Текст книги "Толя-Трилли"

Автор книги: Макс Бременер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Ты не представляешь, что ли? – удивился он. – Не приходилось никогда?

Я сказал, что вёл воспитательную работу с двоечниками, троечниками, лентяями, с вруном, но с дураками я не вёл воспитательной работы и не знаю, как её ведут.

– А ты разве вёл с ними воспитательную работу? – спросил я.

– Вёл, – ответил он, – ко мне, был случай, одного прикрепили.

– И он стал потом умным человеком? – поинтересовался я.

Миша подумал немного.

– Не знаю, – сказал он, – мы с ним вот как поступали: поручали ему какие-нибудь полезные дела.

– Для чего?

– Для того, чтобы у него времени тогда свободного на глупости не оставалось.

– A-а… Ясно… И больше ничего?

– И дразнить я его не давал, – добавил Миша.

На совете отряда Миша предложил включить Усачёва в нашу сборную волейбольную команду, которой предстоял ответственный матч с командой известного лагеря.

Ирина согласилась с тем, чтоб Усачёв играл в сборной.

Когда насчёт Усачёва всё порешили, то, как и на самом первом сборе, начали говорить о будущих походах. Мы с Мишей ещё накануне проложили на карте Южного Крыма маршрут к горному озеру. Теперь мы показали эту карту совету отряда и рассказали всем то, что узнали от лагерного сторожа. По его словам, на пути к озеру и вокруг озера мы могли бы собрать образцы разных горных пород.

– Каждый бы собрал для своей школы по коллекции, здорово было бы, а? – сказал Миша. – Я в школе обещал даже, что соберу и привезу. А на пляже я ничего не могу собрать, гальку только одну…

Тут мы все разом стали просить Ирину, чтоб поход состоялся поскорее.

– Если б до острова добраться… – протянула Ирина, будто соображая что-то, – там, говорят, лунный камень есть… Вот бы для наших коллекций была находка!.. Это мечты одни! – сейчас же добавила Ирина, будто спохватившись. – Для того чтоб один наш отряд смог попасть на остров, понадобилось бы снарядить пять больших лодок. Представляете? Где же взять столько гребцов?

Мы ответили, что можем очень быстро научиться грести, но Ирина сказала, что надо сперва научиться, а потом уж строить всякие планы. Тогда мы снова заговорили о походе к горному озеру.

– Ведь для этого ни лодок, ни гребцов не надо! – доказывал Ирине Миша. Но, сколько мы ни нажимали на неё, она всё-таки не назначила дня похода и даже не дала обещания, что поход обязательно состоится. То есть мы почти уже уломали её, но в эту минуту явился Леонид Фёдорович.

– Так… О чём идёт речь?

Ирина объяснила ему. Я предполагал, что он заволнуется, услышав про наши затеи, но он не заволновался, а стал рассуждать.

– Если устраивать такой поход, – сказал он, – то непременно с ночёвкой у озера. Возвращаться в лагерь в тот же день невозможно, пройдя столь большое расстояние.

– Правильно! Конечно! – обрадовались все. – С ночёвкой у озера!

– Да, – продолжал Леонид Фёдорович, – в этом надо заранее отдать себе отчёт: ночевать придётся у озера, под открытым небом или в пещере.

– Под открытым небом или в пещере… – подхватили мы и радостно переглянулись.

– Но, – рассуждал Леонид Фёдорович, – ночью в горах бывает холодно. Поэтому не обойтись без того, чтобы не развести костёр. Да, надо заранее сказать, спать вам предстоит до самого восхода у костра.

С каждым новым словом Леонида Фёдоровича будущий поход казался всё замечательнее.

– Но ночёвка у костра даёт очень большие шансы на простуду, – неожиданно закончил он, – так как костёр согревает нас только с одной стороны. – И Леонид Фёдорович покачал головой с таким видом, что у меня сердце ёкнуло: не видать нам озера!

– Ну и отвечу я ему сейчас!.. – прошептал сидевший рядом со мной Гера Ивашов, о котором Ирина говорила, что из нас всех он «самый спокойный мальчик». Но только Гера встал, Леонид Фёдорович его попросил:

– Открой-ка рот, Ивашов. Раз уж я здесь, заодно посмотрю: у тебя справа небольшая краснота была.

