Текст книги "Тысячи причин любить"

Автор книги: Макс Уэйд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Иоаннис

Я перестал узнавать Христиана, хоть и знал его много лет. Они с Офелией были знакомы больше двадцати лет – двадцати чудесных лет, за которые мы успели узнать, привыкнуть и полюбить друг друга. Мы стали семьёй.

Я застал Христиана ещё подростком. Он пренебрежительно относился к алкоголю и курению, на праздничных ужинах обходился без выпивки. Его позиции мне нравились: Офелия была в надёжных руках. Когда родился Джозиас, я знал, что парень будет хорошо воспитан и ни за что не будет приучен к алкоголю. Я рассчитывал на Христиана, и он всегда подавал ему пример.

Но с уходом Офелии всё пошло под откос.

Христиан еле перебирал ногами. Я не представлял, как ему хватило сил добраться до мастерской в целости и сохранности. Его шатало из стороны в сторону, он то и дело напарывался на хлам, раскиданный там и сям.

Погода тогда была не лучшей. За мелким дождём последовали гром и молнии, и яркие вспышки озаряли тёмную комнату. Тени Зевса и Аида бегали по стенам, будто бы играя в салки. Персефона наблюдала за мальчишками со своего трона и забавлялась, а Гера лишь качала головой. Не выдавая ни единой эмоции, гипсовые статуэтки остальных божеств покорно ждали своего часа. Скульптуры, выставленные на полочках стеллажа, навевали тоску.

От Христиана доносился резкий, ударяющий в нос запах перегара. Я морщился, когда он наклонялся ко мне через стол, чтобы заглянуть прямо в глаза. Его дыхание было ядовитым, потому в глазах щипало. Туманный взгляд мужчины не был похож на тот выразительный, полный энергии и чувств, который обожала Офелия всеми фибрами души.

Я бросил взгляд на ароматические свечи, которые стояли в центре стола. Желание зажечь их возрастало, но я держался из соображений приличия. Я успел привыкнуть к запаху мяты и пудинга, а потому аромат Шардоне11
  Классический сорт белого винограда и одноимённое сортовое вино. Этот сорт щедро наделён маслянистым и лимонными ароматами.


[Закрыть], доносящийся от Христиана, казался мне непривычным, хоть в детстве мне и приходилось часто чувствовать его на кончике носа.

Предки вряд ли одобрили бы мою страсть к рукоделию, живописи или созданию собственных ароматов вместо вина. Но я старался не думать об этом и жить так, как желало моё старческое сердце.

– Вы не представляете, что творится в моей жизни, Иоаннис, – Христиан закончил предложение глухим кашлем.

У него больше не было жизни. Он разрушал её, покупая банку пива за банкой, бутылку вина за бутылкой. Сигаретный дым стал для него таким же привычным, как когда-то был аромат цветущих пионов.

Офелия любила пионы, и Христиан дарил ей букеты каждый месяц. Вся наша квартирка была заставлена вазами с цветами, а те благоухали, наполняя небольшое пространство своим блаженным запахом.

– Я беспокоюсь за вас с Джозиасом, – я сжал кулаки под столом, – Вы не должны опускать руки. Поверьте, горе сразило не вас одних – я потерял дочь, – слова встали в горле острым комом. – Но наша жизнь не прекращается.

До сих пор мне казалось, что Офелия всё ещё с нами. Что её дух бродит по мастерской, пользуясь вещами, принесёнными сюда сыном. Но всё это был лишь бред пожилого мужчины, который проводил остаток жизни в жалкой постройке на окраине столицы.

Офелия хотела бы, чтобы мы все продолжали жить, а не существовать. Она всегда с оптимизмом подходила к решению любых проблем, отгоняла невзгоды своей уверенностью.

Вместо ответа Христиан вернулся на своё место и достал бутыль с крепким виски из внутреннего кармана пиджака. Когда жидкость блеснула под тусклым светом лампочек, я продолжил:

– Христиан, прекратите пить.

Он меня игнорировал. Мой тон становился всё строже, жёстче:

– Джозиас теряет отца, Христиан.

