин Львёнок, – Маленький Феникс легко пригнул упругий прут.

Анну посмотрел. На ветке виднелись почки, зародыши листьев – они распухли, и крохотный зелёный кончик выглядывал из-под клейких тёмных чешуек у каждой. Спеленатый младенец листа, подумал Анну и тут же устыдился собственной мысли.

Всё это северная любовь к мелочам и частностям, бережное внимание к неважным вещам, вроде сверчков и не развернувшихся листьев на мёртвых голых деревьях… любовь и внимание к слабым и ничтожным существам – котятам, птенцам… трофеям, рабыням, младенцам…

А внутри что-то рвётся пополам – так, что в душу отдаёт острой болью – и каждая мелочь усиливает эти рывки. А когда разорвётся – что будет?

От мыслей Анну отвлёк металлический звон скрестившихся клинков и крики. Он резко обернулся на звук – и бросился бежать к Дворцовым Вратам.

Гонец-волк, бросив коня на произвол судьбы, рубился с невозможным тут противником – с шаоя-еретиком, богоотступником с запада. Анну успел лишь поразиться тому, что шаоя оказался здесь и был одет почти как северяне-язычники, только волосы по-прежнему заплетал в кучу дурацких косичек, обмотанных цветными ленточками – но тут же мелькнула мысль, что язычники и еретики одним миром мазаны.

К дерущимся с разных сторон бежали гвардейцы и лянчинские волки.

– Стойте! Остановитесь, Господа! – кричал какой-то северянин в распахнувшемся полушубке, но его никто не слушал.

– Ты тут подохнешь, мразь! – рычал волк, а шаоя, защищаясь обычным подлым способом – меч в правой, нож в левой руке – плевался проклятиями, как загнанная баска:

– Есть ли место в мире, где нет вас, палачи! Сожри свою печень, паук!

– Убей! Убей его! – вопил кто-то из волков в радостной злости.

– А ну остановитесь, псы! – заорал Анну так, что к нему обернулись все. – Мечи в ножны! – и в этот миг он увидел лицо волка. – Хенту! Меч – в ножны!

Услышав своё имя, волк сделал шаг назад. Может, Хенту и был бы убит подонком-шаоя, выполняя приказ своего командира – но тут через низкие подстриженные кусты махнул Ар-Нель и схватил еретика за руку:

– Остановись, Нури-Ндо! Ну всё, остановись, всё…

Хенту с сердцем вкинул меч в ножны и подошёл к Анну.

– Я вызвался везти пакет Льва, командир, – сказал он с печальной укоризной. – Я так хотел видеть тебя, мне пришлось много уговаривать Волка Волков – а ты останавливаешь меня, когда я хочу убить богоотступника, меня оскорбившего…

– Здесь не пески, Хенту, – сказал Анну, невольно отводя глаза. – Здесь чужая земля, чужой закон. Мы с тобой ещё будем убивать шаоя – потом, когда я вернусь домой, и мы отправимся в поход. Но этот – пусть живёт. Его охраняют хозяева этих мест. Миссия…

И тут его взгляд сам собой остановился на Ар-Неле, который обнимал шаоя за плечо и вполголоса говорил что-то. Грязный еретик злобно зыркал на волчат, шипел – а Ар-Нель мурлыкал: "Успокойся, Нури-Ндо, друг мой, не стоит распускаться, надо держать себя в руках, надо быть выше мстительности и собственных страстей…" – и улыбался, судя по голосу и тону.

Каждый звук его речи втыкался в Анну, как шип.

– Ар-Нель, – окликнул Анну. – Я поговорить хотел…

Ар-Нель обернулся.

– Благодарю, Анну, – сказал он так тепло, что у Анну упало сердце. – Ты всё сделал правильно, мой дорогой. Позволь мне закончить – и мы поговорим непременно. О чём хочешь.

– Я провожу гонца и приду к тебе, – сказал Анну упавшим голосом.

– Конечно, – отозвался Ар-Нель, как ни в чём ни бывало, и обратился к еретику. – Тебя тоже надлежит проводить, Нури-Ндо? Пойдём, я покажу тебе Зимний Сад…

И удалился вместе с шаоя, оставив Анну с Хенту, с сотником Хенту, боевым товарищем, вместе с которым Анну воевал и в Шаоя в том числе. Хенту смотрел выжидающе, и надо было что-то сказать.

