Текст книги "Тысячи причин любить"

Автор книги: Макс Уэйд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Иоаннис

В тот день Джозиас вернулся раньше окончания последней пары. Он думал, что может обмануть не только отца, но и меня. Он ошибался. Я знал расписание внука как свои пять пальцев. Мне никогда не было всё равно на его образование, и я старался заставить Джозиаса учиться всеми возможными способами. Когда личные беседы перестали помогать, я стал разговаривать с его отцом, чтобы тот помог с воспитанием. Но всё было тщетно.

Христиан пил. Пил так много, как не пил, наверное, никто в Палео Фалиро. За семьдесят лет я повидал много алкоголиков: кто-то спивался под влиянием дурных компаний, а кто-то от одиночества. Все пьющие выглядели ужасно: чернеющие мешки под глазами тянулись к щекам, а в пустом взгляде невозможно было разглядеть здравомыслия. Мои собственные глаза не могли не блестеть от слёз, когда я наталкивался на горы пустых бутылок в квартире. Неудивительно, что Джозиас перебрался ко мне в мастерскую: никто бы не смог жить в обстановке, которая творилась у него дома.

Мастерская стала моим пристанищем задолго до того, как в нашей семье начались проблемы. Спасаясь от старости, я познавал себя в различных ремёслах. Силы возвращались ко мне, когда я дописывал очередную картину или изобретал иной аромат для свечей. Среди хлама – так обычно отзывался Христиан о моих вещах – я чувствовал себя комфортно. Я мог поставить любимую музыку так громко, как мне хотелось, заваривать ароматные трави и не беспокоиться о том, что запах просочится на лестничную клетку и привлечёт недовольных соседей. Мне нравились гипсовые статуэтки, которые я расставил на стеллаже с зелёными растениями. Они словно напоминали всем, кто входил в мастерскую, об их культуре. На полочках красовались Афродита и Афина, ростом едва превышающие двадцать сантиметров. Наблюдая за гостями, они словно повествовали известные мифы.

Я с радостью принял Джозиаса в свой укромный уголок на то время, пока его отец пытался, как я думал, покончить с выпивкой.

Почёсывая бороду, я поднялся со своего кресла и поплёлся к порогу, где меня уже ждал внук. Сбросив с плеч портфель, он принялся разуваться.

– Как дела в университете?

Джозиас оторвался от шнурков и бросил на меня озадаченный взгляд. Его глаза напомнили мне глаза Офелии.

Я быстро помотал головой, чтобы отогнать мысли об умершей дочери, но её образ всё равно всплывал перед глазами. Тяжесть в груди тянула вниз, и казалось, я грохнусь на колени.

Мы все скучали по Офелии. Скучали по её наставлениям, по её требованиям и строгим высказываниям. Она была так похожа на меня, честное слово. Пусть мы и не сходились в некоторых мнениях, но она всё равно была моей дочуркой, и я не мог не любить её. Потеря Офелии сказалась на всех нас самым губительным образом.

– Всё хорошо, – коротко ответил мне Джо.

Я не стал в очередной раз отчитывать его за прогулы – в конце концов, этим должен был заниматься его отец. И всё же тревожность немного отступала, когда я видел Джозиаса в фирменном галстуке. Уж лучше он будет пропускать несколько пар, чем день или другой.

Я беспокоился за будущее Джозиаса больше, чем его отец – это было понятно. Нашу семью искоренял эгоизм, и я чувствовал это. Я ощущал потребность в её восстановлении, пусть это и было почти невозможно без Офелии.

Она была водостойким клеем в этой семье. Знаю, её щёки налились бы краской, если бы я сказал это при ней, ведь её всегда смущали мои неумелые метафоры. В отрочестве она мечтала стать поэтессой, сочиняя стихотворения, в то время как я не мог грамотно составить резюме. Обучаясь в университете, она состояла в писательском кружке, принимала участие в оформлении газет и организации литературных мероприятий.

Моя дочь стремилась быть образованной, поэтому могла поддержать разговор на любую тему. Она тонко чувствовала окружающих, что помогало ей найти подход к любому человеку.

Джозиас прошёл к гарнитуру, примыкающему к западной стенке мастерской, и поднял крышку жестяной кастрюли.