Я почувствовал, как натянулась мятая кожа на костяшках, как впились ногти в ладонь и как разрывалось от боли моё сердце. Христиан заколебался – внутри него шла настоящая борьба. Он сам ещё не отошёл от потери, и мне было его по-настоящему жаль.

– В твоих силах всё изменить, – повторял я, как мантру.

– Ложь, – он открыл бутылёк и сделал глоток. – Больше всего мне хочется оживить Офелию.

При этих словах на его глазах навернулись слёзы. Уж в чём они с Джозиасом были похожи, так в том, что оба вцепились в прошлое двумя руками и не хотели отпускать его до последнего вздоха.

В этот момент дверь мастерской распахнулась, и на пороге появился мокрый до нитки Джозиас. Его чёрные волосы стали казаться ещё темнее от дождевых капель, лицо бледным, точно он увидал привидение, а кожа шероховатой. Последнее, небось, из-за пролитых слёз.

Сердце защемило в груди.

Джозиас оставил портфель на пороге, сбросил с плеч промокшую ветровку и повесил её на крючок. Затем он разулся – его кеды промокли насквозь – и направился в ванную комнату, не посмотрев в нашу сторону. Мы оба знали, что он пошёл туда не ради принятия душа: старая ванна, которую я давным-давно хотел заменить, протекала.

Внук стал молчаливым после смерти мамы. Сейчас мы можем только вспоминать его улыбку с ямочками, его довольный смех. Джозиаса смешило чуть ли не всё, что попадалось на глаза. Серьёзность и Джозиас были двумя параллелями, которые, казалось, никогда не пересекутся.

Мне хотелось знать, как у него дела. Но ещё больше мне хотелось, чтобы о парне не забывал его отец. Христиан вёл себя не мудрее сына: он продолжал сидеть, не обращая внимание ни на кого вокруг, будто обиженный ребёнок.

Глава 4

Джозиас

Моим эмоциям нужен был выход, иначе они погубили бы меня. Мой холодный, измученный взгляд отпугивал прохожих, и те осекались меня. Мои резкие движения заставляли мамочек играющих на площадке детей засуетиться и поскорее увести мальцов в другое место. Я отдалялся ото всех, и все отдалялись от меня. Мне доводилось занимать полностью освобождённые лавки и часами глядеть в хмурое осеннее небо, проклиная всё на свете. Больше всего мне хотелось разглядеть наверху маму, её искреннюю улыбку, её изящные, мягкие руки.

Прошлым днём что-то внутри меня сломалось, и я больше не мог сдерживать эмоции. Как будто стержень обломился, как будто плотину прорвало, и слёзы потекли ручьями по моим щекам. Я никак не мог их остановить: обида, скорбь и стыд оказались сильнее. Я почти поверил, что испытал в один миг столько, сколько бы не испытал за всю жизнь. Взяв себя в руки, я, конечно, осознал своё преувеличение и постарался успокоиться.

Я обижался на самого себя. Вопросов, которые я задавал сам себе, насчитывалось огромное количество с каждой последующей минутой. Как я мог выдать Лее свои слабости? Как мог сорваться в университете? Почему обыкновенный вопрос, заданный девушкой, так на меня подействовал?

Я скорбил по маме. Раньше она напоминала о себе в мастерской, куда я переносил из квартиры её вещи. Запах, казалось, впитался в каждый их сантиметр, и аромат женских духов стал для меня привычнее солёного морского. Но тем днём образ мамы возник в моём сознании в университете, застав врасплох.

Мне было стыдно перед Леей. Моё поведение было далеко от поведения адекватного восемнадцатилетнего юноши. После того, что произошло в университете, я бы не рискнул попадаться девушке и её подруге на глаза. Я был уверен, что они высмеют меня, будут тихонько шептаться, искоса поглядывая. Так начал смеркаться мой единственный лучик света.

Я набирал горсть камней и, хорошенько замахнувшись, бросал её в море. В полёте камешки рассыпались, отгоняя витающих над водой птиц. Те, недовольно покрикивая, разлетались кто куда. Перья летели со всех сторон. Они пушистыми облаками парили над волнами, точно лодочки. Белые невесомые лодочки, которые никогда не должны были пойти ко дну. Камешки тем временем уже скрывались в синей пучине, оставив после себя лишь рябь на поверхности.

