Текст книги "Толя-Трилли"

Автор книги: Макс Бременер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

1

Начальник нашего пионерлагеря сказал, что ни в одну смену не было столько происшествий, сколько в нашу, и что он не помнит, чтоб от кого-нибудь в последние годы было столько беспокойства вожатым, сколько от нас.

Действительно, у нас всё время что-нибудь приключалось. И всегда или с Усачёвым, или с Волошиным.

С Мишей Волошиным я познакомился в пути. Я хорошо помню тот день.

Проснувшись после первой ночи в поезде Москва– Симферополь, я вышел в коридор, и вожатая Ирина, которая ехала с нами в крымский лагерь, сказала, чтоб я умылся, поел и пришёл к ней в купе. В этом купе, кроме неё, были ещё три девочки.

– Девочкам скучно и тебе тоже. Так что приходи к нам поскорее, – велела Ирина.

У них в купе я сел на одну нижнюю полку, а все три девочки и Ирина – напротив меня, на другую. Все девочки молчали и смотрели на меня. Ирина сказала:

– Вот и прекрасно, что Володя пришёл. Теперь нам не будет скучно.

Девочки сидели, как в театре, и разглядывали меня. Они были разные. Одна, самая взрослая, наверно уже семиклассница, была очень нарядная. Потом уж я заметил, что она одета, как остальные девочки: в белую блузку и синюю юбку. А сперва она показалась мне самой нарядной, наверно, из-за своей длинной и толстой косы золотистого цвета. Я подумал, что такую косу растят, должно быть, много лет, не меньше, чем семь или восемь, и стал прикидывать на глаз, будет ли в этой косе метр, но тут нарядная девочка вдруг закинула её за спину.

Остальные девочки были, по-моему, немножко моложе меня. Обе веснушчатые и серьёзные, а одна даже в роговых очках.

– Ну, познакомьтесь между собой, – предложила Ирина.

Самая нарядная девчонка сказала: «Люда», девочка без очков пробормотала что-то, но я не расслышал, а девочка в очках привстала и назвалась: «Смышляева».

– Шатилов, – сказал я и прямо не знал, что делать дальше.

– А теперь Володя нам что-нибудь расскажет, – объявила Ирина.

Но я совершенно не представлял, о чём можно рассказать девочкам. За мою жизнь мне с ними не приходилось разговаривать. Только один раз, когда к сестре моего товарища Владика пришла подруга, я с ней немного говорил. Но тогда была одна девочка и рядом со мной – Владик. А сейчас я оказался совсем один против трёх девочек, которые ждали, что я начну про что-то рассказывать, и мне было даже намного хуже, чем когда стоишь у доски, ничего не знаешь и до звонка полчаса.

И вот тут-то, в эту минуту, два раза ударили в колокол– поезд стоял на какой-то маленькой станции, – и в вагон вошёл Миша Волошин.

Миша и мужчина в полувоенном остановились в дверях купе. Мужчина в полувоенном попросил Ирину приглядывать за Мишей. Ирина обещала. Раздался свисток, и Мишин провожатый выпрыгнул из тронувшегося поезда.

Мишу начали расспрашивать, куда он едет, и когда он ответил, что в тот же самый лагерь, в который мы все, то девочки так удивились, что совсем забыли про меня. И мне уже не нужно было ничего им рассказывать.

Мишино место оказалось в моём купе и тоже верхнее.

Миша взобрался на свою полку, поставил на неё чемодан, потом спустился и спросил меня:

– Москвич?

– Да, – ответил я.

– И девчонки?..

– Тоже из Москвы, – сказал я.

– Ты там… с родителями живёшь, да?.. – спросил он.

– Ну конечно! – Я немного удивился.

– И родился в Москве?

– Ага.

– Здорово! – сказал Миша.

Я подумал, что он немного странный парень. Меня раньше никто не спрашивал, где я родился, и я ни разу не слышал, чтоб кто-нибудь говорил «здорово» насчёт того, что я или кто-то из нашего класса родился в Москве. Мне вообще не приходило в голову, что я мог родиться в другом городе, учиться в другой школе, и всякое такое.

– А ты из Курской области? – Поезд недавно проехал Курск, а названия станции, на которой сел Миша, я не заметил.

– Из Чугунова, это райцентр, от железной дороги восемнадцать километров, – ответил Миша и по-взрослому добавил: – А родом я вообще-то не отсюда.

