Текст книги "Толя-Трилли"

Автор книги: Макс Бременер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

ТОЛЯ-ТРИЛЛИ

1

Толя ясно слышал, как папа в соседней комнате говорил маме:

– Два года толкуем, Зина! Это ж не народнохозяйственная проблема – парнишку постричь… Оставь! Ничего я даже и слушать не желаю.

Но мама ему всё-таки что-то сказала. Что – Толя не разобрал. А папа отвечал ей громко. Он сказал, что скоро наступит летняя жара, и постучал ногтем по стеклу большого старого барометра. Мама, показалось Толе, вздохнула: должно быть, стрелка приблизилась к слову «сушь».

– Но важнее другое… – продолжал папа. – Ты не задумывалась на досуге, почемуТоля так капризен?

– У меня нет досуга, – коротко отозвалась мама.

– A у меня, – заметил папа, повышая голос, – сложилось определённое мнение!

И он объяснил маме, что Толя капризен, как девчонка, оттого, что выглядит, как девчонка. После стрижки, лишившись кудрей, Толя увидит в зеркале, что он мужчина, и, конечно, переменится.

– Очень хорошо, – произнесла мама тем особенным безропотным тоном, от которого папа всегда вскипал. (Он не выносил затаённого несогласия.) – Пожалуйста.

Через минуту она объявила сыну, что они сейчас же отправятся в парикмахерскую.

– И, пожалуйста, в мужскую цирюльню на углу, – напутствовал папа, не замечая на этот раз маминого тона, – а не в какой-нибудь дамский зал, где им залюбуются да ещё завьют, пожалуй…

По дороге в парикмахерскую мама поглядывала на Толю так, точно ей предстояло вот-вот надолго с ним расстаться, и всё больше замедляла шаги. А Толя шёл как ни в чём не бывало и даже тянул за собой маму, которая держала его за руку. Он не прочь был расстаться с кудрями – очень уж из-за них дразнили в последнее время ребята во дворе. Толю тревожил немного один только вопрос.

– Мама, – сказал он смиренно и чуть-чуть жалобно, – а ты не будешь любить меня, стриженого, меньше?..

И, когда мама, подхватив семилетнего сына на руки, на мгновение крепко, как маленького, прижала его к себе, Толя совершенно успокоился. Он соскользнул на тротуар и зашагал быстрее.

Спеша за ним, мама радовалась, что со стрижкой всё обходится так гладко, без скандала. Она всегда радовалась и удивлялась, если Толя не капризничал.

Она восхищалась, когда он обедал с аппетитом, когда он, идя с нею по улице, не требовал, чтоб они немедленно повернули в обратную сторону, когда, умытый перед сном, не кричал, что хочет в гости или в кукольный театр…

Неизвестно, каким стал бы Толя после стрижки: в десяти шагах от угловой парикмахерской ему и маме преградила дорогу высокая, с круглым лицом незнакомая девушка в новеньком тёмно-синем рабочем комбинезоне. Она изумлённо воззрилась на Толю, вдруг вскричала:

– Это он! – и замахала руками, словно призывая на подмогу.

2

Подбежала ещё одна девушка и молча уставилась на Толю. Первая тронула её за локоть и воскликнула, просияв:

– Посчастливилось! Просто находка! Тот, кого искали! Да, Майя Георгиевна?

Майя Георгиевна, вторая девушка, невысокая, худенькая, нёсшая в руке, точно лукошко, опрокинутую соломенную шляпу, к которой была пришита белая резинка, ответила ей, продолжая смотреть на Толю:

– Возможно, возможно… Нужно будет, конечно, сделать пробу. Завтра, я думаю… Простите, это ваш сын?.. – спросила она, улыбнувшись и поклонившись Толиной маме.

– Мой.

К таким вопросам мама привыкла. Их задавали ей в скверах, иногда на улице. Узнав, что это её сын, некоторые спрашивали ещё:

«А это мальчик?»

И она терпеливо подтверждала:

«Да, это мальчик. Это такой мальчик».

– Видите ли, – сказала Майя Георгиевна, – у нас к вашему сыну интерес далеко не праздный. Скорее, сугубо деловой. Ваш сын… как тебя зовут? Толя?.. типажно… ну, по внешним данным Толя очень подходит на одну роль в картине, которую нам предстоит снимать. Разумеется, надо будет сделать пробу, а там, возможно, мы будем вас просить… – Она не договорила. – Когда можно будет снять пробу, Галина Михайловна?

