Текст книги "Эсеры. Борис Савинков против Империи (СИ)"

Автор книги: Максим Андреев

Соавторы: Александр Андреев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Гершуни подписал особое «Партийное соглашение» с Центральным комитетом партии, о разграничении полномочий. В технике ее работы он довел до крайности принципы обособленности и конспирации, окутал непроницаемой тайной ее предприятия. Свой штаб в апреле 1902 года организовал в Киеве. В центральной конспиративной квартире под видом прислуги действовала Брешко-Брешковская. Через Киев шла переписка всех боевиков и осуществлялась связь с заграничной эсеровской группой, по адресам непричастным к делам партии лиц. В Киеве помощник Гершуни Мельников создал склад оружия и нелегальной литературы.

Под влиянием эсеровской пропаганды крестьяне деревни Лисичьей Константиноградского уезда полтавской губернии в марте 1902 года выступили против своих помещиков, расстраивавшихся оттого, что ни как не могли забрать у своих бывших крепостных весь оставшийся у них чернозем. Они забрали из амбаров хлеб и разграбили дворянское имущество. Волнения быстро охватили уезды Полтавской, а затем Харьковской губерний, а затем еще почти двести сел с населением около ста пятидесяти тысяч человек. Крестьяне требовали отнимаемой земли и уменьшения невообразимых налогов, которые невозможно было выплатить десятилетия. Их попытались успокоить харьковский и полтавский губернаторы, приезжал только что назначенный министр внутренних дел Плеве. В волновавшиеся украинские губернии были брошены десять тысяч солдат регулярной армии.

Судили более тысячи крестьян и почти всех приговорили к тюрьме. Даже судьи понимали, что сотворили неправое дело и обратились в Петербург с ходатайством о смягчении меры наказания для 761 осужденного крестьянина, и оно было удовлетворено, оставив людям по пол года тюрьмы. Само собой, монархия вместо уменьшения налогов оштрафовала крестьян почти на миллион рублей и это была колоссальная сумма. По всей империи говорили о жестокой расправе и порке сотен крестьян харьковским губернатором князем И. Оболенским. Центральный Комитет партии эсеров постановил казнить князя за издевательства над народом. Листовки социалистов-революционеров писали, что «крестьяне не делали никаких буйств и бесчинств, никого не били и не убивали. Только если помещик не соглашался отдать добром, так отбирали насильно. Не чужое, не помещичье добро брали они, а только возвращали себе свое, добытое потом и кровью, несправедливо присвоенное помещиком. Какие же они грабители».

Сначала убивать Оболенского должен был студент Каляев, только что принятый в Боевую Организацию по рекомендации Бориса Савенкова, но затем Гершуни решил, что убийцей должен быть крестьянин-рабочий. Екатеринославский крестьянин Фома Кочура, работавший столяром в Киеве, уже почти год был членом партии эсеров. По его личной просьбе Гершуни вызвал Кочуру в Харьков и принял в Боевую организацию.

29 июля 1902 года губернатор Оболенский с женой посетил харьковский драматический театр. Около десяти часов вечера, после окончания спектакля, Оболенские среди многочисленной публики прогуливались в городском саду. К губернатору быстрыми шагами подошел Качура и дважды выстрелил в него из браунинга. Он боялся попасть в шедшую с князем под руку даму и только контузил губернатора. Он попытался выстрелить еще раз, но его за руку схватила и отвела ее вниз губернаторша, и тут же на столяра налетела охрана во главе с полицмейстером, которого Качура ранил. Качура назвал себя членом Боевой организации Партии социалистов-революционеров и в его кармане охранники нашли ее приговор губернатору. Эсеры выпустили прокламации и даже брошюру «Почему стреляли в харьковского губернатора». Кочуру эсеры назвали «народным героем». Его перевезли в Петербург и в Шлиссельбурге он выдал охранникам все, что знал об эсерах. В Киеве и Харькове прошли аресты тех, кто не перешел на нелегальное положение.

