Текст книги "Серебро и Золото (СИ)"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Что-то в голосе Дамаля подсказывало, что он знает, о чем говорит, и не горит желанием продолжать разговор "на эту тему".

– А к какому врачу мы должны тебя сводить? – спросила Елизавета, чтобы прервать неловкое молчание, вдруг повисшее между ними после последних слов Томаса.

– Меня?! – вздрогнул Том, словно бы вынырнув из пучины непростых мыслей. – К врачу? К какому врачу?

– Герцог сказал... – и тут Елизавета вспомнила, что, судя по всему, Дамаль был единственным, кто не "слышал" привидение. – Ведь ты не слышал его, ведь так?

– А вы все, стало быть, слышали... Немного обидно даже, – грустно усмехнулся Том, и Елизавета почувствовала, как напряглась, "потянувшись" к нему, Тильда. – Привидение в моем родовом замке... и, конце концов, Тригерид был моим предком... Но нет, я его не слышал. Так что он сказал?

– Он пригласил нас завтра ночью, то есть в полночь, прийти в казематы под Красной башней, – Объяснил Людо. – Обещает сделать нам подарок...

– Бойтесь данайцев, дары приносящих, – процитировала классику Елизавета.

– Дары мертвых редко утешают живых... – не осталась в долгу Тильда.

– Ну, я бы не стал спешить с выводами, – встал на защиту родственника Томас. – Он, разумеется, безумец и вредный старикашка, но, кажется, никому никогда не делал настоящих подлостей. Даже при жизни... Но вот Красная башня...

– А что с ней не так? – сразу же спросил Людо, находившийся в состоянии крайней задумчивости, во всяком случае, так Елизавета определяла это особого рода настроение, посещавшее иногда ее мужа.

– Подземелья Красной башни остались, как утверждает легенда, от монастыря, стоявшего на месте замка в девятом веке, – Томас сделал еще один глоток вина, и бутылка вновь пошла по кругу. – А монастырь... Существует темное предание, что последние язычники Альпийских долин построили этот монастырь, чтобы скрыться за его стенами от охотящихся на них христиан. И место, будто бы, выбрали не случайно, а с умыслом, скрыв внутри церковного здания древнее капище, разрушенное еще христианскими правителями Рима.

– Это легенда? – уточнила Елизавета.

– Легенда, – кивнул Томас. – Но не только. У дедушки есть свиток десятого века. Наш дальний предок неслучайно построил замок на руинах сожженного монастыря. У него имелись на то веские причины, и архиепископ Рудольф, "изучавший вопрос на месте", рекомендовал Руперту – третьему барону Вёгл – не трогать церковных подземелий, а, заложив их камнем и освятив новый фундамент, с непременным окроплением святой водой, построить на нем башню. "И сделали по слову его"... – Томас развел руками, как бы показывая, что не все благие намерения заканчиваются добром. – В 1497 году, во время осады, пол нового каземата неожиданно провалился, и открылись древние катакомбы, глубоко уходящие в недра скалы. Коридоры, впрочем, оказались пусты и давно заброшены, но на поверку – крепки, и новый хозяин Энтберга решил, что их можно с успехом использовать для хозяйственных нужд. Вот только ничего хорошего из этой идеи не вышло. Запасы там портились, как нигде в другом месте, люди болели, заключенные убегали... Плохое место, хотя ничего страшного там, как будто, никогда и не происходило.

– А сейчас? – спросил Людо, когда Томас замолчал. – Сейчас там что?

– Ровным счетом ничего, – Томас благодарно кивнул, принимая вернувшуюся к нему изрядно опустевшую бутылку. – Там просто пустые помещения, насколько я знаю. Последнее, что в них хранили, были каменные и чугунные ядра. Да и те, то ломались, то терялись...

– Любопытно, – сказала на это до сих пор, по преимуществу, молчавшая Тильда. – Но ведь Тригерид не был язычником?

– Я бы не стал утверждать это с уверенностью, – покачал головой Людо. – Двор императора Хильдеберда был тем еще заповедником... Впрочем, помнится, по приказу Черного Кагена Тригерида отпевали в соборе...

– Что не помешало ему стать привидением, – возразил Томас.