– Завтра, Майя Георгиевна, – отозвалась круглолицая девушка. – Завтра с утра снимем. Только, может… – Галина Михайловна наклонилась к уху Майи Георгиевны и докончила фразу вполголоса. Та кивнула, соглашаясь.

– Так вот, – сказала затем Галина Михайловна Толиной маме, – было бы очень желательно, чтоб перед пробой, лучше всего сегодня, вы зашли с Толей в парикмахерскую и…

– Постричься? – догадался Толя.

Все, кроме мамы, дружно рассмеялись, точно он сказал что-то очень смешное.

– Ни в коем случае! – сказала Майя Георгиевна. – Толя нам нужен с локонами, такой вот… – Она запнулась. – Словом, такой, какой есть. Единственное, о чём мы просим, – зайдите с ним в парикмахерскую…

«А зачем в парикмахерскую, если не стричься?..» – успел подумать Толя.

– …и попросите придать его волосам более светлый оттенок – не золотистый, а просто более светлый.

Это несложно. А завтра утром мы будем ждать вас на кино-фабрике.

…Едва мама и Толя, вернувшись домой, переступили порог, папа из глубины квартиры нетерпеливо осведомился:

– Постригли?

– Покрасили! – восторженно крикнул Толя.

– Как видишь… – сказала упавшим голосом мама.

И, в самом деле, папа увидел, – было на чт опосмотреть.

Мало того, что Толина шевелюра осталась в целости. Мало того, что кудрей как будто даже прибавилось. Непостижимым образом черноволосый сын стал белокурым и теперь больше прежнего походил на девчонку!..

С минуту папа стоял неподвижно, пристально его разглядывая. Все трое молчали. Затем папа нервно схватил садовые ножницы. И только тогда, отпрянув к дверям, заслонив собой сына, мама закричала:

– Одну минутку! Наш Толя будет сниматься в кино…

3

На кинофабрике, которая оказалась снаружи обыкновенным трёхэтажным домом, Толю с мамой встретили вчерашние знакомые и, помимо них, ещё три человека.

Молодая женщина в пышной, до пола, юбке колоколом, каких Толя ни на ком не видел, с огромным веером из белых мягких перьев, закруглённых сверху.

Худая пожилая дама с высокой, затейливо причёсанной и вместе с тем реденькой шевелюрой, – эта дама, когда Толя вошёл, поднесла к глазам странного вида очки: без дужек, но с прикреплённой к оправе бронзовой палочкой, за которую она их и держала, точно театральный бинокль. (Позже Толя узнал, что это не очки, а лорнет и что лорнетами пользовались лет сорок назад.)

Наконец, третьим был сутуловатый старик в куцем пиджаке с короткими истрёпанными рукавами, в заплатанных мятых штанах и стоптанных башмаках на босу ногу.

– Этот и будет, значит, блажной мальчишка? – спросил старик, внимательно и весело оглядывая Толю.

Удивительно: и обе женщины и старик выглядели необычно, на улице таких людей определённо нельзя было встретить, но если относительно женщин Толя сразу же решил, что обе ряженые, то старика он не мог разгадать. Может быть, это был артист, а может быть, сторож, зашедший поглазеть на мальчика, которого будут снимать в кино.

– Настоящий Трилли! – говорил старик, кивая на Толю. – Ежели чего захочет – поню ли живую, лодку ли всамделишную, – подавай ему сей же момент! Вот убедитесь, Майя Георгиевна, норов у него подходящий – уж я по физиономии вижу. И кудри, ясно, тоже…

Должно быть, откуда-то старику было известно, какой у Толи характер, но непонятно, почему он считал его «подходящим». Для чего?.. Толя не мог смекнуть, в чём тут дело, как не понимал, говорит старик серьезно или шутливо, кто такой Трилли и кто, в конце концов, сам старик… Он растерялся и, тронув маму за руку, вопросительно на неё посмотрел.

– А что всё-таки, хотелось бы знать, потребуется от Толи? – спросила мама с достоинством, показывая, что она-то не очень смущена необычностью обстановки.