– Устрой лошадь, – приказал Анну, кажется, слишком резко. – Я покажу тебе наши конюшни.

До покоев Анну и его волк не дошли.

Просто в один прекрасный миг перестали нести ноги. Анну остановился у широкой террасы, украшенной каменными вазами с колючими кустами в них – и Хенту остановился рядом.

– Что-то случилось, командир? – спросил он слегка встревоженно.

– Рад, что ты приехал, – сказал Анну, вымученно улыбаясь. – Как – дома?

– Дома по-прежнему, – отвечал Хенту широчайшей радостной улыбкой. – Твои волчата ждут тебя, командир. Все говорят о настоящем деле, о том, что теперь-то ты всё видел – так мы в пыль втопчем этих язычников! Они же расползаются, как вши, как зараза – вот как Шаоя забыл веру предков, перенял всю эту северную мерзость… Волк Волков прямо говорил: Лев считает, что из этого города идёт всё зло. Из Тай-Е. Он ведь прав?

– А ты как думаешь? – спросил Анну, чтобы что-нибудь сказать.

– Я-то… Командир, я маловато, конечно, видел – но уж мерзостей достаточно. Богато живут – и отвратительно. Любой холоп ходит с мечом, считает себя важной птицей. Рабыни строят из себя настоящих людей, смеют спорить с мужчинами. Низкие не почитают высоких – совсем. А зачем им? Воображают, небось, что сами себе господа…

– Погоди, – слушать было совсем уже нестерпимо – тем ужаснее, что Хенту говорил, как все, как сам Анну пару-тройку месяцев назад. – Так ведь… язычники ещё не отдали Элсу.

– За этим дело не станет, я думаю, – сказал Хенту. Он искренне хотел порадовать своего командира, это слышалось и в словах, и в тоне. – Ты же понимаешь: Львёнок очень провинился. Все говорят – если язычники отдадут Элсу живым, то Лев не оставит ему статуса, а жизнь без статуса – как раз соответствующее наказание. Слишком дорого всё это нам обошлось.

– Чем – дорого? Просто разведка…

– А тем, что Лев ждал позора? Пятна на чести Прайда? Говорят, Лев сам сказал, что Элсу уронил честь Прайда в грязь, заставил Прайд унижаться… Так вот, пусть и наползается в грязи за это.

– Мы не унижались, – сказал Анну.

– Прости, командир, – Хенту смутился. – Я понимаю, тебе об этом говорить тяжело… Ну ничего. Лев думает, что лучше всего стереть это гнездо зла в прах – об этом и в армии говорят, и везде. Тут ведь даже неважно, нужна ли нам эта вымерзшая земля, правда? К чему – если тут ничего не растёт, ни винные ягоды, ни хель… совсем никудышная земля. Мы просто должны будем дойти, сжечь этот клоповник – и наши дети будут спать спокойно… Ты чего такой грустный, командир? Что-то не так?

– Письмо при тебе? – спросил Анну.

– А как же! Вот оно, – Хенту вытащил из-за пазухи свиток, запечатанный сургучной львиной мордой. – Возьми, отдашь Наставнику.

Анну посмотрел на свиток, несколько мгновений думая, что с ним делать – и сунул его в рукав, как северяне. Рукав был узкий, держать в нём свиток оказалось с непривычки неудобно – но Анну только впихнул бумагу поглубже.

– Хенту, – сказал он медленно, – ответь мне… я ещё твой командир, брат?

Располосованная старыми шрамами простецкая физиономия сотника отразила предельное удивление.

– Конечно! Я что ж… ты меня знаешь, Львёнок! Ты мне только скажи – я ничего не забыл, я – куда угодно…

Анну помолчал, решаясь.

– Не говори никому о письме, – сказал он, наконец. – Ты приехал ко мне. Только ко мне. Привёз привет от отца. Ты ведь видел моего отца?

Хенту секунду смотрел во все глаза – и вдруг хлопнул себя по лбу.

– Вот пустая башка! Я же и точно привёз привет от Львёнка Джарату! В сумке-то… а я, болван забывчивый, в конюшне оставил! Вино-то из твоего сада!

– Как отец? – спросил Анну гораздо непринуждённее – разговаривать об этом было намного легче.