– Я приготовил пасту, – отозвался я. – Приятного аппетита.

Джозиас ничего не ответил. Он выглядел подозрительно. Тем вечером его движения были намного скованнее обычного, да и уголки его пухлых губ были опущены слишком низко. Он устроился за круглым столом, в центре которого стояло несколько самодельных свечей и искусственная веточка лаванды, и принялся за еду. Может, парень телом и находился в нескольких метрах от меня, но душа его слонялась где-то далеко. Джозиас уставился в одну точку и не сводил с неё глаз на протяжении всего ужина.

– Ты выглядишь неважно, – я нарушил тишину. – Плохо себя чувствуешь?

Глупость. Разве он мог чувствовать себя хорошо? Я зажмурился, ожидая колкого замечания со стороны внука, но, к моему удивлению он ответил спокойно:

– Я в порядке, просто задумался, – его голос не был таким ровным с тех самых пор, как Офелия была жива.

И всё же я не доверял его словам. Что-то в Джозиасе переменилось, и я никак не мог понять, что именно. Прищурившись, я принялся разглядывать выражение его лица в надежде, что мне удасться что-нибудь выяснить, но и эта попытка не увенчалась успехом.

Тогда я подошёл к журнальному столику у кресла и взял в руки телефон. Набрав номер Христиана, я поднёс его к уху и стал вслушиваться в долгие гудки. Не уверен, что в моих действиях был смысл, ведь я знал заранее, что зять не в состоянии говорить. Но я отчаянно пытался до него достучаться, пытался обратить его внимание на сына, который поникал на моих глазах.

Глава 2

Джозиас

Золотистые лучи преломлялись к водной ряби. Отражаясь в отточенных камешках, волны с грохотом накрывали спрятанный под пирсом берег. Свежий морской воздух обдувал моё лицо, окончательно пробуждая ото сна. Крики птиц доносились со всех сторон: чайки кружили над пенистыми волнами, высматривая рыбёшек.

Я глядел за горизонт, вспоминая, как мы с родителями летели в Египет. Полёт занимал не больше часа, но то время показалось мне вечностью. Я не мог дождаться, когда же самолёт приземлится, поэтому крутился на месте, как юла. Вспоминаются долгие, обеспокоенные разговоры с мамой и папой во время посадки. Вспоминается приветливая стюардесса, желающая нам хорошего отдыха, вспоминается трап, по которому я сбежал вниз быстрее остальных пассажиров. Разгорячённый воздух обжигал внутренности, а я всё вдыхал его. Я уверенной походкой направился к терминалу.

Родители шли прямо за мной. Когда папа крепко сжал ладонь мамы, та просияла. Работа на телевидении отнимала у неё почти всё свободное время, и проводить дни вместе с семьёй для неё было истинным счастьем. Она обвела нас с отцом туманным взглядом, но улыбка не сходила с её лица. Я замедлил шаг и прищурился. Несколько пассажиров, идущих рядом, задевали мои плечи и уволакивали вглубь терминала. Ноги мамы подкосились. Она схватилась за грудь двумя руками и начала жадно глотать воздух. Её тело обмякло, а руки опустились в следующее мгновенье. Эта ужасно быстрая отдышка подходила к концу.

Мы ничего не могли поделать. Инфаркт сразил её мгновенно.

Я взял в руку камешек из горки, которую насобирал за несколько минут прогулки по берегу, замахнулся и бросил его в море. Волны у берега были ничтожно малы по сравнению с теми, что накатывали издалека.

Воспоминания были ещё свежи, и поэтому причиняли мне сильную боль. Одна незначительная деталь рокового дня, всплывшая перед глазами – например, мамина улыбка, – могла выбить меня из колеи.

Я винил всех подряд в маминой смерти. Я вымещал гнев на работниках авиакомпании, на сидевших рядом пассажиров и всех, кто проходил мимо. Мне хотелось кричать, но казалось, что одного крика мало. Я пинал сумку с вещами, я разорвал в клочья карты и буклеты, но мне не становилось легче. В голове не было мыслей, а в сердце не было тепла. Меня пытались успокоить четверо взрослых работников, несколько случайных прохожих, которые говорили на непонятном мне языке – что больше злило меня, – и отец, который и двух слов связать не мог.