– Капризничать, – ответила Майя Георгиевна с улыбкой.

– Блажить, одним словом, – пояснил старик.

– Ну, что вы, – возразила мама, поглаживая Толю по голове. – Он будет хорошо себя вести. Правда, Толик? – Ей хотелось, чтоб сына снимали в кино.

Но оказалось, что от Толи в самом деле потребуется одно – капризничать. Ему придётся играть роль донельзя избалованного маленького скандалиста. И для пробы ему нужно будет сейчас кричать: «Хочу соба-аку!», топать ногами и брыкаться.

– Посмотрим, как это у него получится, – сказала Майя Георгиевна озабоченно.

– Получится, – заверила мама, – это у него получится!..

В её голосе звучало облегчение. Теперь она больше не сомневалась, что Толю будут снимать в кино. По дороге в павильон, где предстояло снимать пробу, мама оживлённо рассказывала Майе Георгиевне, до чего Толя строптив и какой он своевольник.

– Вы не представляете себе, как силён бывает в Толике дух противоречия! – с увлечением рассказывала мама. – Когда у нас гостили мои родители, Толик как-то раз был не в духе, вышел к завтраку хмурый, я ему говорю: «Что ж ты молчишь? Скажи: «Доброе утро, бабушка и дедушка!» И что, вы думаете, он сказал?.. Брови сдвинул и: «Не доброе утро, не бабушка, не дедушка!»

– «Не доброе утро, не бабушка, не дедушка»?! – переспросил старик. – Вот я же вам говорил, Майя Георгиевна, – перед нами живой Трилли!

– Есть, видимо, некоторое сходство, – согласилась Майя Георгиевна смеясь.

– А кто это – Трилли? – спросил Толя.

– Сейчас объясню, – пообещала Майя Георгиевна. – Обязательно.

Они пришли в павильон. Здесь было прохладно, темновато – точно в пустом гараже, показалось вначале Толе. Но в конце павильона Толя вдруг увидел большую, очень красивую комнату, обставленную мебелью красного дерева; стены её были обтянуты голубым шёлком, таким же, каким обиты кресла и стулья, но одной стены недоставало, и Толя сообразил, что перед ним декорация. Точно на сцене театра. Ему захотелось до всего дотронуться и проверить, что здесь настоящее, а что нет. Паркет, например, не настоящий, а нарисованный на линолеуме. Интересно, есть ли стёкла в окнах, задёрнутых шторами, или за шторами – пустые рамы?.. Настоящий ли виноград в вазе?..

Но Майя Георгиевна сразу же усадила Толю в кресло, сама села рядом с ним и принялась объяснять, кто такой Трилли.

– Трилли, – говорила Майя Георгиевна, – воспитывался в очень богатой семье до революции. Чего бы ни захотел этот мальчишка, всё он получал. Один раз в сад, окружавший дачу, где жил Трилли, забрели старик шарманщик, мальчик-акробат Серёжа и дрессированная собака. Я тебе потом подробней о них расскажу. И вот, когда они выступили, Трилли закричал: «Хочу собаку!» Его сперва не поняли, подумали, он хочет погладить собаку, а он закричал громче, затопал ногами – оказалось, хочет оставить у себя собаку навсегда… Попробуй сейчас, Толя, это сыграть. Представь себе, что ты – Трилли, что это… – Майя Георгиевна указала на молодую женщину, которая обмахивалась веером из белых мягких перьев, – твоя мама.

Толя, прищурившись, бегло оглядел «маму».

– Она готова сделать что угодно, лишь бы ты успокоился, и ты это знаешь, когда кричишь «хо-очу собаку».

– А какую собаку? – спросил Толя с интересом.

– Какую?.. – Майя Георгиевна на миг опешила.

– Да, – сказал Толя. – Где она?

– Понимаешь ли, этой собаки здесь ещё нет. То есть мы не выбрали ещё собаки. Впрочем, может быть, сейчас как раз привели собаку, которую мы могли бы показать Толе?..

– Да там, я видел, из цирка приходил пудель, вас ожидал, – крикнул парень, хлопотавший поодаль возле прожектора, установленного на высоком треножнике.

– Позовите их быстренько, – распорядилась Майя Георгиевна.