– Тебя отец провожал? – спросил я.

– Нет, – ответил он, – не отец… А похож я на него?

– На не отца? По-моему, нет. А он тебе кто?

– Это по-твоему так, – сказал Миша недовольным голосом, – а многие люди считают, что очень даже я похож. Вот начальник раймилиции Кузнецов…

– Постой, – прервал я и опять подумал, что Миша чудак, – при чём тут милиция? Зачем тебе на чужого быть похожим? На отца своего похож – ну, и всё.

Миша помолчал.

– Про это я не знаю, – сказал он серьёзно, – я отца, когда видел, маленький был. Его в последний год войны убили. Так что я не знаю, похож или нет… – Миша поглядел в окно и добавил: – Фотокарточки у меня нету…

– Миша, – спросил я, – а вот этот… ну, тот… провожал тебя который… он кто?

– Илья Иванович – мой шеф, – ответил Миша, – он в райкоме работает. Над нашим детдомом шефствует. Хороший…

Мы помолчали.

– У тебя и мать…

– Ага, – сказал Миша, – только она не на фронте, а так, от болезни…

Вот, брат… – Он поглядел на меня – А ты с обоими родителями?

– С обоими. Только отец – он геолог – в экспедициях всё время. За год неделю дома бывает. – На самом деле отец уезжает в экспедицию не больше чем на два месяца в году. Но мне очень захотелось так сказать.

– Мать зато с тобой, – сказал Миша.

– Мать со мною, – подтвердил я и зачем-то соврал – Только я её не слушаюсь совсем никогда!

– Зря! Если б у меня… – начал было Миша, но махнул рукой и вдруг спросил: – У девчонок или у тебя игры с собой есть какие-нибудь?

– У меня нет, – ответил я. – Может, у девчонок…

– Пойдём спросим, – поднялся Миша. – Поиграем или придумаем что вместе, – предложил он, как будто играть с девочками – это простая и обычная вещь.

С девочками он и правда разговаривал так, словно это совсем не трудно. И девчонки сами предложили сыграть в «знаменитых людей». Я раньше не умел. Это так: все загадывают какую-нибудь историческую личность, а один должен задать десять вопросов и догадаться. Когда отгадывать приходилось Мише, он придумывал такие вопросы, что девчонки никак не могли сразу ответить. Про каждую историческую личность он прежде всего спрашивал: бородатый или бритый? Девчонки начинали шёпотом спорить между собой и в конце концов принимались хохотать.

Из-за Миши мы в тот день столько смеялись, что к вечеру уже всем, по-моему, казалось, будто мы давно знакомы.

Перед сном мы вышли погулять на большой станции. На здании вокзала висело объявление, на которое я сперва не обратил внимания: «Справки об опоздании поездов выдаются бесплатно. Пользуйтесь услугами справочного бюро». Миша прочитал это вслух и сказал с серьёзным видом:

– Вот это удобство!

Девчонки рассмеялись, и Смышляева шепнула подруге:

– Всё-таки Мишка – чудак!

Но я понимал, что Миша вовсе не чудак, а просто старается, чтоб всем было весело, и у него это выходит. Если б я не знал, что у него в жизни было много горя, я сам этого ни за что бы не подумал. Он чуть пониже меня ростом, широкоплечий, крепкий, с загорелым, хоть лето только началось, лицом; а глаза у него совсем не печальные. И мне захотелось, чтоб Миша стал моим другом, надёжным, на долгие годы. У меня ещё не было такого друга. И, шагая по длинной платформе вдоль поезда, я представлял себе, как мы в лагере будем жить в одной палатке – рядом, а под вечер плыть в лодке по морю. Миша и я – на вёслах, а Люда – на руле…

Я так размечтался, что не расслышал свистка к отправлению и увидел просто, что поезд тронулся. Девочки и Ирина вскочили на подножку, а Миша подождал, пока я подбегу.

– Садись, – сказал он, пропуская меня вперёд.

– А ты?

– Я всегда успею. – Он взялся за поручень и неторопливо влез в вагон последним.

Ирина сказала:

– Мы завтра уже приедем, а вообще так не годится, мальчики, – вскакивать в поезд в последнюю секунду. Я ведь за вас отвечаю.

Ирина, конечно, была права.