Тогда я отдалился от всех. Может, телом я и находился в крепких объятиях отца, содрогающегося от рыданий, но душа моя витала где-то далеко. Было чувство, будто я умер вместе с мамой, и вот-вот отравлюсь на небеса. Полёт назад в Афины казался мне пыткой.

Первое время всё вокруг напоминало мне о маме. Куда бы я ни пошёл, её дух, можно подумать, следовал за мной. Шампуни, стоящие на полочках в ванной комнаты, были вскрыты, её серебристый ноутбук продолжал лежать на комоде и мирно гудеть, её коробочки с украшениями были небрежно распотрошены. Мама будто бы вышла на прогулку и должна была вернуться, поцеловать отца в щёку и поинтересоваться, как у меня дела. Но, к моему несчастью, ничего подобного не происходило. Как бы я ни старался задержать дух мамы дома подольше, отец избавлялся от него.

На набережную медленно выходили люди. Птицы оседали на камнях и ждали, когда какой-нибудь добряк остановится и покормит их. Вскоре гул транспорта стал перебивать шум разбивающихся волн. Пена скрывала камешки, а затем откатывала назад, чтобы снова обрушиться с пущей силой. Вдалеке проплывали грузовые корабли, и изредка доносилось их низкое гудение. Катера кружили с раннего утра, дребезжа лопастями. У причала ждали своего часа маленькие рыбацкие лодки и туристические парусники; покачиваясь на волнах, они с минуты на минуту должны были отправиться в плавание.

Вытерев последнюю слезу, я покинул пирс и побрёл к автобусной остановке. До начала пар в университете оставалось чуть меньше десяти минут, и я мог не успеть к началу, но это меня не волновало. Я неторопливо поднимался по улице, подавляя неистово сильное желание вернуться в мастерскую.

Когда автобус подъезжал к университету, я натянул на лицо медицинскую маску, чтобы скрыть раскрасневшуюся кожу. Алые пятна покрывали мои щёки. Я глянул в зеркало заднего вида и зажмурился: было мерзко смотреть на себя. В отражении я не мог узнать того Джозиаса, которого привык видеть с самого рождения. Я был непоседой и весельчаком, а за лето стал молчуном, который не одарит собеседника и словечком. Когда двери открылись, я ступил на площадь и неуверенно поплёлся к главному входу университета.

Дедушка пытался договориться с моим отцом прошлым вечером. Он разговаривал с ним около двух часов, обозначая крайнюю важность моего образования. Тогда отец перезвонил мне, но по голосу я слышал, что он опустошил далеко не одну бутылку. Его язык заплетался, но уловить мысль мне удалось. Я в который раз пообещал не прогуливать занятия, а отец – бросить пить. Мы оба знали, что тут же нарушим обещания. Дедушка места себе не находил.

Я заставил себя появиться на первой паре, хоть и опоздал на тридцать минут. Быстро преодолев расстояние от остановки до крыльца, я взбежал вверх по ступенькам и шмыгнул за дверь.

Холл университета был роскошным. Высокие колонны упирались в потолок, украшенный старинными, местами выцветшими фресками с изображениями ангелов и божеств. Величественные картины приковывали к себе внимание первокурсников, и я не стал исключением. Рассматривая запечатлённые в движении фигуры, я начинал вглядываться в мельчайшие мазки. Удивительно, но ни один из них не был случайным. Умелые художники отводили каждому своё место, и это поражало меня.

Мне доводилось наблюдать, как дедушка Иоаннис создавал свои картины. Процесс их написания оказался намного тяжелее, чем я думал – это кропотливая работа, требующая внимания к деталям и постоянной собранности. От Иоанниса я многое слышал о творчестве Николаоса Гизиса – думаю, именно он был его кумиром. Изображение с картины «Тайная школа», которое пользовалось популярностью, даже было помещено на бонкноты Греции начала двадцатого столетия.