Было здорово сидеть на пирсе, свесив ноги, и наслаждаться открывающимся видом. Бескрайние просторы манили. Казалось, что где-то впереди меня ждала мама. За длинной полосой горизонта, которая ободком огибала море, мы виделись в последний раз.

Мысли о маме преследовали меня.

Бриз раскачивал мои ноги. Вымокшие под дождём кеды не успели как следует просохнуть за ночь, поэтому утром я быстро замёрз. Дедушка Иоаннис ни за что не стал бы сушить обувь за меня – воспитание самостоятельного мужчины было его главной задачей. Но мне было лень пальцем пошевелить. Именно из-за этого я был вынужден ходить весь следующий день во влажных кедах.

У меня были и другие, но эти мне нравились больше всех. Мы всей семьёй бродили по торговому центру, выбирая одежду на лето. Мой выбор мало кого впечатлил: отцу и дедушке кеды казались неуместным выбором на фоне резиновых шлёпок. В конце концов, мы собирались лететь в Египет, а не в Финляндию, где кеды летом не были бы лишними. Тем не менее я был настойчив, и коробка с чёрные с белыми носками кедами уже через полчаса была у меня в руках.

Хорошо, признаюсь. В большей части это была заслуга мамы. Когда отец узнал о выборе обуви, он осуждающе посмотрел на меня, а дедушке так и вообще понадобился стакан холодной воды. Они буквально прочувствовали на себе, как горели бы мои пятки, пока я ходил бы по улицам жаркого Каира. Мама же баловала меня, пускай я уже и вышел из ребяческого возраста.

Я зачерпнул ещё одну горсть камешков. Они были влажными и настолько холодными, что, казалось, обжигали кожу. Я поморщился, но не выпустил их из руки. Вскоре и они полетели над водой, а затем упали прямо подле надвигающейся к берегу волны. Бурные воды переворачивали каменистое дно, несли сплетённые зелёные водоросли. Говорят, можно бесконечно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течёт вода и как работают другие люди. Но никто из говорящих не включает в этот список наслаждение маминой улыбкой.

Она была мне дороже золота.

Отчего-то улыбка Леи временами заменяла мне её. Нежно-розовые тонкие губы, которые девушка никогда не красила, привлекали к себе моё внимание на всех лекциях. Как они приоткрывались, когда Лея решала издавать звук, как они смыкались вместе, когда девушка подпирала щёку рукой. Подолгу рассматривая Лею, я ненароком запоминал все детали. Я знал, какую часть губы она прикусывала, когда волновалась, как театрально закатывала глаза, когда Селена снова неумело шутила.

Я поднялся и отряхнул джинсы. Ветер приносил с дорог много пыли, оседающей на берегу. Подняв почти пустой рюкзак, я пошёл прочь от моря и направился вверх по улице. Из-под пирса доносились довольные возгласы ребятни, которая, купив несколько баллончиков с краской, активно разрисовывала каменные стены.

Небо продолжало хмуриться, но дождя уже не было. Лишь сладкий аромат капель и мокрого асфальта напоминал мне о прошедшей той ночью буре. Людей было значительно меньше: большинство предпочитало проводить время в мягких креслах в обнимку с одеялом. В открытые окна ломился свистящий ветер, вырывая из квартирок тоненькие тюли. Те, шелестя, точно флаги развевались на ветру. Жильцы недовольно затаскивали тюли назад и захлопывали створки окон.

Деметра не терпела неуважения к себе. Она нуждалась в порядке и послушании со стороны смертных. Упросив Посейдона повеять водами под пирсом, она с истинным наслаждением смотрела на то, как волны разбиваются прямо подле стоящих мальчишек. Солёная водица брызнула на её оголённые скрещённые руки, но это ещё ничего. Её длинные чистые одеяния не намочились – Деметра тщательно за ними следила, и замечала каждое пятнышко. За проявленную аккуратность она была благодарна Посейдону. Парнише, что стоял правее остальных ребят, досталось больше всех, и теперь его брюки были до колен мокрыми. Он больше не смеялся, что успокаивало раздражённую богиню.