– Как? Хорошо. Джарату – хорошо. Велел сказать, чтобы ты привёз рабыню с севера, командир. А то у твоих братьев уже свои дети, а ты обо всём забыл с боями и походами… Старший сын Зельну, твой племянник, уже дрался с детьми Антору, победил, знаешь! Наверное, будет лихим героем, ужасом Песков… Нолу спрашивал о тебе. У Нолу новый жеребец, привезли с гор, заплатил полторы тысячи "солнышек"…

Анну слушал, улыбаясь. Он чувствовал смесь обычной грусти по отцу и по дому, но ещё – какого-то нового, болезненного напряжения. Впрочем, то, что Хенту так легко перевёл разговор на домашние дела, очень успокоило его.

– Пойдём в тепло, – сказал Анну, когда Хенту принялся рассказывать о скачках в честь Цветущей Луны. – Ты голодный, наверное, а, брат? Пойдём, доскажешь в доме – пусть Львёнок Льва послушает.

– А письмо? – спросил Хенту, скинув тон до шёпота.

Анну обнял его за шею и подтянул к себе. Сказал в самое ухо:

– Ни слова при чужих, Хенту. Львёнку Эткуру я скажу сам – а с прочими молчи. Мне кажется, что Наставник хочет нас предать. Он сговорился с писцом, следит за нами и куда-то отлучается по вечерам. Я не могу дать ему письмо Льва.

Хенту охнул.

– Ах ты, пёс адов! А как же прочесть-то?

– Не беспокойся, брат, – улыбнулся Анну. – Я сам разберу и расскажу Эткуру. Лишь бы бестелесные не заподозрили ничего. Ты скажешь, что Лев размышляет. Скажешь, что донесения ждут от нас. И всё, запомни.

Хенту истово кивнул, глядя на Анну, как на вещающего пророка. Творец, Отец Сущего, благодарю тебя, подумал Анну – благодарю тебя за Хенту, лучше нет, чем боевой товарищ. Если придётся драться, по крайней мере, один волк будет на моей стороне – а один Хенту стоит троих.

И – он настоящий солдат. Он почти ни о чём не спрашивает.

Анну оставил Хенту с волками, свободными от караулов. Дал им угощать его здешними хрустящими пирожками с молотым мясом и пряной приправой, болтать о доме и расспрашивать об общих знакомых. Сам он не просидел и пяти минут.

Вышел из Дворца, долго бродил по саду, в конце концов, остановился в круглой беседке, увитой голыми гибкими лианами. Присел на мокрую скамью и вытащил из рукава письмо Льва.

Своё преступление. Своё предательство.

А почему, собственно, предательство? Почему он, Львёнок, командовавший десятью тысячами волков, взявший два города в Келли и один в Шаоя, не имеет права взглянуть на письмо своего Льва Львов?! Где, кем это произнесено? Разве Лев говорил им с Эткуру, отправляя их на север: "Не смейте читать моих писем"? Разве не приказы, адресованные Львятам, в этом свитке?

Я могу прочесть приказ моего Льва, предназначенный мне, решил Анну – и сломал печать.

Чёрные каракули на желтоватой плотной бумаге в первый миг показались ему не осмысленными знаками, а беспорядочной мазнёй. Творец-Отец, мелькнула паническая мысль, я же не смогу это прочесть! Это не каллиграфический рисунок Ар-Неля! Ерунда какая-то, маранье… но уже в следующий миг Анну начал узнавать знакомые буквы. "Ли"! Почему же так криво… "А", "ро", "хэл"…

Знаки внезапно собрались в слова в середине послания.

Нн-нет… смы… смы-сла жж… ждать… доб… доб… доб-ро-го… что ж это? А, доброго! Нет смысла ждать доброго от нелюдей… Ес-ли им… им? Что за "им"… А, им, северянам, ясно. Если им не нуж… нужно? Да, если им не нужно золото… пусть… ж-жрут сло-ва… Пусть жрут слова? Что за вздор… или… слова… обещания? Клятвы?

Лицо Анну горело огнём. Он рывком развязал шнурок на вороте, будто это шнурок, а не душевный надлом, мешал Анну дышать. Он успел сто раз пожалеть, что взялся читать это письмо – но глаза сами собой скользили по строчкам, а знаки – эти кривые и небрежные знаки, скрытные и нервные – собирались в фразы, сказанные Львом, несмотря ни на что.