И, не сказав того, что хотел, Гера разинул рот и сказал: «А-а-а-а!» Потом высунул язык и закричал: «Э-э-э-э!» А закрыв наконец рот, не стал перечить Леониду Фёдоровичу. Или, может быть, пока он кричал «а» и «э», у него из головы вылетело, что он собирался перед этим сказать…

– Мне понятно ваше желание, – Леонид Фёдорович направился к двери, – но ночлег в горах опасен для здоровья.

– Почему же тогда в песне поётся: «Если хочешь быть здоров, то закаляйся»? – спросил Миша. – По-вашему, ведь закаляться не надо…

– Надо, – ответил Леонид Фёдорович. – Только песни пишут поэты, а за тем, чтоб ваша жизнь была хорошо организована, слежу я. – И он ушёл.

6

В последние дни перед волейбольным матчем мы очень много тренировались. Так как других дел нам не предстояло, то мы только и говорили о матче и о том, удастся ли нам победить.

Перед тем как я передал Усачёву, что его включили в сборную, Саконтиков мне сказал очень странную вещь.

– Володя, а Володя! – Саконтиков был чем-то удивлён. – А зачем Усач сухари сушит?

– Сухари? – Я и сам ничего не понимал. – Где же он их, на кухне, что ли, сушит?

– Нет, что ты! – ответил Коля. – Он разложил хлеб на большом таком камне у ограды, за которой виноградник, а сам сидит рядом с книжкой, а солнце припекает, и получаются сухари… Ну зачем ему? – Саконтиков от нетерпения и любопытства даже подпрыгивал немного.

Нас кормили четыре раза в день, вкусно и досыта, тем, кто просил, давали добавку, поэтому я ни за что не мог сообразить, для чего Усачёву сухари. У нас на полдник чуть не каждый день были сдобные булочки.

– Может, тебе померещилось? – спросил я Саконтикова.

Саконтиков оскорбился.

– Честное пионерское под салютом! – выпалил он покраснев. – Мы бабочек ловили и вдруг Тольку Усачёва увидели. Видим, он сухари сторожит, и ушли оттуда…

Я сбегал к забору, отделявшему лагерь от виноградника, но Усачёва там не застал. На плоском камне, нагретом солнцем, никакие сухари не лежали. Я решил, что малыши что-то перепутали.

Когда я сказал Усачёву, что его включили в сборную, он растерялся. Сперва он даже не поверил. А потом улыбнулся и без всякой заносчивости спросил:

– Не врёшь?

– Будь спокоен, не вру.

Тогда он тем голосом, которым и всегда бахвалился, сказал:

– Я не подкачаю! В матче применим новый способ блокировки.

Я припомнил, что, играя с Мишей, Усачёв тоже употреблял непонятные выражения. Мне вдруг стало боязно, что и матч мы можем проиграть.

Однако на тренировках Усачёв очень старался. Правда, у него был недостаток: он не любил пасовок. Если мяч попадал к нему, то он стремился сильным ударом «погасить» его. А стоя на подаче, он слишком красовался. Но зато удар у него был сильный. И, когда за день до матча Гера Ивашов сказал, что опасно Усачёва завтра выпускать на площадку, потому что он задаётся, Жорка Фёдоров ответил:

– Может, он задаётся чуточку, да зато как «режет» и длинный какой!

На волейбольной площадке Усачёва называли длинным без насмешки, а, наоборот, с уважением и даже с завистью.

В нашу сборную вошли Толя Усачёв, Гера Ивашов, Жорка Фёдоров и ещё три человека. Капитаном команды назначили Ивашова. Судить матч должен был начальник нашего лагеря Георгий Борисович.

Георгий Борисович немножко прихрамывает, потому что одна нога у него не сгибается. Он был ранен на фронте. Ему, наверно, лет сорок. Он часто заходит в столовую в белом халате и у всех по очереди спрашивает, довольны ли мы едой, вкусно ли приготовлено. Под вечер он всегда выходит из своего кабинета и направляется к скамейке у дачи младших пионеров.

Малыши сразу его замечают и окружают. Он сажает на здоровое колено Саконтикова или кого-нибудь другого и начинает качать, как дошкольника.

Один раз, я слышал, он спросил:

– Вас новым песням учат? Ну, спойте мне, пожалуйста.