Ох, как она была зла на людей, не оценивших её труды. Деметра так долго растила длинные вьюны вдоль всей набережной, а какой-то сброд затоптал душистые цветки, переломал лепестки и залил всё краской, истощающей отвратный запах. В её голове не укладывалось, как можно было так нахально относиться к чужому труду. Пускай вьюны и должны были начать увядать в конце следующего месяца, ей хотелось ещё немного насладиться их природной красотой.

Один лишь брат её, Посейдон, поддержал в трудную минуту. Ни с кем ещё Деметра так отрадно не смеялась, как с Посейдоном. В далёком детстве они забирались на олимп и наблюдали за бытом людей, изредка позволяя себе мелкие пакости. Время от времени к ним присоединялся Арес, чтобы от души позабавиться, но Афродита, его жена, не одобряла этого занятия. Тут уже и Деметра была согласна с девушкой: шутки Ареса выходили далеко за рамки.

Пока боги Олимпа вспоминали былые времена, я давно добрался до университета. Пустые коридоры, в которых ещё вчера звучали наши с Леей голоса, напоминали мне о счастливых минутах общения с девушкой. Изображения на нарисованных маслом картинах, которые я рассматривал прошлым днём, стали заметно тусклее. Номер аудитории, в которой мы с Леей должны были заниматься дополнительно, показался несуразной, глупой цифрой.

Без Леи моя жизнь снова погрузилась в чёрно-белые тона. Но, когда я прошёл в нужную аудиторию, то чуть было не ослеп от вида девушки.

Лея

Прошлым вечером я поделилась с Селеной своими намерениями, и подруга с радостью согласилась мне помочь. Я была готова прыгнуть ей на шею и верещать от счастья, но мои ноги подкосились бы уже через пару секунд.

Почему-то при нашей первой встрече предубеждение взяло верх. Я была уверена, что Селена не то чтобы не будет помогать мне передвигаться по кампусу, а даже разговаривать не станет. Она произвела на меня впечатление той особы, которая выглядит дружелюбно, а в душе зараза.

Всё не так. Селена стала одним из самых приятных людей, которых я встречала. Не знаю, может, это связано с тем, что я последние несколько лет не была дальше веранды собственного дома и не имела возможности контактировать со сверстниками. В любом случае я не хотела бы прекращать общаться с Селеной. Думаю, после всего того, что она сделала для меня, наша дружба заслуживала шанса быть.

С Джозиасом всё было сложнее. Я не могла сказать точно, согласится он на поиск компромисса или нет. Мне не описать, как нужно было это перемирие. Я стремилась к нему, узнавая через Селену всевозможные интересные факты о парне. Так, я нашла его странички в социальных сетях, прослушала аудио и сделала вывод о предпочтениях в музыке. После я просмотрела список сообществ, в которых он состоит, и обнаружила там тематические группы, связанные с графическими романами и комиксами. Джозиас открывался мне с иной стороны. Хоть я всегда и знала о двух сторонах медали, иные качества юноши показались мне необыкновенными.

– Если ты будешь смотреть на него такими же круглыми глазами, то он точно упадёт в обморок, – послышался тогда голос подруги из-за спины.

Я резко закрыла ноутбук, да так, что он затрещал у меня на коленях. Приятное тепло, излучаемое процессором, вернуло меня в реальность.

Сидя на лекции, я с улыбкой на лице вспоминала происшествие прошлого вечера. Селена была невероятно добра ко мне, и в каждой её шутке слышалась любовь и забота.

Подруга накрасила меня. Девушка уверяла, что посмотрела в интернете больше уроков по макияжу, чем посетила школьных, поэтому я вполне могу ей доверять. Я и не сомневалась, ведь Селена старалась довести любое дело до идеала – этом мы с ней были похожи. Мои ресницы оказались чуть подкрашенными тушью, губы подведёнными неброской матовой помадой. Маникюр, который сделала мне подруга, был ничуть не хуже тех, что я делала несколько лет назад в салонах.

