Текст книги "Икра будущего"

Автор книги: Макс Острогин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Макс Острогин
ИКРА БУДУЩЕГО

«Огни в небе. Самолет. Мир. Где-то он есть… Не близко, если близко, я бы знал. Кто-нибудь бы да знал… Мы ведь думали, что все, только мы остались. Человек всегда полагает, что мир крутится вокруг него, и если у него ноготь врос, то все вокруг должны хромать. Но где-то он ведь есть, другой мир, – откуда-то самолет при¬летал. Наверное, очень издалека. Может, из-за моря, с другого конца света, планета большая и круглая, пешком не обойти. А почему они нас тогда не выручают? Почему… Ну да, понятно, это ведь очень просто. Зараза. У нас тут все мрут направо-налево, может, тем, внешним людям сюда нельзя, может… Мало их. Самим тяжело. Ведь как отсюда полыхнуло, так и по всему шару разлетелось, кто знает, что у них там вообще… Никто ведь ничего не знает, никто, лишь бы выжить, лишь бы не сожрали…»

Глава 1
Маша хочет каши

– Вот, – Егор положил на стол лопату. – Все, что удалось найти.

Я потрогал ухо.

– Это заразно, – сказала Алиса. – Я так и знала. Теперь мы все вымрем от глупости. Меня предупреждали, что это заразно, но я не прислушалась, я очень доверчивая девушка… Прыщ, а ты не заметил, что она пластмассовая?

– Других не было, – сварливо ответил Егор. – Пять этажей обыскал, только это…

Я взял лопату. На самом деле пластмассовая. Ручка розовая, а совок синий.

Или не синий… Зрение продолжало гулять, иногда совершенно вдруг погружая мир в черно-белую глухоту, иногда всплывая в привычную норму и совсем уж иногда разукрашивая предметы необычно яркими и жгучими расцветками. Сейчас, кажется, норма, совок все-таки синий…

Лопатка.

Небольших размеров, игрушечная, наверное. Бесполезная вещь. С точки зрения нашего дня – что ей откопаешь? Разве что сахар в чае размешать, хотя тоже не пригодится, нет ни чая, ни сахара, кончились. Бестолковая вещь. Хотя… Надо учиться смотреть на реальность с точки зрения вечности, тогда бессмысленность отступает и у игрушечной лопаты обнаруживается огромная польза. Ею дети играют. Ею строят песочные города, крепости из снега, загружают гравий в пластмассовые самосвалы, бьют по голове обнаглевшего ровесника, и эти занятия оправдывают на первый взгляд пустое лопатное существование.

Вообще, в нашей ситуации любая лопата ничтожна. Куда прокапываться? Как прокапываться?

– А ложек там не нашлось? – поинтересовалась Алиса.

– Каких? – не понял Егор.

– Столовых. Ложка – такая кругленькая, с ручкой. А еще лучше чайных. Мы бы ими стали копать. Подумаешь, полкилометра, подумаешь, километр, подумаешь, не знаем, в какую сторону, сил у нас хоть отбавляй! Поздравляю тебя, Рыбинск, ты воспитал достойного преемника. Ученик превзошел учителя, ура. Дело твое не пропадет, идиотизм будет распространяться и дальше, радуйся…

Алиса сделала паузу, дыхания набрать, продолжила:

– Рыбинск, ты вот как считаешь, идиотизм – это врожденное или заразное? Мне кажется, что врожденное, но, глядя на вас обоих, я начинаю в этом сомневаться. Возможно, это все-таки инфекция, все, кто дышит одним с вами воздухом, просто обречены на неминуемое поглупение. Вот мне все время хочется спать, вероятно, это оттого, что я заразилась, говорят, что все гении спят мало, а думают много, а мне все время спать хочется…

Алиса поднялась из-за стола, отправилась в угол, стала зарываться в ковры и газеты. Она много спит, это правда. Пусть спит, не надо организму мешать.

– Других лопат нет, – сказал Егор. – Откуда тут лопатам взяться, люди без лопат жили раньше.

– В машинах надо было смотреть, – сказала Алиса. – Лучше в грузовиках.

Это она правильно. В багажниках часто лопаты находились, точно.

– А что ж ты раньше-то не сказала? – обиженно спросил Егор. – До снега?

– А меня никто не спрашивал. Тут же у нас есть командир…

Алиса кивнула в мою сторону.