В январе 1903 года в Киеве охранники Александра Спиридовича, бывшего офицера Зубатова, со второго раза смогли арестовать помощника Гершуни двадцатипятилетнего Михаила Мельникова. Мещанин из Селенгинска, Мельников поступил в петербургский горный институт, был из него отчислен министрами Боголеповым и Сипягиным, был отдан под надзор полиции, тут же вступил в партию эсеров и перешел на нелегальное положение. За арест Мельникова Киевское охранное отделение Спиридовича было поощрено наградами и премиями. Сам начальник отделения Спиридович писал, что Гершуни был осторожен до крайности, хотя и сам, как умелый аптекарь, отравлял пули из браунинга стрихнином. Гершуни, он же «Федор Петрович», «Брентов», «Кауфман» имел несколько паспортов и казался неуловимым. Зубатов еще в Москве ввел обязательное фотографирование и дактилоскопирование задержанных и фото руководителя Боевой Организации были разосланы по всем охранным отделениям, жандармским управлениям, пограничным пунктам. За его арест была объявлена премия в пятнадцать тысяч рублей, и это были очень большие деньги, которые в итоге сыграли свою, как всегда, мощную роль. По всей империи задерживали и с трудом отпускали похожих на Гершуни людей. Зубатову удалось арестовать одну из членов Боевой организации Людмилу Ременникову с товарищами, но она никого не выдала и на суде, как писали эсеровские листовки «держалась стойко и мужественно». В конце марта 1903 года империю потрясла Златоустовская бойня, виновной в которой был очередной безнаказанный губернатор.

Пять тысяч рабочих Златоустовского казенного оружейного завода получили новые расчетные книжки, по которым они были лишены нескольких льгот, которыми они постоянно пользовались раньше. Они вернули книжки, потребовали сохранить льготы и ограничить рабочий день восемью часами при трехсменной работе. Рабочие потребовали предоставить им право совместно с администрацией участвовать в составлении правил внутреннего распорядка.

10 марта завод в Златоусте рано утром окружили войска и рабочих туда не пустили. Уфимский губернатор Н. Богданович предложил рабочим выбрать делегатов для переговоров с ним, тут же их нагло арестовал и отправил в тюрьму. Пять тысяч рабочих возмутились и потребовали выпустить своих товарищей. Ни секунды не раздумывая губернатор дал приказ открыть огонь по толпе. Было убито 69 и ранено 250 человек, среди которых были женщины и дети. Само собой, массовое убийство по имперской традиции сошло Богдановскому с рук, но Центральный комитет эсеров за рабочий расстрел приговорил его к смерти. В Уфу выехал Гершуни с группой и за полтора месяца подготовил убийство губернатора. Стрелять должен был слесарь уфимских железнодорожных мастерских Егор Дулебов.

6 мая 1903 года действительный статский советник и уфимский губернатор Николай Богданович гулял в городском саду, как всегда с идущей за ним охраной. Вдруг откуда-то из боковой аллеи вывернулся мужчина с браунингом и пятью выстрелами застрелил губернатора. Охрана бросилась на боевика, который бросился бежать в заросли, и тут же нарвалась на заградительный огонь прикрывавших Дулебова товарищей, бивший каждый из двух револьверов. Охранники умирать не захотели и группа Боевой Организации успешно покинула не только городской сад, но и Уфу, в которую выехали лучшие офицеры Зубатова. Это было поздно и бесполезно, потому что в этот раз Гершуни не оставил ни каких следов.

В мае 1903 года имперское общество читало «Приговор Боевой Организации Партии социалистов-революционеров», который Дулебов успел бросить на труп застреленного им губернатора: «Боевая Организация социалистов-революционеров выполняя лежащий на ней гражданский долг, считает себя вынужденной приговорить виновника зверских расправ над златоустовскими рабочими уфимского губернатора Н. Богдановича к смерти. Приговор привести в исполнение поручается членам Боевой Организации. 27 марта 1903 года. Санкт-Петербург».

Новый, 24-й номер эсеровской газеты «Революционная Россия», уже как обычно тысячами экземпляров расходилась по империи и общество читало в нем программную статью «Террор и массовое движение»: «Новый террористический акт, исходящий от Боевой Организации Партии социалистов-революционеров, побуждает нас сделать еще раз, и вероятно не в последний раз, разъяснение о терроре в нашей программе, ответив на некоторые возражения, упорно выдвигаемые против употребления террористических средств в борьбе с самодержавием. Считая применение террора неизбежным и целесообразным, наша партия в то же время полагает, что террор должен быть, да и не может не быть, лишь одним из вспомогательных средств борьбы. Он должен находиться под контролем партийной организации, а террористические акты должны иметь, возможно, более тесную связь с массовым движением, опираться на нужды этого движения и дополнять его, а также, в сою очередь, давать толчок проявлениям массовой борьбы, возбуждать революционное настроение в массах».