Малыши спели ему. Потом он сказал:

– Я тоже вам могу спеть одну песню, которую вы не знаете. – И запел:

 
Эх, картошка – объеденье,
Пионеров идеал!
Тот не знает наслажденья,
Кто картошки не едал!
 

Он спел, засмеялся отчего-то и спросил:

– Что, хорошая песня? – Потом помолчал и сказал – Конечно, она теперь устарела. В то время, когда она на свет появилась, голодновато было, так что картошка, да на костре печённая… До сих пор не забыть!

Кто-то из малышей спросил:

– Георгий Борисович, вы, наверно, эту картошку в походе на привале ели, да?

– Правильно, – ответил Георгий Борисович, – на привале. Макали картошку в соль, запивали водой из ручья, а потом эту песню пели.

– А мы, Георгий Борисович, не едим печёной картошки… – сказал кто-то жалобно.

– Почему не едите?

– Потому что мы в походах не бываем, – ответил из-за моей спины подошедший Миша.

Это было как раз накануне матча.

– Да-а, – протянул Георгий Борисович, – тут ведь такая вещь: в ближний поход идти некуда, в дальний – далеко. – Он улыбнулся: – Учёный человек говорит, от этого похода вся поправка ваша на убыль пойдёт.

– Так это же Леонид Фёдорович, он же… – начал кто-то.

– Эх, если б мог, я бы с вами за милую душу в поход пошёл! – перебил Георгий Борисович. Он постучал пальцем по больной ноге. Потом встал и добавил: – Не горюйте, всё будет! Поправляйтесь пока…

Посмотреть на состязание нашей команды с командой знаменитого Артека пришли местные ребята и отдыхающие из соседнего санатория лётчиков. Капитан сборной Артека, парень ростом не меньше Усачёва, неожиданно преподнёс Гере Ивашову букет маков. Мы, когда готовились к встрече, упустили из виду, что есть такой обычай, и у нас для гостей букета не нашлось.

Георгий Борисович и вожатый Артека – помощник судьи – заняли свои места. Георгий Борисович дал свисток начинать игру.

Первую партию мы быстро проиграли. Гости играли дружно и, главное, так спокойно, как будто нас, «противников», вовсе не было, а они собрались в круг, чтобы просто для удовольствия попасоваться. У них не бывало, чтоб на мяч кидалось сразу несколько игроков. И вообще их игроки, казалось, с места не двигались, а ждали, пока мяч коснётся кончиков их пальцев. В первой партии нам еле удалось счёт размочить. Но во второй партии мы сумели подтянуться. Артековцы решили, наверно, что им всё равно ничего не грозит, и начали бить по мячу как попало. Но, увидав, что счёт стал в нашу пользу, они сразу засуетились. Их капитан запричитал:

– Активнее, ребята, активнее!

– Дожмём их, орлы! – обратился к нашим Гера.

Георгий Борисович засвистел и приказал:

– Отставить разговоры!

– Удалю с поля! – добавил вожатый Артека.

Георгий Борисович и его помощник находились на разных концах волейбольной площадки и каждую минуту просвистывали её насквозь.

Артековцы с большим трудом сравняли счёт.

При счёте 13:13 к ним перешла подача, но всё равно наш боевой дух был выше. Мы могли выиграть, это точно.

И тут-то Усачёв не взял мяча, который шёл ему прямо в руки. Этот мяч отбил бы любой начинающий. А Усачёв вдруг замер, словно боясь пошевельнуться. И он действительно боялся пошевелиться, потому что какой-то человек навёл на него фотоаппарат и приготовился щёлкнуть затвором. На глазах у всей нашей команды Усачёв застыл с поднятыми кверху руками и опустил их только через секунду, когда мяч упал к его ногам, а фотограф опустил аппарат.

Георгий Борисович даже не сразу объявил:

– Сет-бол! – Он, как и все, тоже оторопел.

Следующая подача Артека была последней. Наши гурьбой бросились на мяч, получился двойной удар, и мяч, выброшенный на аут, не спеша, легонько подпрыгивая, покатился по наклонной дорожке к морю. Мы потерпели поражение.

Третью партию и играть не стали. Как бы она ни кончилась, ничего бы не изменилось.

Ребята из Артека пробыли у нас ещё часа полтора, полдничали вместе с нами, а потом уехали. И тогда в нашей палатке мы окружили Усачёва.

– Ты почему, как памятник, стоял? – крикнул Гера.