Я тихо прошёл в нужную аудиторию. Через окна заливался белый свет, освещая просторное помещение. Профессор Маккас ходил вдоль длинной, исписанной мелом доски, и рассказывал студентам материал. Он активно жестикулировал, переходя с одной половины доски на другую, и попутно задавал вопросы аудитории. Я присел на скамью у самого входа и беззвучно достал из портфеля тетрадь.

Профессор Маккас подходил к подбору учебного материала чрезвычайно ответственно. Согласен, высшая математика – никакие не шутки, но у меня не было настроя разбираться в новых формулах и сопровождающих их примерах. Педагог недолюбливал прогульщиков – это я понял сразу после первой пропущенной лекции, – поэтому, как бы тихо я себя не вёл, его внимание было обращено на меня.

Я повернул голову вбок, скрываясь от грозного взгляда Маккаса, и оглядел присутствующих студентов. Все внимательно слушали педагога и делали заметки в тетрадях, пока я водил концом ручки по полям.

Лицо Леи будто бы оживало, когда я смотрел на её неумелые портреты в моей тетради. Её мягкие черты лица не были свойственны девушкам, которых я встречал ранее. В этой девушке была загадка, но в то же время дружелюбное выражение говорило само за себя. Она была сложна и проста одновременно, и это меня привлекало.

– Три, – послышалось на другом конце моего ряда.

Педагог изменился в лице. Уголки его губ чуть поднялись и утонули в пухлых щеках, покрытых чёрной щетиной.

Я чуть наклонился вперёд, чтобы посмотреть на отвечающего. Девушка сидела у противоположного края ряда. Её волосы были убраны в хвост, но всё равно рассыпались на плечах и щекотали голую шею.

– Вы превзошли себя, Лея, – профессор взял в руки мел и приписал цифру к примеру. – Ответ верный. Подскажите остальным, какими именно формулами Вы воспользовались, чтобы решить данный пример.

Больше сорока пар глаз были устремлены прямо на девушку в коляске, но она держалась. Лея спокойно объясняла решение на ломаном греческом, тем не менее её можно было понять. Да, она допускала незначительные ошибки в произношении, но от этого слушать её не становилось менее приятно.

Профессор поблагодарил девушку и вдруг обратился ко мне:

– Джозиас, что Вы думаете по поводу решения Леи?

Я с трудом оторвался от неё. Мне пришлось подпереть челюсть кулаком, чтобы та ненароком не отпала. Лея за три минуты истолковала длиннющий пример, записанный корявым почерком Маккаса, а я успел лишь написать число в углу страницы.

Все уставились на меня, как Зевс на обворожительную Геру, изображённую на фресках в холле. Мне будто со всей силы дали под дых и выбили из лёгких весь кислород. Я отложил ручку на край стола, стянул медицинскую маску с лица и сделал несколько глубоких вдохов. Педагог устало вздохнул:

– Джозиас, Лея, задержитесь, пожалуйста, после лекции.

Я вспоминал встречу с Леей у крыльца университета, и муки совести терзали меня своими чёрствыми лапами. Я вёл себя, как кретин. Только полнейший идиот мог забыть представиться при знакомстве, и, кажется, я оказался им.

Мы с Леей были полными противоположностями. Она смотрела в будущее, а я не мог забыть прошлого. Девушка не жила мечтами прекрасного далека – она стремилась осуществить их, а я прокручивал в голове события прошедших месяцев, пытаясь отрешиться от реальности.

Я бросал взгляды на Лею через всю аудиторию. Она выглядела собраннее меня. Девушка переворачивала страницы тетради, списывая пример за примером. Профессор Маккас на протяжении всей лекции обращался к Лее с вопросами, а та безошибочно ему отвечала, поправляя сползающие очки.

Лея обладала острым умом – вряд ли кто-то мог сказать, что она была дурна. Грамотно выстраивая предложения на иностранном языке, она общалась с преподавателем и делала решительные шаги к получению знаний. Одним своим присутствием Лея смущала остальных студентов, так быстро меркнущих на её фоне. Профессор восхищался девушкой – чего греха таить, я самы был поражён её целеустремлённости.