Через минуту в павильон вбежал курчавый пудель, остриженный под льва. Он был ослепительно бел, изящен и беззаботен. На шее у него висели медали, однако держался он без всякой торжественности и, приближаясь к незнакомым людям, на ходу слегка пританцовывал.

– Петя, поздоровайся, – наставительно произнёс дрессировщик, точно сожалея, что о таких вещах приходится напоминать.

Пудель легко поднялся на задние лапы, отчего стал выше дрессировщика на целую голову, и подал переднюю лапу Майе Георгиевне. Следом за ним протянул ей руку дрессировщик и представился:

– Андрей Гаврилович.

Петя тем временем сел и стал рассеянно осматриваться.

– Петя, поздоровайся же с остальными! – сказал дрессировщик страдальческим астматическим голосом, явно досадуя, что это приходится оговаривать отдельно.

Пудель снова встал на задние лапы и, следуя за дрессировщиком, поздоровался по очереди со всеми: с оператором Галиной Михайловной, с обеими актрисами, со стариком, заявившим, что Толя – живой Трилли, с Толиной мамой и, наконец, с Толей.

Дрессировщик, знакомясь, всем говорил: «Андрей Гаврилович»; пудель протягивал лапу молча. Как только церемония знакомства окончилась, он снова стал совершенно беззаботен и рассеян, – по-видимому, до следующего окрика.

– Вот такую собаку я хочу?.. – спросил, что-то соображая, восхищённый Толя. – Эту?.. – В его глазах загорелся огонёк – Мам, я правда хочу такую собаку!

– Об этом ты можешь возвестить полным голосом, – сказала Майя Георгиевна, – только обращайся, пожалуйста, не к своей маме: ты же теперь Трилли! Ну, сейчас мы снимем пробу, товарищи. Толя, ты бросишься к «маме» с криком «хочу собаку», когда я подам тебе знак. Тебя попытается урезонить гувернантка, – Майя Георгиевна указала на даму с лорнетом, – но ты оттолкнёшь её. Будешь вопить что есть мочи – мама ведь пугается твоего крика. До остальных тебе дела нет. Ты понял?

Толя кивнул.

– Внимание, приготовились! – чётко проговорила Майя Георгиевна в рупор, и в комнате, где недоставало одной стены, остались только две актрисы и Толя. Остальные стояли теперь поодаль, за спиной оператора Галины Михайловны. Наступила тишина.

– Все готовы, товарищи? – спросила Майя Георгиевна.

– Готовы! – отозвались осветители, и тотчас ярко-белый свет юпитеров ударил Толе в глаза; на миг он зажмурился.

– Готовы! – отозвалась Галина Михайловна, глядя в объектив кинокамеры.

– Мотор! – скомандовала Майя Георгиевна.

– Есть мотор! – донёсся издалека ответ, и стало слышно, как заработал мотор.

– Есть камера! – прозвучало в ту же секунду совсем рядом.

Помощник оператора мгновенно опустил дощечку, которой заслонял объектив кинокамеры, и отбежал в сторону. Майя Георгиевна подала Толе знак начинать…

И Толя не подкачал. Он требовал собаку визгливым голосом, нестерпимым для слуха, закатывал глаза, отпихивал локтями «маму», а стакан воды, протянутый «гувернанткой», выплеснул ей за ворот. Он настолько вошёл в роль, что последний вопль издал уже после того, как Майя Георгиевна произнесла: «Стоп!» – и съёмка прекратилась.

– Толя, – сказала тогда со страхом настоящая мама, – ты в самом деле хотел бы, чтоб мы купили пуделя – такого, как этот… Петя?

– Нет, – отвечал Толя с торжеством. – Я вас всех разыграл! Я вовсе не хочу такую собаку. Лучше взять овчарку, щенка.

Мама перевела дух.

– Что вы на это скажете? – спросила она Майю Георгиевну. – Как вам это нравится?

– По-моему, получается неплохо, – сказала та. – Вот проявим на днях плёнку, и всё выяснится окончательно.

4

Через несколько дней маму пригласили на кино-фабрику, сообщили ей, что проба получилась удачной, и предложили подписать договор об участии Толи в съёмках фильма. Домой она вернулась с целым ворохом новостей.