– Тоже верно, – не стал спорить Людо. – Но, так или иначе, герцог пригласил нас прийти туда в полночь, и попросил, чтобы мы отвели тебя к врачу, поскольку твоя неспособность говорить с ним, его раздражает. У тебя есть мысли на этот счет?

– К врачу? – поднял брови Томас. – К какому...?

– Он сказал, к лекарю, – вспомнила Елизавета.

– Ах, вот как! Да, нет – глупости...

– А если поподробнее? – сразу же заинтересовалась Тильда, и очки сами собой сползли на кончик ее хорошенького вздернутого носика.

– Ну, – неохотно ответил Томас, но с другой стороны, как он мог промолчать, если его спросила Тильда? Никак не мог.

Елизавете это было ясно, как день. Томас, вернее, его реакции были прозрачны сейчас, словно стекло, и Елизавета могла читать их, как слова в раскрытой книге.

– Ну, – сказал Томас. – В Липовой гостиной висит картина Неизвестного из Браганцы "Исцеление немоты". Там лекарь закручивает голову, "охваченного бесовством" веревкой... Знаете, веревочная петля и палка? Вот так. Мне всегда казалось, что это сцена связана с деятельностью Святой Инквизиции, но на полотне – с обратной стороны – есть надпись. Подписи художника нет, а название... Но я думаю, что это ерунда: черный юмор герцога...

– Может быть, – согласился Людо. – Но попробовать все же стоит. Ведь если мы пойдем, то лучше, чтобы все могли "говорить" с Тригеридом...

– А мы пойдем? – спросила Тильда.

– Было бы грустно, не узнать в чем там дело, – улыбнулась в ответ Елизавета, вполне оценившая галантную манеру Людо. – И если уж мы заговорили о тебе, моя радость, – сказала она, обнимая Тильду и поворачивая ее к себе. – Почему Тригерид назвал тебя принцессой?

– Он неправильно перевел! – сразу же ощетинилась Тилли и шумно засопела носом. – Он имел в виду, фюрстина...

– То есть, княжна... – широко открыла глаза Елизавета.

– Я сирота, – пожала плечами Тильда. – Значит, все-таки княгиня.

– А княжество? – спросил тогда Людо. – Как называется твое княжество, фюрстина?

– Галич-Мерь, – не без вызова в высоком надтреснутом голосе ответила Тильда, и в комнате повисла тишина.

Мрачную историю этого княжества изучали даже в школах...

4.

Несмотря на поздний ужин, завтрак подали в восемь. Подали бы и раньше, но накануне генерал распорядился, чтобы в Рождество детям дали выспаться. До семи.

Елизавету разбудила горничная. За окнами было темно: небо – плотная завеса мрачных туч – опустилось едва ли не на кроны деревьев. Но ветер утих, и прекратился снегопад. "Интуиция", впрочем, подсказывала, что снег скоро пойдет опять, а к вечеру, как и предсказывал генерал, разыграется настоящая буря.

"Ох-хо-хо!" – подумала Елизавета, направляясь в душ.

Спать хотелось невероятно, да и голова побаливала. Вина накануне выпили сверх всякой меры, и разговоры затянулись почти до трех часов ночи. Следовало, однако, предположить, что, не случись в полночь явления герцога Тригерида, сейчас Елизавета была бы уже женщиной и, скорее всего, тоже смертельно хотела бы спать. Но ей казалось, что бороться с недосыпанием во втором случае было бы куда проще и приятнее.

– Погода испортилась, – бодрым голосом сообщил генерал, когда все собрались за столом и принялись за яйца, ветчину, горячие булочки, холодное масло и ароматный малиновый джем. – Но, думаю, можно съездить верхом в город, там должно быть теперь весело ... – Он отхлебнул кофе из большой фарфоровой чашки и с интересом – сквозь наполнившийся вдруг алмазным сиянием монокль – посмотрел на блюдо с сырами. – Да, пожалуй... – Он отрезал кусок желтого, почти оранжевого сыра, поддел на вилку, обнюхал и с удовлетворенным видом опустил на тарелку. – Можно, разумеется, и на лыжах, но я бы не рекомендовал... Погода не благоприятствует...