Пусть да-ют… гар… гара… гара-н-тии. Они дол-жны… ве… ве-рить… собст… темень бездны! Соб… собственным обе… обетам? Обещаниям. Мы должны верить собственным обещаниям. Поклясться искренне. Чтобы Снежный Барс поверил… Ты… же… мол-чи обо… обо всём. Их де-ло… их дело… быть ме-что… что? Ме-чом… Ага. Их дело – быть мечом в моей руке!

Два… двадцать Ше-стой… приго… при-го-ворён. Ес… если Пя-тый хо… если Пятый хочет… быть… быть мне… при-я… прия-тным… пусть… пусть доста… доставит… его го… его голову?!

Анну свернул свиток. Теперь он абсолютно не знал, что делать. Им с Эткуру надо заключить с Барсом договор, скреплённый клятвой. Пообещать от имени Льва Львов не пересекать границ Кши-На с дурными намерениями. И эта клятва будет ложью…

А этого Анну и Эткуру не должны знать. Они должны убедить Барса и Прайд Барса, что их слова – чистая правда… А как им самим верить в истинность этих клятв, если даже простак-Хенту болтает о будущей войне?

Эткуру должен убить Элсу. Всё. Это – приказ Льва Львов. Не просто убить – привезти голову. Доказать, что убил. Если хочет быть приятным Льву Львов.

Потому что неприятные Льву кончают, как Соня или сам Элсу. Будет так, как решит Лев – а кроме его воли нет ничего. А его воля – единственный закон, более непреложный, чем Истинный Путь, ведь мы с Эткуру навсегда погубим свои души клятвопреступлением… Будем мы верны, или нет – Лев приговорил нас с Эткуру к бездне преисподней…

А ведь нельзя одновременно веровать в Творца и служить Льву, вдруг пришло в голову Анну. Кто-нибудь из них непременно покарает – и ты не сможешь остаться чистым перед собой.

Анну сунул смятую бумагу обратно в рукав. Он чувствовал такую нестерпимую, словно предсмертную, тоску, какая иногда видится в глазах и позе загнанного коня.

Впервые в жизни принять решение было непосильно тяжело. Анну загнали. Он оказался в тупике без выхода и просвета…

* * *

Запись N136-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Маленькая Государыня Ра отдаёт Элсу меч. Государь Вэ-Н довольно заметно напрягается, когда Львёнок прикасается к рукояти: уж слишком явно оружие лянчинцев рассчитано не на поединки по правилам, а на войну и убийства – Вэ-Ну, наверное, страшновато видеть такую штуковину в опасной близости от почти невооружённой девочки, да ещё и в руках вчерашнего смертельного врага. Но всё обходится очень хорошо. Элсу просто изо всех сил прижимает меч к груди, вцепившись в него, так, что белеют костяшки пальцев, и говорит Ра:

– Ты, Снежная Рысь, мой родич. Твой Прайд – мой Прайд, – и кашляет, уткнувшись лицом в рукав.

– Не надо волноваться, Элсу, – говорит Ра. – Все поняли. Болезнь пройдёт, всё будет в порядке…

Элсу смотрит на неё своими невероятными тропическими очами.

– Неважно. Это неважно. Может, я умру – пусть. Но ты всё равно – мой родич. Смерть – это мне не страшно, а от позора ты меня спасаешь.

Вэ-Н наблюдает за ним, обхватив себя руками. У Государя очень сложное выражение лица; я пытаюсь определить, не примешивается ли к сочувствию презрение.

– Снежный Барс, – говорит Элсу, повернувшись к нему, – думаешь, я трус?

– А если я скажу, что вы – вы все, хищные звери Лянчина – жестокие подлецы? – говорит Вэ-Н. – Моя кровь, моя подруга – пощадила тебя, а твоя родня бы её не пощадила. Твой брат назвал её гуо.

– Я не такой, – говорит Элсу тихо. – У меня ведь тоже… есть… женщина… моя подруга. Только она – там, на границе, в крепости Ич-Ли. Она… в плену. В смысле…

У Вэ-На на мгновение приподнимаются брови.

– Ах, вот как… я понял.