– Вот пусть он за нас и думает, он у нас вообще, гораздый. Для него лопата не проблема, у них в Рыбинске с лопатой на свет появляются. Рождается такой маленький, зелененький, а папка ему раз – и сразу лопату дарит. И говорит, вот тебе лопата, а вот весь мир, иди, завоевывай.

Егор поглядел на меня.

– Она шутница большая, я тебя предупреждал.

– Да… А что теперь делать?

– Не переживай, – успокоила Алиса. – Наш Дэв что-нибудь придумает.

– Что тут придумаешь… – махнул рукой Егор. – Уже по третий этаж засыпало. Я говорил, что надо быстрей идти, быстрей! Как снег начался, так сразу понятно было, что это все неспроста! Никогда такого снега не видел! Я говорил – давайте пойдем, поспешим, вы же сами не хотели! Сейчас бы в слоне уже сидели…

– Нас в твоем слоне уже завалило бы, – ответил я. – Погребло с тормашками, раздавило бы. Радуйся, что мы заблудились.

– Заблудились… – хмыкнула Алиса. – Радуйся… Нас скоро засыплет, чему радоваться?! Сколько здесь этажей?

– Девять, – ответил Егор.

– А засыпано три? Ну что же, у нас еще куча времени, можно не поторапливаться. Только жрать нечего. От вашей червивой лапши меня тошнит, если честно. Да и кончилась она уже! Только не надо предлагать мне крыс, я не из Рыбинска, я лучше с голода сдохну…

Крысы. Если бы… Никаких крыс, я проверял подвал. Крысы не дуры – давно сбежали. Из всех одна Чапа осталась. Она, кстати, не похудела совсем, жрет проводку с большим вдохновением. Егор, глядя на это, тоже пробовал, не понравилось, а Алиса смеялась.

Голод – это серьезно. Мы сидим здесь шестой, кажется, день и почти все уже съели. Потому что в первый день метели слишком обожрались, подмели почти половину припасов. Сгоряча, не подумав. До слона рукой подать, припасы не берегли… На следующее утро первый этаж оказался завален, и выбраться было уже нельзя. Я рассчитывал, что снегопад прекратится – первый снег никогда не ложится надолго, за ним всегда следует оттепель. Только оттепели не случилось. Снег не прекращался, напротив, становился все гуще, и ветер сильнее, приходилось ждать.

Я чувствовал себя лучше. Раны на ноге подсыхали, ухо тоже, ничего, жить можно.

Я отдохнул, руки почти не дрожали… Еще бы пожрать хорошенько…

Мы прятались от непогоды в старом девятиэтажном доме. Дом оказался разграблен, никакой провизии, зато много мебели, использовали ее как дрова. А на первом этаже книжный магазин. Большой, умеренно разворованный. Конечно, полезного там мало осталось, в основном альбомы с разными художниками. А книжную мнучую самую востребованную бумагу давно использовали, она и мягкая, и горит лучше, белым чистым огнем. Раз в день быстро спускались в книжный, обследовали полки. И почитать, и для хозяйства. Я всегда брал наугад, так интереснее, Егор доставал для Алисы тяжеленные альбомы, таскал их наверх, кряхтя и отплевываясь, Алиса их листала в задумчивости.

В книжном уж слишком холодно, долго не просидишь, на верхних этажах теплее, хотя все равно морозяка. Стекол в большинстве квартир не сохранилось, по комнатам гулял ветер, и мы сидели в гостиной, где отсутствовали окна. Накидали на пол ковров, на стены тоже, ковры оказались синтетические, и моль за прошедшие годы их не сожрала. Довольно теплые. С утра мы плавили снег, пили чай, дожевывали лапшу. Молчали, потом отправлялись бродить по дому, искать полезное, от подвала до чердака.

Так проходили дни.

Вроде бы на пятый я вспомнил про диван. Только на пятый, время зимой замедлилось, почти остановилось, застыло, как смола, голод тоже способствовал его тягучести.

– На седьмом этаже диван, – сказал я.

– И что? – спросила Алиса. – Он волшебный? Мы на нем перенесемся в мир до катастрофы? Или в грядущее без уродов?

– Он кожаный. Если сунуть его на улицу, то лак на коже потрескается и ее можно попробовать сварить…

Алиса обидно рассмеялась.