– Верно, как статуя прямо! – поддержал Жорка Фёдоров. – Я же рядом был, видел: статуя. Проиграли из-за него…

– Конечно, из-за него! Да если б…

– Тише, ребята, пусть ответит, – перебил Миша.

– Я, ребята, не считаю себя виноватым, – заявил Усачёв. – Я собирался взять мяч и мог взять, и, может быть, так срезал бы, что счёт стал бы…

– Если бы да кабы, да росли бы бобы… Заткнись лучше! – со злостью заорал кто-то.

– Но я не взял, – продолжал Усачёв, не обращая внимания на шум. – Разве я говорю, что взял? А получилось так. Я вдруг замечаю: фотограф нацелился и сейчас меня заснимет. Тут я решил секундочку одну постоять неподвижно, чтоб не испортить снимок.

– Он, значит, о снимке думку имел, – зловеще пояснил Жорка.

– А фотограф, – Усачёв развёл руками, – сделал, понимаете, выдержку секунды на три, и…

– Фотограф виноват, чего там, – сказал Гера.

– Но это был не фотограф… – Усачёв помедлил, – а фотокорреспондент областной газеты. Не мог же я ему испортить снимок! – Он победоносно поглядел на нас.

– Ты кто, знатный человек, что твою фотографию в газете надо печатать? – негромко спросил Миша.

– Не знатный, а только, если он меня захотел снять, зачем я буду снимок портить?

– Не понимает!.. – загудели вокруг Усачёва.

А Гера Ивашов сквозь зубы ему сказал:

– Ну, теперь знай: ни в одну игру тебя не примем, ни в одно дело. Сам по себе будешь теперь.

– А сейчас, чтоб духу твоего здесь не было! – добавил Жорка. – Не мозоль глаза!

Усачёв пошёл к двери вразвалочку, но с очень несчастным лицом. Только что я собирался припомнить Усачёву его слова «применим новый способ блокировки», но неожиданно ехидничать расхотелось.

Когда Усачёв вышел, Жорка, понизив голос, начал:

– Ребята, по-моему, надо ему такую штуку подстроить. Как он после отбоя явится, вы все притворитесь, что спите, а я будто спросонья закричу: «Мяч на игру!» Тогда вы мигом вскакиваете – и к нему…

– Правильно, накостылять, чтоб знал! – сказал Миша.

– Все на одного, да? – спросил я.

– А ты, может, заступиться хочешь? – процедил Жорка.

– Может, и хочу.

– А то к Ирине сходи, к Леониду Фёдоровичу… – прищурился Жорка.

– Может, и схожу!

– Ну, иди! Брысь отсюда! – раздались голоса.

– Скатертью дорожка! – Жорка указал мне на дорожку, лежавшую в проходе между кроватями, по которой минуту назад ушёл выгнанный Усачёв.

Я огляделся: все были против меня. Тогда, не оборачиваясь, я двинулся к двери, а кто-то, не отставая, – за мною следом. Выйдя из палатки, я обернулся: это был Миша.

– Пожалел его, что ли? – спросил он меня.

– Ну, пожалел.

– Нашёл кого жалеть! Девчоночье сердце у тебя!

– Ладно, – сказал я, – у тебя зато львиное!

– Не львиное, – сказал он, – а таких типов жалеть не буду!

– Пожалуйста… ты бы там оставался! – Я кивнул на палатку.

– Я ушёл не потому, что я за тебя, а потому, что я твой друг, понял? – крикнул Миша.

– А чего ты так на Усачёва окрысился? – спросил я нарочно спокойно. – Ты же сам его предложил в команду включить.

– Я предложил, потому что не знал, что он такой… Знаешь, кто из него вырасти может?

– Ну, кто? – спросил я.

– Кустарь-одиночка, вот кто! Что мы сегодня опозорились, ему всё равно. А мне завтра к лётчикам идти, на костёр их к нам приглашать…

– Ничего, – сказал я, – как-нибудь сходишь. И нечего тебе так на Усачёва злиться. Ты ведь сам говорил, что раз уже вёл с дураком воспитательную работу.

– Тот не такой вредный был, – ответил Миша, немного успокаиваясь.