Елизавета посмотрела на генерала, скользнула "робким" взглядом по Грете и Беате – те были невозмутимы и, кажется, вполне довольны жизнью, – и взялась за яйцо "в мешочек". Сейчас, после душа и прочих "утренних забот", она чувствовала себя гораздо лучше и даже начала испытывать легкое чувство голода. Впрочем, известное дело молодость, как изволила выразиться однажды старая баронесса: аппетит, притом настоящий, а не "где-то так", тотчас обнаружился, стоило ей начать, есть. Два яйца, ломоть ветчины, сыры в ассортименте и белые булки с джемом и медом ушли под кофе со сливками нечувствительно, словно детский сон.

– У вас счастливая натура, сударыня, – покончив с завтраком, генерал перешел к коньяку и теперь раскуривал сигару. – Меня наши боги тоже не обидели, имея в виду, обмен веществ, но приходится осторожничать. Вы когда-нибудь слышали про холестерин? Нет? Счастливое дитя! – он пыхнул сигарой, заставив ее кончик вспыхнуть оранжевым и желтым, и окутался сизым дымом с запахом степного пожара.

– Как страшно жить, – без тени улыбки констатировала Грета.

– А давайте, съездим на Волчий холм! – неожиданно предложила Беата. – Там, небось, опять будут ловить вервольфов!

– Оборотней? – тут же заинтересовалась Тильда.

– Понарошку, – охладила ее пыл Беата. – Это всего лишь народный обряд. Жгут костры, поют страшные песни и "ловят" волка-оборотня в чащобе у подножия скалы.

– Ну, не скажите, госпожа ротмистр, – ухмыльнулся в усы генерал. – Холм оттого и зовется волчьим, что с него волки на луну ночью воют, а последнего оборотня, как рассказывал мне покойный батюшка, поймали всего восемьдесят лет назад. Чащобы же те, да будет известно некоторым недостаточно образованным гражданам королевства, тянутся через всю Швабию до земель франков и угров, и еще древние римляне полагали алеманов народом склонным к колдовству и темным искусствам.

– Днем вервольфы не охотятся, – припомнила Елизавета.

– Оборотни и вовсе не охотятся, – бросила, как бы невзначай, Грета. – Они убивают.

***

Конюшням замка Энтберг могли позавидовать любые две другие. На выбор и вместе. Они были великолепно устроены, но главное – населены невероятной красоты и стати животными. Генерал, как выяснилось, являлся знатоком и ценителем лошадей и держал небольшой, но преуспевающий конный завод.

– Боже! – воскликнула Елизавета, не сдержав эмоций. – Это же кнабсдруппер, ведь так? Я не ошибаюсь?

– Да, госпожа Кейн, – довольно улыбнулся в седые усы барон фон Байер. – Это настоящий фламандский кнабструп, – и он ласково погладил пофыркивающую лошадь-далматинца по щеке. – Однако мои конюшни славятся не этими редкими породами, а немецкими полукровными лошадьми. Впрочем, сударыня, если желаете, я могу приказать оседлать для вас именно Астарту. Какое седло предпочитаете, женское или обыкновенное?

– С моими-то юбками? – И в самом деле, о каком мужском седле может идти речь, если на тебе гобеленовое платье-кафтан с подолом, подбитым мехом черно-бурой лисы, и две юбки – шерстяная и грогроновая , не говоря уже о прочем?

– Прошу прощения, сударыня, – в серых глазах генерала солнечные лучи пробили на мгновение туман, – не подумавши, брякнул, а зря! Значит, Астарта под дамским седлом!

– Благодарю вас, генерал! – ответила Елизавета, медленно и со вкусом "переваривавшая" великолепное генеральское выражение.

"Не подумавши, брякнул, ну надо же!"

– Виктор, Альберт! – между тем распоряжался барон. – Вы меня крайне обяжете!

Но оба конюха – и Альберт, и Виктор – уже были в деле. Им, собственно, и не требовались ничьи распоряжения, они свое дело знали и так. Впрочем, Беата, Грета, Дамаль и Людо оседлывали лошадей сами. Наблюдали за чужой работой только генерал, и Елизавета с Клотильдой. Генерал отошел в сторону, разговаривая о чем-то с управляющим, и девушки оказались предоставлены самим себе.

– Ты хорошо ездишь верхом? – озабоченно поинтересовалась Тилли Шенк, и очки в тонкой металлической оправе немедленно съехали на кончик носа. – Я к тому, что меня только в манеже по кругу возили...

