Текст книги "Серебро и Золото (СИ)"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Мах Макс
Серебро и Золото

Макс Мах (Марк Лейкин)

Серебро и Золото

(Роман-фантасмагория)

Главные действующие лица:

Графиня Елизавета (Лиза, Лиса) Скулнскорх

Князь Людвиг (Людо) Каген.

Баронесса Жозефина Икьхгорн – опекунша Елизаветы Скулнскорх

Баронесса Зои Икьхгорн – подруга и наперсница Лисы Скулнскорх.

Клотильда (Тильда, Тили) ван дер Шенк – подруга Елизаветы Скулнскорх и Людвига Кагена

Томас (Дамаль, Дама) фон дер Тиц – друг Елизаветы Скулнскорх и Людвига Кагена

Генерал барон Густав-Эмануэль Карл Томас фон Байер вом унд цум Вёгл – дедушка Томаса фон дер Тица

Ротмистр Беата Тракаль – адъютант генерала фон Байер вом унд цум Вёгл

Грета д'Эвола – личный секретарь генерала фон Байер вом унд цум Вёгл

Княгиня Клодда Галицкая

Граф Томас фон дер Марк

Принцесса Джевана

Графиня Мара Корвин

Император Хальдеберд

Кардинал Ратцингер.

Герцог Тригерид по прозвищу Правая Рука Тьмы

Второстепенные герои: Гейр (Копье), Гондукк (Волчица) и Рота (Сеющая смятение) – Лена Менк, Вера де Йон и Ирина Большая – валькирии Лисы Скулнскорх, вайзграф Сава цу Хёгл – отец баронессы Зои Икьхгорн, принц Датский Гамлет, его дворяне Гильденстерн и Розенкранц, скандинавские и кельтские боги и богини, генералы, солдаты и рыцари, лучники и ландскнехты, корабельщики и купцы, следопыты, хазарские мурсы и князья славян и мери, европейские аристократы, дворяне и военные, а так же шлюхи, священники и простой народ, который, как обычно, безмолствует.

Содержание:

Часть I. Аметисты в золоте

Часть II. Темное серебро

Часть III. Красное золото

Эпилог. Золото и Серебро

Часть I. Аметисты в золоте

1.

Около пяти часов вечера или, вернее, в начале шестого – Елизавета как раз выпила чашку чая с молоком – к дому на улице графа Розенштерна подъехал длинный черный автомобиль с тонированными стеклами. Посетители в замке – а именно так, замком, предпочитала называть свой особняк старая баронесса – бывали не часто. Другими словами, редко или даже очень редко. Поэтому, едва услышав звук мотора, Елизавета прилипла к ближайшему подходящему для удовлетворения ее любопытства окну. Улица, по неизвестным причинам носившая имя одного из самых одиозных персонажей новейшей истории, отличалась тем, что была тиха большую часть года. Автомобили появлялись здесь нечасто, а чужие – и того реже. Тем интереснее оказалось разыгравшаяся на глазах Елизаветы сцена. То есть, интересным было не то, разумеется, как вышколенный шофер в темно-лиловой ливрее, степенно покинув свое место за рулем, открывает перед пассажирами дверь, а то, кто вышел из машины и зачем. Их оказалось двое, этих пассажиров: высокий сутулый старик в длинном черном пальто и черном цилиндре и мальчик – по первому впечатлению, одних с Елизаветой лет. Ее удивило, что мальчик одет отнюдь не в школьную форму, как следовало бы в будний день, или в какое-нибудь парадное платье, если уж эти господа прибыли с визитом. На нем были серые бриджи, заправленные в толстые шерстяные гетры, грубые тупоносые башмаки на толстой подошве и шотландский плед. Но голова мальчика оставалась непокрытой, и девочка с интересом "изучила" как правильные черты строгого лица, так и длинные черные волосы, разделенные пробором посередине и двумя вороньими крыльями ниспадавшие на неожиданно широкие плечи. Ну, что ж, Елизавета увидела много – можно сказать, очень много, если иметь в виду, что смотрела она под неудобным углом из окна третьего этажа – и мальчик ей скорее понравился, чем наоборот. Однако ее любопытство никоим образом не было удовлетворено, поскольку она не знала пока ни того, кто этот мальчик, ни того, зачем он пожаловал в "замок" баронессы Икьхгорн.