– Вылитая Афродита! – вспомнилось мне восклицание Селены, когда она любовалась мной.

Внешний вид должен располагать к себе в первую очередь. Это как с книгами – читатели всегда смотрят сначала на обложку, а уже потом на содержание. Мне довелось знать людей, которые хранят книги на полках исключительно из-за красивого оформления. Если раньше меня это не смутило бы, то после того, как я села в инвалидную коляску, я была бы по-настоящему оскорблена. Реальность такова, но в наших силах изменить её к лучшему.

Конечно, до образа Афродиты мне было далеко. Не было у меня ни вьющихся прядей, которые бы поблёскивали золотом на солнце, ни одежды, которая особенно выделялась бы в гардеробе, да и к украшениям я не была пристрастна. Но я не отчаивалась и сделала всё возможное, чтобы выглядеть хорошо при встрече с Джозиасом.

Он не всегда выглядел хорошо. Его взъерошенные волосы почти никогда не лежали, его галстук всегда находился в неровном положении, а рубаху он и вовсе не заправлял. Но моё дыхание сорвалось, когда Джозиас прошёл в аудиторию. Встретиться с его глубокими глазами, которые ещё вчера наполнялись слезами, стало честью.

Мои ладошки запотели, и ручка выскользнула из пальцев. Звонко ударившись о стол, она покатилась к краю и беззвучно приземлилась на мои колени. Мне подумалось, что эхо от первого падения было настолько громким, что его можно было услышать в соседней аудитории. Я постаралась сделать глубокий вдох, но вместо лёгких в груди были две бездонные дыры, и казалось, что я никогда не вдохну достаточно воздуха.

Мой затылок сверлили двадцать пар глаз – я ещё никогда в жизни не ощущала себя настолько уязвимой. Хоть я и пала физически, хоть и опозорилась перед новым знакомым, у меня всё ещё был удерживающий стержень. Он не должен был сломаться.

Я считала. Считала, чтобы успокоиться. Постаралась сконцентрироваться на написанном белым мелом примере, но тот расплывался.

– Корень из двух, – неуверенно сказала вдруг я. – Это ответ.

Маккас прищурился и посмотрел на меня исподлобья.

– Вы себе не изменяете, Лея.

Это радовало. Радовало, что я не сходила с ума из-за парня, с которым была едва знакома. И то, больше половины информации мне пришлось узнавать самостоятельно. Я успела составить список тем, которые хотела бы с ним обсудить, на случай, если диалог не задастся.

Когда лекция подошла к концу, Селена помогла мне спуститься, и Маккас передал мне ключи от аудитории, где я должна была позаниматься с Джозиасом.

Только я хотела поехать в сторону выхода, как меня подозвал к себе профессор. Он выглядел встревоженным, и я насторожилась. Когда аудиторию покинула и Селена, он, наконец, заговорил:

– До меня дошли слухи, что вчерашнее занятие прошло… не гладко, – подбирал он слова.

Я всё ещё была зла на него, хоть и не показывала этого. Ведь это Маккас предложил мне позаниматься с Джозиасом – да что там, почти заставил. Неужели он взаправду ожидал, что всё пройдёт хорошо?

Я призналась:

– Между нами возникли разноголосицы.

Джозиас, который стоял у дверей, подавил смешок. Я обернулась и посмотрела на него с непониманием.

– Вы хотели сказать разногласия, – поправил меня Маккас, сплетя пальцы в замке. – Если всё прошло настолько плохо, то можете не заниматься сегодня.

Я не обратила внимания на замечание профессора, потому что уже была настроена на разговор с юношей. И я не могла отказаться, как бы мне того ни хотелось. Я не привыкла отступать, а потому решительно заявила:

– Я позанимаюсь с ним, не переживайте.

Маккас прищурился, но я не была намерена отступать. Я развернулась и поехала к выходу, где меня заждался Джозиас. Он отпрянул от деревянных дверей, открыл их и вышел в коридор, придерживая для меня.