– Но правила-то ты знаешь? – забеспокоилась Елизавета.

– Это насчет, "Держать плечи развёрнуто и прямо, не сгибаться в талии"? – насупилась Тильда. – "Балансировать на правом бедре и не сжимать луки седла коленями", ты об этом? – едва не задохнулась она.

– Да! – остановила начавшую впадать в панику подругу Елизавета. – Правила помнишь, ума хватает, поедешь, как миленькая!

– "Как миленькая", я из седла вывалюсь, и шею сломаю! – почти с гневом возразила Тилли. – Я... Она... А мне... И что теперь?

Как часто бывало с Тильдой, стоило ей расстроиться, как слова покидали свою хозяйку. Но Елизавета понимала теперь не только Тилли красноречивую, но и Тильду горемычную, косноязычную, несчастную.

– Я маленькая, – вопила душа Тильды, – а лошадь большая, и падать с нее высоко и больно. Но и не ехать нельзя, если все собрались вервольфов ловить. И что мне теперь делать?

– Фюрстина! – возмутилась Елизавета. – А как же традиции? А как же Галич-Мерь?

– И что с того? – сверкнули изумрудами зеленые глаза Тильды ван дер Шенк. – Я в этой Мери в жизни не была, не знаю даже, как она выглядит, и языка их не знаю! Я вообще, может быть, норнанка по крови или алеманка, а там славяне живут, вот!

– Твоя кровь не молчит! – твердо ответила Елизавета, повторив собственные слова Тильды. – А к слову, норн ты знаешь?

– Знаю, – очки вернулись на место, и зеленое пламя, словно бы, погасло. – И на алеманском говорю и читаю.

– На каком диалекте? – живо заинтересовалась Елизавета, сразу же забывшая о чуть не вспыхнувшей из-за пустяка ссоре.

– На альгойском , а что?

– Здравствуй, сестра! – сказала, тогда, Елизавета и радостно улыбнулась навстречу удивленному взгляду поверх очков. – Как поживаешь? Что нового в наших местах?

– Звучит знакомо, – призналась Тильда, – но это не мой диалект, хотя я тебя и понимаю. Почти.

– Это форарльбергский ! Мы соседи! – Воскликнула Елизавета и тут же начала декламировать стишок, который услышала как-то в детстве от одного из слуг тети Жозефины. – Wässerle, so kli und klar, ma ment, as künn nit si – und doch, es grift vertüfle a, 's ischt Kriesewasser gsi!

– Вау! – обалдело ответила Тилли, тоже, вероятно, забывшая, о чем только что шел спор, и про страхи свои запамятовавшая. – Я тебя почти поняла. Там про вишневую водку, ведь так, и про то, как она в голову ударила. Я права?

– Ну, где-то так, – улыбнулась Елизавета, довольная так, словно, и в самом деле, встретила земляка.

– Барышни! – они и не заметили за разговором, что лошади оседланы, и вся компания дожидается их одних.

– Позволь, Лиза, я помогу тебе подняться в седло, – прозвучало несколько старомодно, но Людо умел превратить любую банальность во что-то такое, отчего перехватывало дыхание, и жар начинал подниматься откуда-то снизу куда-то вверх.

"Ох!" – воскликнула мысленно Лиза, но сильные руки уже подхватили ее вместе со всеми ее юбками, жакетами и меховыми шапками аля ногайский хан и вознесли, доставив прямиком в седло.

– Фрёкен Шенк! – Томас фон дер Тиц, никогда и никому не уступал в галантности, тем более, своему лучшему другу, и еще тем более, если речь шла о девочке Тилли. Елизавета отметила это краем сознания, целиком захваченного переживанием момента. Но все-таки заметила, увидела и поняла, что не у нее одной кружится голова. У фрёкен ван дер Шенк от звуков ее имени, произнесенных приятным "лирико-драмматическим" баритоном , на скулах выступил румянец. Но, может быть, все дело в морозе.

"Так и есть, – вздохнула мысленно Елизавета, устраиваясь в седле, – все дело в морозе, не так ли?"