– У меня ничего нет, – говорит Элсу. – Я бы заплатил за неё. Но – я буду служить тебе, Барс Барсов. За то, что твоя женщина избавила меня от позора… и за мою… если ты согласишься.

Вэ-Н кивает.

– Я пошлю за ней, Элсу. Но – ты понимаешь, что вам с ней будет не вернуться домой?

Элсу улыбается цинично и горько.

– Мне с ней – не вернуться и без неё – не вернуться. Мне не вернуться обрезанным и не вернуться целым. Мне не вернуться, встреть я все беды на твоей земле, Барс, как герой или как подлец. Я всё понимаю. И у меня никого нет, кроме твоей женщины – и кроме моей женщины.

Элсу хочется кашлять, он дёргается и проглатывает спазмы в лёгких, прижимая рукав к губам. Ра протягивает ему чашку с чок – и Элсу делает несколько быстрых глотков. По-моему, он снова температурит – у него горят щёки.

– Государь, – говорю я. – Позволь проводить Львёнка в его апартаменты? Ему нехорошо.

– Мне хорошо, – возражает Элсу. – Мне немного больно тут, – и показывает на грудь рукоятью меча, – но мне хорошо. Слушай, Снежный Барс, я найду способ тебя отблагодарить. Я помолюсь за тебя. Прикажи её привезти…

Вэ-Н снова кивает. Я обнимаю Элсу за плечи, и мы выходим из кабинета Государя. В маленьких покоях, предназначенных для Львёнка, я передаю его с рук на руки лейб-медику, Господину А-Ши. Покои убраны очень светски; на всякий случай, у входа дежурят гвардейцы – личная охрана Элсу. Положение дел таково, что Маленького Львёнка нужно защищать от его собственных родственников и подданных…

Нелишняя предосторожность.

Устроив Элсу, я нахожу Ар-Неля и показываю ему своё приобретеньице. Приобретеньице при виде Ар-Неля даже хамить перестаёт – смутилось, что ли? Поклон у него получается почти светский – слишком жеманный, но нельзя сказать, что уж совсем неумелый.

А Ар-Нель останавливается в двух шагах, обхватив правой рукой локоть левой – поза глубокой задумчивости о неприятном – окидывает Маньку-Облигацию взглядом с ног до головы, оценивает грязные патлы, куртку с чужого плеча, рубаху, достаточно серую, чтобы не быть белой, и резюмирует:

– Меня снова восхищает твоя вера в лучшее и твоё добросердечие, дорогой Ник. Этим жалким уродцем ты надеешься выправить внешнюю политику двух империй? Позволь спросить, милый друг, не нашлось ли в Башне Справедливости кого-нибудь поотвратительнее? Или – прости, я не вник в философические глубины твоего плана! – ты считаешь, что подобное тянет подобное? Ты искал внешнее подобие искалеченной южной морали? В таком случае подошёл бы кто-нибудь постарше, хромой, скажем, или горбатый. С гноем, текущим из глаз, сопливый… что ещё? Пропойца…

– Были чище, – говорю я. – Из хороших семей, без вшей и элегантные на вид. Но, во-первых, они тоже воры. А во-вторых, я не мог никого принуждать. Наши цивилизованные воры считают, что лучше бордель в родном Тай-Е, чем тот ужас, который ждёт их на варварском Юге. А этот – храбрый.

Ар-Нель крутит пальцами в воздухе:

– Я ошибся, Ник. Мы все ошиблись. Надо было поговорить с юными аристократами. А такие вороватые полуживотные Эткуру наверняка и дома надоели.

Я жду, когда Манька-Облигация взорвётся и выскажет Ар-Нелю всё, что о нём думает – но Ви-Э молчит, опустив глаза, и наматывает на палец обрывок какой-то замурзанной тесёмки. Я вступаюсь за него:

– Ты думаешь, кто-нибудь из хороших мальчиков согласился бы по доброй воле стать рабыней Эткуру без поединка? Дать себя обрезать – ну да, да, для пользы дела, конечно, и для высоких политических целей, но по сути-то? Ча, ты идеалист! Воры отказались наотрез – все, кроме этого, а ты рассчитываешь уговорить аристократа?

Ар-Нель вздыхает.