– Приятно чувствовать себя в старой компании, – сказала она. – Пожиратели диванов, запекатели блох, сушильщики червей, вы милые люди, люди. Не, вы как хотите, а диван я есть не буду. Ни вымоченный, ни вымороженный, сами ешьте, без меня. Жертвую.

Я поглядел на Егора. Особого неприятия, судя по его лицу, идея с диваном не вызывала. Можно попробовать. Хотя сам я не очень уверен – дивану за сотню лет где-то, скорее всего все питательные вещества давно выветрились. Но все равно ничего другого нет.

– Пойдешь?

Егор кивнул.

Открыли дверь, вышли на площадку. Я свернул факел из обоев и занавесок, двинулись вперед. Карбидку не зажигал, берег, кто знает…

– Такого снегопада никогда не было, – сказал Егор. – Я не помню. Снега всегда очень мало выпадало, мороз вместо него. Сугробы выше роста не наметало.

– Поэтому так и получилось. Мало, мало, а потом сразу много. Неудивительно.

– Почему неудивительно?

– Последние дни, – сказал я. – Сначала эти смерчи, потом засуха и землетрясения. Теперь вот снег и мороз. А когда все это растает, будет потоп. И железная саранча какая-нибудь. Все по порядку, пока совсем ничего не останется. И никого. Помнишь, этот ученый, Гейнц? Слишком дерзкий был. Хотел посмотреть в глаза Господа. Вот и посмотрел… Знаешь, я вот не очень люблю, когда мне в глаза пялятся, злюсь от этого очень. Так что это Гнев. И знак – если не перестанете подглядывать – хуже будет. Нам стоит поторопиться к этой самой кнопке.

– Как? Мы даже не знаем, где находимся…

Это точно. Город здорово перетряхнуло, улицы сместились, дома попадали, ориентиров почти не осталось. Потом снег, неожиданно обильный… Спрятались в первой попавшейся девятиэтажке, думали отсидеться. Когда я догадался посмотреть улицу и номер дома, снег поднялся выше второго этажа. Заблудились.

– Мы в ловушке, – вздохнул Егор.

Он прав. Я впервые столкнулся с подобным. Зима, конечно, не самое приятное время года, холодно, частенько голодно, колени затекают, и клопы грызут безжалостнейше, весной, когда на поверхность вылезаешь, вся шкура в дырьях… Но зато зимой спокойно. Погань засыпает, мир останавливается, есть время подумать, наточить ножи, налить пуль…

Сейчас времени нет. Мы не замерзнем – можно заворачиваться в ковры и жечь мебель, мы умрем с голода. Через пару месяцев.

Бежать некуда.

Подвал. Вчера сам спускался, осматривал. Сухо, воды нет, бетон, трубы, старые койки, пустые бутылки. Ничего интересного. Никакого выхода, даже если расковырять пол.

Чердак. Его обследовали с Егором, с утра. И тоже бестолково: трубы, бутылки, кирпичи. Костей много, то ли крысы, то ли голуби, сейчас уж не разберешь, давно истлели.

Попробовали на крышу выбраться, но не получилось, люки были прижаты снегом. Да и незачем, что там на крыше интересного?

Никуда.

И мыслей никаких.

– Куда пойдем? – спросил Егор.

– К дивану.

Отправились на седьмой.

Егор кряхтел и стонал, я знал, о чем он кряхтит, – о слоне. Я думаю, что Егор был бы не против в этом слоне и помереть. В теплоте, в носках, с какао.

На седьмом четыре квартиры, двери давно выломаны, диван в самой правой.

– Я диван раньше не пробовал, – вздохнул Егор.

Я хотел ему сказать, что все когда-то случается впервые, но вспомнил, что, кажется, это я уже говорил. И не один раз.

– Диван… – морщился Егор. – Ну, не знаю…

– Они вкусные, – утешил я. – Главное, хорошенько отварить.

– Ладно, попробуем…

Диван стоял на месте, в большой комнате, у окна. Обширный, черный, пухлый.

– Хороший… – вздохнул Егор. – Жалко…

Я без размаха ударил диван в спинку. Кожа лопнула, и наружу с каким-то неприличным нетерпением выскочили пружины и нечесаные волосы. Я ободрал кожу, кинул ее Егору.

– Нарежь на ремни, – велел я.