– Усачёв сейчас переживает. – Я почему-то уверен был, что так и есть. – По-моему, хоть и трудно, а мы его трогать не дадим. Я звеньевой и…

– Ладно, – сказал Миша равнодушно, – не нужен он никому. – Потом его, наверно, досада взяла, что я его переубедил, и он добавил: – Тебе бы у девчонок звеньевым быть…

Но на это я не стал обращать внимания.

Вечером, перед сном, когда все собрались в палатке, Жорка окликнул Усачёва:

– Хочешь, приёмчик тебе покажу?

Жорка знал несколько приёмов классической борьбы и японского бокса и часто предлагал их показать, но соглашался кто-нибудь редко. Сейчас Жоркины слова были, по-моему, началом какого-то заговора против Усачёва, потому что все, как по команде, притихли.

– Показать приёмчик? – повторил Жорка, приближаясь к Усачёву.

– Мне покажи! – вдруг сказал Миша.

– Тебе?.. – Жорка, видно, никак не ожидал такого оборота. – Что ж, идёт. Отойдём-ка от стены, – сказал он торжественно. – Так. Стань здесь, около кровати. Герка, отодвинь тумбочку. Теперь поздороваемся, Волошин. Давай руку!

– Держи!

– Раз, два, три! – Жорка сделал резкое молниеносное движение всем телом и покривился от боли.

– Ну, показывай. – Миша стоял неподвижно, слегка расставив ноги, и по-прежнему держал Жорку за руку.

– Понимаешь, ты сейчас должен был упасть, – объяснил Жорка, чуточку обескураженный.

– Так ты бы его раньше предупредил! – посоветовал Гера Ивашов.

Все рассмеялись.

– На ногах, Миша, стоишь крепко, – сказал Жорка Фёдоров покровительственным тоном. – Отпусти руку. – Он помахал в воздухе онемевшими пальцами. – Хочешь, другой приём покажу?

– Ну, давай.

– Обхвати меня покрепче. Вот. А сейчас отпустишь! – И Жорка пальцами обеих рук неожиданно сдавил Мише рёбра.

Однако Миша продолжал прижимать его к себе.

– Слушай, Волошин, отпусти-ка!.. – тяжело дыша, грубовато попросил тогда Жорка. – Руки у него железные, – отдуваясь, сообщил он нам. – А вообще-то, когда я тебе на рёбра надавил, ты от боли, понимаешь, сразу должен был отпустить.

– Так не было боли, – сказал Миша.

– Неважно, должна была быть, – возразил Гера, подражая Жоркиному тону, и подмигнул нам.

– А больше ничего показать не хочешь, Фёдоров? – полюбопытствовал Миша.

– Нет, поздно уж, спать пора, – ответил Жорка и притворно зевнул.

– Утомился! – объяснил кто-то, а все расхохотались, и даже Усачёв несмело улыбнулся. Мне захотелось подбодрить его, но подходящие слова как-то не попадались на язык.

– Ничего, брат… – сказал я.

Усачёв меня понял.

– Нет, мне здесь жизни не будет, – ответил он тихо, – потому что ребята такие…

А на утренней линейке хватились – Усачёва не было. Обегали весь лагерь, но его не нашли.

Начался переполох.

7

Пробовали Усачёва искать рядом, в городке. Но там ни на почте, ни на улицах, ни в парке санатория лётчиков его не было. Первый автобус на Симферополь ещё не отходил, а среди пассажиров, ожидавших отправления, Усачёва не оказалось.

Леонид Фёдорович прежде всего, очень волнуясь, спросил, возможно ли, что Усачёв ещё до отбоя пошёл купаться. Но, когда он узнал, что Усачёв исчез, захватив с собой бинокль, он немного успокоился. Ясно, что идти купаться с биноклем даже Усачёву в голову не пришло бы.

Георгий Борисович сказал, что если к двенадцати часам дня Усачёв не отыщется, то придётся дать телеграмму его родителям и заявить в милицию. Ирина и вожатая девочек пошли по шоссе в направлении Симферополя, надеясь, что набредут на след беглеца. Мы много раз обшарили лагерь вдоль и поперёк. Потом, когда всё уже было обшарено, начали просто без цели слоняться по парку из конца в конец. Встречаясь, все поминутно спрашивали друг друга:

– Ничего не слышно?..

Но слышно ничего не было.

Георгий Борисович подозвал нас к себе и строго спросил, чем мы занимаемся.