Правую ногу на верхнюю луку седла, левое бедро вперед. Сместить вес вправо, на правое бедро... Сидеть в седле, словно дышать – все получалось у нее как бы само собой, и лошадка ее, Астарта, – расписанный под далматинца кнабсдруппер – приняла ее сразу же, без возражений и сомнений. Лошади ведь умны и чутки, и понимают своих наездников гораздо лучше, чем те лошадей.

"Умница! – похвалила Астарту Лиза. – Красавица и умница!"

Лошадь чуть повела головой, словно соглашаясь, и тихонько фыркнула, возвращая комплимент.

"А как там Тилли?!" – испугалась вдруг Елизавета, но с фрёкен Шенк все было в порядке, и даже лучше.

Оказавшись в седле, Тилли вспомнила, должно быть, сколько поколений ее предков женского пола скакали по горам и долам, сидя в таких же самых седлах. Спина выпрямлена, подбородок поднят вверх...

"Фюрстина! И да, я права, кровь не молчит! Однако и помощь не помешает. Маленький подарок любящего сердца..."

Елизавета чуть развернула Астарту, послала на пару-другую шагов вперед, поравнялась с игреневой лошадкой Тилли, и, как бы невзначай, провела ладошкой без перчатки по лошадиной морде. Нежно, невесомо, со смыслом.

"Она хорошая девочка, – "шепнула" Лиза Верити . – Правда, правда! – "улыбнулась" она, обыгрывая кличку лошади. – Истинная правда! Помоги ей, – попросила она. – Не урони!"

Лошадка подняла морду, взглянула искоса на Елизавету и опустила голову, принимая просьбу, как есть – то есть, без комментариев.

– А оружие? – спросил ни к кому, казалось, конкретно не обращаясь, барон фон дер Вёгл. – Мы же на охоту собрались. На оборотня! Или вы забыли?"

– Мне не надо, – сразу же ответила Елизавета.

У нее на поясе висел в кожаных ножнах кинжал Людо, а что могло быть лучше старой стали и древнего серебра, если ненароком повстречал вервольфа?

"Только еще более древняя сталь и такое же темное от времени серебро..."

***

Как ни странно, только всадники выехали из замка, как распогодилось. Верховой ветер унес на юг тяжелые глыбы туч, снег заискрился под солнцем, и мир вокруг замка ожил, заиграл самыми, что ни на есть, рождественскими красками: белый снег и бирюзовый лед, темная зелень лесов, бурые и красные скалы, лазоревые небеса.

Лошади шли легко, пар вырывался с дыханием и таял в морозном воздухе. Дышали люди, дышали лошади. Дамаль гикнул вдруг и запел, его голос птицей поднялся в небо, вернулся эхом, заиграл и заискрился, как солнечные лучи в кристаллах снега.

– А были они охотники, по делу ехали в лес... – тянул Дамаль.

– А в лесу зима, холод и снег! – подхватила напев низким с хрипотцой голосом Беата.

– А в лесу волки ходят, и медведь шатун не спит! – вплела в песню и свой голос Грета, а голос у нее оказался звучный и сильный, словно смычок прошелся по виолончельным струнам.

– А им и всего-то дела, что дичи набить на стол...

– Но волки собрались в стаю...

– Но волки собрались в стаю...

– Вожак их суровый вел!

Кони весело шли по дороге, взметая копытами снег. Ветер утих. В прозрачном, вкусном воздухе звуки старинной баллады играли в догонялки с солнечными зайчиками.

"Как хорошо! – восхитилась Елизавета. – Так бы и ехала, ехала..."

Но дорога кончилась раньше, чем песня. То ли дорога оказалась коротка, то ли баллады в иные времена писали длинные. Не успели выехать из замка, – так, во всяком случае, показалось Елизавете, – а уже въезжали в городок. А там свои песни, своя музыка, веселые крики и гомон ребятишек, ватагами, словно воробьи, снимавшихся с одного места и враз оказывавшихся в другом.

"Праздник! Праздник!"

– Яблоки в карамельном сахаре есть будем? – спросила Беата, дивно смотревшаяся в черном с серебром гусарском доломане, подбитом беличьим мехом, в черных же рейтузах и в желтом кивере с султаном, на поясе у нее висела польская сабля, а у луки седла укреплены были ножны с полутораметровым кончаром .

– Будем! Будем! – хором ответили всадники, причем генерал фон Байер кричал едва ли не громче своих юных спутников.