– Ах, Ник, вероятно, ты прав… но мне бы так не хотелось, чтобы эта мразь оказалась для южанина памятью о Тай-Е… Он ведь начнёт что-нибудь говорить… как бы не вышло совсем плохо… О! Послушай, Ник, а он – не немой?

– Да нет, – говорю я. Меня крайне удивляет, что такого разговорчивого субъекта, как Ви-Э, можно спутать с немым. – В Башне только так митинговал…

– В Башне у него, по-видимому, было более подходящее общество, – усмехается Ар-Нель, пожав плечами. – С которым у него находились общие темы для беседы. Как его зовут?

– Ви-Э. И всё. Он – сирота.

– Ви-Э, ты проглотил язык?

Манька-Облигация поднимает голову. Ах, ничего себе! Он плачет! На грязных щеках – светлые дорожки от скатившихся слёз! Вот этого я точно не ожидал…

– Язык при мне, – отвечает он хрипло. Оэ, да он не может смотреть Ар-Нелю в глаза! Что это за диво…

– Ты – вор? – спрашивает Ар-Нель, вымораживая тоном всё вокруг. Я ещё не слыхал от него таких интонационных затрещин.

Ви-Э судорожно вдыхает.

– Я крал, ага.

Куда что девается? Я был уверен в шоу в духе "А ты меня не совести и не агитируй!" – а Манька-Облигация стыдится, по-настоящему стыдится! В тюрьме своих… скажем, сокамерников – презирал всей душой, а во дворце ему стыдно… Настолько, что моральные оплеухи Ар-Неля не заставляют огрызаться…

Чудны дела твои, Кши-На…

– На что ты годишься, кроме мелких пакостей? – продолжает Ар-Нель. Это не риторический вопрос – он всерьёз спрашивает, на что.

Ви-Э облизывает потрескавшиеся губы.

– В театре играл.

– В Театре Баллад? – Ар-Нель не верит.

Я тоже: Театр Баллад – место изысканное, вроде королевской оперы, ставят там музыкальную классику. Театральные звёзды с Именами Семьи – уважаемые и принимаемые в высшем свете люди, образованные, поют на древних языках, играют богов и королей…

Ви-Э шмыгает носом, чуть заметно усмехается.

– Ага. Баллад. В бродячем театре. В сценках. Влюблённых мальчишек и смешных жён. Жонглировал факелами, ножи в цель швырял… Где только не был…

Ар-Нель едва заметно оттаивает.

– Так что же случилось?

– Что… хозяин умер. Был мне вместо отца… ну, долго рассказывать. Фургон и барахло достались одному… мы с ним давно повод искали разодраться или разбежаться… Короче, выгнал он меня, босиком, можно сказать. А уже Десятая Луна к повороту пришла.

Упс! Ар-Нель протягивает ему платок!

– Вытри лицо. Ты не нашёл работы?

Ви-Э берёт шёлковый платочек, благоухающий лилиями, и смотрит на него с сомнением. Возвращает платок Ар-Нелю, вытирает глаза рукавом и продолжает.

– Я оказался в Столице с парой серебрушек в кармане и с мечом. И всё. Ок-Ирн у меня даже лютню отобрал – сказал, что она общая, а не моя. Кинули они меня… Да я бы всё равно не пел, охрип потому что. А зима случилась ранняя…

– В Театр не взяли? – в голосе Ар-Неля появляется тень сочувствия.

Ви-Э смотрит на него нежно:

– Я долго набирался храбрости. Набрался. Пришёл, сопливый, сиплю… сам себя не слышу, не то, что… Посмеялись, выставили. Кто их осудит? Ну и всё. Не знаю, как выжил этой зимой. Посуду в трактире мыл пару недель. Каменщики обещали взять – а я что? Я же не умею… за два дня спина разболелась так… чуть не подох. И всё. Пропал я, в общем. Работал на тепло, а еду тырил… иногда – и деньги, если удавалось, – сознаётся он, отводя взгляд.

– У тебя будет непростая задача, – говорит Ар-Нель уже вполне доверительно. – Но ты – актёр, ты справишься. Покажи что-нибудь?

Ви-Э отходит на два шага – и легко делает сальто. Выпрямившись, швыряет "воздушный поцелуйчик", как земные циркачи, проходится колесом, останавливается, не сбив дыхания. Жеманнейшим жестом смахивает со лба грязную чёлку:

– Оэ, моя несчастная душа – как бабочка на огне! – восклицает он вдрызг трагичным детским голоском. – Он мне сказал: "Золотой цветок, скрестим клинки под полной луной!" – а его Старшая Жена добавила: "Только попробуй!"