Маккас выкрикнул мне в спину:

– Выглядите замечательно!

Слова поддержки мне были нужны, поэтому я не поленилась оглянуться и поблагодарить педагога. Моя спина взмокла. Когда я ехала по коридору, то бросила беглый взгляд на своё отражение в большом зеркале, чтобы убедиться, что я выгляжу хорошо. Утром Селена сделала мне хвост, а затем выбила пряди чёлки. Длинные волосы падали мне на лоб, и мне приходилось сдувать их, пока я продолжала ехать.

Джозиас был взволнован не меньше. Он не пытался заговорить, его ладони были сжаты в кулаки, а брови постоянно подрагивали, будто бы он пытался выбрать эмоцию, которую будет изображать в следующее мгновение. В тот момент я так его понимала, что захотела подбодрить. Хотелось сказать ему, что он не одинок, но что-то меня останавливало. Тайна, которую он скрывал, не давала мне покоя.

Я боялась ошибиться, когда буду говорить с парнем. Селена помогала мне репетировать разговор, но толку было мало. Подруга смеялась, читая мои наброски диалога, отчего я сначала оскорбилась, а затем сама рассмеялась. Так мы и провели остаток прошлого вечера.

Минуты тянулись долго. Я осматривала коридор, ожидая, когда же мы наконец окажемся наедине друг с другом. Не будет больше сотни лишних глаз, не будет разговоров, ежесекундно перебивающих друг друга. С одной стороны, мне побыстрее хотелось покончить с разговором, с другой – я боялась приступить. В прошлый раз Джозиас резко отреагировал на мои слова, и я не должна была допустить, чтобы всё снова пошло не по плану.

Джозиас отворил двери нужной нам аудитории, и оттуда повеял терпкий древесный запах. Аудитория была не такой большой, в которой мы должны были заниматься в прошлый раз, но почти полное отсутствие мебели всё равно делало её просторной. Немногочисленные стулья были обиты тёмно-зелёной тканью, а массивные серые шторы не пропускали внутрь солнечного света. В полумраке мало что было видно, зато пыль, витавшую внутри, я заметила сразу же, как парень одёрнул шторы. Яркий свет озарил аудиторию, и я подъехала к учительскому столу. Он был чист, но под стеклом, которым была накрыта столешница, затерялись старые бумажки. Я осмотрела невысокие шкафы, стоящие у стены, но не нашла органайзера.

– Что-то ищешь? —Джозиас подошёл к столу и присел на край стула, поставив раскрытый портфель на колени.

Из головы вылетели все приготовленные слова. Я растерялась, забегала глазами по помещению, но так ничего и не смогла ответить.по плану должна была начинать я, но всё вышло с точностью до наоборот.

– Лея? – переспросил юноша, уже сомневаясь.

– Да, – я повернула голову. – Да, красную ручку.

Джозиас горько усмехнулся:

– У меня не так много проблем с математикой, как тебе могло показаться, – утверждал он. – Дело не в ней.

Я уже открыла рот, чтобы спросить, в чём же, но в последний момент решила промолчать. Всё же мы не были настолько близки, чтобы многое доверять друг другу.

– Давай не будем тратить время напрасно, – медленно проговорила я, скромно улыбнувшись. – Можем приступать к занятию.

Джозиас застыл в ожидании. Я понимала, что давно должна была начать извиняться за грубость на прошлой встрече и объясняться, но боялась. После нескольких секунд неловкого молчания, показавшиеся мне настоящей пыткой, парень всё же достал тетрадь, а я взяла из маленького кармашка обычную синюю ручку. Юноша раскрыл тетрадь, и я подъехала ближе к столу.

Я непринуждённо поинтересовалась:

– У тебя возникли вопросы?

Джозиас колебался. По его выражению лица нельзя было сказать точно, о чём он думает. Но эти мысли явно давались ему туго. Наконец, он ответил:

– Да, возникли.

Я ждала. Мой взор упал на страницы его тетради, поля которых были полностью изрисованы женскими силуэтами, лицами и высокими волнами. Я сглотнула и заговорила, не дожидаясь продолжения:

– Ты увлекаешься комиксами?