Егор принялся кромсать кожу, я продолжил разбирать диван с какой-то глупой надеждой. Однажды вот так наткнулись в одной квартире на диван, правда, из красной кожи, прошлым летом. Раскромсали его и обнаружили внутри много интересного. Несколько окаменевших шоколадок и печений, железную банку с лимонадом и целую горку орехов в крепкой скорлупе. Диван стоял напротив большого телевизора, видимо, человек любил перекусывать во время просмотра передач, засыпал и ронял еду в диванную щель, в которой за долгое время скопились целые запасы. Мы угощались два дня. С тех пор я частенько проверял диваны и иногда действительно встречал полезное.

– Кожа ненастоящая, – сказал Егор. – Смотри.

На обороте квадратики с буквами. Ясно, искусственная, на все диваны кожи раньше не хватало.

– Есть можно? – спросил Егор с надеждой.

– Вряд ли.

Егор бросил обшивку на пол.

Я продолжал курочить диван. Выскакивали пружины, лохмы, стружка, диван был построен накрепко, ничего внутрь не провалилось. Зато обнаружились настоящие деревянные бруски, на дрова пойдут.

– На кухне дерево стоит, – сказал Егор, – я в прошлый раз еще заметил. Может, кору погрызть…

– Иди, попробуй.

Егор отправился на кухню, я остался. Дорубил диван, стал изучать стены. Ничего. Полезного то есть. Фотографии старые, железные тарелки, картины. Окно из специального пластика, кажется, пуленепробиваемое стекло, перепачканное свалявшейся пылью. Протер и выглянул.

Не увидел ничего. Белая мгла, пелена настолько густая, что в ней терялся небесный свет – по будильнику Егора был час дня. Что же делать-то…

Ясно, что зиму не пересидеть. Она только-только началась, а сколько продолжится, непонятно, месяца четыре, нам не пережить и двух. Через снег не пройти, снег должен устояться, да и то только на снегоступах…

А их нет. И лопат нет, при наличии лопаты можно попробовать прокопаться… Никуда уже не прокопаться, поздно. Пнул батарею.

Тупик.

Загон. Ловушка. Пусть бы лучше потоп, смогли бы построить плот… А через снег пробраться ой как непросто…

Никаких мыслей не образовалось, я отвернулся от окна. Карта осталась, но пока она бесполезна, потому что точно неизвестно, где мы, собственно, находимся.

И мы не знаем, куда идти вообще. Серебристая собака это хорошо, но где она? Москва большая. Приметы есть – эта самая собака и сырный завод, найти можно. Как-то бы только сориентироваться…

Нет, мыслей никаких. Дом пустой. То есть жильцов совсем никаких, скелетов и тех нет. Раньше у всех людей имелись карточки с обозначением имени, фамилии и адреса, но здесь совсем безлюдно. Я перерыл вещи с первого до последнего этажа, ни одной карточки, ни одного документа, ничего, что бы указало на наше местоположение. Два раза уже перерыл, все равно делать нечего. Во второй раз нашел пальто, пять штук, видимо, из какой-то негорючей ткани сшиты. На меня ни одно не полезло, Алиса сказала, что лучше замерзнет, чем наденет это, Егор натянул и сделался сразу похож на сгорбленную старуху, всю жизнь питавшуюся сушеными тритонами, смешно…

– Ничего нет. – С кухни показался Егор. – Да пять раз уже проверяли… Сорок восьмая только осталась.

В сорок восьмой была хорошая дверь, голубое шершавое железо, видно, что толстое и прочное. Открывашка потерялась, кувалды нет, пробиться никак.

– Вдруг там запасы? – спросил Егор. – Не зря дверь такая.

Тоже верно. Запасы. Они нам бы сейчас совсем не повредили…

– Попробуем с соседнего балкона, – предложил я.

Егор поморщился. Я не стал с ним спорить, направился в сорок седьмую. Егор побурчал и пошагал за мной.

Балкон тянулся вдоль всего дома, делился на четыре части тонкими, в один кирпич, стенками. Ломать ленилось, поэтому я решил поступить проще, вылез наружу и, держась за толстую железную трубу, перебрался в сорок восьмую.

Балкон оказался завален мусором. Упаковкой пищевых продуктов. Пластиковыми ведерками, с неприятно обгрызенными краями, вскрытыми жестянками, металлизированной упаковкой. Бутылками, как стеклянными, так и обычными. Банки квадратные из-под керосина тоже имелись, я поболтал – конечно, пустые.