"Любопытно", – призналась она себе и, сев в кресло, попыталась придумать историю. Но вот какое дело: история не желала выстраиваться, а обрывки смыслов, блуждавшие в хорошенькой головке Елизаветы, были лишены семантической глубины и маловразумительны. Впрочем, будущее настроение уловить все-таки удалось. Опасность, приключения и удовольствие – вот что почувствовала девочка в ближайшем будущем, но и в отдаленной – удаленной на годы и годы вперед – перспективе она ощущала в опасной близости от себя все тот же запах, обозначавший в ее смутных грезах "мальчика в шотландском пледе". Кора дуба, крепкий табак и острый, дразнящий обоняние запах какого-то неизвестного ей спиртного напитка.

– Ваше сиятельство, – ливрейный лакей тетушки нечасто позволял себе пересекать границу "графской половины", вернее сама баронесса Икьхгорн всегда принимала в расчет неравенство их социального статуса: Елизавета, разумеется, девочка и внучатая племянница баронессы, но в тоже время, она еще и помазанница божья – графиня Скулнскорх.

– Ваше сиятельство, – поклонился старый лакей. – Ее сиятельство госпожа баронесса просит вас спуститься к ней, если таково будет ваше желание.

Вот это последнее, "если таково будет ваше желание", не столько раздражало Елизавету, сколько забавляло. До прошлого года ее и секли, исключительно присовокупив эту формулу вежливости, так что получалось, будто она сама истребовала наказание, без которого – на самом деле – вполне могла обойтись. Однако до совершеннолетия оставалось еще три года, и посему приходилось терпеть "несправедливости" и мечтать о мести.

"Ну, ничего, – думала она иногда. – Вот наступит время, а оно не за горами, и я всем покажу, каково на самом деле мое желание".

– Разумеется, – кивнула девочка. – Идите, Иван, и доложите баронессе, что я буду буквально через минуту.

Хотелось бежать, но спешить не следовало. Елизавета не могла себе позволить потерять и самой малой доли из тщательно выпестованного, взращенного и лелеемого чувства собственного достоинства. И дело отнюдь не в старой баронессе, а в посетителях, ради которых ее, Елизавету, наверняка, и пригласили вниз. Однако в глазах этих совершенно незнакомых ей, людей никакой особой репутации у графини Скулнскорх и в помине не было. Отсюда и проистекала необходимость соблюдать дистанцию. А этикет для того и придуман, чтобы всех расставить по росту, ведь так?

Нарочито медленно она прогулялась по анфиладе комнат третьего – "графского" – этажа и, великолепно зная лабиринт, в котором обитала всю свою сознательную жизнь, уже через пять минут вышла к парадной лестнице. Лестница ниспадала в просторный приемный зал изящным мраморным каскадом, но здесь было темновато сейчас, а потому поднявшие глаза навстречу шелесту ее платья гости не могли, к сожалению, оценить по достоинству то замечательное зрелище, что она им – так и быть – подарила. Разве можно рассмотреть в этой унылой будничной полумгле, какими оттенками – от орудийной бронзы до меда с гранатовым соком – переливаются ее волосы, или как играют в ушах огромные, подобранные в цвет глаз, топазы? Нельзя. А жаль, потому что даже ее "простенькое" домашнее платье многое могло бы сказать опытному взгляду.

– Ваше сиятельство, – поклонился старик и, обернувшись к баронессе, попросил:

– Представьте нас, Жозефина.

"Жозефина?!" – не без удивления отметила девочка.

– Графиня, – сдержано улыбнулась старая баронесса. – Позвольте представить вам господина Вольдемара...

"Что значит, Вольдемара? А титул?"

– Примите мое нижайшее почтение, ваше сиятельство! – проскрипел старик, сгибаясь в поясном поклоне.

– ... и господина Людо.