Во-первых, съёмки, оказалось, будут происходить в крымском приморском городе, куда Толе с мамой надо выехать через неделю. Во-вторых, Толя и мама поедут не просто так, а в командировку и, как командировочные, поселятся в гостинице, где для них забронируют номер.

Мама очень гордилась тем, что они с Толей едут в командировку. До сих пор из их семьи только папа уезжал в командировки, а Толя и мама собирали его в дорогу, ждали его возвращения. И вот теперь они уедут, а папа останется. Толя тоже был в восторге от этого. Подумать только: ещё недавно он мечтал, чтоб папа, едущий по делу в Киев, взял его с собой, а теперь он сам едет по делу! Для них с мамой будет забронирован номер. Командировка!..

Это слово и папу убедило в том, что его сын понадобился, как видно, для серьёзного дела.

– Раз бронируют номер, значит, придаётся значение, – заметил папа, не поясняя, чему именно «придаётся значение». – Не ради баловства, выходит…

– Конечно, придаётся значение! – подхватила мама. – Ты представляешь себе… – И, понизив голос, она рассказала, что за исполнение роли Трилли Толе заплатят гонорар: несколько тысяч рублей.

Хотя Толя в ту минуту был в соседней комнате, он это услышал. Сначала он просто изумился. Он умел считать только до ста, и тысяча была для него цифрой столь же огромной, как, допустим, миллион. С нею не связывались для Толи никакие конкретные возможности. Просто она была символом чего-то невозможного, недостижимого: Толя много раз слышал, как мальчишки во дворе препирались и кто-нибудь из них говорил насмешливо: «Соглашусь за тыщу рублей!..»

Так может ли быть, что ему, Толе, заплатят столько, сколько сказала мама?.. И за что? Только за то, что он будет кричать «хочу собаку»! Не может быть! Наверно, от него потребуется ещё что-нибудь. А он не сумеет… Вдруг – не сумеет?..

Тут изумлению и радости, ещё минуту назад наполнившим Толю до краёв, пришлось потесниться: рядом с ними зашевелилось беспокойство. Оно не оставляло Толю до самого отъезда, напоминая о себе не меньше трёх раз в день коротенькой докучливой фразой:

«Вдруг не сумеешь?..»

5

В приморском городе Крыма, куда Толя с мамой приехали в знойный июньский полдень, съёмки шли уже полным ходом. В гостинице на набережной им сказали, что и режиссёр Майя Георгиевна, и оператор Галина Михайловна, и все артисты, как всегда в солнечные дни, укатили на съёмки с раннего утра. Вернутся они, должно быть, под вечер.

Толю и маму проводили в номер, который в самом деле был для них забронирован. Он оказался небольшой комнатой на третьем этаже, с видом на море и балконом. Мама прежде всего захотела помыться, а Толя, не теряя времени, выбежал на балкон, возвышавшийся над набережной, точно капитанский мостик над палубой корабля. Действительно, мужчины в белых костюмах и соломенных шляпах, женщины в пёстрых платьях с цветными зонтиками от солнца, – все прохожие – шли неспешным, прогулочным шагом, будто по широкой палубе теплохода. И, будто этот корабль стремительно резал волны, дул Толе в лицо прохладный освежающий ветер. Он плотно охватывал и мягко овевал. И буквально в минуту усталость от душной, пыльной дороги выветрилась и забылась.

Тем не менее мама не мешкая повела Толю в душ, после чего уложила отдохнуть, и лишь затем они спустились с третьего этажа на набережную.

Поначалу они собирались просто погулять и осмотреться в незнакомом городе. Вернее сказать, такое намерение было у мамы. Но Толя не пожелал бродить без цели. Он потребовал:

– На съёмку!

– Но мы же ещё не знаем, Толик, где снимают, – попробовала возразить мама.

– На съёмку! – повторил Толя, останавливаясь и начиная с нарастающей силой притопывать по асфальту крепкой ножкой в новенькой коричневой сандалии. («Немедленно перестань бить копытом! – говорил в таких случаях папа. – Иначе рассоримся на долгий срок».)

Мама же в таких случаях терялась.

– Так не знаем ведь, где снимают, – снова сказала она увещевающим и, пожалуй, слегка оправдывающимся тоном.

– Спроси! – отвечал Толя, продолжая упрямо «бить копытом», отчего в мягком асфальте образовалась уже небольшая вмятина.