– Яблоки! Яблоки! В жженке! В карамели! Яблоки!

– Яблоки на снегу... – затянул, было, Томас, но все зашикали на него, засмеялись, загомонили, переговариваясь.

– Яблоко, госпожа? – Елизавета оглянулась.

Рядом с ней стоял высокий смуглый парень в овчинной безрукавке и толстом свитере. На черных кудрях лихо сидела тирольская фетровая шляпа с пером.

– Яблоко в карамели! – улыбнулся незнакомец и протянул Лизе пунцовое, облитое жженым сахаром, словно лаком, яблоко, нанизанное на тонкий деревянный шампур.

– Один пфенниг, госпожа, и счастье ваше! – темные, глубокие, словно ночь, глаза заглянули в глаза Елизаветы, и она почувствовала, что "плывет".

"Что же ты делаешь со мной? Зачем?"

– Я заплачу серебром! – засмеялась она, преодолевая слабость. – Каков товар, такова и цена!

– Серебром так серебром! – улыбнулся парень, показывая белоснежные зубы. – Ваше яблоко, светлая госпожа!

Елизавета, достала из внутреннего кармашка соболиного жакета серебряную монетку – одну из нескольких, на такой случай и припасенных, – и выщелкнула пальцами в воздух.

– Благодарствуйте! – парень, не глядя, взял монетку из воздуха, оскалился и протянул Елизавете яблоко. – Цена заплачена, госпожа, товар ваш!

– Мой, – благосклонно кивнула Елизавета и приняла яблоко.

Оно было великолепно, насыщенного красного цвета, принесшее, казалось, в зиму, в Рождество, ароматы и вкус осени.

– Ах! – сказала она в "расстройстве", "нечаянно" уронив яблок в снег. – Какая жалость!

– Ну, что же ты! – воскликнула обидевшаяся за подругу Тилли.

– Пустое! – отмахнулся генерал. – Можно подумать, последнее!

– Эй, ты! – крикнула Беата, подзывая торговца с лотком, на подобие тех, что носят коробейники, На лотке выложены были в ряд нанизанные на шампуры, облитые карамельным сахаром яблоки, желтые, красные, зеленые. – Беру все!

А парень все смотрел на Елизавету своим странным "долгим" взглядом, от которого начинала чесаться переносица, и сдавливало – легко, но ощутимо – виски.

"Взяла бы и зарезала наглеца!"

Но в нынешние просвещенные времена резать смердов за дерзость, было уже не принято.

"Либерализм, – подумала Елизавета в раздражении. – Что б его черти скрутили!"

– Держи! – Грета легко нагнулась с седла, в котором сидела по-мужски, подхватила с лотка яблоко и, разгибаясь, протянула его Елизавете. – На этот раз зеленое...

***

До леса добрались только в полдень. Пока лакомились яблоками в жженке, пока Беата – под дружный смех и воинственные клики – прыгала вместе с Людо и Томасом через костер, присоединившись к местным парням из деревень и фольварков, пока водили хоровод-плетенку и пели рождественские баллады на три голоса, ели жаренные на огне сосиски и пили состарившийся в глиняных чанах кирш , – в общем, пока суд да дело, солнце забралось высоко в зенит. Елизавета согрелась и заметно раскраснелась. Да что она! Румянец выступил даже на безупречных скулах Беаты, не говоря уже о "штатских" Грете и Тильде!

Сначала они ехали по дороге, потом свернули к берегу озера, где между лесом и скованной прозрачным льдом водой петляла хорошо заметная тропа, и, наконец, въехали в лес. "Загонщики" на разномастных лошадках уверенно вели "охотников" по узкой, не более трех метров в ширину, просеке, уходившей прямо на север, к подножию горы. Впрочем, лес продолжался и там. Густо заросшая соснами гора была невысокой, напоминая скорее широкий двухголовый холм, но сразу за ней начинались куда более высокие горы, вершины которых снег покрывал, по-видимому, не только зимой.

– Ату его! Ату! – кричали "загонщики", весело лаяли увязавшиеся за кавалькадой собаки, ржали и пофыркивали лошади, в полный голос переговаривались между собой верховые. Шум и гомон стоял такой, что ни о какой настоящей охоте, речь, разумеется, не шла. Но где-то в лесу прятались "вервольфы" – городские парни, взявшие на себя эту неблагодарную роль – гоняться по заснеженному лесу, прятаться, скрадывать и путать следы.