Мальчик, внимательно рассматривавший Елизавету с самого момента ее появления, неожиданно улыбнулся и несколько резковато, но при этом весьма впечатляюще склонил голову в полупоклоне, коротко и недвусмысленно, показав девочке, кто здесь кто. И хотя имя, названное баронессой, вполне подошло бы и паршивой собачонке, Елизавета не сомневалась, если когда-нибудь ей доверят тайну, подразумевавшуюся всем ходом событий, ей, графине Скулнскорх, придется называть этого Людо на вы и не иначе как "вашей светлостью".

"Принц крови?" – но она никак не могла угадать, к какой из трех дюжин известных династий мог относиться этот мальчик.

"Что за черт!" – иногда Елизавета позволяла себе весьма крепкие выражения, правда только мысленно.

– Разрешите откланяться! – сказал между тем чопорный старик и, ничего более не добавив, пошел прочь. Однако мальчика это, по всей видимости, никак не касалось. Он проводил черную сутулую фигуру равнодушным взглядом и повернулся к баронессе.

– Ваше сиятельство, – сказал он, чуть обозначив поклон. – Я хотел бы принять с дороги ванну и перекусить. Мы с господином Вольдемаром ничего не ели со вчерашнего дня.

Голос у него был красивый, интонация сдержанная, и за каждым словом угадывалось некая опасная глубина, куда очень хотелось заглянуть.

– Разумеется, господин Людо, – баронесса кивнула одному из лакеев, терпеливо изображающих бессловесные статуи на границе собравшегося вдоль стен сумрака. – Проводите нашего гостя на третий этаж, приготовьте ванну и распорядитесь, чтобы обед был сервирован на три персоны.

"Гость? На третий этаж?!"

– Будет исполнено, – бесстрастно поклонился слуга. – Господин! – но то, как он поклонился мальчику, и с какой интонацией произнес самое простое из возможных титулований, сказало девочке больше, чем все остальные озвученные или нет намеки. Ведь слуги не ошибаются, не так ли?

"Наследник престола? Какого? И что за обстоятельства привели его в наш дом?"

Строго говоря, называть "замок" баронессы Икьхгорн "своим домом" было неправильно. Даже мысленно. Но поскольку никакого другого дома у Елизаветы пока не случилось, приходилось условно считать его своим.

– Ваше сиятельство! – кому из двух женщин – старой или юной – предназначался полупоклон, сказать было сложно.

"Любопытно... – отметила Елизавета, провожая взглядом идущего вслед за лакеем мальчика Людо. – Он что, влюбился в меня что ли? С первого взгляда?"

О чем-то таком она как раз недавно читала в "книге для взрослых", ведь до того, чтобы контролировать библиотеку, баронесса еще не додумалась. Или, может быть, ей было попросту все равно, что читает или не читает Елизавета?

– Ваше сиятельство! – баронесса смотрела на Елизавету, и, значит, обращалась тоже к ней. – Две вещи, прежде чем мы расстанемся до обеда. Вернее, три.

– Я слушаю вас, ваше сиятельство, – ровным голосом ответила девочка.

– Первое. Господин Людо останется жить в нашем доме. Я распорядилась приготовить для него "Кедровые покои".

– Вы распорядились? – вопрос был задан без ажитации, но баронесса, естественно, все поняла.

– Да, – кивнула она. – Позвольте мне закончить, и вы все поймете.

– Продолжайте, – согласилась Елизавета.

– Для посторонних... Например, в школе, куда вы, вероятно, пойдете вместе, он ваш кузен. Его титул и имя я сообщу вам несколько позже.

– Так я пойду в школу? – Елизавета была удивлена, но виду не показала. Тем не менее, это была хорошая новость. От домашнего образования ее начинало уже подташнивать, как героиню одного из романов – от беременности.

– Скорее всего, – без тени улыбки сообщила старая баронесса. – Но у нас еще будет время обсудить все детали.

– Я понимаю.

– Тогда, второе. – Баронесса никаких эмоций не выказывала, но думала, наверняка, совсем не о том, о чем говорила. – По своему статусу господин Людо стоит выше вас.