Ясно. Выживатели. Подобные квартиры порой попадаются, многие наивно думают, что Последние Дни можно пересидеть. Набрать побольше еды, воды, переждать. Ни одного не видел, которому бы это удалось. Даже если запасов и хватит на всю жизнь…

Протухнет вода. Очень хорошо упакованная вода иногда тоже протухает, причем вся разом. И не просто протухает, а настоящим ядом становится – кишки через горло вылезают.

Или мыши. Сразу, в одну ночь, раз – и все сожрали. И то, что к потолку привешено, и то, что в жестяных коробках хранилось, и то, что в пластике, и даже книги сожрали, так что теперь нечем насытить ни голод телесный, ни глад духовный.

Или еще вот – запрется человек в своей берлоге, окна кирпичом заложит, все щели плавленым свинцом зальет, а на воздухозаборник фильтр хитрейший воткнет из серебряной проволоки – чтобы вредоносность всевозможная погибала. И продержится пару лет, дневник напишет, туда-сюда, а потом раз – и все, грибок. Плесень чернопалая, пролезет втихую через кирпичи, поселится в уголке и одной унылой ночью выпустит в воздух свои смертельные споры. А выживатель это заметит слишком поздно, через неделю, поглядит – а у него на ноге уже язвы гноящиеся.

Совсем спрятаться нельзя, так говорил Гомер. Человек создан для того, чтобы преодолевать этот мир, а вовсе не для того, чтобы сидеть в подземельях и молиться на лампочку и банку тушенки. Поэтому конец у всех сидельщиков всегда одинаковый.

Видимо, то же самое случилось и здесь. Грустно. Но нам может полезно оказаться. Если хозяин помер раньше, чем кончились припасы, то и нам кое-что перепадет.

Я расчистил место на балконе, дождался Егора, втащил его за шиворот.

Егор огляделся, все понял.

– Там, наверное… – он облизнулся, – сохранилось что-нибудь…

– А пушка где? – спросил я уныло.

Егор улыбнулся виновато.

– Тяжелая, – сказал он. – Я это, испугался, что она улетит, потом в снегу мы совсем ее не нашли бы…

Я тоже улыбнулся. А что еще? Бить мне его не хотелось, жалко его, человек. Мелкий еще, глупый, ладно.

– Правильно, – сказал я. – Мог бы и уронить… Держись за мной.

Я проник в квартиру. Темно, пришлось зажечь лампу.

Комната оказалась большой и неожиданно круглой. Мебели мало, высокий шкаф когда-то белого цвета, с зеркалом и золотыми ручками, кровать обширная. Тоже круглая. Посреди, под просторным пятнистым покрывалом гора.

Труп. А что еще может лежать горой под одеялом? Труп, я их сразу определяю. Они могут не пахнуть, могут быть не целиком, могут сто лет назад мумифицироваться, это все равно, труп не перепутаешь. Меня немного удивили размеры – обычно трупы у нас гораздо скромнее…

Решил посмотреть. А вдруг ошибся? И это вовсе не труп, а холм шоколада вперемешку с печеньем. Взялся за край пледа, дернул. Плед распался в мелкий прах, он смешался со снежной крошкой и пылью, повис в воздухе мутным облаком, я закашлялся.

– Ого… – прошептал Егор.

На самом деле ого. Тетка. Сохранившаяся весьма и весьма неплохо. Толстая, просто гигантская, не думал даже, что такие случались люди. Не распухшая, а именно толстая. Сине-черного цвета, как все остальные, с круглыми руками, с ногами, похожими на обрубки сосен.

– Как она ходила-то? – спросил Егор. – С таким весом?

– Может, ползала…

– Да… Она со старых времен такая? Или…

На самом деле вопрос. Если она еще тогда умерла, то так хорошо не сохранилась бы. Значит, не совсем давно, значит, могло что-то и остаться. Надеюсь…

– А с чего она тогда померла? – спросил Егор.

– Не знаю. Давай поглядим…

Мы стали осматривать жилище. В нем оказалось несколько комнат. Ничего полезного. Даже мебели нормальной – то из пластика сделанная, то железная, свитая из нержавеющих прутьев, на дрова такую не порубишь, она вообще ни на что не годна, и не посидишь с удовольствием. Какие-то вазы длинной формы, думал, в них что-то есть, разбил две штуки, окурки только.