Лея

Я обожала планирование с раннего детства. Когда мне было пять, я помогала маме с папой составлять списки покупок, а спустя год уже могла похвастаться ежедневным расписанием. Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы точно-точно рассчитать часы и минуты, затраченные на то или иное дело, но в конце я всегда чувствовала приятную усталость. Именно тогда зародилась моя любовь к планированию.

Мне приносило удовольствие осознание, что в моих руках столько силы, что одним взмахом гелиевой ручки я могу вершить над судьбой. И, когда мне приходилось добавлять строчку к списку дел, я невольно улыбалась от уха до уха.

Благодаря планированию моя мечта осуществилась. Год моральной и умственной подготовки, месяцы практики разговорного и письменного греческого языка с нанятыми преподавателями, тысячи прочитанных страниц литературы – и вот я в Афинах. Стоит выглянуть из широкого окна университета, как вдалеке можно заметить знаменитый Акрополь. Я пересмотрела бесчисленное количество фотографий в сети, но вживую всё выглядело куда грандиознее.

Первые дни в университете были сказкой. Когда я проезжала мимо зеркал, я задерживала взгляд на фирменном галстуке, красующимся поверх моей блузки, и счастье переполняло меня. Всё больше походило на красивейший сон, который я когда-либо видела.

И в один момент моя радость улетучилась. Я не могла поверить, что профессор Маккас действительно принял решение за меня. Одним предложением он изменил план моего дня, и оставшееся время лекции я старалась не вскипеть от ярости. Когда Селена недоверчиво косилась на меня, я лишь улыбалась, хоть и понимала, насколько моя улыбка была неискренней. Руки дрожали, пока я решала оставшиеся примеры и конспектировала всё, что рассказывал профессор на лекции.

Селена двинулась ко мне и прошептала:

– Извини моего отца, пожалуйста. Я могу остаться с тобой, если хочешь, – предложила она. – Джозиас не особо приятный тип.

Я ценила открытость и добродушие Селены. Наверное, будь я на её месте, вряд ли возилась бы с калекой.

Я вежливо отказалась:

– Спасибо, но я уверена, что справлюсь сама.

Селена пожала плечами и сказала, что будет ждать меня у входа в аудиторию. В этом не было никакой необходимости, но на душе всё равно стало легче.

Она стала моей первой знакомой в университете. Пускай языковой барьер иногда мешал нам разговаривать, мы нашли, что обсудить. Селене звёзд с неба не хватала, в отличие от меня, но определённо имела потенциал. Поступив в университет, где преподаёт её отец, Селена старалась быть прилежной студенткой.

Незнакомец – его звали Джозиас, что я узнала от педагога, – наверное, был неплохим парнем, и его помощь была тому подтверждением. Но тратить на парня своё драгоценное время я попросту не могла: его не было в моём списке, и этого было достаточно, чтобы сказать «нет». Юноша ворвался в мою жизнь, как ураган.

Я буду честна, за мной никто не ухаживал. Я с рождения была чересчур тонка, а в отрочестве совсем исхудала и вытянулась, из-за чего стала походить на жухлую веточку. Конечно, у меня всё равно было несколько знакомых юношей, с которыми я время от времени общалась. Но ни один из них не был похож на Джозиаса.

Его имя привлекло меня. Проведя всю жизнь в Софии, я ни разу не встречала парней с таким красивым именем. Но наравне с интересом я испытывала сильнейшую неприязнь. Мне не хотелось терять время, занимаясь пустой болтовнёй с ленивым однокурсником и говорливым профессором, ведь у меня были дела поважнее. Чего там: весь семестр у меня был расписан чуть ли не поминутно.

Неорганизованность Джозиаса малость раздражала меня. Нет, не малость, это был весомый недостаток, который сразу бросился в глаза. Я не была намерена общаться с таким человеком: вряд ли мы сошлись бы во взглядах. Я считала, что неорганизованные люди неорганизованны во всём.

Когда лекция закончилась, меня не покидала надежда, что профессор забыл о том, что подзывал меня с Джозиасом к нему. Но стоило Селене спустить мою коляску с невысокого подиума, как Маккас подозвал меня к столу жестом.

Селена сжала моё плечо:

– Я буду за дверью, – она переживала за меня так, будто бы я оставалась в логове свирепого медведя.