Ездили по заваленному снегом лесу – искали следы и шли по следу – не менее часа. Съехали с просеки под густые кроны, пошли осторожным шагом по пробитой оленями тропе. А время шло, и где-то наверху, над их головами, за плотной завесой взметнувшихся ввысь сосновых крон, ветер снова нагнал снежные облака. Солнце скрылось, и под пологом древнего леса сплотились сумерки.

"Похоже на поздний вечер, но теперь едва ли больше двух, а скорее даже меньше..."

По ощущениям второй час, но и только.

"Посмотрим!" – Елизавета запустила руку под меховой жакет, просунула пальцы за ворот застегнутого на все пуговицы кафтана и, нащупав часы, висевшие на золотой цепочке на груди, потянула их наружу.

– Точно тебе говорю, час с четвертью, никак не больше! – бросила она Тильде через плечо и вдруг поняла, что разговаривает с пустотой.

Елизавета оглянулась – никого. Нахмурилась, посмотрела на зажатые в пальцах золотые часики и едва рассмотрела в плотных сумерках крохотные стрелки.

"Час и двадцать две минуты... Почти точно!"

Она прислушалась, поворачивая голову туда-сюда, но не услышала ничего знакомого: ни звуков речи, ни смеха, ни людских голосов. Получалось, что она оторвалась от других охотников, заплутала, занятая своими мыслями, и осталась одна. Как такое могло случиться? Отчего не окликнули ее ни Тильда, ни Людо? Как получилось, что Астарта пошла в лес, отставая от других лошадей? А, между тем, лес словно вымер: ни звука, ни движения. Сумрак, тишина, тревога.

"Тревога? – удивилась Елизавета. – С чего бы мне вдруг тревожиться?"

И тут она вспомнила о волках. Генерал определенно говорил, что здесь водятся волки, но Елизавета никак не могла вспомнить, охотятся ли они днем? Но, как говорится: помянешь черта, он и появится. Только подумала о серых разбойниках, а где-то слева за стволами деревьев промелькнула быстрая тень.

"Показалось?" – но Елизавета знала, не померещилось.

Самого волка она не почувствовала, но движение уловила, и в увиденном – пусть и краем глаза – не сомневалась.

"А может быть, это парни, что взялись изображать оборотней?"

Все может быть, вот только, когда это случалось, чтобы Елизавета не ощущала совсем ничего? Заметила, но не разобрала, – это нормально. Но так чтобы мертвое пятно? А между тем, тот, чье движение она уловила, словно бы и не существовал вовсе.

Шорох за спиной, ощущение движения, и лошадка ее – далматинец – тоже, наконец, уловила запах опасности. Пошла боком, вскинула голову, заржала нервно.

– Ну-ка, ну-ка! – зашептала Елизавета, поглаживая Астарту по голове. – Успокойся, девочка. Никто нам не сделает зла!

Движение справа она сразу же оценила, как опасное, хотя и не успела даже сообразить, что происходит и в чем опасность. Елизавета действовала инстинктивно, то есть так, как ее учили. Не раздумывая, не сомневаясь, она отклонила тело влево, рискуя вылететь из седла, и действительно начиная уже сползать в сторону и вниз, и одновременно вскинула навстречу невнятному движению левую руку, на которой никогда не носила золота, с зажатым в пальцах кинжалом Людо. Механизм крепления путлища в замке сработал, высвобождая ногу, вдетую в стремя, и Елизавета начала падать. Однако что-то случилось со временем и восприятием: падение оказалось медленным, замедленным, затяжным, словно движение и время увязли в меду или патоке. Темная масса возникла в воздухе, наплывая на Елизавету буквально ниоткуда, закрывая обзор, неумолимая, безжалостная. И единственной преградой между этим неведомым ужасом и Елизаветой стала ее тонкая рука, сжимающая древний клинок...