На кухне тоже ничего, Егор заглянул в плиту, в холодильник, нет, аккуратная пустота.

– С чего она тогда умерла все-таки? – спросил он еще раз.

– Отравилась, – сказал я. – Скорее всего. Пожрать любила. Жрала, а посуду с балкона выбрасывала, жрала и выбрасывала. Так все и слопала. А как нечего стало, отравиться решила, не захотела мучительно помирать. А может, и по-другому…

– Как?

– Может, ей повезло. Брела себе, голодная и безнадежная, набрела на этот дом. В квартиру залезла, нашла припасы, давай жрать. Вот целую неделю и жрала с радости, а потом сердце не выдержало объедания – вот и результат.

– Разве так бывает? – не поверил Егор.

– Сколько хочешь. У нас в Рыбинске человек похоже помер. Весной дело было, пожрать нечего, пошли на старое поле…

– Куда?

– На поле. Раньше там картошка росла, потом лес поднялся, но картошка тоже осталась. Одичала, но все равно кое-где на полянках встречается, мы собираем. Пошли с утра, поле в полдень должно было встретиться, да плутанули видно, мутант замутил, крепко замутил… Я вспомнил. Тот день, весну, какое-то настроение хорошее, совсем не такое, как сейчас. Шагали по ельнику, смолу жевали. Ельник нас и подвел, ели, они все одинаковые, а день облачный выдался, солнце не очень проглядывало. Вот и пустились круги нарезать. Голодные, два дня ничего не ели, ну и еще этот день, на свежем воздухе. К картошке только к вечеру выбрели, почти перед сумерками. Много ее оказалось, видимо, осенью эту поляну пропустили. Набрали по два ведра клубней, подмороженная, правда, но ничего, есть можно. Напекли, поужинали, закопались, все как надо. А наутро один не раскопался, помер, вроде бы Федором звали. От внутреннего заворота. Проснулся он, значит, ночью от голода, помаялся и давай грызть сырую прошлогоднюю картошку. Изрядно слопал, уснул счастливый, во сне и помер, оторвалось что-то во внутренностях, захлебнулся кровью.

– Много есть – вредно, – сказал я. – Я вообще кучу народу знаю, которые через неумеренность пострадали. И почти все до смерти. Потому что…

– А почему она не сгнила? – перебил Егор. – Она это… Не бродячая случаем?

– Сходи, проверь, – посоветовал я.

Егор не стал проверять.

– Не сгнила, потому что жарко было – слишком быстро высохла, вот и все дела. Случается.

– Ясно. Ничего не нашли опять, – Егор поморщился. – Во всем доме есть нечего…

– Это нормально, – сказал я. – Ход вещей. Чем дальше мы от старых времен, тем меньше прежних вещей. Я удивляюсь, что еще хоть что-то осталось.

На самом деле тут ничего удивительного нет. Оружие, припасы, склады. Москва была центром, тут сосредотачивались все богатства. Катастрофа оказалась стремительной, куча народу погибла сразу, не успев ничего как следует разграбить – слишком всего много. К тому же значительная часть под землей укрывалась, трудно найти. За прошедшие годы, конечно, подрастащили изрядно, но все равно кое-что еще встречается.

– Пойдем отсюда, – сказал Егор. – Воняет…

Ничем здесь не воняло на самом деле, зимой вообще воняет редко. Но уходить надо, чего здесь, на самом деле, околачиваться.

– А рога съедобные? – спросил вдруг Егор.

– Что?

– Рога. На четвертом в квартире много, по всем стенам висят. Если их настрогать и сварить… Как ты думаешь?

– Вареные рога, это…

Я хотел сказать, что вареные рога по питательности не уступают вареному макинтошу, но передумал.

– Рога – это здорово, – сказал я. – Мы иногда только рогами и спасались, вот так же, в голодные зимы. Пойдешь в лес, наберешь рогов, настрогаешь хорошенько, отваришь со мхом. Перевар, называется.

– Рога в лесу? – спросил недоверчиво Егор.

– А где же еще, как не в лесу? Олени, лоси всякие сбрасывают на зиму рога.

– Зачем?