Ар-Нель смеётся – и Ви-Э улыбается.

– Я дважды ошибся, Ник, – говорит Ар-Нель. – Прошу меня простить. Актёр подойдёт.

Ви-Э смотрит на него влюблёнными глазами.

– Что заставило тебя так круто изменить позицию? – спрашиваю я.

– Он – человек в беде, – говорит Ар-Нель своим любимым отвратительным тоном: "Элементарно, дорогой Ватсон!". – Я не знаю, что было бы со мной, попади я в похожую историю. Я не знаю, что стало бы с людьми, которых я уважаю. Мне хочется сказать, что я выше воровства и прочих мерзостей – но я не голодал и не мёрз.

– А если всё это враньё? – говорю я. Мелкая подначка.

– Если бы этот Юноша хотел солгать, он солгал бы, что не крал, – пожимает плечами Ар-Нель. – Сказал бы, что он – бедный актёр, которого собирались казнить ни за что… Оставь, Ник! Разве ты не видишь его желания искупить сотворённое зло?

Вот так, дорогие земляне. В Кши-На воровство – однозначное зло. Без вариантов. Понять можно – но наказание не отменяется. Ар-Нель сочувствует, но ничем не поможет. Робин Гуд – в пролёте…

– Приведи его в порядок, Ник, – говорит Ар-Нель. – Я удаляюсь. Мне хочется навестить Маленького Львёнка, чтобы с ним познакомиться. Не будем ставить его братьев в известность?

– Пока не надо, – киваю я. Мне не предсказать реакцию Львят на то, что Элсу принимают при дворе Государевом.

Ар-Нель уходит, а мы с Ви-Э отправляемся в мои покои – приводить Ви-Э в божеский вид.

У дверей, ведущих на мою территорию, сталкиваемся с Ри-Ё. У него мокрые волосы, а вид довольнёшенек; он держит в руках какой-то предмет, завёрнутый в несколько слоёв шёлка.

– Где ты бегаешь? – говорю я. – Я тебя разыскивал. Надо было устроить это чудо – ему пришлось три часа торчать в комнате прислуги, а лучше бы было вымыться в это время…

Ри-Ё смущается.

– Простите меня, Учитель, – говорит он виновато. – Вы сказали, что вас до вечера не будет – и я ходил в квартал стеклодувов.

– Хотел увидаться с И-Цу? – спрашиваю я.

– Семья И-Цу заключила новый договор, – говорит Ри-Ё. – У него другой Официальный Партнёр, меня он видеть не хочет… нет, Учитель, я заходил к Господину Се-Хи, заплатил ему чуть-чуть, чтобы он позволил мне воспользоваться его оборудованием…

– Бедный Ри-Ё, – говорю я, – ты с этой придворной суетой просто соскучился по работе?

Ри-Ё кивает, разворачивает шёлковый платок.

Внутри свёртка – прелестная вещица: высокий узкий сосуд для ароматической смеси, зеленовато-синего стекла, с тонко и точно вылепленным цветком ириса вместо пробки.

– У тебя, всё же, способности, дружище, – говорю я. – Ты – настоящий художник. Очень здорово.

– Правда?! – радостно восклицает Ри-Ё. – Я хотел подарить это одной особе… Чтобы эта особа не думала, что я олух неотёсанный, с дурным почерком и вообще…

Ну что ты будешь делать…

– Особе, конечно, понравится, – говорю я. – Но имей в виду, Партнёр особы уже решён и поединок назначен. Так что – фенечку дари, но на сильные чувства не рассчитывай. А сейчас мне придётся послать тебя в город, в лавку готового платья. Ты купишь человеческие тряпки для другой особы, вот для этой – вы с ней, вроде бы, похожего телосложения…

Ри-Ё смотрит на Ви-Э, Ви-Э подмигивает. Ри-Ё сдерживается, чтобы не прыснуть:

– Это тот парень, которого вы хотите представить Принцу Эткуру, Учитель?

– Оэ, солнышко! – возражает Ви-Э. – Это та девица, которую Господин Вассал хочет представить кому-то-там. Это у тебя страсти-мордасти, а у меня решён не муж даже, а владелец. Вот такие дела.