Удар о землю выбил из Елизаветы дух, а в следующее мгновение что-то огромное и мохнатое навалилось сверху и раздавило бы насмерть, если бы девочка не успела откатиться в сторону. Это было, как дышать: упасть, откатиться, осмотреться. Пахнуло – отвратительно и ужасно – запахом зверя, но Елизавета знала, этот волк ей уже не опасен. Узкое длинное лезвие вошло в тело волка где-то там, откуда в последний миг перед падением донеслось до Елизаветы мощное биение огромного сердца.

Она еще раз, для верности, перекатилась через плечо, заржала Астарта, и мир вернул себе обычные краски и звуки, и время пошло вперед. Елизавета приподнялась на руках и огляделась. Лошадка ее "пряталась" среди деревьев, но не убегала. А на снегу буквально в шаге от Елизаветы лежал мертвый волк. Он был огромен. Насколько Елизавета знала из курса биологии, таких волков в природе не бывает. Не вырастают они до таких размеров. Но он был, и он был мертв. Кинжал Людо поразил зверя прямо в сердце, убив на месте. Вернее, в полете.

"Ну, ничего себе, приключение!" – ужаснулась Елизавета, вставая на ноги.

"Ух, и здоров!" – оценила она истинные размеры волка.

А лес, между тем, снова наполнился множеством звуков. Заржала где-то лошадь, потом другая, и Астарта осторожно подала голос. И люди вдруг обнаружились. Загомонили, перекликаясь да аукаясь.

– Елизавета! – кричала близко за деревьями Тильда.

– Лиза! – а это, разумеется, был Людо. Ее Людо. Особенный, необыкновенный, единственный, и он шел к ней.

– Я здесь! – закричала она.

Но первым на поляну выехал генерал фон Байер.

– Ну-с, – сказал он, появляясь из-за деревьев на гнедом жеребце. – И чем же мы тут заняты?

– В Rotkäppchen играем! – улыбнулась барону Елизавета.

– Однако! – сказал генерал, увидев волка. – Это он на самом деле такой большой, или я выпил слишком много граппы?

– Он такой, – ответила Елизавета.

– А у вас, барышня, крепкая рука, – задумчиво произнес генерал, вплотную подъехав к волку. – И ножик интересный. Я так понимаю, били с левой руки?

– Лиза! Ты цела?! – Тильда напрочь забыла, что не умеет ездить верхом. Растрепанная и красная от мороза и тревоги, она вылетела из-за деревьев и в два сильных скачка игреневой лошадки оказалась рядом с Елизаветой. – Ты... Я... Ого! ... А он что?.. Ты его как?.. А он? – захлебнулась она вопросами.

– Все в порядке, – степенно ответила Елизавета и взмахом руки подозвала Астарту. Лошадь послушно подошла и встала сбоку.

– Позвольте, помочь вам подняться в седло? – Людо коротко окинул взглядом поле боя, спрыгнул в снег и подошел к Лизе.

Испугалась? – спросил его взгляд.

Да, – ответила она. – Он как напрыгнет...

Ты молодец!

Я такая!

– А большой-то какой! – воскликнула Беата.

– Я и не знал, что такие бывают... – оторопело произнес Томас.

– Ты его что?! – ужаснулась Тильда. – Так прямо взяла и зарезала?

– Это не волк, – покачала головой Грета.

– Я тоже так думаю, – кивнул генерал. – Кто-нибудь вытащите, пожалуйста, из него кинжал!

– Не возражаешь? – спросил Людо.

– С чего бы вдруг? – удивилась Елизавета.

– Ну, по-разному бывает, – непонятно выразился супруг и обернулся к зверю. – Да, это не волк, – сказал он через мгновение и, нагнувшись, выдернул кинжал.

– Ну, что ж, – констатировал генерал, пронаблюдав, как огромный волк с бурой – медвежьего оттенка – шерстью превращается в смуглолицего и черноволосого парня, – выходит, по сказанному сбылось. Поохотились-таки на вервольфа, и не сказать, чтобы неудачно...

5.

"А ведь он шел за мной! – в который уже раз подумала Елизавета. – Это не мы на него, а он на меня охотился!"

Ей не было страшно, вернее, ужас, растворенный в словах и жестах окружающих, ее, казалось, не затронул, даже не приблизился к ней в вплотную, но неприятная оскомина от инцидента осталась. Она раздражала, как и обычная оскомина, от кислого винограда, например, нервировала, вызывала невольный гнев.