– Простите, вы случайно не знаете, где тут происходят съёмки? – обратилась мама к первому встречному.

Тот сейчас же растолковал ей, как пройти к месту съёмок, и притом кратчайшим путём. Другой прохожий, услышав, о чём речь, назвал улицу и номер дома, во дворе которого последние дни идут съёмки. Должно быть, всему городу было известно о работе приезжей киногруппы всё, до мелочей.

Съёмка шла в обширном дворе. В центре его высилась беседка с острым куполом. Перед беседкой стоял мальчик лет десяти, в цирковом трико, и жонглировал. Немного поодаль, покачивая головой в такт музыке, вертел ручку громоздкой шарманки тот виденный однажды на кинофабрике старик, насчёт которого Толя никак не мог решить, артист он или сторож. И мальчик и старик были ярко освещены солнцем, а сверх того – лучами двух юпитеров.

Чтобы собрать лучи солнца и прожекторов в центре двора, беседку окружили с трёх сторон высокими щитами, обклеенными тусклой серебряной бумагой. Они отбрасывали на артистов ровный ярко-белый свет. В этом свете струился нагретый воздух, секундами полупрозрачный, как рассеивающийся дымок.

Мальчик жонглировал деревянной сигарой, веером и зонтом. В его руках находился попеременно один какой-нибудь предмет – два других, подкинутые вверх, медленно снижались. В нагретом, струящемся воздухе они висели, казалось, нереально долго. Потом вдруг замелькали, утратив очертания. И наконец снова появились: сигара во рту у мальчика, зонт и веер – в руках.

Тут толстая, незнакомая Толе женщина, которая, сидя в беседке, наблюдала за действиями жонглёра, захлопала в ладоши. А мальчишки, теснившиеся возле металлического троса, которым отделено было место съёмки, разом ткнули друг друга в бок, не отрывая глаз от маленького ловкача. И Толя тоже следил за ним с восхищением, но затем не на шутку встревожился.

Вдруг его, Толю, потому пригласили сниматься, что думают, будто он тоже такой ловкий, как этот мальчик?.. Вдруг Майя Георгиевна думает, что он сумеет выучиться таким штукам? Наверно, потому-то его и в командировку послали и забронировали для него в гостинице номер…

В одну и ту же минуту старик перестал крутить ручку шарманки, а Галина Михайловна оторвалась от кинокамеры. Тогда Толя нырнул под трос и бросился к Майе Георгиевне.

– Толя приехал!

Товарищи, Толя! – крикнула Майя Георгиевна приветливо и обрадованно, раньше чем он к ней подбежал.

И сейчас же Толю обступили артисты: старик со своей шарманкой, мальчик-жонглёр, толстая женщина, что сидела в беседке (оказалось, что она исполняла роль купчихи). А Петя, появившись неведомо откуда, подал ему лапу: должно быть, узнал.

– Познакомьтесь, пожалуйста, мальчики, – сказала Майя Георгиевна. – Это Толя, по фильму – Трилли; это Витя, по фильму – Серёжа. Толя немного моложе, Витя немного старше. (Теперь, когда Витя стоял рядом с ним, Толя видел, что тот выше его лишь на полголовы.) Вам не возбраняется стать приятелями. Вы будете вместе сниматься в картине…

– А я не сумею, как он… – начал Толя, набравшись духу.

– Чего не сумеешь? – спросила Майя Георгиевна, наклонясь к нему, так как Толя говорил совсем тихо. – Ну, чего же?..

– Подкидывать и ловить, подкидывать и ловить… У меня выронится, – признался Толя и замер, ожидая, что на это скажут режиссёр и артисты.

– Тебе вовсе не нужно будет жонглировать. И учиться этому не нужно будет, – успокоила Майя Георгиевна. – И вообще ни мне, ни Галине Михайловне, ни Василию Борисовичу, – Майя Георгиевна указала на старика с шарманкой, – никому из нас, кроме Вити, не придётся жонглировать. Но потрудиться нужно будет. Завтра, Толя, начнём с тобой репетировать.

6

Однако, раньше чем начать репетировать, Майя Георгиевна вслух прочитала Толе рассказ, по которому снимался фильм. Назывался он «Белый пудель». В нём описывался случай из жизни маленькой труппы, бродившей по дорогам Крыма лет пятьдесят назад.