– Вы, кажется, намеревались сегодня пригласить на костёр лётчиков? – сказал он. – Так идите к ним. Кто тут у вас из руководства? Ивашов, Волошин? Вот вы и отправляйтесь. Только ненадолго!

Георгий Борисович хотел нам показать, что ничего такого страшного ещё не случилось, чтоб мы могли забывать обо всех своих делах. Но, когда Миша и Гера ушли, мы опять принялись без толку шататься по лагерю. Только новенькие, вновь прибывшие ребята, не участвовали в суматохе.

Скоро из санатория лётчиков вернулся один Гера. Он рассказал, что они с Мишей никого из лётчиков не застали, потому что все были на пляже. Миша остался ждать в гостиной санатория, пока хозяева придут с пляжа, а Гера примчался сказать, чтоб Георгий Борисович о них не тревожился.

В то время как мы с Герой говорили о том, что будет, если Усачёв не найдётся, нас издалека окликнул Саконтиков. Он мчался к нам со всех ног.

– Володя, Гера, а остров-то обитаемый! – кричал он на бегу. Около нас он не остановился, а припустил дальше, вопя что есть мочи. – Остров обитаемый!!

Мы бросились за ним вдогонку, но настигли его только у конторы, где он остановился, крикнул в окно Георгия Борисовича: «Остров обитаемый!» – и упал без сил на скамейку, как гонец из истории древнего мира.

Отдышавшись, Саконтиков сообщил необыкновенную весть. Дело было так. Он шёл с новичками вдоль берега. Кто-то из новичков спросил вожатого, живёт ли кто-нибудь на скалистом острове. Вожатый ответил, что нет, стал объяснять, что этот кусочек суши среди волн возник, наверно, во время очень давнего землетрясения. Только вожатый кончил объяснять, как один новичок показал пальцем на остров, освещённый солнцем, и, заикаясь, сказал:

«Там есть жизнь!»

И тут почти все увидели высоко над морем чью-то мечущуюся от скалы к скале фигуру.

«Человек! – загалдели новички. – А вы сказали, остров необитаемый!»

«Бывает, что дельфины на солнце греются…» – возразил вожатый, но тут фигура на острове вдруг замахала над головой большим белым платком…

– Наверно, это рыбак, занесённый туда бурей, или… Во всяком случае, не дельфин, а разумное существо! – закончил Саконтиков.

– А может быть… не очень разумное! – сказал Георгий Борисович и быстро зашагал к берегу. Мы – за ним. Все, кто был в лагере, тоже спускались к берегу. Мы то и дело натыкались один на другого, так как не смотрели себе под ноги. Никто не отрывал глаз от острова.

Мы прошли мимо пляжа на отгороженную старыми, дырявыми рыбачьими сетями лодочную пристань. Здесь на гальке лежали четыре лодки, которые рассохлись на солнце и, по-моему, никуда не годились. Рядом валялись вперемешку вёсла разной длины.

– Одной лодки не хватает! – сказал Георгий Борисович.

Но ещё раньше, чем мы услышали эти слова, раздался возглас Люды:

– Там Усачёв, ей-богу! Я дальнозоркая, мне видно, это он, балда!..

До этого мгновения я лично очень смутно мог различить человеческую фигуру на острове. А теперь, когда все закричали: «Он, балда! Эй, балда!», фигура поднесла к лицу какой-то крупный предмет, и стало понятно: Усачёв смотрит на нас в бинокль.

Мы стали выбирать лодку для экспедиции за Усачёвым. Все лодки так глубоко врезались в гальку, что спустить на воду одну из них нам удалось только вшестером, напирая на борта. Я подумал, что один Усачёв ни за что не справился бы с такой же посудиной. Я сказал об этом Георгию Борисовичу. Оказалось, что Усачёв уплыл на лодке, которая была только привязана канатом к колышку, то есть на спасательной. И поскольку он сам уплыл на спасательной, то нам теперь почти что не на чем было его спасать. Лодка, которую мы спустили на воду, сразу стала сильно протекать.

– Ну, вот что, – Георгий Борисович обращался ко всем, – на такой барочке путь до острова займёт около часа. Да обратно ещё столько. Надо у соседей наших, лётчиков, глиссер или моторку просить. Кто пойдёт?

– Я! – вызвался я. Мне хотелось поделиться с Мишей последними новостями, о которых он ещё ничего не знал.