– Насколько выше? – Подняла бровь Елизавета.

– Значительно.

– Мне следует обращаться к нему, говоря, "ваша светлость"? – Прямо спросила Елизавета.

– Нет, – коротко ответила баронесса. – И это третье, что я вам должна сообщить. Собственного супруга "его светлостью" не называют. Это скорее мне следовало бы изменить ваше титулование, графиня, но я не буду этого делать из соображений безопасности.

– Супруг... – повторила за баронессой Елизавета, впервые за время разговора, дав слабину. – Что вы имеете в виду, ваше сиятельство?

– То, что вы были обручены при вашем рождении и обвенчаны полугодом позже. Разумеется, вы этого не помните, но факт совершения над вами брачного таинства бесспорен.

– Тогда, мы должны спать в одной кровати! – надменно вскинула подбородок девочка.

– Как вам будет угодно, графиня, – кивнула баронесса. – Вам уже тринадцать, и по старому праву вы совершеннолетняя.

– Я кто? – опешила от неожиданности Елизавета.

– Вы совершеннолетняя, – повторила баронесса. – Если не в глазах властей, то в моих собственных глазах наверняка.

– И что это значит? – все-таки есть новости, которые следует переживать не только в определенном порядке, но и не слишком торопясь. Медленно, со вкусом, смакуя некоторые наиболее "сочные" их следствия.

– С этого момента, ваше сиятельство, я перестаю быть вашей воспитательницей, и мое опекунство приобретает максимально формальный характер: власти все равно еще три года не позволят вам совершать самостоятельно банковские операции или сделки по купле-продаже недвижимости.

***

Своего таинственного мужа Елизавета нашла в биллиардной. Он стоял около бара, рассматривая выставленные в ряд бутылки, и девочка вдруг вспомнила запахи, сопровождавшие этого мальчика в ее "грезах". Но, судя по всему, интерес "гостя" к коньякам и водкам оставался пока исключительно академическим.

– Обед подадут ровно в семь, – сказала она, пронаблюдав несколько секунд за Людо. Сейчас он снял, наконец, свой странный шотландский плед и остался в простой белой рубашке – не самого лучшего качества – и сером шерстяном жилете деревенской вязки.

– Благодарю вас. – Ответил он, обернувшись к Елизавете. – Сейчас уже почти шесть, значит, ждать осталось недолго. – Он улыбнулся, и девочка неожиданно подумала, что у него хорошая улыбка, но ее беспокоило, что реакции "ее супруга и господина" совершенно не просчитывались. Никаких предвестников улыбки, скажем, не было и в помине. Вернее, их не "увидела" она.

– Если вы голодны, я могла бы распорядиться...

На самом деле она еще никогда в жизни ничем и никем не распоряжалась. Но если уж она самым неожиданным образом в один день стала и совершеннолетней, и замужней дамой, не грех было и попробовать.

– Не стоит, – теперь он повернулся к ней лицом и откровенно рассматривал. Елизавете даже показалось, что он видит и то, что скрывает ее длинное глухое платье. От такого предположения она чуть было не смутилась и не начала краснеть, но вовремя взяла себя в руки и ответила Людо не менее "пристальным" взглядом. В конце концов, она достаточно изучила анатомию и физиологию человека, чтобы точно знать, что спрятано у него в штанах.

– Это правда? – спросила она.

– Да, – серьезно кивнул мальчик и, уловив тень смятения, промелькнувшую на лице Елизаветы, добавил:

– Вы ведь спросили о том, действительно ли мы являемся мужем и женой?

– Да. – Не стала спорить Елизавета.

– Это правда, – подтвердил он, и, хотя остался, все так же спокойно стоять перед ней, девочке показалось, что сначала Людо предполагал развести руками. Предполагал, но не сделал, и если она не ошиблась, приписав ему не имевшее места намерение, то это была первая удачная "догадка" на счет ее собственного супруга.

– Тогда... – но, как оказалось, произнести вслух то, что уже прозвучало в разговоре со старой баронессой, Елизавета не смогла. Не повернулся язык. Однако Людо по всей видимости в разъяснениях не нуждался.