Дедушка Лодыжкин со своей шарманкой, его неродной внук Серёжа, маленький акробат, и дрессированный пудель Арто зарабатывали себе на еду и ночлег, давая представления в садах и дворах, под окнами дач. Частенько приходилось им ночевать под открытым небом.

Однажды день выдался особенно неудачный. В кармане Лодыжкина лежали лишь два медяка. А тут ещё старика вконец раздосадовало, что одна полная богатая дама, внимательно слушавшая музыку и ещё внимательнее глядевшая на акробатические трюки Сергея, обманула их надежды, бросив Сергею с балкона только стёртый и вдобавок дырявый гривенник…

– Ты видел, Толя, как мы снимали этот эпизод, – сказала Майя Георгиевна, прервав в этом месте чтение. – Правда, мы отсняли его ещё не весь. А в следующем, кстати, будешь участвовать ты… – Она продолжала читать.

После того как толстая барыня «пожаловала» им дырявый гривенник, а Лодыжкин выбросил монету в пыль, мальчик, старик и пудель, обошедшие уже весь дачный посёлок, набрели на роскошную дачу, скрытую за высокой белой оградой и за строем кипарисов. На чугунных воротах была выбита надпись: «Дача Дружба».

По дорожкам сада все трое вышли к даче, и тут на террасу выскочил, издавая пронзительные крики, мальчик лет восьми или десяти. Его белокурые, до плеч волосы растрепались. Это был Трилли. Толя догадался об этом сразу, раньше чем мальчика в рассказе назвали по имени. Следом за Трилли выбежало на террасу ещё шесть человек, чтобы его угомонить. Толю очень позабавило, что все они суетились без толку, в то время как Трилли, не прекращая визга, с разбегу повалился на пол. По-видимому, у него болел живот, так как все вперебой упрашивали его принять микстурку. Мать даже предлагала ему за это подарить живого ослика или живую лошадку. Толя тоже артачился, когда его потчевали лекарством, но не бывало ещё, чтоб его уговаривали вшестером. Лошадку ему тоже не сулили.

Все обитатели богатой дачи собрались возле террасы и смотрели, как жонглировал, а напоследок ходил на руках Сергей и как танцевал на задних лапах Арто. В заключение пудель с шапкой в зубах стал обходить зрителей. И в руках у матери Трилли появился перламутровый кошелёк…

Но она не успела вынуть из него рубля, на который так рассчитывал – в эту минуту уже твёрдо рассчитывал, – старик Лодыжкин.

– Мне! Хочу! Собаку-у-у! – завопил Трилли так отчаянно, что пудель выронил шапку и бросился к своему хозяину.

Поняв, что Трилли хочет не просто погладить собаку, а оставить её у себя навсегда, барыня предложила Лодыжкину продать пуделя. На что старик, не сразу поняв, чего от него хотят, отвечал с достоинством: «Собаками, барыня, не торгую-с».

И после этого всех троих вытолкали из сада на дорогу, не заплатив им за представление ни гроша.

– И Трилли не получил собаку?.. – спросил Толя, так как в этом месте Майя Георгиевна сделала паузу.

Толя испытывал сложное чувство. Ему не хотелось, чтоб Арто разлучили со стариком и мальчиком, которые так любили пуделя, что не пожелали продать его ни за какие деньги, и в то же время ему было жаль Трилли, который кричал, надрывался, катался по полу и ничего не добился. Он по себе знал, как бывает обидно, когда в конце концов каприз твой всё же не исполняют.

– Это ещё не вся история, – ответила Майя Георгиевна.

Усталые, старик, мальчик и пудель спустились к морю. И здесь их настиг тот самый дворник, который совсем недавно, каких-нибудь четверть часа назад, гнал их с роскошной дачи.

Барыня послала его к бродячим артистам, веля купить собаку, чего бы это ни стоило. Он уламывал старика, предлагая такие деньги, на которые тот мог бы приобрести целый бакалейный магазин. Но старик отказался продать верного друга и просил передать барыне слова, возмутившие холуя-дворника до глубины души:

«Не всё продаётся, что покупается!»

– А дальше что было? – спросил Толя.