Джозиас поморгал.

– Да, – он опустил голову и посмотрел на свою тетрадь. – Мне нравится читать и рисовать их, это моё хобби. Тебе тоже нравятся комиксы?

Я была готова к этому вопросу, поэтому ответила незамедлительно:

– Нет, но я с удовольствием познакомлюсь с теми, которые ты посоветуешь, – я облегчённо выдохнула. А Селена ещё пыталась доказать, что странички в соцсетях ничего не могут рассказывать о человеке – как же!

Но я заметила, что Джозиас не разделял моего облегчения. Он точно распознал мою неискренность. Его плечи напряглись, да и сам он зажался. Я забеспокоилась:

– Я опять сказала что-то не так?

Парень помотал головой:

– Ты всё правильно сказала.

– Тогда в чём проблема? – обстановка уже начинала накаляться, я чувствовала это.

– В этом и проблема, – он поднял подбородок и посмотрел мне прямо в глаза, – Ты ведёшь себя так, будто заучивала фразы для нашего разговора. Не удивлюсь, если я оказался прав, – он вскинул руки к груди и отодвинулся от стола.

– Но ведь это ты вынудил меня общаться с тобой таким образом, – залепетала я в ответ.

Под его тяжёлым взглядом было трудно совладать с эмоциями. Сердцебиение учащалось, кровь бурлила в венах, а ноги задрожали. Было и приятно, и не очень. Приятно, потому что Джозиас был внимателен, и не очень, потому что так резко указал на мой промах.

– Признаюсь, – парень откинулся на стуле. – И я сожалею о том, что произошло вчера. Ты к этому не причастна, просто мне давно нужно было выпустить эмоции наружу.

Я вновь посмотрела в его тетрадь. Рисунки пусть и были перевёрнуты для меня, но всё равно казались замечательными.

– Поля тетради были моими единственными собеседниками. Они знают больше, чем кто-либо другой, – признался Джозиас. – Можешь осуждать меня сколько угодно.

– Почему я должна делать это? – выпалила я.

Юноша фыркнул, будто догадаться было проще, чем умножить один логарифм на другой.

– Ты же примерная ученица, Лея, – насмешливо ответил парень. – Просто сущий ангел. Никогда не позволишь себе разрисовать поля.

Слова Джозиаса звучали как вызов. Я глупо заулыбалась.

– О, ты не знаешь, с кем связался. В своё время я сожгла школьный дневник и ни разу об этом не пожалела, – не без гордости сказала я.

Джозиаса заинтересовала эта история, и он потребовал её продолжения. Я погрузилась в воспоминания.

– Это произошло в седьмом классе. Моя учительница по иностранному языку поставила мне неудовлетворительную оценку в году, а я считала, что заслуживала большего. Тогда я зажгла спичку и спалила раскрытый дневник. Слышал бы ты, как трещали языки пламени, – усмехнулась я. – Такое тебе и во снах не снилось.

Джозиас задумался на полминуты, а затем спросил:

– У тебя были проблемы с иностранным языком?

Я отмахнулась:

– Незначительные. То был английский. Тем не менее я сдала международный экзамен на высший балл, а вскоре приступила к изучению греческого.

Джозиас увиливал от разговоров о себе, и я поняла это почти сразу. Я знала, что тому точно была причина, но вряд ли могла в тот же момент начать допрашивать парня. Мой интерес возрастал, но я держалась.

Парень ошеломлённо смотрел на меня и не произносил ни слова. Я уже начала волноваться, что пряди выбились из хвоста или потекла тушь. Но потом Джозиас заговорил:

– Надо же, – посмеялся он. – Лея сожгла собственный дневник на заднем дворе, пока никто не видел.

Я пожала плечами.

– Люди взрослеют. Конечно, сейчас я бы этого не сделала.

– Но ты уже сделала это, – взволнованно говорил Джозиас.

Я впервые увидела лёгкую улыбку на его лице. Хотелось подольше задержать на ней взгляд, запомнить расположение уголков пухлых губ.

– Что тебя так удивляет?

Парень ответил:

– Ты.