Ри-Ё хмыкает. Я отдаю ему мешочек с деньгами – он вручает мне свой стеклянный цветок и улетает. Я рассматриваю вещицу… мой маленький дружок так старательно ищет себе проблем, что диву дашься. Ви-Э шмыгает носом.

– Уважаемый Господин, это всё, конечно, очень и очень романтично, но мне ванну бы и пожрать… в смысле, съесть бы хоть что-нибудь, если это не противоречит придворному этикету…

Вот же я дубина! Со всей этой суетой – забыл, что мой воришка наверняка голоден! Нет мне прощения… Даю ему пару вафель с начинкой и провожаю в места, как говорилось на Земле во времена оны, общего пользования.

Помещение для гигиенических надобностей в моих апартаментах вызывает восхищение. Чистюли нги-унг-лянцы придают подобным удобствам куда больше значения, чем средневековые земляне и даже земляне времён Ренессанса. В Тай-Е отличная канализационная система, а во Дворце она ещё модернизирована. Если в прочих местах, как мне говорили, сложная водопроводная сеть несёт воду до третьего этажа зданий включительно, то во Дворце воду ещё и подогревают. Она всегда одной температуры, градусов тридцать – тридцать три, и её можно набрать во вместительную ёмкость из толстого и очень прочного матового стекла, похожего на глянцевую пластмассу. Из этой штуки, вполне сходящей за ванну, вода выливается в отводную трубу; надо бы поинтересоваться, куда ведут эти трубы, когда время будет.

Увидев ванну, Ви-Э издаёт восторженный вопль – и я оставляю его наслаждаться плодами цивилизации, показав, где у нас мыло и ароматическое масло. Ви-Э пропадает в ванной комнате на целый час; за это время Ри-Ё успевает принести тряпки и рассказать, что дождь перестал и подмораживает. Зато результатом я доволен: Ви-Э отмылся до человекообразности, его волосы оказываются светло-русыми и блестящими, а физиономия – вполне обаятельной. Очень подвижная физиономия профессионального актёра – за ужином Ви-Э смешит Ри-Ё до колик, травя байки и корча рожицы.

А мне постепенно делается изрядно жаль его… Участь этого пройдохи – незавидна. Метаморфоза, очевидно, не будет по-настоящему удачной, как у всех потенциальных наложниц. Я вспоминаю гарем Смотрителя Эу-Рэ и тусклых девиц, у которых, похоже, имеются изрядные проблемы и со здоровьем, и со способностью рожать здоровых детей…

Но отыгрывать назад поздно. А Ви-Э улыбается кинематографической улыбкой и беспечно машет рукой:

– Господин Вассал, я – патриотка! Вы только покажите мне этого лянчинца – я уж придумаю, что ему сказать…

– Ты ещё Юноша, – встревает Ри-Ё.

– Ошибаешься, солнышко, – Ви-Э мотает роскошной, непонятно откуда взявшейся чёлкой. – Я уже Дама, только пока не ломаюсь. Но это, мой наивный друг, дело времени.

Храбро. Что тут ещё скажешь…

Я просыпаюсь в полной темноте – погас фонарик – от позывного КомКона. Ага. Почему меня это не удивляет?

Тихо выхожу в сад. Караульных гвардейцев, похоже, уже не настораживают мои ночные прогулки – я их приучил. Ночь восхитительна. Чуть подморозило, скользко и свежо. Небеса чисты, звёзды в них сияют громадные, лохматые. Ночной ветер пахнет настоящей весной, яблоками и ландышами, оттаивающей и снова прихваченной ледком землёй, свежестью…

Я нахожу авиетку, замаскированную под заросли кустов хин-г. Логично и профессионально. Если не вспоминать, что именно тут кустарник не растёт – то кто же полезет в колючки? Мне открывают дверцу – и я выпадаю в осадок.

– Ты что творишь, Коля, скажи на милость? – спрашивает вместо приветствия Антон Семёнович Резников, мой научный руководитель.

Кроме КомКона, нынче у нас в гостях Этнографическое Общество. Рассерженное.

– Добрый вечер, Антон Семёныч, – говорю я и улыбаюсь. – В чём ужас? Кого убили? Кого обокрали?