– Мы мужчины, – возразил Миша Ирине.

– Правильно, мы мужчины! – громко поддержал я.

Ирина покачала головой.

Когда мы улеглись на своих верхних полках, я тихо окликнул (соседи внизу уже спали);

– Миша!

– Ага…

– Давай дружить! – и сразу испугался, что мои слова покажутся детскими. Когда я был во втором классе, у нас многие ребята так говорили, а толку потом никакого не выходило.

– Давай, – отозвался Миша. – В лагере и вообще друг за дружку будем держаться… идёт?

– Идёт!

В темноте Миша протянул мне руку. Я крепко пожал её, отвернулся к стене, немного помечтал о будущей дружбе и крепко заснул.

2

С Усачёвым мы познакомились в Симферополе. Мы уже расселись в автобусе, чтоб ехать в лагерь, когда к шофёру быстрыми шагами подошёл длинноногий парень в чёрном клеёнчатом плаще. В руках у него был небольшой чемоданчик, под мышкой – тюбетейка, через плечо – бинокль на ремне. За отворотами плаща виднелась рубашка со «взрослым», синим в крапинку галстуком, из рукавов выглядывали манжеты с запонками. Но ноги у парня были голые до колен, в сандалиях и носочках, подогнутых, как у девочки, так что сверху он был похож на самостоятельного человека, а снизу – на маменькиного сынка. Миша толкнул меня в бок, когда его увидел.

– В «Красный маяк»? – по-свойски обратился парень к шофёру. – Значит, я не опоздал. Здорово! Едем!

– Вы пионер? – неуверенно спросила, подойдя, Ирина.

– Пионер.

– У вас путёвка есть?

– Есть. – И, надев тюбетейку, чтобы освободить руку, парень вытащил и предъявил Ирине путёвку.

Путёвка была совершенно такая же, как у всех ребят.

– Значит, твоя фамилия Усачёв? – строго спросила Ирина. Взглянув на его ноги, она сразу с ним стала говорить на «ты».

– Усачёв, – коротко кивнув, важно подтвердил парень. – Сын Усачёва.

– Я понимаю, что раз Усачёв, так сын Усачёва, – равнодушно сказала Ирина. – Так ты откуда? Ведь не с поезда?

– Да нет, я симферополец.

– Ну, понятно. Садись в машину. Здоров?

– Здоров, только вот небольшое переутомление, – сообщил Усачёв, влезая в автобус. Здесь он сел было на свободное место на первой скамейке, но тут же встал и сказал своему соседу, маленькому пионеру Саконтикову, чтоб тот пустил его к окну.

– А я… – начал Саконтиков.

– Тебе же всё равно! – сказал Усачёв нетерпеливо.

– Ему не всё равно, – вмешался Миша. – Сиди, где сидел!

– Маленькому же из окна дорога виднее, – добавил я.

– А вам что? Вы кто такие? – напустился на нас Усачёв.

– Мы? – переспросил Миша грозно. – Я – Волошин, сын Волошина, а он – Шатилов, сын Шатилова! Понял, Усач, сын Усача?!

Все ребята громко засмеялись, Саконтиков, часто моргая, посмотрел на нас, Усачёв сел и замолчал, а шофёр, уже включивший мотор, обернулся и крикнул Мише:

– Правильно отвечаешь!..

Автобус тронулся.

Сначала дорога была прямая. А потом мы как-то сразу очутились среди гор. Дорога стала петлять.

С перевала нам навстречу дул упругий, сухой, без единой соринки ветер. Стало очень свежо, хотя день в Симферополе начинался жаркий.

У перевала автобус остановился. Все вышли из него на несколько минут. Здесь ещё сильнее стал ветер.

Солнце светило, но почти не грело. А прохладный чистый воздух, мятный на вкус, мог тут, казалось, даже утолить жажду – стоило только подышать полной грудью.

После перевала дорога стала ещё извилистей. Перед собой мы всё время видели только кусочек дороги, зато вокруг было видно, насколько хватал глаз. Но некоторых ребят немного укачало, и они даже в окно смотреть перестали.

– Чёрное море! – удивлённо и картаво крикнул вдруг Саконтиков, до сих пор всё время молчавший, и вскочил на ноги.

– Море! Море! – закричали наперебой все, вскакивая и высовываясь из окон.