Гершуни планировал уехать за границу, предварительно распорядившись делами Боевой Организации в ее штаб-квартире в Киеве. Зубатов делал все, что мог и не мог, чтобы разгромить эсеровских боевиков и, благодаря Азефу, ему многое удалось. Гершуни готовил акции в тех городах, где не было охранных отделений. Боевики ничего не готовили в двух столицах империи, а все важнейшие предприятия готовили только в провинции. Боевики к Гершуни набирались только через представителя Боевой Организации за границей Михаила Гоца. Оттуда, организовав все необходимое для покушения, группа боевиков Гершуни совершала налет на свою жертву. Зубатов создавал и создавал охранные отделения в империи, но городов в ней было больше, чем у него охранников. Зубатов пообещал Плеве поймать Гершуни, но не знал, что у него оставалось совсем немного времени.

Хозяева фабрик, заводов и мастерских активно жаловались на рабочие союзы Зубатова царю, Витте и Плеве. Им нужен был только повод, чтобы разогнать профсоюзы, мешавшие предпринимателям забирать у рабочих четыре из пяти заработанных ими рублей. В январе 1903 года Витте направил Плеве письмо, по которому ответственность за рабочие союзы возлагалась на министра внутренних дел, и Плеве заволновался за свое место. На всякий случай он поручил своему экономическому советнику подготовить заключение о рабочей деятельности Зубатова, и получил то, что хотел: «Зубатовщина всюду внесла страшную деморализацию. Не пройдет и двух-трех лет – рабочий вопрос вырвется на улицу, и произойдет столкновение, последствия которого ни кто учесть не в состоянии». Плеве хода давать документу до времени не стал, но резолюцию на всякий случай наложил: «Я и сам теперь вижу, что было преждевременно вызывать такое движение среди русских рабочих».

Лишившийся покровителя Зубатов попытался договориться с Витте. В феврале 1903 года он организовал визит рабочей делегации к министру финансов с просьбой разрешить массовое создание больничных и сберегательных касс на предприятиях, но Витте им отказал, и вообще возразил против создания любых рабочих союзов, сославшись на мнение особой правительственной комиссии Оболенского, созданной для разбирательства рабочей проблемы: «Под влиянием усиленной тайной пропаганды в рабочей среде в промышленных центрах быстро и широко развиваются революционные организации. Кассы взаимопомощи поддерживают деятельность стачек. Это движение носит уже не политический, а экономический и бытовой характер и поддерживается московской администрацией». Комиссия сознательно пошла на подлог заявив, что в забастовках участвуют четыре рабочих из пяти.

Плеве поддержал Витте, что деятельность зубатовских рабочих организаций не соответствует закону. Одновременно он принимал рабочие делегации и хвалил их деятельность.

В апреле 1903 года рабочие передали Витте «Почтительнейшее прошение рабочих по организации полезных учреждений для петербургского фабрично-заводского люда и их мысли на районных собраниях, разрешенных санкт-петербургским градоначальником». Витте, которому подчинялась фабрично-заводская инспекция, на обращения рабочих не реагировал и на уступки им не шел. Это была большая ошибка, приближавшая революцию. Один из зубатовских рабочих на большом собрании заявил: «Поддержка рабочих в их материальных нуждах составила бы лучшее опровержение злонамеренной пропаганды в их среде». Зимний дворец не обращал внимание не только на проблемы рабочих, но и на беды крестьян, среди которых стали ходить упорные слухи: «Двух министров убили, а когда всех перебьют, тогда нам и землю разделят». Зимний был глух и слеп, но совсем по-другому вели себя эсеры и социал-демократы.

Ближайший помощник министра внутренних дел писал о работе Плеве: «Угрозы и милости перемешивались и поэтому угрозы не пугали, а милости не вызывали благодарности. Что запрещалось сегодня, то разрешалось завтра. Что отвергалось сейчас, в следующий момент одобрялось. Престиж правительства быстро падал». Соратник Зубатова в рабочих делах Лев Тихомиров писал о Плеве: «многие лица, преданные государю и России, предлагали ему свои силы. Он всех слушал, всем лгал, всех морочил. Постепенно всех честных людей устранил, сам только душил и больше ничего. Россия действительно нуждается в глубоких улучшениях жизни. Он же не хотел ничего делать».