– Для меня это высокая честь, – с самым серьезным видом произнес он, глядя ей прямо в глаза. – Но вполне ли вы отдаете себе отчет в последствиях такого шага?

А глаза у ее мужа были синие, и от его прямого взгляда мороз пробегал по позвоночнику. Чувство это ей было совершенно незнакомо, но скорее понравилось, чем вызвало реакцию отторжения.

– У меня еще нет... – она сделала над собой невероятное усилие и, моментально перебрав в уме множество словесных выражений, выбрала, возможно, и не лучшее, но зато достаточно циничное, – кровотечений. И я вряд ли смогу сейчас же от вас понести.

Подбородок вверх, взгляд, упирающийся мальчику – а он был выше нее на целую голову – в лоб, и жесткая линия плотно сжатых губ.

– Вы напрасно обиделись, – голос Людо звучал мягко, и в нем слышались ... О, да, это несомненно было восхищение и благодарность. А вот, как "пахнет" любовь Елизавета пока не знала. В ее окружении никто никого никогда не любил. Оставалось надеяться, что она еще узнает этот "запах", но для этого, наверное, ей придется приложить немалые усилия. Факт свершения брачных обрядов не гарантировал взаимной любви, а они с Людо пока были едва знакомы. Соответственно, и сказать наверняка, возникнет ли у него когда-нибудь такое чувство к ней, Елизавете Скулнскорх, было невозможно.

– Вы напрасно обиделись, – сказал он. – Я обещаю вам преданность и заботу, и, разумеется, дружбу. И я надеюсь когда-нибудь полюбить вас так, как вы того заслуживаете. – Людо шагнул к ней, быстрым движением поймал опущенную правую руку и, чуть склонившись вперед, поднес к губам тонкие "нервные" пальцы. От неожиданности – а он оказался невероятно стремителен – Елизавета даже вздрогнула, но в следующее мгновение от пальцев, которых коснулись прохладные губы Людо, сквозь руку и прямо в сердце ударила волна такого жара, что девочка едва устояла на ногах. Вероятно, секунду или две она и вовсе пребывала вне сознания и осознания, но когда вновь ощутила себя и поняла, кто она и где находится, супруг сжимал уже крепкими ладонями ее плечи и целовал прямо в губы. Ощущение оказалось странным и... необычайно волнующим. А когда Людо разорвал "контакт", она успела даже мимолетно пожалеть, что все так быстро закончилось. Впрочем, если верить книгам, поцелуй мог длиться вечность.

– Я... – кажется, Людо тоже растерялся.

– Вы... – но и она не знала, что сказать.

К счастью, в дверь постучали, разрушая не успевшую развернуться во всю силу неловкость, и вошедшая горничная тетушки поинтересовалась, правильно ли она поняла, что госпожа графиня будет отныне спать в Лазоревых покоях?

А покои эти были просто великолепны, но – хоть и находились на третьем этаже – были слишком велики для маленькой девочки. В особенности кровать под тяжелым бархатным балдахином.

– Правильно, – коротко ответила мгновенно овладевшая собой Елизавета. – И чтобы после десяти вечера ни одной живой души на графской половине не было. Это приказ.