Усачёв вынул из футляра бинокль, долго подкручивал какое-то колёсико и наконец объявил:

– Точно. Море.

Только я глядел по сторонам и не мог найти моря нигде. Шофёр выключил мотор. Машина по неожиданно прямой дороге не ехала, а бесшумно катилась под гору. И тут я обомлел, потому что дорога кончилась и кончилась земля. В пяти метрах от переднего колеса тихо плескалось… небо. То самое синее небо, которое давно уже было впереди! Но теперь было заметно, что оно неторопливо катит волны и чуть-чуть пенится у края.

…Через полчаса мы приехали в лагерь.

3

Купаться в море нам разрешили только на следующий день, а в день приезда нас разбили на отряды – я попал в один с Мишей и Усачёвым – и рассказали, как мы будем здесь жить. Поначалу мы очень обрадовались.

Во-первых, оказалось, что жить мы будем и на самом деле в палатках на берегу, как я мечтал. Во-вторых, вокруг была красота.

Например, всем понравился парк лагеря. В нём росли деревья чуть ли не всех стран мира. Некоторые – очень диковинные на вид. Особенно странное было одно дерево, совсем без коры, голое и красное. Я не знаю, как оно называется по-научному (там по-латыни было что-то написано на дощечке), а вожатая Ирина сказала, что это «бесстыдница».

На расстоянии километров двух от берега мы заметили скалистый остров. Отсюда он казался совсем небольшим, но Ирина сказала, что до Октябрьской революции один капиталист собирался на нём построить гостиницу, в которой могли бы жить двадцать или двадцать пять человек. Конечно, нам захотелось доплыть до этого острова и обследовать его. Мы всем отрядом сказали Ирине об этом и о том, что надо поскорее устроить поход к горной вершине, с которой виден весь Крымский полуостров.

И вот тут-то Ирина ответила, что нам надо думать об отдыхе, о том, чтоб прибавить в весе несколько килограммов. А врач Леонид Фёдорович добавил, что наша задача – не злоупотреблять морем, не злоупотреблять солнцем, не гнаться за загаром и не нарушать режима. После того как перед нами поставили такие задачи, у нас как раз и испортилось настроение.

– А в походы мы всё-таки будем ходить? – спросил Миша.

– Да, прогулки у вас будут, – ответил Леонид Фёдорович, – но попозднее, когда вы поправитесь, прибавите в весе…

– А вон на тот остров мы поплывём?

– Не знаю, – сказала Ирина, – на лодке очень долго, около часа… Вообще очень ответственно, хорошие гребцы нужны. В общем, не знаю.

– Будет скучно… – протянул кто-то.

– А поскучать полезно, – сказал Леонид Фёдорович: – скучая, вы набираетесь сил, организм отдыхает.

– Почему же тогда в песне поётся «Пионер… никогда, никогда не скучай»? – спросил Миша. – Выходит, скучать, может, и не полезно?

Мне казалось, что Леонид Фёдорович не найдёт что ответить. Но он даже на одну секунду не запнулся.

– Видите ли, – сказал он, – медики и поэты могут и не сходиться во мнениях. Наблюдать же за вашим отдыхом поручено всё-таки мне.

Я подумал, что лучше бы это было поручено, наоборот, поэту, но вслух ничего говорить не стал.

Уже под конец Ирина сообщила известие, которое всем пришлось по душе: мы завтра же приступим к волейбольным тренировкам, чтобы создать команду, потому что нас вызывает на состязание сборная Артека, находящегося неподалёку от нас.

– Вот так… А завтра утречком начнём понемножку купаться, – сказал Леонид Фёдорович.

Разошлись мы недовольные. После ужина Миша отвёл меня в сторону:

– Надо поговорить.

Мы нашли скамейку в боковой, неосвещённой аллее парка и сели. Вокруг никого не было. В нескольких шагах от скамейки рос самшит – деревце, очень похожее в темноте на копну сена. Миша проверил, не прячется ли кто-нибудь за самшитом, и сказал вполголоса:

– Знаешь, нам какую здесь могут скуку развести?..

– Знаю, – ответил я.

– А что сделать, чтоб её не было, как думаешь?

– Не знаю, – сказал я.

– И я.

– От совета лагеря тоже будет зависеть… – заметил я.

– Будет, – согласился он и вдруг обрадовался – Володька, мне в голову одна вещь пришла!