Плеве беспокоился не об империи, а о сохранении своего министерского поста. Он был просто сановником, а совсем не политиком. Он заявлял: «Как только вы начинаете рассуждать не об экономике, а о самодержавии – я перестаю быть министром внутренних дел, и становлюсь только шефом жандармов.

В начале июля 1903 года в Одессе разразилась всеобщая стачка, в которой участвовали десятки тысяч рабочих, требовавших убрать посредников, присваивавших каждый третий их рубль, относиться к ним по-человечески, не обманывать при страховке, и это были чисто экономические требования. В начале стачку, которую еще в марте начали всего двенадцать рабочих, контролировали зубатовские активисты во главе с доктором философии В. Шаевичем. Они пытались блокировать политические требования, выдвигаемые среди рабочих социал-демократами. Встал Одесский порт и промышленники и купцы начали нести большие убытки. Вызванная в порт полиция начала активно избивать бастовавших рабочих. Жандармы били и орали, и почему-то думали, что все станут по стойке «смирно», и как обычно приближали и приближали кровавую революцию. Настроение одесских рабочих с разбитыми лицами быстро революционизировалось. Начались разговоры о пересмотре устава рабочего союза, «преследовавшего цели улучшения труда и жизни рабочих и их духовной жизни с помощью сокращения рабочего дня, увеличения заработной платы, взаимопомощи в случаях болезни и нужды, устройства общих лекций и библиотек».

15 июля в городской сад под руководством социал-демократов собрались почти двадцать тысяч рабочих, произносивших антимонархические речи и разбрасывающих листовки. Везде началась чуть ли не рукопашная, с трудом сдерживаемая зубатовцами Шаевича. В соответствии с приказом Плеве арестовать забастовщиков, войска окружили сад и ударили на толпу со всех сторон. Удержавших Одессу от большой крови зубатовцев судили и сослали в Сибирь. Зимний думал, что победил, но он опять проиграл.

Зубатов в нарушение субординации добился встречи в Зимнем, на которой сказал, что Россия бурлит, что удержать надвигавшуюся революцию полицейскими мерами невозможно, что Плеве вгоняет болезнь внутрь и что все это кончится очень плохо. О встрече тут же донесли Плеве, который по обыкновению решил, что Витте с помощью Зубатова стремится на его министерское место.

Плеве на докладе Николаю II заявил царю, что это Зубатов организовал забастовку в Одессе, что он сам бывший революционер, что сколько волка не корми, он все в лес смотрит, что разрешения Зубатову на легализацию рабочих союзов он не давал. Как написано в докладе его экономического советника, что Плеве ничего о революционере-забастовщике – руководителе политического сыска империи Зубатове не знал, а теперь узнал и просит всероссийского императора его уволить. Царь согласился со своим верным министром внутренних дел.

В августе 1903 года Зубатова уволили без пенсии и выслали во Владимир под надзор полиции с запретом посещать Москву и Петербург. Девять месяцев он руководил Особым отделом Департамента полиции МВД и мечтал изменить ход имперской истории. У него на связи был секретный сотрудник Евно Азеф, но ничто не могло помочь Зубатову убедить Зимний на уступки подданным, чтобы не допустить революции. В мае 1903 года киевский охранник Спиридович взял Гершуни, но провокация и упертость самодержавия совсем не те меры, с помощью которых можно удержать шатающуюся власть. Зубатов застрелился на второй день после отречения Николая II в марте 1917 года, но Зубатовщина кончилась еще в августе 1903-го. Место руководителя Боевой Организации Партии социалистов-революционеров вместо Григория Гершуни занял сотрудник полиции с десятилетним стажем Евно Азеф, успешно совместивший активизацию террора, зарабатывание больших денег, службу самодержавию и революции. Через девять месяцев для начала он взорвал министра внутренних дел Вячеслава Плеве.

«Барин, к вам провокатор пришел»

Евно Азефа его современники называли «великим провокатором» и с помощью многочисленных литераторов собрали вокруг его позорно героического имени десятки и десятки загадочных, ужасающих, причудливых, фантастических легенд, догадок и измышлений. Секретный сотрудник Департамента полиции с пятнадцатилетним стажем почти десятилетие возглавлял Боевую Организацию террористической революционной партии и с помощью высокопоставленных офицеров охраны и полиции организовал множество политических покушений на первостепенных столпов самодержавия, совсем не малая часть которых была удачной. В работе на охранку его обвиняли руководители Министерства внутренних дел, а защищали выдающиеся революционеры. Правды не знал никто, а слава его оказалась славой Герострата, которая была создана на фоне кровавой, яркой и картинной борьбы революции и самодержавия, многие десятилетия бившей общество по нервам. Либералы и монархисты то ли с ужасом, то ли с восторгом наблюдали за деятельностью террористов, в противостоянии между бомбой и палачом менявших жизнь на жизнь, бесславную смерть на победный триумф.