***

Правду говоря, ей было страшно. Одно дело сказать, другое – сделать. Но это именно то, что произошло с графиней Скулнскорх. В создавшихся обстоятельствах Елизавета должна была сказать как раз те слова, что сказала. И ей даже показалось на миг, что слова эти – вполне литературные по происхождению, – удивительно точно соответствуют ее желаниям и состоянию души. Однако чуть позже она поняла, что это не так или, как минимум, не совсем так. Будущее – ближайшее будущее Елизаветы – предстало вдруг перед ней совсем не таким очевидным, как следовало из прямого смысла прозвучавших слов. Там, в этом будущем, которое должно было состояться так скоро, что от ужаса сжималось сердце, и желудок поднимался к самому горлу, Елизавету Скулнскорх ожидало нечто настолько таинственное, что даже сухие, словно древняя пыль, и четкие, как колонны марширующих прусских гренадер, объяснения германского профессора Ранке не могли полностью прояснить истинный характер стремительно надвигавшегося на нее События. И литература ничем не могла помочь бедной девочке. Мнения авторитетов варьировали от "чуда и волшебства" до "инфернального ужаса и несмываемого позора". Но слово прозвучало, а до назначенного самой Елизаветой времени, то есть, до десяти часов вечера, было еще далеко, и девочке оставалось одно: сходить с ума от неопределенности и неведения. Другое дело, что даже безумный страх не имел права на представительство в ряду публично выражаемых эмоций. Елизавета была холодна и благожелательна. А большего она от себя и требовать не могла, тем более что даже "ужас без конца" имеет свойство когда-нибудь заканчиваться.

Без четверти десять она выскочила из ванной, вытерлась – служанку, обычно помогавшую ей с вечерним туалетом, Елизавета решительно отослала прочь – и, надев самую красивую свою ночную сорочку, сшитую из такого тонкого батиста, что казалась прозрачной, вошла в Лазоревые покои. В отличие от вполне современной ванной комнаты, лишь декоративно выдержанной в стиле прошедшей эпохи, в парадной опочивальне, поражавшей своими размерами, было темно, холодно и неуютно. Огромная кровать походила в свете зажженных свечей и отсветах пламени, игравшего в камине, на древний замок, покинутый людьми и населенный вампирами и привидениями. Елизавета вздрогнула от мгновенно возникшего в ее хорошенькой головке образа, но, возможно, все дело было в не успевшем прогреться знобком воздухе необитаемых покоев. Впрочем, ее слабости никто не заметил – она была здесь одна. А властвовавший в опочивальне холод напомнил Елизавете о том, что на рубашку следует что-нибудь накинуть, хотя бы и пеньюар, который заменит ей на этот раз ночное платье, и о том еще, что на столике рядом с камином стоит хрустальный графин со сладким вином с острова Лесбос. Вина этого, как, впрочем, и абсолютного большинства других вин, Елизавета пока еще ни разу не пробовала. Все, что ей до сих пор дозволялось, сводилось к нескольким глоткам шампанского вина в новогоднюю ночь и щедро сдобренному медом глювайну , которым ее лечили от редких простуд. Однако теперь, когда она так неожиданно стала взрослой женщиной, Елизавета могла решать сама, что хорошо, а что – плохо.

Графиня подобрала кружевной пеньюар, оставленный служанкой на полукреслице перед напольным венецианским зеркалом, накинула на плечи, с сожалением отметив, что ночное платье из фряжской фланели было бы сейчас предпочтительнее, и подошла к сервированному на двоих столику у камина.

"Выпить вина? – мысль получилась жалкой, словно она перед кем-нибудь оправдывается. – Я только хотела попробовать..."

Пожав плечами, она вынула из графина пробку и налила себе в бокал немного остро и вкусно пахнущей рубиновой жидкости.

– Вы любите вино? – каким-то образом она пропустила момент, когда вошел Людо, и не вздрогнула только потому, что уже почти четыре часа подряд держала себя "в узде".

– Не знаю, – снова, но уже по-другому пожала она плечами. – Но собираюсь узнать. Хотите? – И она взглянула на него через плечо.

– Это я должен разливать вино, – Людо подошел к ней, забрал графин и налил себе немного вина. По правде говоря, совсем немного. – Я не хотел бы опьянеть, – объяснил он, поднимая бокал. – За нашу встречу!

Этот тост вряд ли можно было назвать оригинальным. Во всяком случае, он довольно часто мелькал на страницах книг, которые приходилось читать Елизавете. Другое дело, кто и как его произнес. И как при этом отражались огни свечей в темно-синих – кобальтовых – зрачках Людо.

"Весьма убедительно..." – но вслух она, разумеется, ничего не сказала, лишь улыбнулась загадочно – как Зои Гильдернстерн на знаменитой картине Мейстера Иакима – и пригубила вино, бросив на Людо "волнующий" взгляд поверх бокала.