– Мысль? – спросил я.

– Ага. С Ильёй Ивановичем посоветоваться! А?

– С твоим шефом?

– Ну да!

– А он понимает?

– Ещё бы! Он нам один раз план работы дружины помогал составлять – так по этому плану жизнь была!

– А как же ты с ним посоветуешься? – я заинтересовался.

– По телефону. В городке телефон есть, а отсюда до городка три минуты.

Это было верно. Я вспомнил и сам, что мы проезжали мимо белого дома с наружной деревянной лестницей, которая вела на второй этаж, и на этом доме была вывеска: «Почта, телеграф, телефон». А кроме вывески, висел ещё плакат, на котором под надписью «Пользуйтесь междугородными переговорами» улыбался мужчина с трубкой около уха.

– Кто же тебя отпустит к телефону? – вздохнул я. – Сейчас уже вечерняя линейка будет – и спать…

– А я как раз из палатки и уйду. Все заснут, а я и сбегаю на полчасика поговорить с Ильёй Ивановичем.

– Постой! – сказал я. – А если Ирина вздумает проверить, как мы спим? Твоя кровать от входа близко. Ирина как заметит, что она пустая, так тут такое подымется…

– Это пустяки, – перебил Миша. – Твоя ведь кровать в самой глубине палатки? Ну, и пусть она полчаса постоит пустая. А ты переберёшься на мою.

– Да, – возразил я, – но Ирина-то может разглядеть, что это вовсе я лежу на твоём месте.

– Чудак! – сказал Миша. – Ты ложись лицом в подушку, и всё. А затылки у нас одинаковые, стриженые оба… Никто не разберёт.

Я вздохнул.

– Что? – спросил Миша.

– Так. Ничего. Может, ты всё-таки лучше Илье Ивановичу письмо напишешь?.. – предложил я.

– Как же лучше? – Миша рассердился. – Когда ещё дойдёт, когда Илья Иванович ответит да когда его ответ доставят!.. А пока живи, как Леонид Фёдорович велит: чтоб организму – лафа, а тебе – тоска?! Всем отрядом так и жить?

Я понял, что Миша заботится обо всём отряде.

– Ладно, – сказал я, – иди, позвони. Может, толк будет. В палатке никто ничего не заметит, не бойся.

– Я и не боюсь, – ответил он, и мы побежали становиться на линейку.

После того как все в палатке заснули, Миша встал, оделся и бесшумно вышел. Я перебрался на его кровать и на всякий случай сразу же уткнулся лицом в подушку. Я совсем не ожидал, что меня начнёт сильно клонить ко сну. До того как я лёг, мне спать совсем не хотелось, а тут вдруг случилось, что глаза, которые я держал открытыми, чтоб дождаться Мишу, сами закрывались. Я раза четыре начинал смотреть сон, но заставлял себя очнуться. Потом я опять заснул, но совершенно этого не заметил, и открыл глаза оттого, что мимо прошли на цыпочках Ирина и Леонид Фёдорович. Они шёпотом говорили между собой. Я услышал слова Ирины:

– Не понимаю, куда мог деваться Шатилов… На линейке он был.

– Скорее всего, – отвечал Леонид Фёдорович, – он отлучился… так, на минутку. Попозднее проверим.

Они пошли по дорожке, которая вела в следующую палатку, а я вернулся на свою кровать, лёг лицом вверх и начал глубоко, как спящий, дышать. Вскоре Леонид Фёдорович и Ирина снова зашли в нашу палатку. Они обнаружили, что я на месте, Леонид Фёдорович похвалил моё дыхание и шепнул:

– Как видите, моё предположение оказалось верным.

Всё было хорошо, но тут Ирина заметила, что теперь Мишина кровать пустая. Она было опять встревожилась, но Леонид Фёдорович уверенно сказал:

– Несомненно, отсутствие Волошина вызвано той же причиной… Я хочу сказать, будет таким же непродолжительным, как и отсутствие Шатилова.

После этого они отправились, наверно, в дачу малышей, а я, чтоб не подвести Мишу, перебежал на его койку и спрятал лицо в подушку. Когда ко мне приблизились Леонид Фёдорович и Ирина, я был прямо-таки ни жив ни мёртв, но, должно быть, у нас с Мишей, действительно, одинаковые затылки, потому что Ирина с врачом ничего не заподозрили.