Горничные видных имперских революционеров, хорошо знавшие непростую жизнь своих инакомыслящих хозяев и саму оппозиционную среду с ее развитой еще Георгием Судейкиным сложной провокационной системой, запросто докладывали своим нанимателям о приходе Евно Азефа: «Барин, к вам провокатор пришел». Современники великого секретного сотрудника-революционера из числа его товарищей и сослуживцев по охранных отделениям, писали об Азефе: «Толстый, сутуловатый, выше среднего роста, ноги и руки маленькие, шея толстая, короткая. Лицо круглое, одутловатое, желто-смуглое. Череп кверху суженый. Волосы прямые, жесткие, обыкновенно коротко подстрижены. Темный шатен. Лоб низкий, брови темные, внутренние концы слегка приподняты. Глаза карие, слегка навыкате. Нос большой, приплюснутый, скулы выдаются, одно ухо оттопыренное. Губы очень толстые и выпяченные, чувственные. Нижняя часть лица слегка выдающаяся. Бороду обычно брил, усы носил подстриженные. Мог стоять неподвижно, широко расставив ноги, только вращая во все стороны выпуклыми глазами и выпятив толстые губы. С ним было бы страшно встретиться не только ночью в темном лесу, но и днем на многолюдном Невском проспекте. Обладая выдающимся умом, математической аккуратностью, спокойный, рассудительный, холодный и осторожный до крайности, он был как бы рожден для крупных организаторских дел. Редкий эгоист, он преследовал, прежде всего, свои личные интересы, для достижения которых считал пригодными все средства до убийства и предательства включительно».

Как гром и молнии среди белого дня разоблачение Азефа в 1908 году поразило общественное мнение не только в России, но и в Европе, потрясенное установлением соучастия высших чинов полиции в самых крупных террористических актах, включая и направленные против правящей династии. Все поразило чудовищное переплетение подвигов и предательств безграничной веры и воплощенной лжи и бездушия, революционных идеалов, лишенных любых нравственных устоев и героев, стоявших на недосягаемой нравственной высоте. Все вдруг увидели, что в императорской России провокация давно сложилась в совершенную четкую систему, дававшую миру ее классические примеры, и это вызвало омерзительное презрение всего международного общества. В Европе также бывали попытки крупных политическо-полицейских провокаций, но они неизбежно вскрывались с колоссальными и позорными последствиями для организаторов и исполнителей, невзирая на лица. Теперь вся Европа знала, что за постоянные и массовые провокации самодержавная империя дает чины, денежные премии и ордена исполнителям, которых на начало ХХ века в монархии насчитывалось более семи тысяч, скромно называемых не провокаторами, а сексотами. Теперь все знали, что выдающийся практик террора Азеф получал от начальника Петербургского охранного отделения генерала А. Герасимова жалованье, вдвое превышающее оклад царского министра. Сам Азеф за почти двадцать лет революционно-провокаторской деятельности ничем не выдал себя. Даже директор Департамента полиции МВД А. Лопухин, беспрецедентно дав показания на Азефа революционеру В. Бурцеву, не выдержал: «Вся жизнь этого человека – сплошные ложь и предательство. Революционеров Азеф предавал нам, нас – революционерам. Пора уже положить конец этой преступной двойной игре». Сорокалетний Лопухин происходил из старинного дворянского рода, фамилию которого носила жена Петра Великого Евдокия. Он закончил Московский университет и быстро сделал карьеру в юстиции и прокуратуре. Лопухин, назначенный директором Департамента полиции МВД, разработал ее реформу, но всесильный Плеве, кажется, не удосужился с ней даже ознакомиться, и все осталось как было. Аристократически брезгливый к охранной грязи Лопухин, в то же время, не принимал ни каких мер к предотвращению ужасных еврейских погромов, о которых всегда знал заранее. Глава всей имперской полиции был потрясен, когда узнал, что его частную переписку читал всесильный министр внутренних дел Плеве, совсем не брезговавший этим такой же аристократ. Лопухин, тем не менее, утвердил документы Департамента полиции по насаждению провокации в империи. Он знал, что подобные действия переходят грань допустимого даже с точки зрения резиновой полицейской морали, но карьерные соображения были сильнее нравственных и именно при Лопухине и Плеве провокация в империи расцвела пышным цветом. Они оба почему-то были уверенны, что удержат провокацию в своих руках. Почему-то им не пришло в голову, что внедренный по их приказу к эсерам Азеф станет руководителем Боевой Организации и в первую очередь взорвет министра внутренних дел, из-за чего так блистательно начавшаяся карьера Лопухина бесславно закончится. Барин Лопухин, к вам едут провокаторы…