– Дальше? Завтра, пожалуй, узнаешь, чем всё кончилось, – ответила Майя Георгиевна, решительно встав. – Сегодня пора уже тебе спать. Утром – репетиция!

7

Автобус с надписью «Кинофабрика» попетлял немного по шоссе и остановился у чугунных ворот, на которых было выбито «Дача Дружба». Вместе с режиссёром, оператором и артистами Толя вошёл в тот самый сад, о котором накануне читала Майя Георгиевна.

Невдалеке от террасы, под полотняным навесом – о нём в рассказе ничего не говорилось, – сидели в тени Лодыжкин, Серёжа и Арто.

Да, увидя их, Толя в первую секунду так и подумал: вот старик с Серёжей и Арто. Больше того: в ту секунду он нисколько не удивился бы, если б на террасу выбежал Трилли, хотя Трилли решительно неоткуда было взяться – ведь это он сам, Толя, должен был играть Трилли…

Но уже через несколько мгновений Толя опомнился. Под навесом сидели Василий Борисович, Витя и пудель Петя (Петя, а не Арто, его только что окликнул дрессировщик). Все они, как и сам Толя, явились на репетицию.

И вот репетиция началась. Началась с того, что, по знаку Майи Георгиевны, он выбежал на террасу, издавая пронзительные вопли. Следом выбежали мама, гувернантка, доктор, старый лакей, горничная и ещё кто-то. Толя-Трилли принялся кататься по полу, пиная их ногами. Он делал это с удовольствием. Он уже несколько дней не буйствовал, не буянил, не шумел и даже не препирался с мамой. Правда, накануне вечером он начал было капризничать, но мама тревожным шёпотом сообщила, что за капризы немедля выселяют из гостиницы. Толя смолк – он испугался и, кроме того, хотел спать. Теперь его нерастраченные силы искали выхода…

– Стоп! – крикнула, хлопнув в ладоши, Майя Георгиевна, в то время как Толя силился достать ногой массивного очкастого доктора, очень смешно повторявшего одну и ту же фразу: «Но будьте же мужчиной, Трилли!»

– Стоп! – повторила она ещё раз, и Толя нехотя поднялся с пола.

Майя Георгиевна коротко объяснила, что, катаясь по полу, Толя не должен ускользать из поля зрения кинообъектива. Ассистент режиссёра наметил мелком посреди террасы квадрат, за границы которого Толе не разрешалось перекатываться. Затем Майя Георгиевна и Галина Михайловна дали несколько указаний актёрам. С каждым из них режиссёр и оператор договорились, что он будет двигаться по строго определённой «орбите» и так, чтобы, суетясь вокруг Толи-Трилли, ни на секунду не заслонить его от объектива. После того как беспорядочная суета была таким образом тщательно организована, эпизод стали репетировать сначала.

Снова Толя с воплями выбежал на террасу. Снова за ним, всполошёно причитая, ринулись домочадцы. Снова мама сулила ему живого ослика, если он примет микстурку, а доктор укоризненно басил: «Но будьте же мужчиной, Трилли!» И хотя доктор обращался к Трилли, Толя почему-то принимал его чинный укор на свой счёт. Катаясь по полу, он очень старался брыкнуть доктора ногой и по меньшей мере измять его отглаженную чесучовую брючину. Но доктор со словами: «Ах, будьте же мужчиной!» – ловко увёртывался.

Толя силился до него дотянуться и, наверно, дотянулся бы, как вдруг Майя Георгиевна опять крикнула: «Стоп!» Репетиция остановилась.

– Толя, – сказала Майя Георгиевна, – я хотела тебя предупредить: когда ты брыкаешься, то имей в виду, что…

– Ха! Вы меня будете учить лягаться?.. – осведомился разгорячённый Толя, мягко выговаривая «г» и в неповторимой интонации уроженца юга Украины. (Его разобидело, что стоит ему войти во вкус – и репетицию зачем-то прерывают.)

– Толя, как ты разговариваешь?! – ахнула настоящая мама, а мама Трилли от изумления так и села на ступеньку террасы, даже не подобрав своей пышной юбки.

– Толя, – повторила Майя Георгиевна спокойно и терпеливо, – когда ты брыкаешься, от тебя должно доставаться всем – всем, понимаешь? – а не одному доктору.