– Ну, вот и Волошин нашёлся! – Леонид Фёдорович зевнул.

К счастью, им с Ириной не пришло в голову взглянуть на мою кровать, иначе, увидев, что меня уже опять нет, они не знаю что обо мне бы подумали.

От беготни с кровати на кровать я утомился и заснул так крепко, что Миша еле разбудил меня. Я сначала не мог понять, почему он вытаскивает из-под моей головы подушку, но потом вспомнил, окончательно возвратился на свою постель и больше не просыпался до самого подъёма.

4

Чем кончился разговор по телефону с Ильёй Ивановичем, Миша рассказал мне утром. Оказывается, никакого разговора не было, потому что телефонистка не могла соединить с районным центром Курской области. Она могла только соединить с самим Курском, но от этого пользы не было бы. Так что Миша зря ходил в городок. Тем более, что обратно в лагерь он еле попал – калитку заперли, и ему пришлось перелезать через забор. Миша сказал, что он едва не угодил в руки сторожу.

– А тут как, сошло? – спросил он.

Я не успел ответить, так как к Мишиной кровати подошла Ирина. Она на ходу проверяла, наведён ли после подъёма порядок, но около нас остановилась, внимательно посмотрела на Мишу и неожиданно подозвала к себе всех ребят, которые были в палатке. Мы испугались, что она догадалась о Мишиной отлучке, но старались быть спокойными на вид. Однако ничего страшного не произошло. Ирина сказала, что Миша аккуратнее и ловчее всех убрал свою постель, и поставила его в пример Усачёву.

Второй раз Ирина поставила Усачёву в пример Мишу через несколько часов.

Случилось это так.

Леонид Фёдорович разрешил нам купаться. Сначала мы полежали под парусиновым навесом. Потом немножко побыли на солнце. После этого мы в первый раз вбежали в Чёрное море. Вода в нём была прохладная, хотя в каждой волне отражалось солнце. Но это только в первую секунду. А когда мы окунулись, эта же самая вода оказалась тёплой, и стало так приятно, как никогда в моей жизни ещё не было.

Я просто стоял по шею в воде, другие ребята толпились у самого берега, брызгались и визжали, а некоторые плавали. Миша тоже плавал.

На мелком месте, рядом со спасательной лодкой, барахтался маленький Саконтиков, к которому были привязаны два огромных резиновых пузыря. Саконтиков с совершенно спокойным лицом непрерывно бил по воде обеими руками, и поверхность моря вокруг него была вспенена. А недалеко от него бултыхался в воде Усачёв и передразнивал каждое движение Саконтикова.

В это время к Саконтикову подплыл Миша.

– Отвязывай лучше свои пузыри, – сказал он, – и я тебя поучу.

Скоро Саконтиков уже мог немного держаться на воде, но больших успехов он не успел сделать, потому что нам велели сейчас же вылезать на берег. И тут Ирина во второй раз поставила Мишу в пример Усачёву.

– Чем дразнить, ты бы лучше, как Волошин, помог товарищу, – посоветовала она.

Усачёв поглядел на Мишу очень недобрыми глазами. Я знаю: если старшие говорят, чтоб ты брал пример с великого полководца или там всем известного учёного, то это ни капельки не обидно. Но когда взрослые ставят в пример твоего же одноклассника, то некоторые обижаются. Я это точно знаю. Меня самого почему-то наша классная руководительница ставила в пример моему другу Владику. Она ему одно время часто говорила: «А вот Шатилов… А в тетради у Шатилова…» И Владик не то что невзлюбил меня, а как-то меньше стал тогда со мной дружить.

И всё-таки мне не понравилось, что Усачёв так поглядел на Мишу.

После купанья я ощутил в теле необычайную лёгкость. Мне казалось, что я без всякого труда смог бы поставить рекорды по прыжкам в длину и высоту, таким я почувствовал себя лёгким и ловким. И поэтому я пожалел, что у нас не было в тот день по расписанию никаких физкультурных соревнований, а были только «тихие игры».