– Чтоб не мерзнуть. Рога – они ведь для охлаждения. А зачем зимой охлаждаться? Вот они и валяются, торчат из-под снега. Отваришь, навернешь – и растворение благостное внутри… Жрачка что надо, короче, почти как диван настоящий, только вкуснее. Так что нам очень, очень повезло.

Егор замолчал, размышлял, видимо, над всеми этими рогами, потом сказал:

– Там много рогов, на четвертом… Сбегать?

– Сбегай, – сказал я. – Разных только набери, вечером отварим. Алиса будет довольна, мы в прошлый раз, когда варили, она три порции слопала. Давай, дуй!

– Ага! – Егор устремился к выходу.

– Только рубить их не вздумай! – крикнул я вслед. – Испортишь все!

Егор заверил, что рога он не испортит, в прихожей лязгнул замок, Егор открыл дверь с первого раза.

Я остался один. Побродил по скучным комнатам, оторвал в углу подозрительные обои – некоторые умники обожали прятать под обоями небольшие домашние сейфы. Обычно в этих хранилищах содержались совершенно бессмысленные вещи – золотые кольца, документы, дневники, но иногда попадалось и оружие, чаще всего автоматические пистолеты. Здесь сейфа не нашлось, ну, хоть бумаги надрал, обои горят хорошо. Вернулся в большую комнату, посмотреть, что в шкафу, иногда в шкафах люди прятали интересные вещи, например, мешки с шоколадным зерном.

В этом шкафу ничего примечательного не обнаружилось, тряпье и мочалки, тряпье и… В дальнем углу блеснуло, потянулся посмотреть, и тут же мне в спину врезалась масса. Я сразу понял кто. Или что. Грузная тетка. Да, расслабился, не проверил, надо было ее сбросить с безжалостного балкона…

Мрец. То есть мречиха. Надо было ей башку оттяпать… Не ножом же пилить. Да и вообще, кто бы мог подумать…

Тетка врубила меня в заднюю стенку шкафа, шкаф не выдержал и обвалился на нас пыльными обломками. Мречиха не собиралась тянуть, выдрала меня из развалин мебели и швырнула через всю комнату. Повезло – круглость комнаты оказалась не каменной, а пенопластово мягкой. Мягкость приняла на себя удар и сыграла злую шутку – я застрял спиной в стене и с первого раза не смог вырваться.

Тетка развернулась, я навел на нее лампу.

Мречиха, точно. Килограмм двести. Ногти. Полуметровые, наверное, они свисали с пальцев грязными длинными червями, колыхались, как живые. Глаза, тут все как полагается – гнилые, черные, с красноватым отливом, без век, как у всех мрецов, глаза эти вспыхивали багровым проблеском. Волосы до пояса, черные и скомканные, волосы ведь продолжают расти еще долго, морда сквозь эти лохмы выступает рыхлым блином. Нехорошо. Умерла от обжорства, разложиться особо не успела, а последнее, что у нее в башке присутствовало, – голод.

Маша хочет каши…

Маша хочет каши, откуда я это помню?

Маша разогнала тушу могучим рывком, полетела в меня неудержимой глыбой, я успел увернуться, Маша протаранила стену.

Я выхватил нож и сразу же почувствовал, насколько это глупо, ножом с танком не справишься. Прикинул пути отступления. Через балкон раз, через дверь два. Балкон опасен – перелезу, а Маша набросится, сковырнусь вполне, полечу вниз головой в сугробы. Через дверь…

Дверь я открою, а закрыть не смогу. И этот бродячий дохлый слон отправится бродить по дому. Тоже ничего хорошего, встретятся с Алисой, повздорят. Значит, надо разбираться.

Маша выкарабкалась из стены и, не откладывая, направилась ко мне. Молча – голосовые связки сгнили. Такое не со всеми происходит, случается, что голос сохраняется, и тогда мрецы весьма и весьма крикучи, но здесь Маша действовала молча. Растопырив руки, похожие на дохлых сомов, покачивая из стороны в сторону бюстом, издавая скрипучие морозные звуки. Наверное, она изнутри вся промерзла… Если они промерзают. Надо при случае проверить.

Я метнул нож. Попал в плечо. Лезвие вошло на всю длину, но тетка даже не заметила, взмахнула сомами, пытаясь обхватить, удавить в объятиях. Я легко увернулся, Маша оказалась неповоротливой, как и полагается при такой фигуре. Отбежал к окну.