Я кивнула и подъехала к профессору Маккасу, а девушка покинула аудиторию, подмигнув мне на прощание. Педагог присел за стол, вытянул руки перед собой и сплёл пальцы в замке. Блеск в его глазах, виднеющихся из-под поседевших бровей, мне не понравился, но я сохраняла спокойствие.

Джозиас спустился следом за мной. На нём был тёмно-зелёный свитшот и тёмные джинсы, забавно шуршащие при ходьбе. На безымянном пальце правой руки я заметила неаккуратный, ручной работы перстень. Если Джозиас и переживал, то могу сказать, что держался он довольно хорошо – один подёргивающийся уголок его губ мог выдать нервное состояние. В руках парень держал раскрытый портфель, и тот был почти пуст. Лишь одна тетрадь виднелась на самом дне.

Юноша посмотрел на меня сверху вниз и поймал на себе мой взгляд. Я отвернулась и затаила дыхание. У него был холодный, не очень дружелюбный взгляд. В нём не было огонька. Я вдруг почувствовала себя очень неуютно рядом с ним.

Когда последний студент покинул аудиторию, профессор Маккас заговорил:

– Лея, Джозиас, – он обвёл нас взглядом, – Мне приятно познакомиться с вами, – сказал Маккас, хоть и знал нас уже несколько дней. – В нашем университете очень важна успеваемость студентов, и мне бы не хотелось, чтобы кто-то из них отставал по программе.

Сердце пропустило удар.

– Лея, – он обратился ко мне. – Не могла бы ты уделить Джозиасу час-другой, чтобы помочь ему «нагнать» неусвоенный материал?

Его предложение показалось мне верхом наглости. На тот момент я проживала за границей чуть больше трёх дней, вкладывала душу даже в домашнюю работу, а свободное время старалась уделять новой подруге и беспокоящейся маме. Но я не могла привести подготовленные аргументы хотя бы потому, что профессора они мало волновали. Это была моя заслуга, что я вкалывала с утра до ночи, что оставила семью и друзей в Болгарии и пыталась найти общий язык с девушкой, которая меня еле понимает.

Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и постаралась привести мысли в порядок. Как назло мне вспомнились слова матери: «Не строй из себя равнодушного человека, Лея, это тебя не красит!».

Но в моём расписании не было место для мужчины. Я решительно обратилась к профессору:

– Вряд ли я смогу помочь, поищите кого-нибудь другого.

Маккас произнёс с уверенностью:

– Ты делаешь большие успехи в учёбе.

Это было правдой, но не означало, что я обязана заниматься с первым встречным. Обучение в университете Греции было полностью моей заслугой, а вот насчёт Джозиаса меня терзали сомнения.

– Мы подыщем вам двоим пустую аудиторию, – продолжал педагог, чем всё больше выводил меня из состояния равновесия.

Вот же ирония.

Из-под ног выбили почву.

Я была зла как никогда.

– У меня есть дела, – отмахнулась я.

Джозиас не проронил ни слова за всё то время, пока длился разговор. На его лице нельзя было застать ни одной эмоции. Он продолжал стоять рядом, как вкопанный, и не издавать ни звука. Парень всем своим видом говорил, как ему безразлична учёба, и это меня вымораживало.

Я развернула кресло и уже хотела поехать к выходу из аудитории, как застала Селену в дверном проёме. Её поджатые губы расположились в тонкой линии, а пальцы перебирали складки на юбке.

Я повернулась к профессору, который терпеливо ждал продолжения моих слов, и сказала:

– Хорошо, я готова позаниматься с Джоазисом на выходных, – я постаралась сделать так, чтобы голос звучал непринуждённо, но у меня плохо получалось скрыть отвращение.

– Джозиасом. – Вдруг поправил меня юноша, и, кажется, я навсегда запомнила его чудесное имя – пускай оно и бесило меня первое время.

– Джозиасом, – повторила я за ним с издёвкой. – Было приятно познакомиться.

Профессор отсел поодаль. Его не могло не поразить моё поведение, и тогда я почувствовала, что перегнула палку. Правда, я не торопилась признаваться в этом. Вместо этого я фыркнула, объехала неподвижную статую по имени Джозиас и попрощалась с педагогом.