– И мы, – сказала Люда. – Я и Смышляева.

Но Смышляева не пожелала идти, а я нисколько не огорчился, и мы пошли вдвоём.

С Людой мы почти не разговаривали с того дня, когда она сказала, что я туго соображаю. Сейчас мне очень хотелось доказать, что я хорошо и быстро соображаю, но мы прошли уже полпути, а случая никакого не представилось. Люда молчала и смотрела не на меня, а в сторону. Мы шагали довольно быстро.

Наконец я кое-что придумал.

– Люда, – сказал я, – идти по спирали – около километра. Чего нам кружить? Пойдём по прямой. Подъём будет крутой, зато сократим путь в пять раз. А?.. Кратчайшее расстояние между двумя точками– прямая, – добавил я для чего-то.

– Хорошо, – согласилась Люда.

Подъём был на самом деле очень крутой, круче, чем я думал. Мы карабкались, немного обдирая себе ноги о колючую, ломкую траву и хватаясь руками за ветки кустарника с шипами. Было бы удобнее взбираться на четвереньках, но при Люде, конечно, я не мог этого сделать. Хотя здание санатория на горе было очень близко, я боялся, что мы не доберёмся доверху, потому что подъём стал почти отвесный. Был момент, когда я ноги не мог оторвать от земли, чтоб поставить её выше, потому что мне казалось, что от этого я сейчас же полечу вниз. Я оглянулся и увидел, что Люда тоже стоит на месте, держась за какой-то кустик, и, наверно, боится потерять равновесие. Я протянул ей руку, и она ухватилась за неё. Дальше она уже не выпускала моей руки, а я ставил ноги как можно прочнее и, хватаясь левой рукой за колючки с крепкими корнями, правой тянул за собой Люду. Я был рад, что Люде не приходится сжимать в руке ветки с шипами. Она не раскровянила себе ладонь, а расцарапала только ноги. Но тут уж я не мог ей помочь. Хотя подъём был всё такой же крутой, а я не только сам взбирался, но и Люду тащил, мне почему-то стало легче и веселее. Я чувствовал себя очень бодро, и мы скоро добрались до ровного места. Перед нами было трёхэтажное серое здание из камня-ракушечника. Но оно стояло за сплошным забором, которого снизу совершенно не было видно. Перебираться через этот очень ровный забор даже я не взялся бы, не говоря о Люде.

Идти вдоль забора к входу нельзя было, так как забор подступал углом к самому обрыву, и завернуть за угол мы не могли. Пришлось спуститься вниз. Спустились мы благополучно, только мне на штаны и Люде на юбку налип репейник. По-видимому, мы спускались не там, где поднимались, потому что, когда мы лезли вверх, репейник за нас не цеплялся.

Мы попытались отодрать репейник от одежды, но оказалось, что в Крыму он на редкость въедливый, и мы не стали на него тратить время.

После этого мы отправились в санаторий лётчиков спиральной дорогой. Я боялся, что Люда будет на меня сердиться за то, что я предложил идти по прямой. Но она мне ни слова в упрёк не сказала, а, наоборот, развеселилась и рассказала, как она по ошибке привела своих одноклассниц не в ту мужскую школу, в которую их приглашали на вечер, а совсем в другую. Между прочим, она спросила, какой номер у моей школы, а я спросил, какой номер у её школы. Выяснилось, что мы учились шесть лет совсем недалеко друг от друга. Я сказал, что осенью наши школы сольют в одну и что, может быть, мы начнём учиться в одном классе. Люда ответила, что это будет здорово.

Так мы разговаривали, пока не дошли до здания санатория, и за всё время я даже ни разу не вспомнил, что Усачёв-то сидит на острове один-одинёшенек и грызёт сухари.

У входа в санаторий мы столкнулись с Мишей. Миша нёс под мышкой большой свёрток из газеты. Он очень удивился, увидя нас.

– Что это у тебя? – спросил я.

– А вы здесь зачем? – спросил он.

– Чур, отвечать по порядку, – сказала Люда.

– Образцы горных пород для коллекции, – ответил Миша.

– Нас послали просить моторку или глиссер для Усачёва, – ответил я. – Где ты достал эти образцы?

– Для Усачёва?! А где он?

– Да, ты ведь не знаешь ничего! На острове.