Да уж… На самом деле да уж, я чуть не рассмеялся. За всю уже очень длинную жизнь меня убивали столько раз, что я давно сбился со счета. Правда, раньше на меня покушались твари хоть и поганые, но мощью достойные, опасные, сильные, быстрые, бороться с ними было приятно, интересно, вырывая их ядовитые когти и жала, я чувствовал радость победы. Теперь тетка.

Все мельчает, все истощается… Мельчает, хотя и увеличивается в размерах.

Да, с тетками я до этого не воевал, не приходилось. И они ко мне относились спокойно, старая Шура всегда по голове гладила, земляным орехом угощала. А эта…

Глупая история, зря мы сюда полезли, в сорок восьмую. Если бы не полезли, не пришлось бы сражаться с Машей. Надо ее как-нибудь остановить. Хорошо бы холодильник на нее уронить. Или печь. Я направился на кухню посмотреть, что можно обрушить на эту…

Маша неожиданно резво поспешила за мной, воздух запах вяленой рыбой…

Я запнулся. Споткнулся, вернее, на ровном месте, нога все еще не слушается, пытаешься опираться на полную ступню, а она уже давно не полная. Растянулся на полу. Маша прыгнула ко мне, вернее, на меня. Бум! Казалось, что дрогнул весь дом, если бы попала, наверняка раздавила бы ребра. Я закатился под кровать, во тьму, в пыль, в снег.

Маша бродила по комнате, вокруг. Забраться на кровать у нее уже мозгов не хватало – мозги ведь тоже гниют. Интересно, с чего она вдруг оттаяла? Кто-то мне говорил, что мрецы не так просты, как нам всегда казалось. Что их надо изучать, потому что внутри у них целая куча полезной информации, может, ключ к бессмертию, лекарство от всех болезней. Что они очень тянутся к человеку, жить без нас просто не могут, а то, что иногда они пытаются человека зажрать, так это из-за мозговой недостаточности, любовь проявляют. И что они всегда одной температуры, одинаково прохладные и в жару, и в стужу…

Я ничего подобного о мрецах никогда не думал, я их успокаивал.

Вот и Маша, она давно соскучилась по покою, она хотела вернуться в свою постель и спать там. Без головы.

Сжечь. Прекрасный выход. Полфляги спирта осталось, жаль на Машу тратить, спирт в жизни очень и очень пригождается. С другой стороны, сидеть под кроватью унизительно, надо что-то делать. Я перевернулся на живот и пополз к другому краю кровати. Идея. Лестница скользкая, во многих местах наледи, крыша давно прохудилась, Маша устремится за мной…

Я выбрался из-под круглой кровати. Маша увидела. И кинулась. У нее уже появилась эта их мреческая походка – длинные тянущие шаги, словно на цыпочках идешь, и вместе с килограммами веса это выглядело глупо. Я заскочил на койку, пересек ее в три прыжка и оказался почти в коридоре. Маша развернулась и потянулась за мной. Я не очень торопился, старался, чтобы Маша не отстала. Выбежал на лестницу.

Маша тоже.

Наледи не понадобилось. Маша запуталась в ногах. Не думал, что ее падение будет настолько сокрушительно. Она вскинула руки, рухнула, с размаху ударившись о ступени. Туловище колыхнулось, левая рука подломилась в локте, голова выдержала – показалось, что даже ступенька сломалась, не голова.

Проехала по ним и поднялась. Нож вошел в громоздкое тело, из спины не показался, но Маша этого и не заметила. Она поднялась и снова рванула за мной.

Я спешил вниз, Маша тоже поторапливалась и, конечно, запнулась еще раз. В этот раз она издала какой-то звук.

– Ох.

Почти по-человечески.

Несколько ступеней, и она ударилась о каждую, головой. Во всяком случае, когда она все-таки поднялась, голова у нее была не очень круглая и однородная. Но трупная Маша держалась, они упертые, эти мрецы, как что-то в башку вобьется, так только пулей выбьется. Перила в этом месте были не очень крепкие, проржавевшие совершенно, и я подумал, что можно столкнуть Машу вниз, пусть до первого этажа прогуляется. Перила ее не выдюжат – и полетит вниз с задумчивым свистом, а там шмяк, тело раздавит само себя.