Как только мы с Мишей пришли в комнату игр – она помещалась в даче отряда малышей, – Усачёв предложил Мише сыграть в шахматы. Они сели за шахматный столик, а меня, посовещавшись, позвали три девочки, знакомые по поезду. Им как раз не хватало четвёртого человека для партии в домино, и они были довольны, что я подвернулся. Я играл с Людой против Смышляевой и ещё одной девочки. «Противницы» играли очень внимательно, они подсчитывали, какие костяшки вышли, а какие остались ещё у нас с Людой на руках, так что и мне надо было играть старательно. Но так как я всё время интересовался, побеждает за моей спиной Усачёв Мишу или нет, то сам ходил по-глупому. В конце концов Люда запретила мне оборачиваться, и я мог знать, что делается на шахматной доске только по выкрикам Усачёва. Он играл в шахматы совсем не как в «тихую игру». То и дело он громко сообщал: «Защищаюсь по Нимцовичу», «Вскрываю позицию», «Скоро цугцванг», а Миша молчал, так что я думал, что ему приходится плохо. Но потом он сказал только одно слово: «Мат», и после этого Усачёва несколько минут не было слышно. Они расставили фигуры для следующей партии. Мне очень хотелось следить за ней, но, как назло, ни мы с Людой, ни наши «противницы» всё не могли набрать сто одно очко. Когда Смышляева с напарницей всё-таки победили нас с Людой, Миша уже выиграл у Усачёва вторую партию. Люда сказала, что никогда больше не будет вместе со мной играть в домино, потому что я туго соображаю.

– Я этого не ожидала, – сказала она.

Мне стало очень неприятно. Сначала я решил, что не буду при ребятах оправдываться перед девчонкой. Но, после того как Миша второй раз объявил мат Усачёву, ребята, которые наблюдали за их партией, разошлись.

И тогда я всё-таки сказал:

– Бывает, что я соображаю быстро…

– Наверно, это очень редко бывает, – ответила Люда. А Смышляева и ещё одна девчонка прыснули, и они все ушли из комнаты игр.

Ко мне подсел Миша.

– А ты шахматы уважаешь? – спросил он.

Я собирался сказать, что больше люблю шашки и поддавки, когда в дверь заглянул какой-то малыш и поманил нас:

– Там ваш длинный Саконтикова доводит!..

Мы заспешили на второй этаж, в палату четвёртого отряда. По дороге малыш рассказал, что к ним в палату вдруг пришёл длинный и приказал, чтобы Саконтиков шёл вниз с ним сражаться в шахматы (видно, Усачёву хотелось хоть у кого-нибудь выиграть). А Саконтиков в это время сидел на кровати печальный, чуть не плакал отчего-то и идти вниз отказался. Тогда длинный к нему привязался.

Когда мы вошли в палату, Усачёв говорил:

– Весь лагерь будет знать, что ты плакса, что ты… – Тут он увидел нас и остановился.

– Ты здесь… чем занят? – спросил Миша Усачёва.

– Вот плаксу успокаивал, – ответил Усачёв, – из-за чего-то ревёт.

– Коля, – Миша присел с Саконтиковым рядом, – случилось что-нибудь? Скажи.

– Он смеяться будет… – сказал Саконтиков, вытирая слёзы и кивая на Усачёва.

– Смеяться он не будет, – твёрдо пообещал Миша.

Саконтиков отвёл глаза в сторону, уже успокоенный, легонько всхлипнул в последний раз и признался:

– Я по маме скучаю. Вспомнил, и грустно чего-то, – Саконтиков смущённо и доверчиво посмотрел на Мишу.

– Она жива? – быстро спросил Миша.

– Конечно, – ответил Саконтиков так, точно не представлял, что может быть иначе. – Просто я не расставался с ней никогда.

– У меня тоже мамаша, а я ничего, не плачу без неё, – заметил Усачёв и ухмыльнулся.

– Если б у меня была… – начал Миша тихо и вдруг грубо и громко сказал: – Проваливай отсюда, Усач! – и толкнул Усачёва плечом.

– Потише! – Усачёв отступил к порогу, но не ушёл. – Вот в Спарте, – сообщил он, – там слабых, немужественных ребят сбрасывали с высокой скалы в море. А других они так закаляли, что когда к одному мальчику заполз ночью под рубашку лисёнок и прогрыз ему живот, то он даже не закричал ни разу. А слабых и плакс они скидывали в море!..