Вино оказалось приторно сладким и невероятно вкусным. "Все дело в "богатстве красок" – решила девочка. Елизавета действительно никак не ожидала встретить в одном маленьком глотке так много вкусовых оттенков. Но они там были. И от наслаждения она на мгновение даже забыла обо "всем остальном", а затем ее внезапно обретенный супруг смог удивить графиню Скулнскорх настолько, что не только страх, но и все прочие опасливые мысли как ветром из головы выдуло.

Мальчик сделал глоток вина, поморщился, словно вместо сладости почувствовал оскомину, отставил бокал в сторону и, чуть склонив голову в вежливом поклоне, снял с пояса кинжал. То есть, до этой минуты Елизавета даже не подозревала, что на брючном поясе ее мужа, скрытое длинным жилетом, висит настоящее оружие. А в том, что это не декоративная поделка и уж, тем более, не игрушка, и сомневаться не приходилось. Потертые кожаные ножны с потемневшей от времени серебряной инкрустацией, удобная рукоять – желтая кость и темное серебро – и аура смерти, которую, – вот так фокус! – девочка почувствовала только сейчас. Но смерть – страшная тайна и ужасный соблазн. Рука Елизаветы, кажется, сама собой потянулась к клинку, но была остановлена тихим, но властным голосом Людо.

– Без золота, – сказал мальчик, осторожно опуская кинжал на столешницу.

Елизавета вздрогнула и остановилась. Рука ее замерла, так и не коснувшись рукояти, украшенной накладками из резной кости – бивня нарвала, – и пошла вспять, медленно отступая от границы дозволенного.

– Не бойся, – остановил Елизавету Людо. – Сними золото и можешь спокойно брать его в руки. Он твой теперь. Твой...

2.

Баронесса не солгала. Да и с чего вдруг? До сих пор у Елизаветы не случилось ни единого повода сомневаться в словах тети Жозефины. Разумеется, старая баронесса кое о чем умалчивала, рассказывая воспитаннице о тех или иных жизненных обстоятельствах, кое-что недоговаривала или даже скрывала, касаясь особенно деликатных моментов их семейной истории, но никогда не обманывала. Не обманула и на этот раз: первого сентября Елизавета и Людо, и в самом деле, отправились в школу.

Впрочем, этому странному и даже несколько волнующему событию предшествовали некоторые хлопоты и длинные разговоры с разного рода дамами и господами, не все из которых выглядели людьми "их круга". Тем не менее, баронесса стоически вынесла все выпавшие на ее долю – как опекунши "юных родственников" – испытания, и решение отнюдь не простой проблемы было, в конце концов, найдено. Следует заметить, что уже изначально задача, стоявшая перед баронессой, оказалась не так проста, как может показаться. Дело в том, что все по-настоящему хорошие школы, к великому огорчению Жозефины Икьхгорн, оказались заведениями закрытого типа, то есть, попросту говоря, интернатами, и к тому же проповедовали раздельное обучение полов. Однако Елизавета ясно и недвусмысленно дала понять всем и каждому, что об этом не может быть речи. И вообще "она желает проводить ночи в постели с законным супругом, а не на сиротских койках в общежитиях школ для девочек". Общественные же школы не удовлетворяли высоких требований к воспитанию и образованию, которые предъявляла к учебным заведениям старая баронесса.

Все-таки после некоторых усилий компромисс был найден. Им оказалась частная школа, "Академия Луки Бранциони", что помещалась в старинном вполне готического облика сумрачном здании на улице "Принцев и принцесс", то есть, в самом сердце старого города, где узкие улицы петляют меж высоких краснокирпичных и темных каменных стен, то, спускаясь в бывшие овраги, то, поднимаясь на оплывшие холмы, то вовсе исчезая в разросшихся парках, похожих на кладбища, а то и на кладбищах, незаметно превратившихся в городские парки.