В 1870 году в белорусском местечке Лысково под Гродно в мещанской семье Азефов родился второй сын Евно. Через пять лет семья с семью детьми переехала в торгово-промышленный Ростов-на-Дону. Портной Фишер Азеф открыл в городе лавку промышленных товаров и смог выучить своих детей в гимназии. Потом товарищи Евно по учебе писали, что он с детства был «скрытным фискалом», грубым и черствым мальчиком, но эти материалы были опубликованы после 1908 года. Двадцатилетний Азеф перебивался мелкими заработками, давал уроки, служил репортером в ростовской газете «Донская пчела», писцом в конторе, секретарем при фабричном инспекторе, коммивояжером в торговом доме. Евно Азеф еще в гимназии познакомился с революционной молодежью, посещал рабочие кружки, распространял листовки.

Ростовские жандармы начали следствие о распространении прокламаций в городе и Евно Азеф успел уехать за границу. По поручению мариупольского купца он продал партию масла, большую часть денег оставил себе и в германском городе Карлсруэ поступил в Политехническую школу, где шесть лет получал специальность инженера-электрика. У русских в Карлсруэ была небольшая библиотека, служившая местом встреч и бесед. Азеф вступил в революционный кружок, то ли по стремлению, то ли по заранее продуманному плану. На занятиях в библиотеке и кружке Евно молчал и слушал, иногда говорил о необходимости избегать экстремизма, а уж тем более терроризма и вообще крайних методов. Товарищи-студенты говорили о нем, как о молодом человеке, талантливом и знающем, умном и с неприятно-скрытным тяжелым характером.

Денег на учебу, жилье и еду Азефу не хватало и в 1893 году, вскоре после приезда в Карлсруэ, Азеф уже начал бедствовать, «терпеть холод голод». Он пытался подрабатывать, но конкуренция таких, как Азеф, была высока, и студент-электрик в апреле 1893 года написал письмо в Департамент полиции с предложением освещать деятельность русских революционеров, студентов и эмигрантов за границей. Он не назвался, дав в письме только почтовый адрес. Азеф написал, что готов дать информацию и о революционном Ростове-на-Дону. Департамент полиции, естественно, быстро определил, кто из молодых ростовчан-полуреволюционеров учится в Карлсруэ и установил Азефа по почерку. Ростовские жандармы прислали в Петербург характеристику Азефа, запросившего провокаторское жалованье в сумме чуть ли не тридцать рублей в месяц, и это была средняя зарплата рабочего: «Это неглупый, весьма пронырливый и имеющий обширные связи человек и в качестве агента может приносить существенную пользу. Надо ожидать, что по своему корыстолюбию и нужде он будет дорожить полицейской обязанностью».

Департамент полиции дождался второго провокаторского письма Азефа, ответил ему, что все о ростовских и европейских революционерах знает, но, так и быть, готов платить ему пятьдесят рублей в месяц, начиная с июня 1893 года. Колесо колоссальной предательской провокации в империи завертелось.

Азеф продолжал вести нищенскую студенческую жизнь, чтобы не вызвать подозрения у товарищей, и стал писать просьбы в различные благотворительные фонды о материальной помощи, чтобы замотивировать полицейское жалованье. Он часто ездил в недалекую Швейцарию и там нашел себе жену, русскую студентку Бернского университета. У них родилось двое сыновей.