По-моему, если б Усачёв не говорил насчёт спартанского воспитания, с ним бы, может быть, потом не случилось того, про что скоро услышали в соседних домах отдыха, санаториях и на всём Крымском полуострове. Но это пришло мне и Мише на ум не в тот вечер. А в тот вечер Миша сказал только:

– Повезло Усачу, что не у спартанцев родился!

Усачёв ушёл, а мы повели Саконтикова погулять перед сном.

Над морем висела огромная луна, и свет от неё лежал на воде широкой дорогой, которая тянулась к скалистому острову и, наверно, продолжалась за ним.

Потом в одно мгновение лунная дорога исчезла. Это большое седое облако с рваной бахромой окутало луну и притушило её. Вокруг стало темнее.

– Миша, – вдруг спросил Саконтиков, – а ты никогда не плачешь?

– Нет, – Миша помолчал. – Когда маленький был, – плакал. А сейчас уже года четыре не плакал.

– Четыре года! – восхитился Саконтиков.

С того дня он, хотя был в другом отряде, почти всё время проводил около Миши.

5

Для Усачёва началась неспокойная жизнь.

– Внимание! Спартанец идёт! – кричали малыши, если он приближался. А если он не приближался, то они сами находили Усачёва и, остановившись шагах в десяти от него, пели такой куплет:

 
Эй, спартанец, закаляйся
И забудь про докторов!
И отсюда убирайся,
Если хочешь быть здоров!
 

Спев это хором, малыши немедленно разбегались врассыпную. Но Усачёв за ними даже не гнался. А через несколько минут они появлялись за его спиной и опять исполняли этот же куплет. Только вместо «Эй, спартанец, закаляйся» они иногда пели: «Эй, пятнистый, закаляйся!» Пятнистым же Усачёва стали называть потому, что он и на самом деле был весь в пятнах – тёмно-коричневых и светло-зелёных. Так как он часто ходил к Леониду Фёдоровичу и жаловался на москитов, то ему смазывали укусы зелёнкой или йодом.

Ребята из нашего отряда Усачёва песнями не донимали, но Жорка Фёдоров с ним очень неудачно пошутил. Жорка с утра до вечера всех разыгрывал и по любому случаю привирал. Он это делал не для своей пользы, не назло кому-нибудь, а просто так.

– Знаете, что сегодня на третье? – спрашивал Жорка перед обедом. – Арбуз, вот что!

Приходим в столовую, и нам дают вовсе вишни. А Жорка почему-то радуется:

– Здорово я вас провёл?!

С Усачёвым у Жорки получилось нескладно. Жорка встретил его, когда он спешил на волейбольную тренировку, и сказал:

– Ну, брат, договорились.

– Насчёт чего? – Усачёв насторожился.

– Насчёт лисы, – ответил Жорка совершенно серьёзно. – Значит, дают нам лису на часок. А сначала заведующий зверинцем никак не соглашался. У меня, говорит, всё хозяйство медвежонок, сова да лиса. Я, говорит, их кормить разрешаю, а выпускать права не имею.

– А потом… разрешил? – спросил Усачёв, ничего не понимая.

– Всё-таки договорились, – подтвердил Жорка. – Так что сегодня чаю напьёмся и ты тоже. Потом сбор: история Крыма. Ирина рассказывать будет. И ты со всеми послушаешь. Ну, а как сбор кончится, сажаем тебе лису под рубаху, и там видно будет, мужественный ты или нет…

Усачёв испугался. Про то, что в лагерном зверинце действительно содержалась лиса, он знал; того, что Жорка Фёдоров шутит, он не понял. А Жорка больше не сказал ничего, повернулся и убежал.

Усачёв помчался к Леониду Фёдоровичу, повторил ему Жоркины слова и сказал, что, наверно, всё затеял Волошин. Ирина предложила нам собрать совет отряда.

На самом деле Миша, конечно, ничего против Усачёва не затевал, а, наоборот, сказал, что я, как звеньевой, должен с ним вести воспитательную работу. Я попросил, чтоб Миша, как член совета отряда, объяснил мне, с чего я должен начинать.

– Ну, – сказал Миша, – во-первых, в чём состоит главный недостаток Усачёва?

– Главный недостаток Усачёва, – ответил я, – состоит в том, что он дурак.

Миша подумал и сказал, что это верно.

– Вот против этого недостатка, – объяснил мне Миша, – мы в первую очередь начнём бороться.

– А как? – спросил я.