По случаю поступления в школу, Елизавете и Людо пришлось не только обзавестись форменной одеждой, вызвавшей некоторое разочарование у нее и скептическую улыбку у него. Им случилось приобрести так же множество разнообразных и странных предметов, наподобие пеналов с карандашами и самопишущими ручками или жестяных коробок для хранения завтраков. И более того, они оказались вынуждены выправить необходимые документы, которых, как выяснилось, не было ни у одного, ни у другой. Но этот вопрос, к счастью, решался много проще некоторых других.

Среди ряда патронимов, титулов и владетельных имен, которыми по праву рождения именовалась графиня Скулнскорх, затесалась и "фамилия" Кейн. На самом деле это было название маленького поместья, спрятавшегося в уютной долине среди покрытых снегами вершин западных Альп. Старый священник, служивший уже почти полстолетия в поместье Кейн, почитал себя не столько слугой бога, сколько подданным эдле Елизаветы фон Кейн, поэтому и не странно, что его не пришлось просить дважды. Его вообще не пришлось просить. Пастору просто сказали, что от него требуется, и он незамедлительно выдал необходимую для муниципальных властей – то есть, для отдела народного просвещения столичного муниципалитета – справку о том, что четырнадцать лет назад в деревушке Верхний Кейн у Леопольда и Карлы Кейнов родились дети: сын – Ловис и дочь – Лиза. То, что ни Леопольда, ни Карлы никогда не существовало, а фамилию Кейн по правилам следовало писать с приставкой "фон" или "де", никого, в сущности, не должно было интересовать, как и то, являются ли Людо и Лиза братом и сестрой. Очень удобным оказалось и то, что в Академии мэтра Бранциони учились только школьники старших классов: с девятого по двенадцатый. Вот в первый – то есть, девятый класс – Академии и поступили Ловис и Лиза Кейн. Для этого, к слову, Елизавета несколько "подросла", прибавив себе целый год, а Людо, напротив, пришлось несколько "помолодеть". Теоретически, им необходимо было так же выдержать вступительный экзамен, но за них поручился кто-то из уважаемых профессоров столичного университета, и доктор Бранциони счел за лучшее, удовлетвориться этой рекомендацией, чтобы не нажить себе, не дай Бог, врагов в академической среде.

***

Первый школьный день вполне удался. Погода стояла теплая и ясная, ярко светило солнце, благоухали созревающими плодами фруктовые деревья. Оттого, быть может, и узкие кривые улочки старого города казались этим утром не столько мрачными, сколько живописными. И замкообразное здание "Академии Луки Бранциони" представлялось примечательным и достойным внимательного изучения, как памятник эпохи раннего возрождения или позднего средневековья, что, как утверждают некоторые знатоки, в сущности, одно и то же.

Феликс – старый шофер баронессы Икьхгорн, довез Людо и Елизавету до самых ворот школы, и, более того, не сдвинулся с места, пока они не пересекли линию высокой, чугунного литья, ограды. Он дождался прощального взмаха тонкой руки "молодой графини", просигналил в ответ клаксоном и только после этого неторопливо тронул тяжелый темно-бордовый "Майбах" старой госпожи.

– Ну, вот мы и в школе, – с оттенком облегчения в голосе сказала Елизавета и с любопытством, впрочем, искусно укрытым под маской "улыбчивой бесстрастности", принялась рассматривать людей и предметы, попадавшиеся ей на глаза.

– Новенькие? – спросил, возникая прямо на их пути, высокий юноша, внешний вид которого демонстрировал преувеличенно педантичное отношение к деталям.

Елизавета решила, что молодой человек скорее красив, чем симпатичен, и слишком ухожен для того, чтобы выглядеть естественным.

– А вы, сударь, старожил? – вопросом на вопрос ответил Людо. – Меня зовут Ловис Кейн, мою сестру – Лиза. Как прикажете обращаться к вам?

– Значит, Лютц и Цисси ! – одними губами улыбнулся юноша. – Я Томас Тиц!

– Очень приятно, Дамаль! – протянул руку Людо. – Лиза, – обернулся он к Елизавете, едва пожав руку опешившего от такой наглости, Тома. – Позволь представить тебе Дамаля. Но ты, если хочешь, можешь называть его просто Дама .