– На острове?!! – Миша рот раскрыл. – Как же я его…

– Что ты его? – спросила Люда.

– Ничего. Я не думал, что он на острове.

– А кто же думал? – сказал я. – Но всё-таки он там.

– Подождите-ка здесь, – велел нам Миша.

Он вошёл в дом и через несколько минут вернулся с тремя мужчинами в одинаковых пижамах – наверно, это были лётчики – и ещё одним мужчиной в белом костюме, который оказался директором санатория.

Миша познакомил нас с лётчиками, теми самыми, которые обещали прийти на костёр, а директору мы передали просьбу Георгия Борисовича. Директор ответил, что их моторка сейчас в ремонте, а глиссер он может сейчас же предоставить в распоряжение нашего лагеря. Он сам проводил Люду, Мишу и меня до лётчицкого пляжа, рядом с которым находился маленький пирс, и приказал мотористу доставить нас в лагерь. На глиссере мы, казалось, летели над водой и за одну минуту долетели до лагерной пристани. Здесь мы сошли на берег. У моря по-прежнему толпился весь лагерь, наблюдая за передвижениями Усачёва на острове.

Георгий Борисович и Ирина сели в глиссер. И вскоре скрылись из виду: они почему-то обогнули остров, – наверно, причалить со стороны берега было нельзя. Но прошло совсем немного времени, и мы опять увидели глиссер – теперь он стремительно приближался к берегу. А над ним, как эскадрилья на параде, летели, соблюдая строй, чайки.

Усачёва встретили с таким шумом, как будто он открыл новую часть света. Конечно, с приветствиями никто не выступал и воздавания почестей тоже не было, но зато смех вокруг стоял, точно в цирке. На соседних пляжах также царило большое оживление. Множество взрослых теснилось к перильцам, отгораживавшим нашу пристань, наблюдая за высадкой Усачёва.

С биноклем и мешочком сухарей через плечо, Усачёв, немножко горбясь, шёл сквозь расступившуюся толпу и охотно отвечал на вопросы о своей жизни на острове. Он виновато улыбался и, по-моему, был счастлив, что возвратился.

Прежде всего его повели в столовую кормить. По дороге он говорил о том, что он переживал один среди моря.

По его словам, очень волнующий момент у него был до того, как мы его заметили: он смотрел в бинокль, и ребята на берегу казались ему очень близкими – до них было рукой подать, а на его крики они головы не поворачивали. Так как Усачёв всё время не отрывал бинокля от глаз, то он даже забыл, что в бинокль смотрит, и поэтому ему было жутко, что ребята совсем рядом, а его голоса не слышат.

На вопрос, зачем он сбежал на остров, Усачёв ответил: «Просто так…» – и вошёл в столовую, а нас туда следом за ним не впустили. Но всё равно мы все были уверены, что Усачёв сбежал, чтобы за него как следует поволновались, и больше ни для чего.

Пока Усачёв наедался досыта, мы принялись за выпуск отрядной стенгазеты. Эту газету мы вывесили в тот же день. В ней было два раздела. Один маленький – спортивные новости (о матче), другой, очень большой, назывался «Географические открытия». В нём была помещена статья, которую сочинили сообща многие ребята и я тоже. Эту статью некоторые девочки даже переписывали, чтобы потом дома показать подругам и знакомым. Люда переписала её для себя и для меня. В статье говорилось вот что:

«Сегодня на рассвете Анатолий Усачёв в лёгкой лодке с одной парой вёсел впервые в истории мореплавания достиг скалистого острова, расположенного вдалеке от торговых и пассажирских транспортных линий.

Открытый А. Усачёвым остров оказался необитаемым. Происхождение его, по мнению исследователя, вулканическое.

Анатолий Усачёв не обнаружил на острове ни флоры, ни фауны.

Анатолий Усачёв заявил нашему корреспонденту, что островом следует называть часть суши, со всех сторон ограниченную водой.

Недостаток провизии (один мешок с сухарями) и отсутствие на острове водопровода не позволили исследователю продолжить свои наблюдения. К тому же морское течение унесло лодку, на которой он пустился в путешествие.

Однако, уже испытывая жажду, А. Усачёв сделал ещё одно важное открытие: в морской воде, омывающей остров, он обнаружил медуз. После этого Анатолий Усачёв ступил на борт спасательного судна и вернулся на континент».