Азеф вступил в заграничную группу социалистов-революционеров, где тут же заявил, что он яростный сторонник террористических методов политической борьбы. Азеф сказал, что хочет стать практиком террора и стал посещать по всей Европе социалистические конгрессы и революционные собрания. Жена полностью поддерживала его революционные убеждения, не зная, конечно, о провокаторстве своего мужа, пытавшегося занять высокое место в революционной иерархии. Это было совсем не просто. Пылкие оппозиционеры, колебавшиеся между рабочими кружками и террором, не все доверяли Азефу, который был способен на все, если это было ему выгодно и не считали его надежным товарищем. Основания для негодования появились после того, как в Карлсруэ написали из Ростова, что в недавних арестах виноват кто-то, находящийся за границей. Дело, правда, закончилось только разговорами, поскольку Азеф с помощью своего полицейского руководителя Рачковского быстро выбивался в революционные лидеры. Он создал очень хорошую библиотеку нелегальной литературы, в которой часто и охотно встречался с русскими студентами, не забывая составлять их словесные портреты. Все чаще и чаще сторонник террора и убежденный социалист-революционер Азеф председательствовал на студенческих собраниях. Его стали называть светлой личность, преданной идеалам революции.

Его полицейское начальство было довольно докладами революционера-провокатора и вскоре увеличило его жалованье вдвое, добавив и денежные премии к Рождеству и Пасхе. Азеф, чтобы лучше изучить специальность электрика, продолжил учебу в Дармштадте, где и получил диплом инженера-электрика. Его пригласили на работу в фирму Шуккерта в Нюрнберге, но в империи разгоралась революция, и Департамент отозвал талантливого провокатора-интеллигента на родину, пообещав работу и прибавку к полицейскому жалованью. Заграничные революционеры-эмигранты дали ему рекомендательные письма к Александру Аргунову, создававшему в Москве свой «Северный союз социалистов-революционеров», а Рачковский тепло написал об Азефе Зубатову, рекомендуя ему талантливого и перспективного секретного сотрудника. Осенью 1899 года Азефы выехали в Москву. Впереди у Евно Азефа были три не пересекавшиеся между собой провокаторская, революционная и семейная жизни.

В Москве Азеф получил место по специальности во «Всеобщей компании электрического освещения» и снял на Воздвиженке небольшую квартиру. Для провокаторских встреч Зубатов снял ему жилье в доме Сахарова в Богословском переулке. Охранники выдали ему и зарегистрированный паспорт и вид на жительство в Москве, где еврей Азеф не имел права находиться. Революционно-провокаторская жизнь в древней столице быстро налаживалась. Евно Фишелевич Азеф, он же Александр Самуилович Раскин, он же Евгений Филиппович Виноградов, он же Диканский, он же Филипповский, он же Валентин, он же Сергей Мелитонович Валуйский, начал двойную службу. Благодаря хорошим заграничным рекомендациям секретный сотрудник Евно Азеф встретился в Петербурге с бежавшей из сибирской каторги членом грозного Исполнительного Комитета «Народной воли» Анной Якимовой и подробно расспросил ее о методах и приемах работы народовольцев, об организации тайных динамитных мастерских и типографий, о наружном наблюдении за передвижениями и маршрутами сановников, которых готовили к убийству, о конспиративных квартирах, средствах добывания оружия, о группах прикрытия боевиков, о паспортном бюро «Народной воли», об организациях путей отхода в другие города и за границу, о гримировании и переодевании, о работе с листовками, нелегальными и легальными изданиями, о партийной кассе. Особенно подробно Азеф расспрашивал о контрпровокаторской работе отчаянного Исполнительного Комитета, в соответствии с планами которого грозно и неотвратимо накатывалась революция.

Азеф одновременно учился и в шпионской академии Зубатова, который направил своего секретного сотрудника в «Общество вспомоществования лицам интеллигентных профессий», где встречался весь цвет московской интеллигенции. Азеф везде заводил широкие знакомства, бывал на множестве оппозиционно-либеральных собраний, близко сошелся с Аргуновым и стал членом его эсеровского Союза, издававшего газету «Революционная Россия». По просьбе Аргунова Азеф встречался с руководителем южных и западных социалистов-революционеров знаменитым Гершуни, с которым говорил об объединении всех эсеров. Азеф с санкции Зубатова отвечал за техническую работу, успешно переправлял из финской типографии Аргунова нелегальную литературу и знал всех известных революционеров и обо всех серьезных эсеровских конспирациях. Уже тогда он далеко не обо всем докладывал Зубатову и его начальнику Ратаеву. Процесс объединения революционных имперских групп с помощью Азефа быстро ускорился. Секретный сотрудник и революционер принял самое близкое участие в создании единой партии социалистов-революционеров и вошел в ее руководство.